Глава 1. Подарок.
Пять тридцать. Будильник беспристрастно вещал о начале нового дня. За окном краснеющее небо так и кричало про доброе утро. Ужасно доброе. Ужасно строгое. Ужасно правильное. Ужасно честное. И ужасно жестокое...
Алексей мигом открыл глаза. Сонная пелена быстро развеялась. Долго разлёживаться не полагалось, тем более пятнадцатилетнему парню. Все ценили точность и активность. Через сорок секунд постель была заправлена с неимоверной точностью и аккуратностью – не было ни одной морщинки на покрывале. Прям как на инсталляциях в музее Довоенного Времени, где у молодёжи часто проходили экскурсии. Экскурсии пропускать не полагалось. Вообще ничего не полагалось пропускать. Иначе гнев родителей и смерть…
Пока на кухне закипал электрочайник, вода в котором была жёсткой и липкой после системы очистки и всё равно отдавала железом, голова Алексея постепенно заполнялась мыслями о предстоящем дне.
Алексей знал, что смерть – это в крайнем случае. До этого могли быть семь наказаний. Но наказания могли и пропустить – бывало и такое, одноклассники рассказывали, что в семье младших братьев и сестёр отправляли на Процедуру без всяких наказаний. Алексею повезло больше – родители предпочитали наказания. Значит, на что-то надеялись, раз не хотели избавиться от него сразу. Три наказания у него уже были за плечами. И об этом знал Комитет – в него родителям полагалось отчитываться о каждом проступке с указанием формы наказания. Железный раскалённый стержень был очень убедителен в своём умении делать из непослушного ребёнка послушного. И лежал он, холодный, дома на самом видном месте. Как молчаливое напоминание, что каждый шаг надо взвешивать, каждое слово подбирать, каждый поступок сначала оценить десять раз, а потом уже делать. И не допускалось никакой импульсивности и никаких поспешных решений. Да, воспитание было жёстким. Никаких послаблений. Иначе никак, ведь уже один раз люди своей беспечностью, ненасытной жадностью, двойными (а иногда и тройными!) стандартами и свободами личности довели мир до черты, стерев с лица земли шесть миллиардов человек. Выжила горстка счастливчиков, раскиданных по всем земному шару, которые и начали по-новому смотреть на мир, вещи, ресурсы, на молодёжь, как на ценный источник нового устройства общества и порядка. А со всем ценным обращаются прям как и положено – строго охраняют, берегут, периодически проверяют и, если надо, уничтожают, если ценность теряется и вещь становится ненужной... Вещь... Ему не очень нравилось это слово, но он у же свыкся с ним и не возражал. Ему не положено было возражать. Вещь не должна возражать…
Чайник, вскипев за минуты три, выключился. На автомате Алексей наливал себе кипяток, глядя сквозь стол куда-то наискось сквозь стену, будто пытался глазами пробурить здание насквозь по диагонали. А он, так ли уж нужен своим родителям? Вроде бы и одобряют его помощь, но даже ни разу не похвалили за все годы. Но эти наказания… Невольно он передёрнулся. Разорвал пакетик со вкусовым раствором и стал ждать пока тот “заварится”. Запах то ли лимона, то ли какой-то горькой аптечной ромашки поплыл по кухне…
Выжившие пересмотрели, разумеется, и законы, и систему наказаний. Довоенные гуманные права детей были урезаны до простого правила: до совершеннолетия ты – вещь. А такие уж и гуманные ли? В музее им часто показывали записи фильмов про молодёжные увлечения, движения, про группировки, стычки между компаниями. Про детские центры временной изоляции и колонии. Смотрели жадно, впитывали каждое слово, каждый кадр, запоминали каждое движение – чтоб потом подобного не повторить и даже не начать ничего подобного. Какое же отвратительное зверьё было до Войны. А когда показали запись, как заключённые добровольно делают наколки в местах лишения, то половину класса вывернуло наизнанку прямо в кабинете – многие дома к тому времени уже были не раз наказаны колющими предметами. Неоднозначные чувства вызвал фильм про детскую колонию, вокруг которой была странная высоченная стена, где в итоге эти зверёныши друг друга перебили и истерзали: а они точно нормальные там были? и их реально могли выпустить обратно на свободу? Во время месячных каникул детям давали немного свободного времени на собственные интересы, и чтение как раз входило в их число. Читали все. И читали много. Мозги постоянно надо занимать. Всё, что давал инструктор по программе и каких авторов упоминал вскользь, – это читалось всё на одном дыхании. Комитет постоянно следил за качеством рекомендуемых книг. Книги должны заставлять чувствовать и думать о проблемах.
Первое наказание случилось в два года, когда маленький Лёша уже умел ходить, мог говорить несколько десятков фраз и активно осваивал игрушки, недостатка в которых не было у каждого ребёнка. Именно тогда он со стола случайно уронил планшет. Потолочные камеры мигнули и выдали предупреждение – это было случайно. И всё бы ничего, но перед своей кончиной планшет издал мелодичный звук, который и привлёк внимание Алексея и засел в памяти. Захотелось повторить этот чудесный звук. И через день новый, только что купленный планшет тоже полетел на пол. На твёрдый пол, застеленный керамогранитной плиткой. Камеры мигнули и просигналили, распознав похожее действие индивида, который не собирался скрываться, а специально стоял и смотрел на пластиковые останки техники и напряжённо вслушивался, мечтая уловить такой приятный звук. Но звука не последовало. Зато последовало наказание. Первое в жизни жёсткое наказание, которое и заложило в него на все последующие годы, что нельзя делать то, что тебе хочется без разрешения родителей. А если что-то хотелось, то было надо спрашивать – Лёша учился фразам и словам очень быстро, чтоб его поняли. Если его не понимали, то ему не давали то, что он хочет. А хотелось ему многое, как и любому ребёнку...
Прижавшись спиной к стене он сидел на кухне, задумчиво глядя в окно, выходящее на такой же многоэтажный серый дом. Он ловил ощущения – спиной чувствовал холодную стену и вкусовыми рецепторами пытался поймать нотки аромата вкусового напитка. Спина давала более сильные ощущения. Его спина… Перед глазами проносились отрывки того события далёкого детства…
…Через два дня очень сильно поумневший двухлетний Алексей мог лежать на спине и даже притрагиваться к ней – спина всё ещё жутко чесалась и болела, но плакать было нельзя, ведь ему повезло. Очень сильно повезло. Могли и казнить. Слёзы – это слабость. А слабых тут не терпят. Таким была директива современного воспитания. Никто не собирался потакать нытью и детским капризам, которые развращали ум и заставляли лениться, останавливая процесс взросления и становления личности. Никто больше не хотел воспитывать ненужных членов общества, которые потом повиснут на шее сначала родителей, потом у государства, оттягивая экономику вниз, приводя к проблемам, решение которых приведёт к новым проблемам и, конечно же, затратам – замкнутый круг проблем. Все хотели получить максимальную отдачу от своих детей. Вещь не должна доставлять неудобства. Вещь должна быть полезной. Через боль. Через контроль. Через страх. Иначе никак. Родители даже медгруппу не вызвали, чтоб снять боль сыну – пусть знает, пусть терпит. Пусть запоминает на всю жизнь. Кто быстро учится, тот выживает. Это был первый подарок от родителей. Настоящий ценный подарок.
Двумя большими уверенными глотками Алексей осушил чашку и поставил её на стол. Глянул на часы, висевшие у окна. Надо собираться!
Глава 2. Ожидание.
После того, как почистил зубы и умылся холодной водой, Алексей по какой-то старой привычке тронул свою спину – то место, ниже лопаток, где под пальцами чувствовались шрамы. На месте. Никуда не делись. Родители могли дать средства на пластическую операцию лица (рассечение лба после неудачного падения с гимнастических брусьев) или кисти рук (в мастерской училища домкрат сорвало и двигатель упал на руку), на восстановление фаланги мизинца ноги, если того требовалось. Но шрамы на спине они убирать не собирались. Ладно, пусть будут пока. Потом, как стукнет восемнадцать, надо будет подумать, как от них избавиться. На работоспособность и генетику они не влияют. Но вот на медосмотре, который был по плану сегодня, могут быть неприятные вопросы.
В медицинских картах помимо стандартных параметров тела, о которых люди довоенной эпохи очень хорошо знали, теперь ещё тщательней вносились данные, отражающие особенности зрения, интеллекта, рефлекторных навыков и поведения. Шрамы на спине, которые невозможно скрыть от комиссии, точно вызовут массу вопросов, и уж точно придётся всё честно рассказать, ведь они могут проверить, обратившись в Комитет. Все дети боялись этого всеведущего, всезнающего и неусыпного Комитета. Врать было бы чревато проблемами: известят родителей, сделают пометку в карте, возьмут на учёт, отстранят от занятий в училище и заставят проходить какие-то нудные обязательные курсы по искоренению лжи, причём в свободное время. Это в лучшем случае. В худшем гнев родителей. Чёрт, как всё бесит, когда кругом сплошной контроль! Но, надо нацепить маску равнодушия и отстранённости и идти. Комиссия сама себя не пройдёт и карта сама себя не заполнит.
Перехватив на кухне пару залежавшихся вчерашних бутербродов с кукурузным хлебом (пшеница уже лет двести как перестала расти на заражённой земле), Алексей оделся и вышел из дома, даже не попрощавшись, как его учили – не с кем было прощаться. Мать постоянно пропадает в институте генетики, проводя бесчисленные опыты с новыми образцами, а отец… Отец, работая инженером радиохимической и биологической защиты, уже как год помогал восстанавливать атомную станцию в соседнем Городе, которая, как говорят старые, на ладан дышит. И как это она дышит? Она что, живая? И что это за ладан? Надо будет почитать про это. М-да, затянулась его командировка...
Он шёл быстрым пружинящим шагом, не поднимая головы на серые однообразные дома, на вывески мелких магазинов. Ветер трепал капюшон его комбинезона, стянутого на талии ремнём. Кроссовки и комбинезон (комбез, как его все называли для краткости) - больше одежды детям не рекомендовалось. Даже зимой. А зимы тут суровые… Но, сейчас весна. Ноги несли его сами в нужное место – вот она, механическая память. В голове теснились мысли про кукурузу и про то, что генетики пытаются вновь выращивать пшеницу и овёс в лабораторных условиях, но пока обнадёживающих новостей про всходы не было, про то, как научиться говорить неправду, не выдавая свои эмоции перед чуткими датчиками, и про то, что на медкомиссии могут всё же закрыть глаза на его три наказания, если ему удастся козырнуть своим зрением – видеть в области мягкого ультрафиолета могут не все, а только один человек из всего Города. А это ценная способность, которой можно было бы поделиться с генетиками. Вообще, генетики Комитета любили всё необычное, но что не шибко портит внешний вид человека. Все в Городе знали про возможность сверхострого слуха, что писк комара (выжили же, сволочи, после Войны!) слышно за сотню метров. Известно было, что есть и чуткое обоняние, способное распознать пробирку с ацетоном и спиртом за двадцать шагов. Но вот про зрение пока никто ничего не знал и не слышал. У него есть шанс. И надо его использовать! И пока Алексей был погружён в эти мысли, сам не заметил, как оказался возле медицинского центра. У крыльца уже толпилась такая же молодёжь по три человека в каждой группе (лидер и два исполнителя – таковы были роли каждого в соответствии с постановлением Комитета), которая с волнением ждала распределения по кабинетам и сопровождающих медиков. Все шептались. Все были напуганы.
Именно медосмотру отводилась особая роль в жизни детей. Комитет постоянно следил, чтоб в обществе не было инвалидов или немощных. Ещё в утробе матери каждый ребёнок проходил десятки исследований на выявление отклонений в развитии. Если диагнозы исследований были неутешительными, то принималось решение об обрыве жизни. Зачем тратить время, ресурсы государства и нервы, взращивая неполноценного ребёнка? Всё до цинизма просто и грубо: человек – кирпичик общества, а кирпичик должен быть без трещин и изъянов, иначе пострадает устойчивость и жёсткость всей конструкции. Конечно, Алексей слышал про исключения, когда семья могла себе позволить оставить даже неполноценного ребёнка, возлагая надежды хотя бы на его умственные способности и творческий талант, но в этом случае все материальные затраты на обучение, обеспечение и медицинское сопровождение брала на себя исключительно семейная пара. Государство такими не занималось и ни капли не помогало. Но где они, эти дети? В училище он таких с первого года обучение не видел точно. Наверное, дома сидят, или от них уж избавились, поняв всю трудность взваленной на плечи проблемы. Поэтому, всё тщательно многократно проверялось, чтоб избежать ошибок. Комиссия начиналась традиционно – с проверки зрения, самого важного из пяти чувств человека. Без острого зрения и нечего было думать пытаться устраиваться на приличную работу.
У крыльца Алексей встретил своего одноклассника, который за годы учёбы не потерялся в бесконечной череде переездов с родителями – Ника. Родители его работали в Городе на станции переработки с первого дня своего совершеннолетия. Ник стоял к нему спиной и что-то энергичным шёпотом рассказывал Лере, жестикулируя пальцами, будто разговаривал с глухонемой. Но в радиусе десяти, или даже сотни, километров отнюдь не было ни одного глухонемого. Привычка, дополнять все слова жестами? Да, постороннему наблюдателю со стороны могло показаться, что Ник просто дублирует сказанное словами, усиливая образы жестами для лучшего восприятия, но это было не так. На словах он рассказывал, как подготовить мышь к препарации, а на руках говорил совсем об ином. Вроде бы и удачно у него получается шифроваться, но вроде бы и лишние движения – слов мало, а жестов пальцами слишком много. Если и глянут со стороны, то подумают, что импульсивный. Неважно, лишь бы ему это не помешало пройти медосмотр. Он немного волновался за друга. Всё же какие-то человеческие чувства должны были остаться у всех одноклассников. Не все же превращаются в бездушную охрану, которой чужды забота, сопереживание и милосердие.
Подойдя вплотную справа, он легонько левым локтем толкнул Ника, без слов приветствуя его и давая понять, что теперь есть пара лишних ушей и глаз. Мало ли чего тот "рассказывал" своей подруге. Не всё стоит знать о чужой личной жизни. Раз знаю я, то у меня могут это вытащить из мозга. Лучше знать меньше.
Ник кивком обозначил, что он всё понимает и, не отрывая своих чёрных, как спелая смородина, глаз от Леры, закончил рассказ:
- Остальное позже.
- Хитрец! В гости напрашиваешься? – Лера лукаво прищурила свои янтарно-жёлтые глазки, напустив на себя вид недотроги, и тут же отступила: - Заходи вечером. Дома никого не будет.
Глаза трёх одноклассников и всех остальных присутствующих устремились на подъехавший кортеж, состоящий из двадцати машин медицинского отдела Комитета и сопровождавший их внушительный броневик Охраны. Внутри сидели гвардейцы, готовые бесстрашно выполнить любой приказ. Все члены комиссии неторопливо вышли из машин и направились ко входу. За этим шествием богов, которым придётся вскоре вершить их судьбы, наблюдало порядка двух сотен пар острых глаз разных цветов и оттенков – генетики умели делать красивую внешность, рекламируя таким образом свой научный потенциал и подталкивая девушек, падких на всё яркое и необычное, вступать в брак и рожать детей. Умеют же, черти, давить на слабости…
Когда вся комиссия зашла во внутрь, напряжение в группах спало, послышались выдохи и шептания с вопросами примерно одного содержания:
- Эти не с нашего Города. Я наших всех запомнил по прежним осмотрам.
- А чего это вдруг нам прислали иногородних? А наши где?
- Нехило их охраняют! Раньше было попроще с охраной.
- Может, ищут кого-то?... – после этого ненадолго наступила гробовая тишина. Все умолкли, думая, что это, может, быть за ними. Мало ли чего решили учудить там, "наверху"? И в самом деле, для чего столько гвардейцев?
- А эти с пристрастием проверять будут или как всегда, поверхностно? – девичьи голоса явно выдавали волнение своих хозяек. Взоры всех присутствующих невольно обратились в сторону четырёх обладательниц длинных, отливающих серебром волос. Их волнение можно было понять – могли что-то скрывать. Обязательные гинекологические осмотры были чуть ли не втрое чаще, чем походы к стоматологу. Пострадавшие зубы ещё можно было нарастить или целиком имплантировать в челюстную дугу, после выращивания в лаборатории из стволовых клеток, взятых от эмбрионов, то с ценной репродуктивной системой одной бормашинкой и световой пломбой не обойдёшься – это совсем другое. Если ревностно-религиозное отношение к целомудрию было напрочь забыто, забито и закопано под толщей сложившихся с человечеством катастрофических обстоятельств, то вот беременность несовершеннолетних, когда организм ещё не готов, – на это в Комитете не смотрели поверх очков, это уже считалось серьёзным проступком. Дружить молодёжи было можно, но осторожно, если иное не запрещалось родителями. Все на уроках анатомии, когда начинали проходить размножение, слушали лекции и видели на длинных стеллажах банки с неродившимися эмбрионами, выкидышами и иными результатами замерших беременностей и мутаций – это было лучшее предупреждение. Особенно сильно впечатывались образы эмбрионов с циклопией и гидроцефалией. Но попробовать-то так хотелось!... Ехидные и похотливые взоры всех рассматривающих, обращённые на тех ядрёных девиц, постепенно становились немного сочувствующими: у кого-то так зудело! А им теперь расхлёбывать…
Все ждали во дворе, когда координатор назовёт его фамилию и имя и сопроводит внутрь. Время тянулось медленно. Никто не торопился попасть внутрь. Всё знали, что их черёд придёт. Обязательно придёт. А там видно будет.
Через пару минут в дверях показался координатор:
– Длинные волосы – забрать в хвост. Украшения, часы, браслеты, ключи – сложить в сумки. При хождении по коридору – разуться. Только босиком. Никакой обуви. Сумки и обувь сдать в камеру хранения. При себе никаких личных вещей. Проходим по три человека.
Начальник охраны открыл список и выкрикнул три фамилии первой группы:
–Липаев! Касев! Ростова!
-Ну, началось… – медленно и твёрдо сказал Ник своим друзьям и первым смело пошёл во внутрь. Остальные двое переглянулись и тоже последовали за ним. Начальник охраны начал зачитывать фамилии и имена других групп – народ медленно, неохотно и осторожно хлынул в здание центра.
Глава 3. Медосмотр.
Их разделили. Каждого в отдельный кабинет, чтоб не создавать очередь и чтоб не пересказывали вопросы задающего. Приём простой, но надёжный, позволяющий избежать лишней болтовни и тягомотины. После осмотра можно болтать сколько угодно по дороге домой…
…В чёрном-чёрном кабинете двое сидели и смотрели друг на друга за одним столом. Один по пояс голый, второй – в серебристом халате с красным крестом. Третий, если так можно назвать интерактивный моноблок, фиксирующий все параметры пациента, просто со стороны молча вёл запись, как и полагается стороннему наблюдателю – он не вмешивался в процесс.
- Хм, интересный цвет глаз! Такого в каталоге нет. – окулист третий раз на планшете перелистывал сборник и сравнивал снимки радужки с уже имеющимися.
- Мать постаралась. Вытащила цветовой комплекс генов у тукана после экспедиции в заброшенные земли. – пожимая плечами ответил Алексей, делая как можно больше равнодушный вид.
- Так они ж все вымерли! Там ни деревьев, ни кустарников! Один камень. А они вообще у нас обитали?
- Нет, это была тропическая птица. В заброшенной школе городка чучело нашли. Вот она в него и вцепилась, как в реликвию.
- Хорошо. Твой цвет занесём в каталог под следующим номером. – окулист склонился над планшетом, скрупулёзно вводя номера и данные владельца редкого цвета и почти незаметно улыбаясь – найдено что-то новое за последние пять лет. Всего было девяносто пять цветов радужки, а теперь стало девяносто шесть. Моноблок так же сделал пять снимков радужки для внесения в общую базу данных.
Дальше стандартно проверили остроту зрения пятью способами, используя разное освещение и попросили распознать цвета, называя каждый. Они что, реально думают, что дальтоники ещё существуют? Больше всего Алексея бесили оттенки лавандового и баклажанового, плавно преходящие в тёмно-фиолетовый, показанные на горизонтальном экране терминала, длинном как кусок обоев, повешенном горизонтально. Именно тёмно-фиолетовый, почти граничащий с чёрным, мог его подвести. Обычный человек видит чёрный цвет, а ему-то виден оттенок фиолетового. "Надо просто мысленно сжать цветовую шкалу на десять процентов" – решил про себя Алексей – “А затем называть заученные цвета с небольшой задержкой в две-три ступени яркости”. Прокатило! Окулист не заметил подвоха.
Осмотр глазного дна никаких патологий сетчатки не выявил. Внутриглазное давление было в норме. Затем неспешно прошлись по невозможным химерическим цветам. Мнемограмма, снятая с его мозга, показала, что мозг зафиксировал остаточное изображение дополнительного цвета в области фиолетового спектра. Не в красной и не в зелёной, как у большинства испытуемых, а именно в фиолетовой. На этом окулист немного подумал, хмыкнул и закончил проверку, поставив свой отпечаток на планшетной карте и передав её Алексею.
- Свободен. В коридор. – окулист широким жестом руки показал направление выхода из чёрной комнаты, где даже дверь была трудноопределимой в полумраке.
Закрыв за собой дверь, Алексей облегчённо выдохнул – не пришлось раскрывать свою особенность зрения. Пока всё идёт хорошо. В коридоре его уже ждали Ник и Лера. Лица у всех были спокойны, но за этим спокойствием читалась радость. Алексей удовлетворённо кивнул им. Координатор, которому не было дела до их взглядов, проводил их дальше – к хирургам.
В отличие от кабинета окулиста, у хирурга было светло, как днём. Даже пол был подсвечен, чтоб видеть любые мелкие детали, за которые может уцепиться взгляд. И уцепились почти сразу же – на спине у Алексея красовались три поперечных шрама от ожогов. Моноблок-наблюдатель, принимая во внимание замечания хирурга, начал фиксировать спину – за малое время сделал почти полторы сотни снимков в разных ракурсах. Такое внимание немного напрягало. Но даже сейчас, под прицелом гигапискельной камеры, как бы ни было неуютно, надо было сидеть ровно, не сутулясь, показывая физическое совершенство своего тела.
-Ну-с, молодой человек,– хирург хитро прищурился и пальцем нацелился в карту, готовясь делать записи, – откуда у вас эти полоски?
“На “вы”? Ко мне?” – промелькнуло в голове у Алексея – "Это что-то новенькое! С чего бы вдруг?" Но подавив своё удивление и пытаясь сыграть на чувствах хирурга, расположенного, судя по всему, радушно, он немного колеблясь ответил, взвешивая каждое слово:
-В детстве провинился. В два года. Планшет разбил.
-Жёстко тебя проучили, парень! – поднял брови хирург. И пальцы его заплясали на планшете, отображая сказанный Алексеем факт в планшете.
- Да, родители мне чётко показали, что делать не стоит. Больше разбитых вещей не было. – утвердительно закончил Алексей. Он немного волновался: а вдруг будут ещё вопросы? И вроде бы он не врал, пытаясь таким образом скрыть тот факт, что все три шрама были получены за три разным проступка, а не за один раз. Он просто умолчал. А это разные вещи. Но, пусть хирург думает так, как надо ему.
Пристально, сантиметр за сантиметром, осмотрев тело, и сделав десяток записей, хирург поставил свой отпечаток на планшете, закрыв сеанс записи, и передал карту Алексею. И лишь только сейчас, почувствовав конец очередной процедуры, убрав маску отстранённости, он сфокусировался на деталях, а именно на пальцах хирурга – на них не было ногтей!!! Генетика? Пластическая операция? Для чего? Как?!
Хирург видя в его глазах немой вопрос кротко бросил:
- Наказание. Баловство спичками в четыре года. Все десять за раз...
А перед уходом, когда тот одевался, он ему кинул:
-И больше не разбивай ничего.
-Спасибо. Хорошо. Не буду.
В коридоре он опять вышел последним. Опять выдохнул – и в этот раз ему не пришлось доставать свой козырь из рукава, чтоб смягчить приговор медика или как-то замять неудобный момент. Двое товарищей и координатор ждали его. Снова обмен взглядами. На Ника – утвердительный кивок. Хорошо. На Леру – тоже кивок в ответ. Но взгляд… Взгляд был потупленный. Да ещё немного покрасневшее смущённое лицо. Понятно, значит, и там тоже хирург был мужчина. Да ещё и осмотр под прицелом камеры. Все в равных условиях. К этому, наверное, девушкам не привыкнуть никогда…
Тесты и беседа у психоневролога не вызывали никакого волнения в Алексея. С ходу он несколько раз выполнил задания показав хороший балл и окончательно утвердив своё положение не случайного везунчика, а закономерно выводящего правильные ответы прилежного ученика. А на все вопросы он старался отвечать кратко, сухо и по существу, не расплываясь в деталях. "Сокращай речь до смысла" – так гласила одна древняя пословица. И пока эта мудрость древних ни разу не подводила его.
Логические задачи, книги о которых он перечитал не один десяток, дались легко…
Потом было ещё много специалистов, волнения которые не вызывали. Пять часов их водили по кабинетам медицинского центра. Наконец, всё закончилось. Координатор, собрав их медицинские планшеты-карты, передал группу гвардейцу и тот, подождав, пока они обувались и застёгивали свои комбинезоны, молчаливо выпроводил их во двор.
Во дворе центра ещё толпились парни и девушки группами по три, четыре и пять человек (либо друзья по месту жительства, либо одноклассники), которые подошли позже ко времени и сейчас терпеливо ожидали своей очереди. Расслабившись, Ник хотел подойти к одной компании, чтоб приободрить остальных, но гвардеец жестом руки показал, что этого делать не стоит и подтолкнул его к воротам. У ворот стоял десяток таких же гвардейцев, пристально наблюдающие за молодёжью, чтоб никто не ускользнул. "А точно никого не ловят?" – поймал себя на мысли Алексей. Такой же вопросительный взгляд он поймал у Леры и Ника. Они тоже были озадачены наблюдаемой ситуацией. С неимоверным облегчением они преступили за ворота медицинского центра.
Глава 4. Охрана
Уже отойдя от центра на пару десятков шагов все трое шумно выдохнули, будто задерживали дыхание на три минуты.
- Ну, чем теперь займёмся? – Ник вопросительно посмотрел на спутников. – Времени полно осталось.
- У меня дела в лесополосе, – сразу же отсёк все планы на троих Алексей, – обязанности по уходу за саженцами никто не отменял. Вам бы, кстати, тоже не мешало навестить своих подопечных.
- Это мы успеем в субботу. Так что сейчас я свободна! – улыбнулась Лера, давая ясно понять Нику, что он все же сможет закончить свой утренний эмоциональный рассказ, адресованный только ей одной.
-А ты надолго к саженцам? – не унимался Ник? Он явно хотел потащить с собой и Алексея тоже.
-После мне надо заскочить в институт к матери. Взять на дом образцы для выделения групп генов. Я ей помогаю – провожу некоторые мелкие тесты. Да и учусь потихоньку делу генетика. Так что, сегодня стройте планы без меня. – махнул рукой Алексей, как обычно машут на несложившуюся судьбу или пропащее дело. Он явно не хотел им обоим мешать своим присутствием, ибо прекрасно понимал, что в этом мире, где у них и так отняли многие радости и права, о которых он читал в учебнике по истории Древней России, пусть хоть у его друзей будет время на радостное, светлое и тёплое чувство друг к другу. А когда ещё, если не сейчас? Завтра может и не наступить.
-Счастливо! – проговорил Алексей и уже хотел было уходить, но тут шум сирены заставил всех троих резко обернуться в сторону центра – там явно что-то шло не по намеченному Комитетом плану…
…Гвардейцы неслись по коридорам центра, отталкивая всех встречных парней и девушек – им надо было во что бы то ни стало догнать носительницу ценного образца гена, позволяющего менять цвет глаз.
Когда минутой ранее окулист, когда увидел эту способность у сидящей напротив Лики, – он чуть слюной не подавился, ведь ему за такое открытие Комитет премию выплатит, что все коллеги удавятся от зависти. Увы, тщеславие среди учёных Комитету искоренить не удалось. Все хотели выделиться своим трудом. Ну, или почти своим. Подобно заворожённому удавом кролику окулист смотрел, как из-под девичьих тонких бровок на него смотрели широко распахнутые только что голубые глаза, через мгновение – карие, затем – зелёные, как крыжовник. Челюсть его медленно поползла вниз, а рука к тревожной кнопке – есть улов!!! И это движение рукой не ускользнуло от глаз Лики, которые резко стали стального цвета, как лезвие ножа.
Лика, так звали эту носительницу гена, уже прошла всех специалистов, в том числе и психоневролога, показав чуть ли не отличнейший результат за всю историю медицины последнего полувека. И сейчас она сидела напротив окулиста, пускающего слюни. За ту же секунду у носительницы промелькнула здравая мысль, что теперь над ней будут опыты ставить и нормальной жизни ей не видать – замучают до смерти анализами, уколами, тестами, а вживление датчиков под кожу…
-Достали! Я вам не вещь!!! – глаза стали рыже-красными, сигнализируя о характере и повадках своей обладательницы. Резким движением руки она смахнула на пол светильник, оборвав провода, второй рукой согнула штангу гигапиксельной камеры, впечатав его объективом в стол – чтоб не снимал. Но сигнал тревоги был активирован – чужая рука коснулась корпуса камеры и включила логическую цепь, запустив протокол защиты. Перескочив через стол, выбила из-под замешкавшегося окулиста стул и подскочила к тёмной ткани, закрывавшей стену и оконный проём. Рывком сорвала треугольник ткани, и в комнату хлынул солнечный свет. Благо, что решёток на окнах не делали уже давно – в них не было смысла, ибо преступность была на грани нуля уже как сотню лет. Рукой дёрнула раму и – путь свободен! Прыжком, как кошка, вскочила на подоконник и прыгнула вниз. Всё произошло за пару секунд, но к месту происшествия по этажу уже со всех ног неслись с чёткими инструкциями как раз на такие случаи два десятка гвардейцев, у которых уже давно руки чесались от тихой спокойной жизни.
Она упала на кусты низкорослого и почти чахлого шиповника под окнами, немного оцарапав кожу. Затем вскочила на ноги, будто в ней развернулась спущенная с ограничителей стальная пружина, и понеслась к забору…
…Не все гвардейцы в суматохе носились за ветром в центре. Часть гвардейцев стояла у ворот. Услышав сигнал тревоги, как и любые давно отвыкшие от подобных происшествий, они стояли и не верили своим ушам – кто-то посмел нарушить процесс медосмотра?! Из центрального входа никто не выбежал… Секунда – и они уже неслись по периметру громадного здания, обегая все вентиляционные коллекторы, готовые обрушить на любого подозрительного свою ярость. Пятеро справа и пятеро слева обегали здание. В пятидесяти метрах от себя правая группа увидела ту самую, которая посмела нарушить дисциплину. Расстояние между ними стремительно сокращалось.
Лика поняла – это по её душу. Медлить нельзя! И ударилась в бегство!
Как и для любого физически развитого человека, метровый декоративный забор не представлял собой какой-то особо сложной преграды, лишь на долю секунды затормозив движение сначала одной хрупкой фигуры, а через тройку секунд ещё пятерых фигур, сложение которых никак нельзя было назвать хрупким, лихо перемахнули через него. А далее – прямой участок улицы… Босиком даже медленно, пешком по старому асфальту не очень-то приятно ходить, а уж тем более бежать, да ещё со всех ног, не разбирая дороги. Спасало то, что годы лишений и жёстких тренировок кожа на стопах ороговела, став толстой и мозолистой. Но страх окончательно отрезал все, даже минимальные болевые ощущения, прочно засел в мозгу и теперь только гнал и гнал Лику вперёд, как дикого зверя, преследуемого гончими и охотниками. Только выжить! Любой ценой! Не даться им в руки! Спринт продолжался минуту – дальше темпы сбавили что жертва, что преследователи, и пошла гонка чисто на выносливость – у кого дыхалка раньше сдохнет.
Забежав в старые кварталы, ей удалось оторваться от преследователей виляя по кривым узким улицам. Лика понимала, что прятаться в Городе – не выход. Остановишься – это смерть. Тебя найдут, вычислят, укажут, схватят. Камеры и датчики висят почти на каждом углу. Только бежать!
Гвардейцы не сдавались, видя иногда маячившую впереди рыжую копну волос, но расстояние начало между ними увеличиваться. Медленно и неумолимо наступал предел их возможностей. Остановился один. Затем второй, затем ещё двое. Пятый держался дольше, но и он, с сапогами на ногах, не смог её догнать. Всё, что ему оставалось – это лишь, запыхавшись, с пеной у рта, гневно смотреть вслед убегающей виновнице переполоха. Начальник охраны ему ещё выскажет претензии за упущенную цель. Могут и уволить – а это волчий билет. Дай бог, если только выскажет…
Прошло два часа, а Лика всё ещё бежала, привлекая своим необычным видом внимание редких прохожих. А кто-то вообще не смотрел – работы полно, нечего головой вертеть по пустякам, мало ли кто бегает – спортом заниматься тут было в порядке вещей. Вскоре За Городом начались сельскохозяйственные блоки и цеха. А за ними – лесопосадки. Пробежав ещё метров семьсот, она с уже почти ничего не видящими ошалевшими глазами и заплетающимися свинцово-тяжёлыми ногами запнулась и повалилась на песок в какой-то ров. Сознание покинуло её…
Глава 5. Забота
Лика очнулась только под утро. И тут же дёрнулась от неожиданности – на ней был укрывной материал, который раньше использовали для палаток, кунгов военной техники… Как его… А, точно! Брезент! Походы в музей всегда были ей интересны. Там столько всяких вещей! А брезентовая ткань, нагретая телом Лики, была очень даже кстати туманным холодным утром. Вот спасибо! Но кому? В голове роем проносились мысли про вчерашний медосмотр, про пробег, про преследователей. Кто-то её видел вчера и последовал за ней? Чёрт, как всё хорошо начиналось! Надо же было посыпаться на самом простом – проверке зрения. Если бы у нёе было больше времени научиться контролировать цвет, а не поддаваться эмоциям, которые находят прямое отображение в радужке глаз…
Она протёрла глаза и села, озадаченная – ткань сама собой не появилась. Кто-то её сюда принёс. Ноги всё ещё болели, но инстинкты, доставшиеся ей от предков, выработанные не одной тысячей поколений, уже работали вовсю. Слух, зрение, обоняние – она сидела тихо, как мышка, как в оцепенении, и жадно ловила хоть малейший намёк на того, кто мог быть рядом – ничего не дали. Одиноко каркающая ворона, гордо но опасливо восседающая на полусгнившей вывороченной из земли коряге неподалёку, не внушала страха – Лика знала про этих выживших птиц всё. Но ничего, кроме хриплого утреннего голодного карканья, не уловила. Ворона же, не стала дожидаться и, пригнувшись, не спуская внимательных и осторожных глаз с человека, вспорхнула с шумом рассекаемого крыльями воздуха и понеслась в сторону ивняка, который виднелся неподалёку. А Лика, наблюдая за бегством пернатой, позволила себе немного успокоиться, вздохнула, затем закрыла глаза, пытаясь представить себе того неведомого благодетеля, и снова потеряла сознание. На этот раз от радости, что жива и что кто-то ей помог…
Очнулась она снова в том же месте, но кто-то снова накрыл её брезентом. Полностью. Откинув брезент в сторону, её глаза сразу же выхватили из сгустившейся тьмы мерцающие звёзды, раскиданные по небосводу, как бисер: там кто-то кинул меньше, а там кто-то кинул побольше – это Млечный путь. А вон ковшик Большой Медведицы. Она снова села. Ноги начали заживать, и прикасаться пальцами к подошве стопы было уже не так больно. Только ноги сейчас волновали её больше всего. Как идти? А вопрос “куда идти” как-то сам собой откатился на задний план.
-Ты как, нормально? – послышалось за спиной.
Сердце аж ёкнуло от неожиданности! Лика резко повернула голову и попыталась встать на колени, чтоб получить хоть какое-то преимущество перед невидимым собеседником. В полный рост она встать не решалась, чтоб сейчас из-за резко накатившей боли в ступнях не вскрикнуть и не выдать свою слабость. Мало ли кто это и чего он хочет от неё. В пяти метрах от неё колыхалась тёмная фигура, очертания которой смутно, с натяжкой выдавали всё же человека, нежели зверя. Напрасно Лика таращила глаза в темень – результат был всё такой же смутный.
-Ты кто? – с нотками угрозы и небольшой дрожью в голосе в ответ спросила Лика тёмную расплывчатую фигуру.
-Я не желаю тебе зла. – последовал ответ. – А ты позавчера много шума наделала во время нашей медкомиссии. – продолжила фигура после некоторой паузы и осторожно двинулась немного вперёд.
-Не подходи! Я тебе врежу палкой! – медленно и тихо она оторвала левую руку от земли.
-Ты стоишь на коленях, и нет у тебя в руках никакой палки. Только песок из левой руки сыпется. Ты набрала полный кулак песка, чтоб бросить мне в лицо.
Лику прожгло огнём и взяла оторопь – он знает все её действия! У него острый слух?
-Брось песок и одевай кроссовки. Надо уходить. – возле Лики в темноте шлёпнулась обувь. – Удалось найти твой размер. Пока ты была в отключке я измерил твои ноги. Лера ни в какую не хотела отдавать свои новые кросы. Мне, пришлось рассказать ей про свой секрет.
На ощупь Лика нашла сначала ближний левый, а затем и правый кроссовок, и, сердито сопя, с деловым видом (даже в темноте!) отряхнула ноги от песка, надела кроссовки и зашнуровалась. Потом с осторожностью встала и секунд десять переминалась с правой ноги на левую, как бы пробуя и прислушиваясь к ощущениям: будет больно или нет? Стопы щипало, но не болело.
-А пока я была в отключке, ты ничего не делал больше? –язвительно спросила Лика, делая упор на последнее слово. Поймёт или нет интимный подтекст?
-Нет, но мог бы, – последовал лишённый эмоций ответ.
“Бесит!” - подумала в ответ Лика, но промолчала. Она ещё была настороже и не желала рисковать своей жизнью. Мало ли что.
-Бери меня за руку и идём, – сказала фигура.
-Вот ещё! Просто иди рядом в двух шагах. Не на свидании, за ручку гулять… - Лика начала было строить из себя неприступную цацу, как учила её мать для таких ситуаций, но тут же растянулась на земле, запнувшись о торчащую старую корягу. Полный рот песка и вдобавок задохнулась, ударившись животом то ли о какой-то выступ торчащей деревяшки, то ли о плоский камень – в темноте не разберёшь!
-Кроссовки не порви, чудо цветоглазое! Мало тебе шишек и ссадин? – ласково раздалось над ухом. Кто-то присел рядом, бережно взял её за руку и потянул к себе, помогая подняться, – Да и свой комбез испачкала и разорвала.
Хоть Лика и задыхалась, но у неё моментально заработал отдел мозга, отвечающий за аналитические способности. Она почти моментально оценила рост, вес, силу, скорость парня. Она уже напрягла руки для захвата и болевого приёма и уже прикидывала, что против него предпримет и как от него сбежит. Но куда сбежит? Да ещё в темноте. Дурёха! В голове был сумбур и каша от последних событий. Рука её не ослабила хватку – она всё ещё крепко и уверенно держала комбез помогавшего. Она явно вцепилась в него, только не говорила почему.
-Кто такая эта… Лера? – всё что смогла выдавить из себя Лика, переводя дух.
-Потерпи, всё скоро узнаешь! Она хороший человек. Вы обязательно подружитесь. – последовал такой же тёплый спокойный ответ. И тут же его рука уже держала её за талию, заботливо удерживая от возможной новой запинки в темноте.
“Нахал! Нет, ну конкретно бесит!” – без толку Лика продолжала буравить гневным взглядом темную фигуру . “Но деваться некуда…” – плечи её безвольно обмякли она позволила себя вести туда, куда посчитают нужным…
Глава 6. Знакомство.
Костёр весело трещал, бросая в чёрное, как смоль небо, свои задорные пляшущие искры. Отблески языков пламени плясали на двух юных лицах, напоминая своим танцем маленьких рыжих бесенят, которым дали немного свободы под покровом ночи. Лика сидела, грела руки и ноги, продрогшие от тумана, который смочил весь комбинезон, и смотрела на своего… Спасителя? Друга? Парня? Приятеля – так она для себя решила, пока чётко не узнает его планы на счёт своей персоны.
Алексей ивовой палкой ворошил красные угли, как бы специально вызывая новый и новый ворох искр, уносящийся в темень, чтоб там навсегда погаснуть.
-Так ты и есть та самая цветоглазая, как тебя вчера прозвали? – задумчиво протянул он, вскинув на неё свои глаза.
- Судя по всему, да…
- Сергеева?
Лика кивнула. Она уже поняла, что в новостях уже озвучили основную информацию, причислив её к списку беглецов. Ну, и фамилию тоже уместили в ориентировку.
Поняв, что она сама не представится, как это принято при первом знакомстве в гостях, когда приводишь с собой друга, или при переводе в новый класс, Алексей решил сам продолжать дальше: -Так-то за тебя Комитет награду назначил. За живую. – он прямо смотрел на неё, ловя малейшие эмоции на её лице.
-Так чего ж не сдал? – уныло и с надеждой спросил Лика, и упёрлась серыми глазами в огонь, который приятно согревал, манил сесть поближе, но начинал неприятно щипать колени через комбез, если придвинуться хоть на пару сантиметров, – Заработал бы себе репутацию. Был бы на хорошем счету в Комитете.
-Сдался мне этот Комитет! Ты хоть знаешь, что будет с тобой, если ты к ним попадёшь?
-А тебе не всё ли равно? – Лика пыталась понять, на её ли он стороне. По опыту прошлых лет, она ни капли не верила в существование людей, которым не наплевать на чужие проблемы. Все желают добра только себе. За счёт других. Постоянно. Везде. Всюду. С двенадцати лет парни постарше много раз предлагали ей дружбу, но только из-за статуса её родителей, желая получить хорошие рекомендации при поступлении, из-за их хорошего материального положения, из-за её смазливого личика. Все хотели её использовать.
Разговор с беглянкой явно не клеился. Минутная пауза повисла над костром. Каждый думал о своём доме, но в разном ключе: кто-то скорее хотел уснуть в постели, а кто-то думал, как проникнуть домой, взять вещи и скрыться из Города навсегда.
Наконец, Лика облизала пересохшие губы и спросила первая, кивая в сторону от костра:
-Это твои подопечные?
-Так ты их заметила?
-Да, ты вёл меня не по прямой, а всё время вихлял между лунками. Ты знал что они тут растут и раз всякий раз крепче держал за талию, когда мы проходили мимо них – это примерно каждые пять шагов. Чтоб я, если надумаю вырваться, ненароком не повредила им, – она прямо смотрела на Алексея, ожидая его реакции на её вывод. Их синий и зелёный взгляды пересеклись.
-Так и есть! – Алексей улыбнулся,– они мне дороги.
Он рассказа ей, что отец привёз орешки из Сибири после исследования байкальского разлома, в который во время Войны попала термическая бомба. На краю пустоши у залитой водой котловины разведка нашла исполинский кедр, не тронутый ни зверем, ни людьми, размеры которого явно выходили за рамки имеющихся у людей на тот момент знаний о хвойных деревьях. Про секвойю слышали все. Но там ствол прямой. а тут широкий и корявый, как конец перекрученного стального троса, брошенного буровиками и геологоразведкой на месте разработки скважины и теперь одиноко торчащего из земли. Вот отец и набил восемь мешков шишек, всё равно вездеход шёл полупустым – а тут плёвый довесок на крыше прицепа. Каждый из десятков тысяч кедровых орешков был Алексеем высажен вручную на этом гигантском пустыре, который раньше использовался как полигон для испытаний гусеничной техники. О культивации почвы техникой, если так можно было назвать смесь песка и глины, перемешанной треками столько раз, что можно сбиться со счёта, не могло быть и речи – никто не даст серьёзную технику ему, начинающему механику, и никто не будет тратить своё время и топливо. Свою технику сделать – уйдут годы. Зато пару вёдер и лопат выдали сразу. На песке пришлось много возиться с торфом для саженцев, благо пересохшее болото находится неподалёку. Торф хорошо держит влагу, особенно его присыпать сверху песком, чтоб солнце не высушивало сразу полученную торфяную губку с водой. Обработку орешков и стратификацию он проводил самостоятельно, используя громадные холодильные камеры института генетики, пользуясь тем, что там работает его мать и у него есть доступ практически ко всем закуткам учреждения. А когда пришло время и проклюнулись первые корешки, то надо было уже решать, куда их высаживать. Дома такого дикого пространства не было. В итоге, место это было выбрано не случайно. Когда в классе распределяли зоны ответственности для озеленения, он выбрал самую дальнюю – так дольше можно было быть наедине с самим собой и своими мыслями. От края Города дорога туда и обратно занимала полтора часа на электросамокате. А вероятность тут кого-то встретить и, следовательно, слежки, была крайне низка – местность хоть и изрытая, но открытая, и поэтому далеко видно любые подозрительные предметы. Теперь, благодаря его стараниям, тут повсюду, продуваемые всеми ветрами, торчали длинными рядами небольшие пушистые венички кедриков. Пусть, не такие сильные и стройные, как это было показано в книгах, но всё же они были живы. А это главное! И поливать их приходилось часто, ведь водоносный слой не везде близко подходил к корням.
Им взрослые с самого первого дня в училище твердили, что озеленение – обязательный вклад каждого ребёнка в экологию и один из шагов на пути к процветанию общества. Ну, конечно, сами люди пару сотен лет назад уничтожили почти четыре пятых всех лиственных и вечнозелёных хвойных лесов, оставив простор для неприхотливых мхов, зарослей вездесущей корявой и узловатой низкорослой ивы и радиофильных лишайников, для которых камни – что дом родной. Каждое найденное живое семечко берёзы или шишки лиственницы у селекционеров из отдела радиобиологии на вес золота. А теперь спохватились… У Алексея подопечными были кедры, у Ника – ольха, а Лера выбрала вездесущую и живучую иву.
-А твоя зона ответственности где? –поинтересовался Алексей в надежде, что всё же сможет войти в доверие к немногословной собеседнице.
-Моя возле медицинского центра. Там на клумбах шиповник растёт. Это как раз мои труды. Двадцать клумб… – она задумчиво почесала руку, которая была оцарапана при падении с окна, и до сих пор немного зудела от впившихся в кожу колючек. – Хоть воду близко носить.
-Видел я твои труды. Хороши! – потянул Алексей, вспоминая сладковатый аромат, который разносился возле центра. – Там только белые и красные? Жёлтых нет? А чего они такие низкие и скрюченные? Радиация? Или намеренно такие выводишь, чтоб на букеты никто не порезал?
-Нет, какие удалось найти поблизости, от тех черенки и взяла. Высоких кустов я отродясь никогда не видела в нашей местности. На пустырях все такие скрюченные, почти стелятся по земле. В Городе они хоть как-то на стоячие похожи – ветром не так сильно гнёт.
Она рассказала, что именно шиповник был самым любимым напитком её мамы. Уже в шесть лет она помогала собирать немногочисленные ягоды, которые удавалось найти на пустырях, затем сушили их и заваривали. Те магазинные смеси, которые заменяли чай, отдавали лимоном или клубникой, но эти дохлые нотки ароматов перебивались странным вяжущим вкусом, портящим всё впечатление, – а чего ещё можно ожидать от химиков? У них материальная база скудная и синтезировать новые ароматические соединения пока не получалось, хотя в заброшенных землях постоянно были поисковые отряды. А тут – прям блаженство. Один аромат чего стоит! А когда в сентябре после заморозков мама принесла замороженный, но внутри ещё тягучий, как карамель, шиповник и дала ей попробовать, то у Лики чуть сердце не выпрыгнуло из груди – такая вкуснотища! Это и определило её выбор в отношении дикоросов, которые необходимо было высаживать.
Лика уже поняла, что врать с ним не придётся. Он не пытался увести в сторону разговор или на чём-то подловить, задавая каверзны вопросы. Или, хуже того, что-то начать выведывать угрозами и шантажом. Они просто сидели на песке и болтали о том, чем были заняты их последние десять лет жизни – самая простая тема для знакомства. Жизнь их протекала в одном Городе, но насколько разными были их условия! От Алексея она узнала, что его наказывали три раза, но при этом он ни в чём не нуждался. В его квартале не было перебоев с водой и светом. У него даже не было запрета на комендантский час от родителей – можно было свободно передвигаться по Городу даже ночью, как по работе в помощь матери, так и по собственным. Под комбезом у него зимой было термобельё, который он сам себе сшил из ткани, которую привез отец с южных областей. Одна домашняя библиотека стоила много, а книги было трудно достать из-за острого дефицита бумаги. Конечно, в электронном формате книги удобнее, но бумажные как-то неотвратимо тянули к себе, заставляя искать в заброшенных землях другие книги, и подчиняли любого читателя своей непонятной магией прошлых лет.
В свою очередь Лика рассказала, что никогда не была ночью на улице с тех пор, как смогла дотянуться до дверной ручки. Да и то был один раз. Наблюдая за родителями, когда те уходили из дома, она в свои неполные два года уже чётко знала, что надо нажать на кнопку внизу панели видеофона и повернуть ручку вниз. В тот дождливый вечер она впервые смогла одна выйти из квартиры без спроса, воспользовавшись маминой занятостью в комнате – выбралась из-под одеяла, тихонько притащила стул к двери, встала на него коленями, оказавшись выше на желанные десять сантиметров, приложила кнопку и нажала ручку. Дверь поддалась…
Слабо освещаемый пыльный коридор встретил её своей прохладой и показал путь вниз, где был выход. Днём с ней гуляли, она знала ступеньки до своего этажа и лихо умела их считать. Но то днём. А тут – ночь. Всё выглядело иначе. Она, прислушиваясь к звукам за спиной, спустилась и вышла на улицу. Прямо под дождь. И стояла так пять минут, закрыв глаза и подставив лицо холодному дождю, пока сзади её не дёрнули за воротник комбеза… Всю мокрую до нитки её, не говоря ни слова, взяли в охапку и затащили домой, швырнули в тёмный чулан и продержали там три дня, заткнув щель внизу тряпкой. Чтоб не было даже намёка на свет. Семьдесят часов она даже не смела подать и звука, даже не пыталась звать маму и уж тем более стучать в дверь. На следующий день она немного подсохла и почти согрелась. На четвёртый день мать открыла дверь чулана, распахнув её, и ушла в комнату, подошла к терминалу, отправила краткий отчёт в Комитет и дальше склонившись над грудой чертежей какой-то машины. Лика осторожно, сантиметр за сантиметром начала выходить из чулана. Широко распахнув глаза, ожидая, что сейчас её будут ругать и бить, она краем глаза выглядывала из-за косяка и напряжённо вслушивалась в звуки, опасаясь услышать шаги. Чтоб в любой момент шмыгнуть обратно в спасительную темень чулана, ставшего ей до боли знакомым на ощупь. Но шагов не было. Минут десять, боясь даже сделать глубокий вдох, она наблюдала за маминой спиной. Её тёмно-зелёные глаза следили за каждым движением, за каждым изгибом, пытаясь уловить момент поворота, чтоб вовремя юркнуть обратно. Но мама была занята настолько, что не придала значение топоту и шороху за спиной. Чертёж котлованного роторного экскаватора был сейчас важнее всего – от него зависели судьбы людей, оказавшихся запертыми после обвала в подземной лаборатории за Городом, среди которых был и отец Лики…
Лика стремительно бросилась в свою комнату, но не на кровать, о которой думала всё время, лёжа на каменном полу, а к батарее – тёплому радиатору обшарпанной батареи. Едва спина её коснулась тёплого металла, нервное напряжение перелило допустимый край физических возможностей девочки и отключило ей мозг – она завалилась на пол, поджав ноги, прижав руки к груди, и втянув плечи, будто закрывалась от чьих-то невидимых жестоких ударов…
Очнулась Лика только через сутки от резкой боли в животе и подступающей тошноты. За окном уже было светло, но серая пелена тумана ограничивала видимость в городе – еле-еле выступали очертания домов по другую сторону улицы. В голодном обмороке, усугублённом нервным истощением, её положили на кровать и накрыли одеялом. Она лежала, смотрела в потолок и не верила тому, что происходит – её не дёргают и не ругают. А будут? Напряжённо вслушивалась в звуки за дверью. Но там никого не было – мать ушла в институт, где отдел разработок ждал от неё результатов. Она встала с кровати и мелкими шажочками, на цыпочках, подошла к двери. Тихонько открыла её. Ещё минуту ловила звуки и, к своей радости, так никого не услышав, прошмыгнула на кухню… Дальше снова была тошнота, но уже от переедания. И снова обморок. Очнулась от того, что мама поила её отваром шиповника, уложив к себе на колени. Строгий серо-голубой, и то этого казавшийся немного колючим, мамин взгляд внимательно смотрел на дочь – ей всегда нравились её тёмно-зелёные глаза, доставшиеся от папы. Но в это раз их цвет был темнее. И это не показалось маме странным. Но Лика, потом, смотрясь в зеркало мимоходом или пристально изучая себя, всякий раз видела, что в зависимости от настроения цвет глаз неуловимо меняется. Но говорить об этом родителям она боялась.
После того случая её не били по рукам и ногам, не заставляли стоять по многу часов на одном месте, без запинки повторяя заученные статьи и упражнения, не мучили голодом – в общем, не делали всего того, чего она так ожидала, что сделают. Всегда делали. И к тем лёгким наказаниям она начала потихоньку привыкать. А тут не стали. И именно с тех пор Лика стала молчаливой и немного опасливой, научившись по малейшим интонациям в голосе улавливать настроение родителей, скрывать свои мысли и желания от взрослых, безукоризненно и незамедлительно отвечая на все вопросы, но никогда не начиная разговор первой, боясь что её раскусят и начнут дотошно расспрашивать. В её жизни появились запреты и ограничения. И, конечно же, девичьи тайны. Темноты она с тех пор боялась больше огня и физических наказаний.
Одним броском в тёмный чулан мать заложила два крепких кирпича в фундамент воспитания дочери – послушание и напрочь отбитое желание соваться на улицу после сумерек. Ведь, не смотря на всю жестокость воспитания, она не хотела, чтоб дочь на улице пострадала от желающих поиграть с юной девушкой. Беседы с дочерью о поведении с парнями были такими же регулярными, как чистка зубов. По себе мать знала, что рано или поздно гормоны начнут играть или у дочери или у её одноклассников – этого не избежать и не убрать, но так хотя бы будет меньше соблазнов искать приключений на пятую точку под покровом ночи. Если кого-то приведёт в гости – тут уж хотя бы будем знать, с кем вести разговор. А про то, что делает Комитет с беременными несовершеннолетними, знали все. А мать даже не понаслышке – в шестнадцать лет её, студентку инженерного отделения, уже два месяца носящую под сердцем ребёнка, забрали прямо из лекционного зала на глазах всех однокурсников, насильно "вычистили" и, даже не дав отлежаться поле процедуры, в тот же день передали родителям. После того она боялась, что больше не сможет иметь детей, и её жизнь больше не имеет смысла. Но нет, в двадцать она на законных основаниях родила полноценную девочку, которую в родильном отделении позже назовёт Ликой. И потом, наблюдая как малышка с аппетитом, жадно сосёт грудь, твёрдо решила, что обязательно, во что бы то ни стало, сделает её сильной и живучей. Назло всем! Назло Комитету!
Глава 7. Система
За пару лет до встречи Лики и Алексея в их училище произошёл один инцидент посреди учебного года. В класс Алексея, где все дисциплины были с техническим уклоном, перевели новенького. Говорили, что его семья переехала из соседнего города, где располагался сталелитейный завод. Все были в недоумении – зачем из такого перспективного Города уезжать? Наш-то город всего лишь имеет завод по глубокой переработке и расщеплению вторичного сырья и химико-биологический центр, помогающий другим крупным концернам. Потом кто-то всё же узнал и всем разнёс слух, что, якобы, так родители расплатились перед Комитетом за вину ребёнка. Но, слухи остались слухами, ведь среди тысяч учеников до сих пор никто никогда не знал подобного случая такого самопожертвования родителей. Сам же новичок неохотно общался на подобные темы и уклонялся от вопросов, касающихся его прошлого места учёбы. А личное дело, которое передали его куратору, содержало очень скупые факты о его персоне. И это всех будоражило ещё сильнее. Пока не случился инцидент.
На занятии по физической подготовке, которой отводилась немала роль в воспитании юного поколения, весь класс в сопровождении пяти инструкторов занимался на гимнастической площадке, совершенствуя свои навыки и соревнуясь между собой. Все хотели поставить рекорд и получить дополнительные баллы при выставлении отметки в табель – это позволяло вне конкурса поступить на любое отделение института. Тридцать человек, юноши и девушки, проходили полосу препятствий. На одном из этапов надо было после стометровки с разбегу преодолеть почти вертикальную стену вдвое выше человека. Всё шло своим чередом – девушки с лёгкостью взбегали по стене и с такой же лёгкостью приземлялись за ней в рыхлый песок. Парням с их быстро растущей мышечной массой было труднее взобраться на стену. Очередь дошла до новичка. Он ухмыльнулся и рванул с места после отмашки инструктора. Стометровку он преодолел за двенадцать с лишним секунд и, не сбавляя скорости, буквально взлетел на стену, уцепившись за верхний край руками. Рывок – и он уже стоял на вершине стены, готовый спрыгнуть вниз. Но он легонько развернул тело вправо и прыгнул на инструктора, который в планшете отмечал успешность покорения высоты. Ногами он с хрустом свернул ему шею и сам упал рядом на спину. При виде этого весь класс и инструкторы сломя голову бросился к нему. Все дети переглядывались и у всех в глазах был немой вопрос: зачем он это сделал? Бунт против Системы? Испытывает рамки дозволенного? Месть? Словами с ним никто не говорил, зная, что ответа можно не дождаться. Новичок даже не пытался встать. Он просто сидел на песке, опустив голову и ждал. Ждал охрану. Ждал конца. Когда приехала охрана, его скрутили и поволокли в фургон. Больше в классе его не видели. Но уже в раздевалке, скидывая спортивные комбезы и в отсутствие инструктора обсуждая случившееся, вспомнили, что не видели на его теле ни одной отметины и царапины, будто его в жизни не наказывали ни разу. Этот факт ещё сильнее всех взбудоражил. Неприкасаемый? Неужто его родители решили совсем физически не наказывать? Такое бывает? Но в ежедневных сводках новостей, которые все слушали, промелькнуло сообщение, что Комитет сам назначил одному преступнику наказание – лишение жизни. Имени не называлось, но все знали, кто это будет. Родителям его, променявшим своё прежнее рабочее место металлургов на новое в этом Городе, пришлось заняться не самой лучше работой, которая нашлась на тот момент – они стали зоотехниками. Именно с ними спустя два года встретится Алексей и обо всём узнает в подробностях. Узнает столько, что перестанет верить всем: маме, отцу, инструкторам и даже самому себе!
Шумиха вокруг инцидента вскоре улеглась, и всё пошло своим чередом. В том числе и занятия в училище. В общей раздевалке, когда после уличных занятий меняли спортивный облегчённый комбез на повседневный рабочий, сделанный из более плотной ткани и имеющий ремень, карманы и застёжки с капюшоном, каждый мог увидеть другого. Да, смотрели. Трудно было всё время смотреть в потолок или в пол. Скрывать своё тело было бессмысленно. Все видели друг у друга шрамы от проколов, порезы, синяки, ссадины, натёртости и заживающие раны. Были и ожоги, у кого-то термические, у кого-то химические, а кто-то и те и другие носил на ногах, спине и груди. Одна девчушка на предплечье имела ожоги от ударов электрическим током, напоминающие маленьких синих осьминожек или морских звёздочек, раскинувших свои щупальца по загрубевшей коже. У двоих парней покрепче на руках и ногах были запрессованные утяжелители из вольфрама, края которых имели острые выступы, из-за чего руки постоянно приходилось держать не вдоль тела, а на весу – этих любителей задирать младших учеников так наказали родители. Не самый плохой вариант, кстати. Но с такими грузами руками шибко не помашешь и не побегаешь – начинают натирать кожу, раны под ними потом кровоточат и жутко чешутся. Да и спортивные нормативы никто не отменял: бегай, как можешь – твои проблемы.
Если бы они все, кто сейчас толпился в раздевалке, скидывая потные, полные песка и грязные комбезы, ещё были измазаны синей глиной, то со спины можно было легко их всех принять за воинственное племя каких-то диких первобытных индейцев, которые такими увечьями показывают противнику свою силу, бесстрашие и стойкость к боли. Вот только фигуры были далеко не мускулистые и не рослые, как у свободных индейцев, когда-то населявших южные континенты. Это были подростки, загнанные в стальные рамки “нельзя” и сжатые тисками “надо” и “обязан”. Испанская инквизиция и Комитет, если б их можно было олицетворить в человеческом облике, и сравнить количество придуманных всевозможных способов угнетения плоти детей, вполне могли бы встать на одну ступень пьедестала, причём первую. Дети всё видели, всё знали и понимали, что это – не предел их терзаний. Но никто сам не хвастался и не бравировал своими отметинами. Тут так было не принято. Все знали, что такое взрослые делают не ради смеха, а ради послушания. Редко кого можно было видеть без единой отметины на тощем гибком теле. После все шли под холодный душ. Закаливание было одной из завершающих процедур. Переодевались в повседневное и шли на занятия. Тёплый или даже горячий душ мог быть только дома, если родители давали добро.
Трёхчасовые разговоры в детских комнатах с психологами и инспекторами и ежеминутным взыванием к совести, если таковая у наглого детины или барышни вообще имелась, с кучей сопровождающих бумаг о проделанной работе, уже давно не практиковались. Очень давно. Практичные и экономные взрослые, выросшие в относительно мирные послевоенные годы, поняли, что только боль заставляет одуматься и остановиться вовремя. Ни увещевания, ни религия, ни сладкие речи ораторов-политиков и даже ни моментальная материальная выгода не способны были заставить их делать что-то такое, о чём потом можно было пожалеть. Всё взвешено, рационально и разумно до тошноты. Всем детям, коим посчастливилось дожить до начала обучения, показывали фильмы про животные инстинкты. Сначала простые, потом более глубокие. И один из них был про инстинкт самосохранения – как маленький котёнок исследует комнату. Ковёр, тёплая батарея, стул, детский мячик, растения на подоконнике – это всё можно потрогать лапкой, с чем-то можно поиграть, что-то можно укусить. Но кактус, стоящий среди прочих шершавых фиалок и раскидистого хлорофитума так же привлёк внимание пушистого котейки – он в него сунул нос, пытаясь получше понять его запах, и тут же испуганно отпрыгнул назад. Начал тереть нос и обиженно фыркать. Потом осторожно обошёл кактус и больше не решился ни на какие действия с ним. И все последующие фильмы той же серии, ясно и чётко показывали, что какие бы новые предметы люди не подсовывали на пути котёнка, он никогда больше не подходил к кактусу, а даже немного почтительно его обходил стороной.
Профориентационные фильмы, которые были обязательными в учебной программе Комитета, содержали материалы, раскрывающие суть работы каждого отдела, центра или института. Задача была проста – заинтересовать и привлечь, раскрывая потенциал каждого ребёнка. И каждый ребёнок, сидя в лекционном зале перед большим экраном, искал на экране глазами для себя ту профессию, о которой мечтал. Интерес молодёжи надо подогревать, причём постоянно, поэтому обязательно показывали главные и интересные открытия и достижения. Одним из таких, о которых все знали – это вновь выловленный в природе подвид дикой лошади – лошадь Пржевальского. Именно с неё началось восстановление домашнего скота. Как они выжили в послевоенную бескормицу и холод – доподлинно не известно, но их главные враги – дикие собаки и волки – если верить жителям пустынных земель, уже давно не встречались ни стаями, ни по-одиночке. Неизвестно чем кормили и как стимулировали того единственного жеребца, но с шестью кобылицами он в застенках института зоологии работал как проклятый. Результат был на редкость отменный – шестеро тонконогих жеребят увидели свет под неустанным взором видеокамер и наблюдением зоотехников. Все выдохнули – поголовье можно увеличить! Можно работать дальше!
Именно у этой лошади группе учёных, позже основавших институт генетики, удалось выделить кластер генов, отвечающих за то, чтоб волосы на холке были крепкие и пышные, а не понуро лежащие, как у больного ишака. Первые эксперименты усилению роста волос были на кошках, которых люди всё ещё держали в домах, повинуясь какому-то древнему неискоренимому обычаю. Почти в каждом третьей квартире, где были дети, имелся такой котовасий, который своим урчанием наполнял унылую бетонную коробку жилища домашним теплом и прибавлял немного уюта своим присутствием. А заодно и нарабатывались и закладывались навыки ухода за домашним животным – опять же ответственность.
В учебном фильме все ученики видели, как потомки обычной домашней европейской кошки вылизывают свою шерсть, как она готовится к прыжку и как играют под шерстю её мускулы. А потом им показали пушистого, почти поролонового котофея, который как шарик катался между ног у учёных в лаборатории. Вот потом он с людьми трясётся в фургоне гусеничного вездехода во время длительной экспедиции, недовольно глядя из кунга на белую бескрайную заснеженную пустошь, сплошь усеянную валунами. В такой шерстяной "фуфайке" коту мороз и в минус восемьдесят не страшен. Вон, сидит перед камерой, трясёт усатой мордой, увешанной сосульками, жмурится на низкое северное солнце и зевает, как ни в чём не бывало, а на заднем плане механик с инженером усердно, матерясь (слова диктора в фильме – это одно, но дети уверенно читали по губам совершенно другое) и не стесняясь в выражениях, пилят ножом замёрзший бензин, твёрдый, как масло из морозилки, и обсуждают, как сделать его обратно жидким, чтоб запустить переносной генератор в кузове вездехода. Как все дети радовались за утеплённого кота и переживали за мать механика, о которой в пантомиме инженер упоминал аж два раза…
А затем Комитет разрешил опыты над человеческими эмбрионами. Морально-этическая сторона науки была окончательно убрана. Если не удастся эксперимент – умертвят и пустят на опыты или на экспонат в отдел медицинского центра, где учатся практиканты. Или на полную переработку, как мусор категории "био" – запакуют в пакет и вместе с отходами хирургического центра, с какими-нибудь аппендицитам, вырезанными опухолями, вырванными зубами, ампутированными конечностями, окончательно расщепят ферментами в огромных герметичных контейнерах, а потом спрессуют с пластиковым волокном и синтезируют какой-нибудь кожзам для кроссовок… А если всё же эксперимент удастся – сделают серый мир немного пушистее и красивее. После этого удачного открытия, дающего более-менее стабильные результаты в лаборатории, уже прошло более сотни лет. И все люди имели шевелюру, густую и с ярко выраженной окраской – пигментацию тоже удалось подчинить. Быть светло-русым или каштановым в сером мире уже никто не хотел. Точнее, может, кто и хотел, но за тебя это обычно решали ещё до твоего рождения. В основном были цвета чёрные, с синим или зелёным отливом, как сорочье перо, огненно-рыжие, лимонно-жёлтые, фиолетовые и белые. И никто не думал разделять цвета на "мужские" и "женские". Каждый мог заказать своему будущему отпрыску любой цвет из постоянно пополняющегося каталога. Нет, были иные цвета, слабые, получаемые смешением модификатов и исходных генов, но люди хотели хоть какой-то яркой красоты и при планировании ребёнка всякий раз обращались в центр за коррекцией. Это стало нормой. Услуги по коррекции были хоть и немногочисленные (волосы, зубы, пол ребёнка, форма ногтей, цвет и форма глаз), но всегда пользовались спросом. На этом началась монополия института генетики. Более половины всех экспедиций были профинансированы и спланированы именно институтом – им были нужные новые образцы. А попутно разведка и поставляла данные о ресурсах, найденных в различных областях. Хочешь не хочешь, а цистерны и склады с химикатами надо как-то пополнять, тем более было много заброшенных довоенных бункеров, складов, схронов, уцелевших ангаров в которых было очень интересно копаться.
Комитет же, в свою очередь, делал упор на поиск новых мест добычи ископаемых, поддержку работоспособности работающих и охрану законсервированных атомных станций, ибо пережить очередной скачок радиационного фона, а заодно снова вернуться к эпохе властвования углеводородного топлива человечеству как-то не улыбалось. Запасы нефти были, но ими шибко не раскидывались – давно кончилась эпоха, когда широким жестом добродушного барина лидер страны мог себе позволить подарить другой стране десятки тысяч кубометров газа или нефти. Расконсервировать скважины удавалось не всегда – сейсмические сдвиги с земной коре после падения бомб пережали большинство каналов, а если на находились целые скважины, то были они у чёрта на куличках – про них знали и держали в уме и берегли "на чёрный день". Поэтому химики как зеницу ока берегли чуть ли не каждый куб нефти и горло были готовы перегрызть, если топливо тратилось на пустяковые дела. Рациональность, плотно граничащая с жадностью гоголевского Плюшкина, заставляла самих химиков сидеть почти “голодными”, а инженеров и других учёных изобретать и искать новые пути возникших проблем. А проблем было много. И одна из них, которая была неподвластна ни генетиками, ни химикам, ни инженерам, и уж тем более в которую вовсе не совались геологи и биологи, – это люди. Точнее, молодые люди. Тут вовсю и безраздельно командовал Комитет.
Глава 8. Свет.
Леса на Земле были почти уничтожены. С понижением количества атомарного кислорода в атмосфере за двести лет озоновый слой если не исчез, то уж точно стал тоньше в десятки раз. Если раньше учёные говорили и спорили про озоновые дыры (то они есть, то их нет!) то теперь правильно было говорить об оставшихся озоновых островках. А зелёный цвет сполохов северных огней, многие тысяч лет радовавший глаза людей, наблюдавших за бесчисленными светилами тёмными зимними ночами, стал блекнуть. На его место пришёл малиново-фиолетовый, добавивший немного апокалиптичности на чёрное полотно небосвода, усеянного жемчужной россыпью звёзд.
Именно такое свечение и наблюдал Алексей, но он было для него привычным и ни капли не удивительным. А Лика воочию видела такое зрелище впервые. И не на экране терминала, который вмонтирован дома в настенную панель, а вживую. Казалось, протяни руку и пощупай!
-Красота какая! Прям как волосы моей мамы! – с придыханием прошептала она, боясь моргнуть и пропустить что-то удивительное в этой пляске огней.
Они стояли в пяти шагах от костра, чтоб глаза привыкли к темноте, но чтоб он был в спасительной близости. Огонь так и остался для человека символом выживания и надежды в тёмном зверином мире страха и боли. И оба они, держась за руки во тьме, это чувствовали и знали. Если страх можно хоть как-то подавить, частично устранив его причину, или отвлекаясь на иные мысли, то боль устранить, отвлекаясь на мысли о приятом, как-то не удавалось.
Наконец, Алексей решил нарушить тишину:
-Ты, кстати, как, нормально ходить можешь или лучше с передышками? – он не был уверен, что её ноги уже достаточно зажили и готовы к возможным длительным путешествиям и нагрузкам. Бег или самооборона не исключались.
Оторвавшись от чарующих метаморфоз короны малинового сияния, Лика топнула левой ногой, потом правой, затем подпрыгнула вверх и приземлилась на обе ноги. Распрямившись, уверенно заявила: - Могу!
-Тогда, как начнёт светать, сразу отправляемся в Город – надо успеть до того, как на улицах появятся первые инженеры и зоотехники – они рано идут к гаражам и кормовым цехам. Натянешь капюшон поглубже, чтоб скрыть свои волосы – они у тебя уж слишком заметные. Тебя по цвету волос охрана и без всяких внешних камер из толпы выцепит за километр, если только не найдётся кто-то с похожим цветом. Состричь волосы не думала?
Лика, зная, что Алексей увидит этот жест, сердито мотнула головой, что означало – нет. Но про себя всё же подумала, что коротко постричься или побрить голову налысо можно, но в крайнем случае, если уж совсем привлекать внимание будет.
Алексей невольно залюбовался этой рыжухой, неожиданно свалившейся ему на голову, то ли как подарок небес, то ли как наказание за какие-то грехи. Он медленно, почти нехотя, отвёл взгляд от неё и снова устремил его к звёздам. Они стояли и дальше смотрели, как почти незаметно Млечный путь, медленно и величаво, делает свой неотвратимый и неизменный поворот около Полярной и как пролетают ещё оставшиеся на своих расшатавшихся орбитах немногие спутники, запущенные в прежние времена… Теперь на такое не сподобятся… Не выгодно… Наконец, Алексей развернулся и легонько тронул её за локоть. Она поняла его без слов, взяла его руку и пошла за ним.
Они вернулись к костру, который без подпитки сухой ивой и ольхой уже почти догорал. Алексей откуда-то из-под коряги и песка достал рюкзак, который о глаз Лики скрывала темень. Выудил из него флягу и сделал один глоток. Протянул Лике – та без возражений приняла угощение, если так можно назвать кипячёную воду, слегка подслащенную, чтоб не так противно было пить. После двух глотков вернула флягу, носком кроссовка подкинула песка в затухающий костёр и оглянулась – в начинающихся сумерках стали видны масштабы лесопосадок и сами кедры. Она присела у одного и стала в слабом пляшущем свете костра пристально рассматривать макушку. В пучках почему-то было не по пять длинных игл, а по семь, хотя во всех справочниках по ботанике говорилось про пять. Она это хорошо помнила, когда им говорили про ценные породы деревьев, некогда существовавшие на больших нетронутых территориях. В заповедниках, заказниках и национальных парках! Инструктор показывала отличия ели от пихты, сосны от кедра, а когда им показали секвойю – усомнилась в достоверности фотографии и получила выговор. Сейчас перед ней не фотография, а живое деревце. Лика повертела в руках и другие пучки, которые тоже бы смолистыми и липкими, – тоже семь? Да, семь. Мутации? Возможно. Главное, что зелёный пигмент делает свою работу. Поэтому, может, тот древний кедр, обнаруженный отцом Алексея, и оказался таким живучим по сравнению со своими пятиигольными собратьями, ведь больше игл – больше полезная площадь, улавливающая малейшие частички света, и больше шансов на выживание. Все хотят жить…
Оставив в покое кедрики и отогнав от себя невесёлые, но постоянно витающие в воздухе, дарвинистские мысли о выживании, Лика выпрямилась и подошла к Алексею – теперь она начала с таким же живым любопытством, но уже разбавленным девичьими мыслями, разглядывать его новом свете, пока тот в рюкзаке перебирал принадлежности и под кусок брезентовой ткани складывал нехитрый садовый инвентарь, чтоб присыпать его песком и прижать камнями. Ветра тут сильные, а потерянный инструмент – это не то, что хотелось бы увидеть, потратив сорок минут на дорогу. За эти коротки моменты от взгляда Лики не ускользнуло ничто, что можно было бы прочитать в телодвижениях юноши. Его фигура… Пожалуй, фигуры всех парней в этом суровом мире были довольно таки с стройные, учитывая чем им всем приходилось питаться. Особо не растолстеешь с такой продовольственной базой. Но она с удовольствием отметила чёткость его движений, уверенное спокойствие, невозмутимое выражение лица. В нём не было бессмысленных дёрганий, мелочной суетливости и какой-то угодливой поддержки. Она сама не заметила, как слегка покраснела, разглядывая его быстрые крепкие пальцы с огрубевшей от постоянного пребывания на ветру кожей.
За их спиной размазанные по небу полосы сияния начали потихоньку таять, растворяясь среди созвездий, и вскоре так же стремительно исчезли, как и до этого час назад неожиданно появились. На востоке у горизонта понемногу начинал светлеть край неба, переходя из чёрного непроглядного куска пространства в кусочек, отдающий загадочной и притягательной глубокой синевой.
Они сидели на песке, скрестив ноги, и просто грели руки над углями, которые уже никак не разгоняли тьму, но ещё интенсивно отдавали последние частички живительного тепла. Сидели и зачарованно, почти не мигая, смотрели на чёрные остатки костровища.
Огромное количество микроскопической пыли всё ещё постоянно витало в атмосфере, разносимое почти ураганными верховыми ветрами, но у земли оно уже не было таким удушливым и раздражающим, как раньше, во времена ядерной зимы. Лишь спустя полвека после неё, когда первый луч солнца смог пробиться через плотную свинцовую массу низких, почти нависающих над верхушками деревьев туч, ознаменовав радостное приближение к прежней жизни под ясным небом, то не все, кто скрывался во всевозможных укрытиях, смогли в полной мере оценить торжественность этого момента. На пыль указывал тот факт, что вместо лёгкой синевы и последующего голубого оттенка, переходящего в золотой восход, через минут тридцать над горизонтом всё начало полыхать бордовым, а затем и красным цветом. Такие яростные цвета в черте Города были видны лишь с крыш высоток, откуда велись наблюдения за атмосферой и светилами, а с нижних этажей испарения текущих коллекторов и вытяжек закрывали собой всю картину.
Задолго до встречи Лики и Алексея, на краю ныне отстроенного почти с нуля Города, одна из людских колоний начала вторую жизнь на поверхности. Когда же, очнувшись от двадцатилетнего зимнего сна, логические цепи индикаторов всех возможных диапазонов волн, понатыканных на каждом углу внешнего корпуса подземного убежища людей, уловили первое прояснение пыльной пелены и дали команду тревоги людям, то спустя сутки у внутренних ворот было слышно работу тех, кому удалось выжить под толщей бетона, стали, стекла и свинца – лязгали железяки, с тяжёлым шуршанием перетаскивались строительные бетонные блоки и брусья из графита, швеллеры и кубы из-под жидкостей и редкие глухие удары кувалды, которой выбивали штыри из мощных задвижек трёхслойной защиты, наполняли своим уханьем длинные километровые коридоры. Через пару часов несколько смельчаков проползли по длинным извилистым каналам-воздуховодам, убирая перед собой все защитные фильтры и стая их после себя снова, вылезли на подкрышное техническое помещение (чердаком такую нишу назвать было сложно), где можно было перемещаться только ползком. Выбрав место над воротами убежища, люди отогнули залепленную пылью шторку вентиляционного окна и в высунули в него на длинной штанге датчики. Изнутри штангу закрепили, навалив десятки кирпичей, чтоб ветром её не сдвинуло и не вырвало. Обратно путь был таким же мучительно долгим, с откручиванием и закручиванием болтов и съёмом уплотнителей керамических фильтров тонкой очистки воздуха. Остальные люди, уже уставшие и немного сходившие с ума от замкнутого помещения, стали ждать, постоянно снимая показания всех возможных параметров наружного воздуха и атмосферы. За неделю наблюдения на мониторе в центре контроля порядка шестидесяти потоков цифр, передаваемых анализаторами и датчиками из-за стен бункера, всё яснее и яснее вырисовывали уставшим людям картину с последующим выводом перспективы – на поверхности жить можно. Все уже прекрасно понимали, что радиационный фон хоть и повышен, но допустим, и уже не так грустно смотрели на пляшущие цифры дозиметра. Их волновало другое – показания датчика света. Внешние камеры наблюдения, снабжённые системой подогрева, и прикрученные к куполообразной крыше так, что на них мог слон танцевать и не сдвинуть, уже много лет давали хоть и чёткую, но серую однообразную картину пустынной местности вокруг укрытия. А тут на них что-то неуловимо изменилось. Или всем хотелось так верить, что как будто на одну десятую градации световой шкалы краски серого экрана стали светлее. Все молчаливо глазами упёрлись в экраны, с затаённой надеждой в душе, что вот он, долгожданный момент – скоро можно будет увидеть дневной свет…
Глава 9. Укрытие.
-Вот это да! Здорово!!! – вовсю вопила Лика, стоя на площадке электросамоката, подставляя своё лицо навстречу ветру. Глаза её светились жемчужным блеском, попутно немного отражая красноватые оттенки неба. А волосы её, как языки пламени, метались из стороны в сторону, увлекаемые набегающими потоками воздуха то справа, то слева. Глядя на её по-детски счастливое радостное лицо нельзя было сказать, что за ней начали охоту и что она готова сбежать из Города куда глаза глядят. Самокат, усердно и монотонно жужжа приводами колёс, уверенно тащил обоих пассажиров по грунтовым дорогам между изрытых полуразрушенных строений, из которых когда-то вытаскивали и добывали нужные стройматериалы. Но когда ты всю свою сознательную жизнь ни разу дальше центра Города не выбирался, то даже самая простая поездка рано утром по городским окраинам уже кажется чем-то удивительным и волнующим.
-Держись крепче! – предупреждал всякий раз Алексей заранее, когда впереди на дороге были какие-то неровности. Он отлично знал эту дорогу и уверенно вёл самокат, выбирая места получше, чтоб на скорости колесо не влетело в яму, и чувствовал, как Лика и без его предупреждений обнимает его сзади, крепко и бесстыдно прижавшись своей грудью к его спине. Странное чувство. Никогда такого не испытывал. А если поменяться местами? Но всякий раз отгонял от себя эти мысли, когда самокат случайно налетал на невидимый, покрытый пылью выступающий камень и их трясло. Он переживал за спутницу. Переживал. Хм, а много ли было в его жизни людей, за которых он вообще переживал? Перед глазами возник вихрастый Ник, затем глазастая хохотушка Лера, потом вечно спокойная с полуопущенными веками глазами мать. Затем шёл отец, твёрдый и пронзительный взгляд которого заставлял вытянуться по струнке. Пожалуй на этом было и всё. Но теперь к этому списку ещё и Лика добавилась… Замечтавшись, он представил, как она ему улыбается, обнажая ровный ряд зубов, которые сделали бы мировую славу любому стоматологу. В городе все знали, что зубки детей – это тоже работа института. А точнее – маминой сестры, которую он недолюбливал за её въедливый и придирчивый характер… И опять камень! Тряхнуло. Но дорогу удержал. Ишь, размечтался! Алексей улыбнулся сам себе и поймал себя на мысли – он впервые серьёзно заинтересовался девушкой! Не рано ли? Хм…
…За спуском подъём, потом снова спуск – и так многократно дорога поднимала их на тот уровень, когда впереди виднелись очертания высоток центра Города, и затем всякий раз снова прятала их в низину, заставляя переживать небольшую перегрузку в самой нижней точке траектории. Наконец дороги стали более пологими и после вообще выровнялись, на полях стали появляться ограждения. Загоны. Начиналась вотчина зоотехников. А на индикаторе у руля начинал мигать а потом и вовсе уверенно засветился красный светодиод – подходил к концу заряд батареи, не рассчитанной на длительные поездки и лишнего пассажира. До города они могут и не доехать...
…Всех домашних свиней съели ещё в первую пятилетку ядерной зимы, не оставив даже шансов на восстановление популяции. Пожалуй, такая ситуация была на всех континентах – голод везде заставлял людей действовать в сиюминутных интересах своего желудка, не позволяя гордо поднять голову и хоть одним глазком мудро посмотреть в будущее. В будущее, а уж тем более светлое, оставшееся человечество, над головам которого было пятьдесят метров до поверхности земли, где во мраке бушевали суровые ураганные ветра, как-то не шибко верило. А про мудрость людей, развязавших ядерную войну, как-то и заикаться не хотелось. Зато гордости за свою страну на каждом материке было хоть отбавляй! И сидели теперь все, до жути гордые, но полуголодные, по укрытиям, гадая, прогнозируя и коррелируя в расчётами, сколько дней и ночей придётся им коротать в тесных и душных комнатушках. Сидели на растянутых старых сухпайках со вкусом полудохлого цыплёнка и мечтали о свинине, которую ещё недавно могли спокойно приготовить и съесть по особому поводу и без… А как показал первый год подземного жительства, вегетарианцы, гуманисты и прочие, кому религия в прежней жизни не разрешала прикасаться к свинине или к мясу другого животного, очень даже с аппетитом уплетают положенную им порцию разведённой загустевшей каши и кусочек мяса. Всю веру в добрых всемогущих богов, духов, демонов, бесов, демиургов и прочих голубых фей мгновенно сдуло первой же ударной волной после падения боеголовок межконтинентальной баллистической ракеты на территорию Государства. В долгу, разумеется, никто не остался…
Именно тех домашних лопоухих хавроний и кряков с узкими подслеповатыми глазками, которые доверчиво тёрлись около хозяев и беззаботно чесались о забор, которых можно было увидеть в каждом колхозе или фермерском хозяйстве сопредельных государств довоенной эпохи, не стало. Зато в природе, обнаглевшие от отсутствия человека, получившие доступ к засаженным, но не убранным полям и огородам, всеядные дикие свиньи стали чуть ли не во главе пищевой цепочки. Мелкие собаки городов и поселений, от которых власти долгое время не могли избавиться, никогда не были им помехой – сначала в стаях от голода перегрызли друг друга, не сумев установить порядок, а потом и вовсе сгинули под слоем снега. Через полгода от верных друзей человека, которых он в глубокой древности вытащил из дикого мира, в этом же самом, теперь уже бесчеловечном, диком мире не осталось и следа. Волков постигла та же собачья участь – жёсткая иерархия в стаях не помогла преодолеть продовольственный мясной кризис. Свиньи же, отрастив в дикой природе мощные копыта и клыки, разбивали приповерхностный слой смёрзшейся земли, вынюхивали сладкие клубни и всего того, что было в спешке брошено – переспелого лопнувшего картофеля, растрескавшейся свёклы, моркови, репы и ревеня с замёрзшими перезрелыми кабачками – и по-свински без зазрения совести набивали свое брюхо. Через пару лет, не находя ничего более на землях, ранее дававшие им корнеплоды, они были вынуждены мигрировать в поисках пропитания. Иногда прямо по соседству с редкими мелкими стадами северных оленей, но из опаски держась на почтительном расстоянии, следовали их примеру и прямо посреди снежной пустоши выкапывали из-под снега мох, попутно под кочками и камнями находив оцепеневших ящериц, лягушек, змей и улиток. А если случайно откапывали замёрзшую тушку белки или зайца – и их с хрустом и аппетитом перемалывали своими челюстями.
Гораздо позже, огрубевших, сильных, свирепых, ставших в полтора раза крупнее своих предков, долго время не встречавших человека в дикой природе, поймали разведчики, которых судьба забросила в то место, что раньше на картах называли Сибирью. Люди выследили кабанов приборами ночного видения, узнав основные места их кормёжки. И, спустя пару дней наблюдений, из засады, укрывшись в пятистах метров от пастбища, из переделанного специально для таких случаев старого противотанкового ружья выстрелили дротиками в очень осторожных животных, сумев пробить слой щетины и почти дубовую шкуру матёрых самцов и самок. Удача всё же улыбнулась людям, дав им второй шанс на выживание. Аналогичная удача была почти у всех поисковых групп на вездеходах. А где-то, узнали друг у друга по радио, даже выловили тощего глухаря и ещё более тощую глухарку. А жизнь-то налаживается! Оставалось за малым – поехать по следам, затащить в клетки спящих животных, доставить в центр и начать их разводить. Про корм для свиней никто не волновался, узнав, что они едят мох – уж чего-чего, а этого добра в округе навалом, тысячи квадратных километров хочешь белого, а хочешь – зелёного мха.
Именно возле крайнего загона, где отдельно от взрослых содержались молодые и доверчивые поросята, сующие свои пятачки в любую щель, Алексей и остановил свой севший скутер. Прислонив его к ограде со стороны леса, если так можно назвать заросли ивы, корявой низкой ольхи вперемешку с берёзой, натянув капюшоны, чтоб скрыть свои яркие волосы на фоне кустарников, немного пригнувшись, они прошли вдоль всей ограды и дошли до небольшого строения, где были складированы мешки с синтетическим кормом. Двери был приоткрыты – тут давно никто не пытался покуситься на мешки или стащить что-то из инвентаря. Не боялись даже грызунов. Мелкие полёвки и прочие суслики теперь своим видом лишь умиляли учеников начального звена, залитые раствором формалина в стеклянных литровках кабинета биологии и естествознания. Крыс, которые активно размножались, живя рядом с человеком в городе, дали на откуп кошкам. А так далеко за пределы жилых кварталов они ещё не дошли – совсем городскими стали. По этой причине во всех подсобных помещениях не делали герметичных входов и выходов. И это было на руку тем, кому надо было перевести дух и скрытно проникнуть в город – тут же висела испачканная и немного дырявая рабочая одежда зоотехников, по внешнему виду которой уже нельзя было однозначно сказать, стирка её ждёт или утилизация.
Для начала надо было переодеться. Одежда, которая была у Алексея и Лики, состояла из плотного чёрного комбеза, устойчивого к синтетическим машинным и растительным маслам, щёлочам и слабым кислотам, пары кроссовок с высокими подъёмами, химический состав которых стоило бы упомянуть отдельно, дабы у читателя не складывалось обманчивое впечатление, что эти кроссовки одни из тех, что в относительно мирное довоенное время выпускали многочисленные фирмы, угождая вкусам изнеженных и капризных покупателей…
Пока молодые переодевались в подсобке, оба не упустили случая рассмотреть друг друга во всех деталях, как в общей раздевалке спортивного комплекса училища. Там толчея, разговоры, одни и те же "лица". А тут – друг друга они ещё не видели. Никто не отворачивался, не требовал закрыть глаза и стыдливо не прикрывал места, которые в литературе принято обтекаемо называть библейскими. Это в иное время такой откровенный процесс разглядывания вызвал бы бурю негодования у одной стороны и неподдельный интерес у другой, но за годы жизни в рамках Системы, понятия скромности и стыда бесследно растворились для обоих полов, изредка появляясь в сознании только при прочтении художественной литературы, а в суровых, неэмоциональных условиях научно-практической реалии тут же были заменены другим, более ёмким и насущным понятием – интерес в целях повышения образованности. Смотреть смотрели, но ни слова не сказали, как бы оставляя всю оценку представления для себя. Да и в ответ разве что новое про себя можно услышать?
Застёгивая молнию грязно-синего рабочего костюма технического персонала отделения зоологии и животноводства Института генетики, оба для себя отметили, что сидят они не так уж и плохо на их фигурах, нигде мешком не висят и выглядят так, как будто сшиты именно для их роста. Наверное, их хозяева такие же по телосложению. Кроссовки решено было оставить те же – надевать чьи-то большеразмерные болтающиеся ботинки или тяжёлые сапоги-гряземесы был не вариант, вдруг придётся бежать. Кроссовки удобнее – это факт, который знала Лика. Именно она смогла оторваться от преследователей. Если бы и у них были кроссовки на ногах, то кто знает, за сколько секунд могла бы закончится та погоня и какими жёстким действиями встретили бы её гвардейцы. Уж точно по голове не погладили бы…
Кроссовки, были на ногах у каждого ребёнка и имели чёрный цвет, как и комбез, потому что при синтезе кожзаменителя в него добавляли газовую сажу – чёрный цвет трудно испачкать. А мало ли какие работы будут приказаны ребёнку – пусть пачкает и думает о деле, и не думает об одежде. Меньше отвлекается. Это взрослые могли себе позволить выбрать при покупке любой цвет, какой пожелают. А пока ты вещь – носишь то, что дают. Но именно то, что кроссы, выдаваемые на зиму, были сделаны из толстого слоя, было не случайностью. Плохо промокаемые и хорошо сидящие на ногах они позволяли долгое время трудиться или путешествовать. Но дети иногда сбегали из дома, как это бывает во всех Городах мира, не выдержав наказаний, психической или физической нагрузки свалившейся работы и ответственности. Вышел из дома и по пути в училище или институт – раз! – и уже только пятки сверкают в направлении, которое потом поменяет десятки раз, запутывая следы, как заяц по снегу. Пусть бегут – решили в Комитете – с наступлением холодов толстый кожзам треснет сам, если больше двух часов находиться на морозе, постоянно изгибаясь при ходьбе или беге. А если остановиться и сидеть – замёрзнешь. Зимой температуры такие, что останавливаться не хотелось даже на секунду, чтоб перевести дух. Многие падали замертво на ходу, кто не на ходу – замерзали сидя, а кто не на ходу и не сидя – замерзали на коленях – когда отмороженные ступни ног не давали идти нормально. Смерть настигала беглецов в любом случае. Таких, не рассчитавших силы смельчаков, решивших покинуть этот мир свободными, постоянно находили возвращавшиеся или только отправлявшиеся группы разведок. Судна на воздушной подушке, везущие инженеров или медиков, не останавливались на такие мелочи – по инструкции не положено. А если кто из командования и останавливал, то только для того, чтоб забрать вещи и предать в Комитет координаты ледяной находки: дальше пусть сами разбираются – забирать или нет. Находили не всех, а только тех, кто выбирал путь по уже накатанным следам. А что стало с теми, кто сбился со следа – мало кого заботило. Тела привозили и отправляли на переработку, а перед этим в новостных сводках показывали репортажи про найденных – пусть дети смотрят и знают героев в лицо. В замёрзшее каменное лицо цвета утренней изморози, на котором навечно застыли очень убедительные последние эмоции. И пусть думают, прежде чем убегать. Дальше в сводках была информация про образовавшиеся вакансии, которые мало кто слушал…
Те, кроссы, что выдавали на лето – были гораздо тоньше. Такие в длительной беготне по городу, по пыли (а летом работы на улице было несоизмеримо больше) быстро трескались, рвались и распадались в швах, оставляя владельца почти босиком. Приходилось обращаться к инструктору и ждать выдачи новых. Ждать, правда, приходилось недолго.
Комитет был циничен, но обувь стабильно давали всем детям, меняя её каждые полгода (или чаще) на новую, взамен старой, которая уже была мала или трескалась от работы. Старую обувь отбирали строго всю и утилизировали. Её нельзя было хранить. Всё, до последнего кусочка резиновой подошвы и кожзама шло на переработку. И, разумеется, чтоб никто не сделал запас для длительного перехода в другой Город, до которого путнику было две недели пути, а, может, и дольше. Зимой – по морозу, летом – по песчаной пустоши или болотам. Если бы у кого-то в Комитете была хоть капля сарказма или чёрного юмора, то он обязательно распорядился бы на выезде, в предполагаемом направлении соседнего Города, поставить табличку, издевающуюся над беглецами и дающую ложную надежду на счастливый исход авантюры: “Дорогу осилит идущий”. Но нет, затраты – не рационально…
…Детям оставалось спрятать волосы под рабочие фуражки или косынки. Сначала Лика забрала в тонкий хвостик длинные волосы Алексея, аккуратно перевязав на конце их куском бечёвки. Алексей стал отдалённо похож на японского самурая из старых книг по Восточным единоборствам. Затем сама Лика села на пол, и Алексей, встав на одно колено, заплёл ей тугую косичку, по совету Лики вплетя в неё жгут и завязав его конец, чтоб волосы не распустились в самый неподходящий момент.
Спрятав кончики косичек под воротник они повертели головами, давая волосам немного вылезти – чтоб не стеснять движения. Дети надели фуражки и собрались уже было выходить из подсобки, как услышали шаги. Шли явно в их сторону. Чавканье грязи было всё громче и громче – кто-то неторопливо шлёпал в направлении склада корма и по пути про себя ругал свою работу и жизнь.
-…Да чтоб этот институт провалился! Как можно экономить корм, если они хотят получить увеличение массы? Специалисты хреновы! Только и умеют что свои цифры считать! Мне от их процентов ни горячо, ни холодно! – голос на мгновение стих, – А ты куда полез?! А ну, марш обратно! – обращение было уже в другую сторону, явно в поросячью. Послышался недовольный визг и стук калитки – кто-то кирпичом подпёр калитку в том месте, где секунду назад торчала голова одного поросёнка, сверкая нахальным пятачком, а теперь зияла большая щель, притягивавшая весь молодняк – все думали, что там есть что-то вкусное, но там был только невкусный кирпич. Сверху легли ещё три кирпича – чтоб не открыли и не пролезли.
-Зла на них не хватает! – выдохнул зоотехник, садясь на крыльцо подсобки, он явно ругал людей, которые были “над” ним. Он смотрел на загон и рассуждал вслух о планах: - Ещё один надо строить этим хрюнделям – плодятся, как крысы! – это уже про загон и про свиней, догадались прятавшиеся за мешками Алексей и Лика, посмотрев друг на друга. Им оставалось только дождаться, пока наберут корма из мешков, дадут его свиньям, нальют им воды и оставят постройку, дав возможность спокойно уйти в чужой одежде.
Владимир, так звали зоотехника, работал тут уже второй год и понял все тонкости и премудрости этого нехитрого дела – вовремя кормить, вовремя убирать, вовремя лечить или отвозить в клинику, периодические пересчитывать и следить за исправностью каждой ограды, чтоб не убежали драгоценные поросята. Каждый день, в любое время года он, ворочая совковой лопатой, набирал корм в вёдра, относил его и насыпал в кормушки, возвращался и снова относил. И так двадцать раз – поголовье увеличивалось и хотело есть. Теперь вода – он уже шёл от колонки с водой к поилке, чтоб вылить первую порцию, как вдруг услышал чей-то сдавленный чих из подсобки! Показалось? Он поставил вёдра и направился к строению…
…Зажав лицо руками, чтоб новая порция витающей в воздухе мелкой взвеси корма не попала в нос, Лика испуганно смотрела на Алексея – она выдала их! В немигающих жёлтых глазах страх лучше всяких слов говорил: "Это конец! Это конец!" И тут, неожиданно для Алексея, она к себе притянула обеими руками его за ворот и, поднеся губы к ушам, обдав их своим горячим дыханием, быстро шёпотом выпалила простую идею: - Тебя-то не ищут! Иди и отвлеки его!
Не дожидаясь, пока взрослый зайдёт за мешки и увидит беглянку, Алексей решил сам выйти навстречу.
- Здравствуйте! – синие уверенные в своей правоте глаза встретились с карим взглядом мужчины, который от неожиданности остановился в дверях. Лицо его, хоть и затенённое сумраком, показалось знакомым Алексею, но где он мог его видеть? Сосед по подъезду? Вроде бы, нет… Бывший инструктор? Тоже навряд ли… Отцов Ника и Леры он тоже знал – это не могли быть они. Где же?
-Ты тут чего делаешь, парень? – не пошевелив бровью строго спросил Владимир, - Заблудился?
Алексей сделал ещё шаг вперед, выходя из темноты на свет, чтоб его могли увидеть.
Зоотехник, разглядев на нём рабочую форму, только бросил: - Сапоги надевай, а то измажешь свою красоту, - и потом добавил, только немного помягче, - Покажу фронт твоих работ. Хотя, помощника должны были прислать только послезавтра... – добавил он задумчиво, поворачиваясь спиной. Затем наклонился и взял вёдра.
Лика, открыв рот и ловя каждое слово из-за мешков, забыла об осторожности и снова наглоталась пыли. И только она успела руки поднести к носу и почти зажать его, но сдавленный чих успел вырваться и достигнуть ушей зоотехника.
Услышав знакомый чих, который шёл явно изнутри, Владимир бросил вёдра и повернулся лицом к Алексею с немым вопросом в глазах. “Один работник! Двоих не могли прислать, постоянно ссылаясь на нехватку рабочих рук.” Взгляд его стал суровым.
-Так, ну-ка, показывай, кто там с тобой ещё! – рукой он легко отодвинул Алексея в сторону, даже не ожидая сопротивления от юнца, и смело шагнул в полумрак за мешки…
Глава 10. Гости.
Задёрнутые шторы и закрытая изнутри дверь на замок говорили гостям, что врасплох их тут не застанут и не увидят – и, значит, пока бояться нечего.
–Ого! Так ты можешь менять цвет глаз в зависимости от настроения? – Владимир Сергеевич (именно так он преставился детям) подливал гостям кипяток в чашки, которые имели красивый узор синего цвета. Кажется, это была Гжель. Такой промысел когда-то существовал и имел огромный успех на территории старого государства.
Супруга Сергея Владимировича, Марина, которая сама эти чашки расписала, сидела рядом и не могла оторвать глаз от юных гостей. В разговор она не вмешивалась. Но в её глазах читалась радость. Это было то редкое искренне чувство, когда действительно рады гостям, которых не было в их доме уже давно – жили они скромно и замкнуто, довольствуясь малым. Особых планов на будущее не строили, хотя могли со своим образованием работать в самом Институте, а не на задворках Города.
- Страх я уже видел – будут жёлтые. Ярость тоже – будут ярко-красные… - хозяин задумчиво почесал укушенную руку, перебинтованную на ферме буквально час назад, - А любопытство или любовь – тогда какие? – он вопросительно смотрел на Алексея, думая, что он уже знает ответ на этот вопрос. Но Алексей с искренним удивлением пожал плечами, поглядел на смущённую Лику, глаза которой стали синими, а про себя подумал: “Он считает нас парой?”
- А где вы встретились? – не удержалась от любопытства Марина?
И гости вместе с Владимиром ещё раз, во всех подробностях, для хозяйки рассказали события своей встречи, сопровождая рассказ жестами. Когда рассказ был окончен, все потягивали из своих чашек подслащённый отвар травы, которую в низинах собирала Марина. Это была мята, которая за последние годы заполонила все возможные низины, пользуясь своей невероятной живучестью и ползучими корневищами.
-Вы уж извините меня за это, – с нотками извинения Лика кивнула на руку. У хозяина под бинтом расплывалось слабое красноватое пятно – укус был глубоким и сильным.
-Да ничего, бывает. В этом мире всякий ребёнок так бы поступил. Вот когда мой Данька учился в седьмом классе, он своему инструктору вообще мизинец откусил… - бойко начал было Владимир, но осёкся под острым взглядом Марины. И потом тихо, выдерживая паузы между предложениями, продолжил: -Мы поэтому сюда и переехали. Там бросили всё: дом, работу, карьеру, друзей. Данилу и нам Комитет вынес последнее предупреждение, либо казнь за покушение на взрослого, либо изгнание всей семьи без права вернуться, что не смогли правильно воспитать ребёнка, на которого Город потратил средства. И больше, нас предупредили, поблажек не будет…
Алексей только сейчас понял, где мог видеть похожие черты лица Владимира – он был похож на того одноклассника, который два года назад неожиданно появился в его классе и быстро исчез, по уже понятным причинам. Только Владимир Сергеевич был ростом повыше, да в плечах пошире – сказывалась прошлая работа сталеваром, где надо было работать не только мозгами, но и руками. Но изгиб бровей, цвет волос, разрез глаз и даже скулы – точно Данил! Теперь картина дополнилась новыми знакомыми и немного прояснилась фактами.
-Что было с Данилом я знаю – он был моим одноклассником, - глядя на своё отражение в недопитой чашке, продолжил Алексей, чувствуя на себе все взгляды. – А мы тогда гадали всем классом: из-за чего же был ваш переезд. Сам он был немногословным. Ещё можно понять, всё же новый коллектив, новый Город – всё так пугает. Но убийство инструктора – это было через чур с его стороны… - он замолчал, переживая тот инцидент ещё раз, но уже немного по-новому, - С чего ему бы быть таким озлобленным, на нём мы не видели ни единой царапины.
-Мы никогда не наказывали наших детей, - Маринин голос прервал Алексея.
-Детей? – тёмно-серые задумчивые глаза Лики стали синими.
-Да. Данил был старшим, - Марина прямо смотрела на Лику, - А Надя – младше его на пять лет. В начале обучения она была как и все дети – худая и пугливая. Но дальше, чуть повзрослев, стало ясно, что у Нади было слабое здоровье и она не всё могла делать так же быстро и чётко, как одноклассники, хотя и старалась. Сердце не успевало расти вслед за организмом. Вот к ней инструктор и цеплялся. Подозреваем, что это он доложил в Комитет, что Надя имеет неполноценный слабый организм. Нам поставили условие, что мы должны её растить и воспитывать дома самостоятельно, как инвалида, либо её заберут в медицинский центр на опыты. Если бы мы оставили её дома и занимались постоянно, то у нас были бы проблемы на работе. На полсмены нигде не брали, а работать одному, пока второй дома – тогда не хватало средств, ведь питание, одежда, книги и бумага стоят очень дорого. А две смены – не давали, т.к. надо было обеспечивать работой и других людей. И чтоб сохранить работу, и вырастить хотя бы одного Данила, нам пришлось отдать её в центр… - в глазах Марины стояли слёзы.
- Когда он пришёл домой не нашёл сестры, - продолжил Владимир, обнимая правой рукой сидящую супругу и прижимая её к себе, - мы ему всё рассказали. Он пообещал отомстить за младшую сестру и стал замкнутым. Друзей домой он больше не приглашал. Подозреваем, что он винил себя в своём существовании, ведь теперь ему надо было жить и знать, что ему полноценная жизнь дарована в обмена на жизнь Нади. А потом рассказывали, что он на занятии физической подготовки всё же смог в какой-то момент отвлечь инструктора, схватить его за руку и на глазах всего класса откусить мизинец правой руки. Говорят, когда охрана его связывала, он, весь перепачканный кровью, просто стоял и улыбался. Сам про это он ничего не говорил. Потом нам куратор потом показал запись с камер. А дальше вы знаете – переезд…
Марина встала, вытерла слёзы и немного поколдовала над заварником с какими-то баночками у шкафа, и через пару-тройку минут поставил на стол тарелку с квадратными плоскими хлебцами из кукурузной муки. А затем всем подлила ещё горячего отвара, на этот раз вкус его был с нотками лимона. Каждый сидел и с философским видом переваривал всё услышанное, отхлёбывая чудесный напиток и зажёвывая его чем-то отдалённо напоминающим хрустящие галеты. Именно в это время его можно было назвать чудесным – в нём почти не чувствовалось привкуса железа и вода не была такой липкой, как в центральных кварталах Города. Как мало надо для чуда…
…За окном небо в багровых тонах, как будто кто-то его специально испачкал кровью, ясно указывало людям, что подходит конец рабочего дня. Ещё чуть-чуть и будут сумерки, а затем и ночь, полная неприятных мыслей и приятных событий.
Все сидели за столом и любовались сгущавшимися красками рваного в клочья неба, отодвинув занавеску на самый край. Потом, посовещавшись, что идти куда-то одним, не имея чёткого плана, им сейчас опасно, Владимир Сергеевич уверенно сказал, чтоб они оставались на ночь. Отказывать хозяевам в тёплом приёме на ночь глядя было как-то неудобно. Алексей и Лика быстро согласились. Марина ушла из кухни. А когда вернулась, то сказала гостям, что она им постелила в комнате, которая раньше была детской. Пререкаться и отнекиваться при взрослых молодые не стали. Но переглянулись и про себя подумали, что обязательно это сделают позже в комнате.
Поймав их взгляды, Владимир Сергеевич на всякий случай убедительно отменил их возможные планы на ночную вылазку: - Ночью тепловизоры камер легко засекут любую одиноко шатающуюся фигуру, да и Охрана постоянно на стороже – подойдёт патруль и проверит личность. А днём легче стать неприметным и затеряться в толпе среди сотен людей, скрыв лицо под пылезащитными масками. Вон, какие ветра бушуют!
Все встали из-за стола.
-А сейчас марш в душ! – широко улыбаясь скомандовал глава семьи, - от вас потом и пылью несёт за версту после свинофермы. Додумались же надеть чужой комбез! Грибок или чесотку подхватить не боитесь?
Ни у кого спорить с ним не было сил и желания. Оба попёрлись в душевую комнату, нежно глядя друг на друга и делая вид, что они парочка и вообще, спинку тереть – их любимое дело. У двери душевой, в коридоре сняли синие пропахшие комбезы, где их тут же прибрала Марина на стирку, сказав, что к утру они уже высохнут. Но как только за ними закрылась дверь, то поняли, что играть пару им придётся до конца – в тесной душевой не было шторки.
Глава 11. Под одной крышей.
-Чур, я у стенки! – Лика не оставила шансов распорядится кроватью, тряся ещё мокрыми слипшимися волосами. От воды они стали похожи на грязное отдававшее слабой ржавчиной морковное пюре, которое прилипло к её спине. Потёртое большое грубое полотенце, которое нашлось у хозяйки, было в её руках. Алексей же терпеливо дожидался, когда придёт его очередь вытираться насухо, сидя на расстеленной кровати. Грубо сотканное, но сухое постельное приятно манило откинуться на спину и закрыть глаза, всецело отдавшись в объятия Морфея.
-Ты ещё прикажи валетом! – закрыв в комнату дверь не остался в долгу Алексей. Он, был немного обескуражен, что инициативу так легко перехватила его спутница. А сейчас он удачно вспомнил отрывок щедро напичканный фотографиями старой замусоленной книги, которую у него некогда прятал Ник среди сборников по органической химии и справочников по щелочам и кислотам. Именно это заставило в конечно итоге рыжую полюбопытствовать, что сие означает, и после демонстрации изменить своё напористое поведение на более сдержанное, понимая, что перспектива провести первую свою свободную нормальную ночь, пусть даже и в гостях, не должна быть окутана ароматом чужих пяток…
"А она, похоже, в этих делах только маминой теорией ограничивалась." – подумал Алексей, забирая протянутое ему уже влажное полотенце и принялся вытираться насухо, встав с кровати и теперь уступив место Лике. Та бухнулась спиной на кровать с видимым удовольствием и потянулась – она соскучилась по нормальной кровати и сухому белью. Синяки и царапины на теле почти зажили, на стопах уже почти не видно следов бегства. Она минуту полежала, расслабившись, вся сияя свежим телом, а затем, зарылась под одеяло и под этим же одеялом, ёрзая, перебралась поближе к стенке – своё обещание держит.
Алексей повесил полотенце на спинку стула, чтоб оно сохло, и тоже нырнул под одеяло. Навалившиеся на все его центры восприятий действительности чувства, внушавшие спокойствие, уверенность, домашнее тепло и уют, ввели его мозг в расслабленное состояние и он, сам не заметив, закрыл глаза и уснул. Буквально провалился в сон. За пару секунд до повешенного им полотенца Лика тоже уже сопела в подушку…
Наверное, каждый для себя отмечал, что детские сны отличаются яркостью и выразительностью, врезаясь в память на долгие годы и не давая спокойно жить, особенно когда что-то в действительной взрослой жизни происходит такое, что-то очень похожее на то, что видел в детском сне. И потом начинаешь сомневаться: было это сном или не было? Память – удивительная вещь: из любого самого дальнего уголка вытащит кусочек, фрагмент, полузабыто поблекшее воспоминание и преподнесёт тебе его как то, что было в реальности секунду назад. Под наплывом всех впечатлений за день сны могу быть очень реалистичными. В юношеском возрасте тем более – новые ощущения, новые ситуации, новые роли…
Алексею во сне ещё раз виделось всё, что произошло с ним днём. И в момент, когда они неслись на электрическом самокате, Лика, прижимаясь к нему грудью, вместо восторженных криков почему-то плакала… Так! Стоп! Всхлипывания не входили в его планы!
Лёжа на боку Алексей резко открыл глаза и напряг слух. Была глубокая ночь. Только какой-то далёкий прожектор боком бил в оно, еле-еле освещая комнату. За спиной Алексея под одеялом, всё так же, прижавшись к нему грудью, лежала Лика. И тихонько плакала, вздрагивая всем телом. Она явно не спала. Алексей медленно повернулся к ней лицом, снизу просунул правую руку под её шею, согнул руку в локте, прижимая её к своей тёплой груди, и уткнулся своими губами в её горячий лоб. Всё это он делал медленно, без резких движений, не потому, что ожидал её сопротивления, а чтоб не ударить случайно. Левой рукой он обхватил её сверху, как бы усиливая объятия, показывая, свои тёплые намерения. Так они лежали минут десять, передавая друг другу в тесном контакте пульсы своих тел.
Всхлипы прекратились и дыхание Лики стало ровнее. Она подняла свою голову повыше, оказавшись своим носом на уровне его носа, и потёрлась кончиком, пощекотав его губы своим дыханием. Она смотрела на него. Вот только в темноте её малиновые глаза, пульсировавшие своими цветами в такт сердцебиения, были бесполезны. Алексей, подумав, что так будет нечестно – он всё видит, а она нет – тоже закрыл глаза, полностью полагаясь на ощущения, получаемые от прикосновений тел.
Правой рукой он, перебирали её спутавшиеся волосы, иногда прикасаясь к спине, проводя пальцами от затылка до талии, когда вдруг почувствовал, что Лика, в свою очередь, губами осторожно, как бы пробуя рамки дозволенного, первая коснулась его губ и замерла, ожидая отклика. Секунда – и она рукой, повелительно нажимая ему на плечо, уложила его на спину, одновременно садясь сверху…
“Мамины советы, значит?” – последняя ясная мысль Алексея безнадёжно утонула в горячем танце тел посреди холодного Города…
…Позже, лёжа на груди Алексея, слушая его сердце и всё так же безрезультатно глядя в тёмный угол потолка, Лика нехотя поделилась причинами неожиданной демонстрации своих слёз: - Рано или поздно это должно было случится. Понимаешь? А как искать подходящего парня, если вокруг все только и ищут выгоду? Лучше уж так, когда сама даришь тепло человеку, которому хочешь сделать приятно. А не потому, что так предписано законом для семейных пар. – она уткнулась носом в бок Алексею, который лежал и внимательно слушал, закрыв глаза.
-А слёзы? – Алексей рукой немного пошевелил пальцами на её спине, давая понять, что он не потерял нить разговора, - это ты сожалела о содеянном?
-Это от счастья… дурак! – шёпотом попыталась объяснить Лика, сократив яростно-эмоциональный тезис о том, кого ей посчастливилось встретить, кому она теперь всецело доверяет и кому до последней капли готова дарить своё человеческое тепло, до одного единственного слова, так неверно отражающего умственные способности адресата, но так верно показывающего его понимание девичьего сердца.
Ещё некоторое время оба лежали во темноте и оба снова в разном ключе думали: а что будет дальше? Одна думала дальше ещё раз повторить всё тут произошедшее, а второй думал далеко наперёд, выискивая самый правильный и с наименьшими потерями вариант выхода из сложившейся ситуации. Какое же разное у всех это “дальше”…
-Ты знаешь, а Владимир и Марина не такие уж и плохие люди. Они так добры к нам, - первая нарушила молчание Лика, медленно гладя руками под одеялом тело Алексея, - я такого гостеприимства не видела никогда, разве что читала в книгах. Неужели всё, что написано в этих старых книгах, может в самом деле быть? – она попыталась заглянуть ему в глаза, как это обычно бывает у задающего вопрос, которому очень интересен ответ.
Алексей был рядом, но своими мыслями был немного в стороне. В голове его крутились мысли по поводу Данила и его родителей: что мы имеем по факту? Первое – потеря сестры и глупая месть. Второе – вынужденный затратный переезд. Третье – убийство и последующая смерть. Им же дали шанс жить дальше, так в чём же дело? Их жизнь вообще ничему не учит?!
-Знаешь, а если бы они хоть как-то приструнили своего сына, - тихо начал Алексей, набирая воздуха в грудь, - он мог вполне смиренно принять бы свою участь единственного ребёнка в семье, чья жизнь в полной мере обеспечивается Городом, давая шанс на создание собственной семьи, - он сделал паузу, - где могут быть хоть двое, хоть трое, хоть четверо детей. А теперь – его нет. И для чего он жил? Чего добился? – Лика удивлённо подняла голову и смотрела в темень туда, откуда шли его слова, - все дети своими поступками пытаются показать себя, свой характер, свои умения и свою силу, но им никогда не сломать Систему, не обыграть Комитет, не заставить взрослых пересмотреть законы. – Лика непонимающе слушала, как её парень порицает гостеприимных хозяев. Разве так можно?! Постой! Это… Это в нём говорит Система? Или он сам?
-Нам тоже не обхитрить Комитет, – Лика намеренно сделала упор на “мы”, давая понять, что она хочет, чтоб её позицию принял Алексей, - нам придётся ещё как минимум три года скрываться, приспосабливаться и потом, когда мы больше не будем детьми, вынужденно примем взрослые законы этого Города. Но только тогда нас уже не посмеют тронуть. Три года… Это слишком долго… – её последние слова утонули под одеялом. Она не собиралась так просто тратить драгоценное время на бесцельные переживания по поводу того, что ещё не случилось. Её волновало только настоящее сейчас. И сейчас она хотела быть не вещью, не досадной погрешностью у статистов Комитета, а хотела снова быть ведущей...
…А в противоположной части города по узким тёмным переулкам, заглядывая во все подворотни и шахты коллекторов, запыхавшись и промокнув от тумана, бегала женщина, вернувшаяся со спасательной экспедиции, где в очередной раз вытаскивала из-под безнадёжного завала тела своих коллег и других полсотни полузадохнувшихся человек. С затаённой надеждой в сердце эта невысокая, но сильная и упорная женщина выискивала тело, одновременно мечтая его не найти, оставив таким образом надежду, что её единственно любимый человек – дочь! – где-то в другом месте и всё ещё жив. Это была мама Лики – Светлана…
Глава 12. Балласт Системы.
-Почему так медленно идёт строительство?! – начальник детской объединённой колонии Селиванов придирчиво разглядывал возвышающийся фундамент будущей стены, - Вы хоть в курсе, сколько их тут будет через месяц? – ему явно не нравилось и раздражало, что всё навалилось разом, как будто сговорились: укрепление, модернизация бараков и корпусов, да ещё и пополнение, каких не бывало до этого дня.
Главный инженер технических заградительных сооружений Николай Петрович, а по совместительству прораб "дядя Коля" для местных, кто жил в колонии поселения, пожимал плечами и отговаривался: – Так это… Копать котлован долго, а потом ещё штыри решётки вбивать. А пока раствор застынет. А ещё не привезли шпалы для укладки под строительный кран. Да пока вокруг расчистят лесополосу бульдозерами.
- Какой ещё кран?
- Башенный, - терпеливо пояснял дядя Коля, - стена-то метров сорок в высоту будет. И в глубину метров пятнадцать. Вам же присылали документацию… - его слова уже никто не слушал – начальник колонии убежал принимать пополнение. На пыльной дороге показалась такая же пыльная колонна автозаков – дорога сюда занимала двенадцать часов.
В итоге все вернулись к своим привычным делам, для которых они так усердно учились и уже не первый год набивали руку. Один продолжал строить и возводить надёжные сооружения, которые должны были выстоять даже против цунами или выдержать землетрясение в восемь баллов, а второй – воспитывать и исправлять непослушную преступную молодёжь для своей великой и непоколебимой Родины, которая в него верила и надеялась…
…Из окон двухэтажных бараков через пару месяцев уже можно было разглядеть ровный край казавшейся монолитной стены, которая массивным полукольцом окружала колонию и уже точно смыкалась вдоль фундамента в единое защитное сооружение. Все наблюдавшие подростки, за плечами которых были и кражи, и насилие и убийства, с каким-то непонятным предчувствием и волнением наблюдали, как на самом верху стены каждый вечер сияют маленькие огоньки дуговой сварки и это самое кольцо медленно, но неумолимо смыкается, будто затягивается удавка на шее. В отрядах заключённых начались разговоры…
Через полгода, когда уже строительство было завершено, а вся строительная техника была угнана, остался только один подъёмный механизм, который позволял в люльке поднимать двух-трёх человек, ограничивая таким образом пропускную способность. Именно он соединял два мира – тот, что за Стеной, и разросшуюся в тридцать раз по площади колонию.
Вся колония спала беспробудным сном после ужина – в еду и питьё подмешали крепкое снотворное. Начальник колонии последним покидал своё детище, которому он посвятил много лет. Вместе с ним был его заместитель по воспитательной части. Вся документация была оставлена на своих местах, а все замки в колонии не были закрыты – именно так начинался первый в мире жестокий эксперимент по определению количества прав и свобод детей в условиях ограниченного пространства. Поднявшись на стену, они заблокировали редуктор подъёмного механизма, втащили и бросили люльку на вершине стены, оттащив её от края, прошли у наружной стороны Стены – а это все пятнадцать метров, и уже спустились по лестнице вниз, где их ждал УАЗик. Сели в машину и уехали, даже не обернувшись – колония не то место, на которое хочется обернуться и утереть слёзы умиления, вспоминая тёплые душевные вечера и приятную компанию с гитарой. Они надеялись, что им сюда не придётся возвращаться…
…Проснувшись скорее от далёкого шума, а не от привычной побудки воспитателя, большинство малолеток сначала не поняли, почему за ними никто не пришёл? Глянув в окна, они не верили своим глазам, думая что это сон – за окном по территории носились другие заключённые, делая что им вздумается: катались по заснеженным газонам, ходили на руках, пели и свистели. Этакий детский лагерь у моря, только без моря и без пляжа.
За этим разгулом неожиданно ставших свободными детей с самых верхушек стен бесстрастно наблюдали сотни видеокамер, не знающих сна и отдыха. За этими камерами сидели специалисты Министерства и тщательно вели записи, формируя статистику для отчёта. Перед уходом сотрудники каждому ребёнку на тумбочку положили записку, где было только две фразы: "За вами наблюдают камеры. Ключ к свободе в тетради. " – это должно было заставить их задуматься, что раз за ним наблюдают и чего-то от них ждут.
Первые проснувшиеся, кто и обнаружил, что замки не заперты, проигнорировали записки и тетради, и, как будто поверив, что им ничего не будет, очень быстро и проворно покидая корпуса бараков, бежали к Стене – она волновала их последние шесть месяцев больше чем свидания с роднёй или изолятор, куда могли посадить за нарушение. Исследовав её поверхность, насколько смогли за двадцать минут, они увидели, что это сооружение было спроектировано по-хитрому: стена сделана не строго вертикальной, а немного наклонной во внутрь, в результате чего похожа на отвесную нависающую скалу, где даже самым цепким пальцам не зацепиться. А высота… Крики со стороны корпусов вывели стоящих у стены наблюдателей из оцепенения и раздумий. Крики были не случайными – отключено отопление, нет света и нет воды в кранах. Вот тут всеобщая радость сменилась паникой – их оставили на произвол судьбы!
Следующие двадцать четыре часа камеры записывали трагические события внутри Стены. Для согрева на улице разожгли костры, сделанные из мебели и оконных рам, на которых очень быстро сожгли все найденные личные дела. Немного приободрённые наличием согревающего огня и почувствовав от этого небольшой прилив сил, начали припоминать друг другу прежние обиды, долги, подколки и унижения. Уже через час вся колония разделилась на несколько враждующих групп, где каждый хотел стать во главе. В кровавой бойне, где каждый вооружился либо дубьём, либо осколками стекла, либо камнями, все лидеры полегли в первый же час и о них уже никто не вспоминал – толпа их буквально размазала по земле, воюя друг против друга. На их место пришли другие, но и они не продержались долго. В итоге, количество желающих командовать стремительно уменьшилось и полуживые, оборванные и окровавленные останки группировок расползлись в разные стороны зализывать раны. Убитых оставляли прямо на месте – их никто никуда тащить не собирался.
Еды в пищеблоке тоже не оказалось – её всю потратили вчера на ужин. Пустые немытые кастрюли, миски и чашки по-прежнему сиротливо лежали на мойке. Медпункт проверили на наличие медикаментов – искали спирт. Но не было ничего, даже активированного угля или пластыря или бинта. Выломав двери, ворвались в храм, который находился при колонии. Обшарили каждый уголок – ничего. По пути скинули все иконы на пол, перевернули алтарь. Затем всё деревянное вынесли на улицу и потащили к кострам. Горело всё, что можно было унести и оторвать, в том числе, книги, иконы, столы и стулья, кое-где начали отрывать доски от пола – середина декабря диктовала свои условия резко одичавшим детям…
…Спали тут же, сидя у костров, повалившись друг на друга, как доминошки. Внутрь бараков никто не шёл – там уже пытались развести костры, но когда надышались дымом – поняли, что надо огонь держать на улице. У кого-то при попытке высушить бушлат, загорелась одежда – запахло палёными сырым тряпьём. Возникла драка из-за бушлата. Новый хозяин убил прежнего и бросил труп на месте. Все смотрели, но никто не вмешивался, понимая риск самому быть убитым.
Уже никто шибко не хотел воевать – все были измотаны и не знали что делать с не пойми откуда взявшейся странной свободой. Если бы тут были взрослые, с их советами и порядком… Каждый второй утирал разбитый нос или пытался остановить кровь из порезанной руки или ноги. То тут, то там шмыгали носом, сплёвывали кровь и утирали лицо снегом, держались за рёбра, по которым прошлись сапогами. Хоть убийства по причине неприязни прекратились, но все пятой точкой понимали, что это затишье не на долго – всё громче и громче начинали повсюду урчать животы. И это пугало больше всего…
…Через сутки, раздался радостный крик: -Жареное мясо!
И все бегом, отталкивая локтями слабых и раненных, ломанулись туда где кричали и раздавали еду. Сводящий с ума запах прожаренного на костре мяса заставил всех чуть ли не подавиться слюной и уж тем более забыть про вопрос: откуда взяли? Когда жадно рвали кусками и проглатывали даже не жуя ещё красноватые куски мяса, порезанного стеклом вместо ножа, в глазах каждого читалась звериная жадность и злоба – лишь бы никто не отобрал! Моё!!! Не тронь!!!
Но когда пиршество закончилось, то первые, кто пришёл в себя от небольшой сытости, увидели, что в костре среди досок, веток и крышек парт догорают чьи-то кости. Потом по колонии пошёл запах палёных костей, напоминая всем, что они только что съели. Кто-то сдержал рвотный рефлекс, а кто-то не смог… Камеры зафиксировали и это. Наблюдателями была поставлена ещё одна "галочка" в графе “против”.
…Через три дня дикие пиршества, напоминающие первобытное племя людоедов, было привычной картиной для всех детей. Количество детей как-то неуловимо сокращалось. Явных убийств посреди улицы не было, но каждый думал, что именно он окажется пойманным и порезанным для спасения чужих жизней. И эта мысль заставляла каждого испуганно озираться. Слабые поняли принцип тутошних правил и жались поближе к более старшим и сильным, которым ещё удалось выжить. Все боялись засыпать, думая что во сне их прирежут. Начались истерики. Все скрытые психозы, которые раньше так тщательно скрывались под маской прилежных учеников или глушились таблетками, начинали вылезать наружу. Замкнутый коллектив начал сам избавляться от слабых и неприспособленных.
От страха и безделья часть детей начала искать пути к побегу. Соорудить лестницу, укрепить её и взобраться, хотя бы даже по одному, они уже не смогли бы даже при всём желании – все деревянные материалы с полов уже были оторваны и поломаны на более короткие досочки. А шкафы и столы уже давно догорели в кострах первых дней свободы. Далеко не всем пришла бы в голову идея сшить из наволочек матрасов хоть сколько-нибудь приличный воздушный шар, способный поднять хотя бы даже самого лёгкого ребёнка из числа заключённых на вершину стены, откуда он потом мог бы сбросить верёвку. Но нет, всю ткань пожгли в запале. Соорудить крюк из куска отломанной гнутой трубы из комнат и добросить его до камер, висящих в сорока метрах над землёй, чтоб он зацепился за них якорем – никто не смог бы. Оставался один хорошо известный путь, который им диктовал опыт, высмотренный из фильмов или вычитанный из книг, – подкоп. Вооружившись мисками и кастрюлями из пищеблока часть детей начала делать подкоп возле бывшей дороги. Сменяя друг друга и прокопав метра два, они увидели, что фундамент стены тоже ушёл на два метра в землю. Аналогичное открытие было сделано и в других местах, где начали делать подкоп. Энтузиазм копателей поугас и страх быть съеденными взаперти надёжно засел в головах… Теперь каждый смотрел на другого волком, как бы примеряясь и оценивая силы для схватки. Законы деградации уже давно начали свою невидимую поступь по территории колонии.
Этой же ночью кто-то в яростном припадке перерезал горло всем взрослым парням, которые ещё вроде бы держались одной уверенной компанией, но из-за своей гордости и выдуманных зековских статусов даже не смогли договориться между собой о дежурстве в ночное время по очереди. Камеры фиксировали: остались только подростки. Это была бесформенная стихийная масса, способная уничтожить любого, в ком увидит врага, даже в самом себе, полная безумных глаз и отчаяния, усиленная мыслью о людоедстве. Все понимали, что им нет прощения, но все ужасно из последних сил цеплялись за жизнь. Если бы наблюдатели могли сами лично пройтись вдоль Стены, они бы увидали, что весь периметр её испачкан кровью до двух (а кое-где и до трёх) метров в высоту – это следы от ободранных кровоточащих пальцев и коленок всех, кто побывал тут и отчаянно пытался карабкаться на стену. А побывали у неё абсолютно все, кто на тот момент оставался в живых – чуть менее четырёх тысяч человек из двадцати двух…
Им дали шанс на исправление, отправив в колонию, им дали шанс, оставив записку с явным намёком, что за ними следят, чтоб хорошо себя вели. Более конкретное содержимое задание в тетради состояло из трёх пунктов: выполнить задания, оставленные в тетради, навести порядок в комнатах и на территории, помогать младшим. Но никто из детей не прикоснулся к лежавшим на тумбочках тетрадям. У наблюдателей, в свою очередь, была чётка инструкция, где одним из пунктов было то, что если они смогут самостоятельно хотя бы сутки продержаться, установив порядок, и не наделать глупостей, то их помилуют – вернутся сотрудники, привезут еду, снова возьмутся за воспитание. Но этого не произошло –
в первый же день произошли кровопролитные стычки. И как раз накануне Войны, когда мир был в шаге от катастрофы, поседевшие наблюдатели, сидевшие у камер, отослали информацию “наверх”, где по указке вышестоящих на колонию была сброшена ядерная бомба, чтоб стереть эту раковую опухоль с лица Государства…
…Похожая, только с немного ужатым или наоборот, немного растянувшимся кровавым сценарием, история проходила ещё в нескольких местах. Всего десять новых женских и мужских переполненных колоний были одновременно уничтожены в старой, довоенной эпохе человечества. Кто-то, взвалив на себя непомерный груз и ответственность, решил: зачем тащить старые ошибки в новую жизнь, когда от них можно так легко избавиться, свалив вину за ракетные удары на враждебные страны? Война всё спишет. И этот кто-то оказался очень прав…
Жестокая и очень выгодная задумка удалась: одним махом убрать весь неликвидный спецконтингент и в поднявшемся предвоенном переполохе, когда ядерное оружие есть не у двух, а у трёх сторон, заставить двух других думать друг на друга и подозревать союзников в намерении нанести ракетно-бомбовый удар в спину. Так и произошло – бывшие союзники ополчились друг против друга. Оставалось только дождаться, когда они друг друга изведут и уничтожат.
Часы апокалипсиса пробили полночь!
Почти за год до этих событий мирового масштаба в самом сердце Родины произошёл один беспрецедентный жёсткий разговор. На этот раз там решалась судьба только одной значимой фигуры. Точнее, она уже была решена ещё до его прихода. Но надо было соблюсти все формальности, ведь даже последнему маньяку и жестокому убийце дают на суде право последнего слова, хотя бы даже для запоздавших и неискренних извинений.
В дверь Главы постучал секретарь и сухо сообщил: - К вам Министр образования.
- Да, пусть проходит, - властный голос, хозяин которого был известен всему миру, даже последнему папуасу в дебрях Африки и индейцу Амазонии, был спокоен, как и всегда.
Министр Образования неуверенно вошёл и сел напротив. Знакомый по прежним многочисленным посещениям кабинет теперь почему-то казался неуютным и каким-то чужим. Глаза напротив смотрели честно, прямо и сурово. “Не к добру это.” – подумал про себя Министр, но всё равно положил на стол перед собой папочку с какими-то отчётами, которые ему советник успел сварганить буквально на коленке после неожиданного вызова "наверх".
“Конечно. А я тебя сюда не хвалить вызвал.” – подумал в свою очередь сидящий напротив Глава, читавший его как открытую книгу. Глаза вызванного нервно забегали по столу, как тараканы на кухне общаги, когда включают свет. С тараканами позже он ещё столкнётся лично…
-Ну, господин Министр, - начавшийся диалог интонацией голоса уже напоминал медленное распиливание живого тупой раскалённой ножовкой, - расскажите-ка мне, как у нас дела в школах, лицеях и прочих детских образовательных учреждениях. Очень хотелось бы, так сказать, узнать от первых лиц причины массового увольнения педагогов – более семидесяти процентов решили уйти со школы со скандалами! Это как понимать?
-Ну, мы снизили учителям отчётность и рекомендовали им прохождение онлайн-курсов по освоению навыков разрешения конфликтных ситуаций... - робко начал оправдываться Министр.
-Но этих мер, судя по всему, оказалось недостаточно! – отрезал Глава, не давая дальше начать "лить воду".
-Да, мы стараемся разными мерами поощрения привлечь новых учителей… - не успел домямлить Министр, так как его опять перебили на полуслове:
-И сколько же пожелало прийти на место уволенных? В обход вашего Министерства мне собрали точные данные по количеству новых кадров. Ноль! – взгляд Главы буквально уничтожал Министра, не смевшего поднять глаза.
-Вы со своими инновациями, проектами, форумами, семинарами и вебинарами совсем потеряли контроль над ситуацией. Вам так не кажется? Интернет пестрит видео, где учителя просто посреди уроков уходят из школы, не сказав ни слова, когда им в спину летят бумажки и кидают бутылки. И даже обязательная двухнедельная отработка, пока им подыщут замену, – они на неё открыто плюют и не выходят на работу. Наказывали, как положено, если не отрабатывают положенные две недели. И знаете чем это закончилось? Суицидами. Вы же в курсе? – Министр вяло кивнул, – Они не пожелали возвращаться в школу, они, отдавшие много лет своей жизни этой работе, предпочли смерть, чем работать дальше в школах. Будете мне и дальше говорить, что всё хорошо? Лучшие школы, лицеи, гимназии и спецшколы для больных детей стоят без работников. Почти все гимназии в стране превратились в подобие советских ПТУ – маты, оскорбления, драки, противоправные действия в отношении педагогов. Я уж про обычные школы молчу. Учителя не жалуются в Полицию, они просто молча бегут. Ваше министерство много лет умалчивало о проблемах, а мы бы уже могли предпринять нужные шаги для исправления ситуации. – Министр уже не знал, куда деваться, ёрзал на стуле и очень хотел провалиться под землю, понимая, что Глава осведомлён в десятки раз лучше него. И про идею учительского КВН федерального масштаба, которая была на последнем листике в папочке, он мудро решил не рассказывать…
Повисла минутная пауза.
-И мы исправим ситуацию. Нам придётся действовать жёстко, навёрстывая упущенное время и возможности. – взгляд Главы упал на стол: - А у вас что в папочке? План по спасению "тонущей" системы образования?
-Мы решили внедрить новую систему поощрения для педагогов, желающих работать на Севере и приравненных к нему территориях. – Министр открыл папку и подтолкнул её к Главе.
Тот даже не стал брать её в руки и просто со сталью и с нажимом в голосе сказал: -А я думаю, что вам надо лично отправиться на Север и поработать вместо ушедших учителей. Лет десять, - глаза бледного Министра округлились и поползли на лоб, – чтоб понять и прочувствовать всю систему. Отработаете учителем в одной из школ Воркуты. Местечко я вам уже присмотрел. А заодно и проверите, как работает ваша система поощрения. И, само собой, покажем это в качестве главной новости по всем федеральным каналам, чтоб это выглядело как ваш личный выбор и мужественный личный пример для всех других. Или желаете, чтоб за вас взялись другие органы, раз довели своей халатностью страну до такого? Масштабы катастрофы осознаёте? – взгляд Министра устремился на карту необъятной Родины, висевшей за спиной Главы, и почему-то задержался на Колыме, – Мне будут каждый день докладывать о ваших "успехах" на новом месте работы. А за папочку вашу не беспокойтесь – я её лично отдам новому министру в руки.
Добавить Министру было нечего – Глава умел убеждать.
Через сутки Министр под прицелами сотен камер репортёров газет и федеральных каналов добровольно сложил свои полномочия, передав так называемый портфель своему приемнику, сообщив всей стране о своих дальнейших планах. Наблюдая за этим "героическим, самоотверженным и полным доблести" поступком, все без исключения главы региональных подчинённых Министерств Образования, каким-то внутренним чутьём веря, что ещё и по их душу придут или приедут, на всякий случай уже примеряли на себя простой серый рабочий пиджачок или блузку из шкафчика, а кое-кто ещё долго, почти до утра с грустным видом рассматривал в Интернете карту Воркуты или другого города за Полярным кругом, выискивая там школы и гимназии, где могли работать их бывшие одногруппники. Так, на всякий случай. А грустные министры были все – система образования, дыры в которой долгое время пытались затыкать всеми мыслимыми и немыслимыми способами, правдами и неправдами, дала трещину. И трещина эта начинала расширяться с ужасающей быстротой, не оставляя время для раздумий...
Ещё через сутки уже бывший Министр на боковушке поезда Москва-Воркута, который нещадно коптил при разгоне на прямых участках, после торжественных проводов в столице своей необъятной, но теперь уже не так горячо любимой Родины, тоскливо смотрел в окно на мелькавшие мимо заснеженные полустанки и заброшенные посёлки Северного края. Но про себя отметил, что это в разы лучше, чем в вагоне для спецконтингента. И после этого он выдохнул, слабо улыбнулся и, прижавшись головой к ледяному окну, продолжал считать столбы с обвисшими проводами, тянущиеся бесконечной однообразной цепочкой вдоль путей, предзнаменуя ему собой будущую такую же бесконечную однообразную череду рабочих дней на новой должности.
По проходу шла проводница, которая громко и чётко, как отличник, отвечающий у доски, объявляла: - Через сорок минут подъезжаем к Ухте! Сдаём постельное! – дошла до последнего купе, развернулась и пошла принимать бельё.
Народ закопошился, шурша сумками и постельным. Где-то запахло лапшой быстрого приготовления, где-то заплакал грудной ребёнок, проснувшийся от шума…
…Именно в том знаменитом северном городе, именуемой Столицей Мира, в небольшой съёмной комнатушке в общаге на окраине, отдавая почти весь свой учительский заработок за коммуналку и продукты по заоблачным ценам, год прожил бывший Министр, замаливая таким образом свои грехи перед страной. До школы он добирался пешком, будучи вынужденным экономить. На категорию он так и не смог защититься – сидел на соответствии занимаемой должности. Ему достался самый важный предмет – история, в которой надо учить ошибкам прошлого, чтоб не совершать их в будущем. Он уже почти свыкся с матами и оскорблениями в свой адрес, как от нахальных безнаказанных учеников, так и от немногочисленных коллег, которые его увидели на пороге своей школы, но деваться ему было некуда – его самого зажали в клещи со всех сторон, не давая возможности уйти со своего нового места. Он даже научился извиняться ни за что перед родителями и учениками, которые по поводу и без писали бесконечные жалобы в местное Управление Образования.
Соседи по этажу, которые курили в коридоре, стоя в одних трико и майках, здоровались с ним и своими наколками ненавязчиво постоянно напоминали ему о его неоплаченном долге перед Родиной.
Там он и встретил свою смерть, когда на Родину напали. В наступившей суматохе никто даже не интересовался его судьбой.
Глава 13. Комитет.
Все эти вышеуказанные события Довоенного Времени и лица так или иначе предшествовали нынешней эпохе полного отчуждения прав детей. Теперь, многие даже и не возьмутся решать: а правильно ли они поступили или нет? Ну, дело сделано, указы подписаны, нужные люди наказаны. Теперь уже никто и не думал оборачиваться на прошлое и скучать по времени, когда система образования была ещё полуживая, добитая всеми возможными профанациями, ненужными конкурсами и липовыми отчётами “что всё хорошо”, но одновременно с тем вроде бы и работала. Все эти недоразумения, вылезшие из недр Министерства Образования теперь даже никто не думал вновь воскрешать. Все видели в учебных фильмах результат этой идиотской работы "умных" голов, спускающих отчёты “срочно” и “сдать вчера” на головы и без того загруженных педагогов, пытаясь заткнуть существующие реальные проблемы какими-то вымышленными понятиями. Одна только инклюзия стоила многим педагогам огромного количества нервов и бесцельно потраченного времени, чтоб навести порядок в классе и обратить внимание детей на доску. А что творилось с психикой и что творилось в душе у самих детей, у которых по всем показаниям была рекомендована облегчённая программа и классы в десять-двенадцать таких же несчастных, но их по прихоти чиновников и родителей запихнули в класс к обычным детям, которые были и шалопаями, и жестокими и невоспитанными. Правы были политики Старого времени, когда говорили, что если хочешь разрушить страну, то надо просто разрушить её систему образования. Огромные, колоссальные потери в качестве обучения были после так называемых эффективных оптимизаций, когда несколько школ объединяли в одну и несчастные педагоги бегали из одного корпуса в другой (административный), где проходили совещания и педсоветы. В послевоенное время старую, расхлябанную и нежизнеспособную Систему образования заменила новая Система. Более жёсткая, менее гибкая и толерантная. И Комитет не собирался идти на уступки кому-либо в своём праве диктовать правила – он правил единолично и безраздельно.
Физически здоровым людям в Комитет было не попасть – их удел был работать физически и умственно, постигая, добавляя, пополняя, вспоминая и открывая заново то, что было утрачено во время Войны. Работать до самой смерти… Даже если человек становился инвалидом, ему всё равно давали посильную работу, но претендовать на что-то большее он не мог. Но были и те, кто сидели в Комитете, волком смотрели на всех здоровых детей, которым завидовали, но от которых зависели – Городам нужны были новые рабочие руки, сильные руки, с закалённым характером бесстрашные исследователи, гибкие и послушные умы. Именно таких взрослых пытался вырастить Комитет, который сплошь состоял из инвалидов, которым при рождении не повезло с телом, но очень повезло с родителями – их оставили жить. Именно туда для воспитания, отбора и обучения на должности управленцев отвозили всех тех, кого не отправили на переработку при рождении – это была та самая малая толика гуманности, щедро смазанная толстым слоем циничной жестокой простоты и точным хладнокровным расчётом.
Сам же Комитет представлял собой по сути огромный улей, надёжно укреплённый и хорошо оборудованный, состоящий из множества благоустроенных комнат-ячеек, изолированных друг от друга, но с возможностью общаться между собой и постоянно наблюдать за остальными людьми – непрерывный поток информации мог транслироваться на любой экран и терминал в каждой комнате-ячейке. У любого человека сразу возник бы вопрос: к чему такие сложности? Ведь могли бы собраться в одном зале, комнате или аудитории и обсудить возникшие вопросы прибегая к дебатам, диалогам или спорам, как в прежние времена. Но только не у Комитета, который очень хотел быть правильным и безошибочным, чтоб не подводить своих граждан и не развязывать гражданскую войну в результате противоречий между властью и народом. Решения принимали голосованием. Начиная от самых мелких вопросов про цвет одежды или комбезов для рабочих и про форму пуговиц, заканчивая сроками поставок новых фильтров сверхтонкой очистки воды в Города и законов для всей Страны. Перевес в сторону неправильного решения мог быть принят по нескольким причинам.
Первая из них – это некоторые паранормальные способности, появившиеся в результате повышенного радиационного фона, когда усилием мысли или внушением человек может заставить сделать другого, психически менее устойчивого, что-либо сделать или поменять его мировоззрение в короткие сроки. Хоть и рождались такие среди всех детей один на миллион, но таких детей сразу убивали, если только они не учились быстро скрывать свои способности от других. Их боялись особенно – они могли нарушить порядок, установленный десятилетиями, и тонкий баланс, точно работающий и настроенный, как очень точные часы. Поэтому никто не хотел близких контактов, опасаясь, что на их независимое мнение будет наложен отпечаток чьего-то решения, так как такие инвалиды всё же в Комитете вполне могут быть. Гипноз так же попадал в эту причину.
Вторая причина – боязнь привязаться из-за возникшей симпатии, которая склонит двух друзей изменить своё рациональное и обоснованное решение в противоположную сторону. Дружба двух не должна мешать правому делу. Хуже всего, если двое начинали друг другу симпатизировать или даже состояли в отношениях. Прецеденты были, когда в конце первого века послевоенного времени в Комитете образовались пары, решения которых базировались на личных интересах. Половина пар того Комитета была уничтожена внутренней разведкой, постоянно следящей за всеми членами Комитета. Остальная половина, извещённая о своих ошибках по результатам работы предприятий Городов, добровольно разорвала отношения, предпочтя не повторять судьбу убитых. После того случая все пустующие места заполнили новыми, ранее привезённым с разных Городов и постоянно содержащимися в сопутствующем приюте. Резерв свежих мозгов был всегда наготове и под боком. Всё было предусмотрено.
Третья причина, точнее её отсутствие, крылось в том, что обсуждение всегда велось среди живых. Искусственному интеллекту, который постоянно невидимым сожителем был в каждой ячейке-комнате не давалось право голоса или хотя бы выражение сигналами каких-то решений. Он просто следил и записывал все, что происходило в Городах, формируя огромный архив, собирая статистику, пополняя базы данных. Он просто молчаливо помогал, заменяя ноги, уши и глаза тем, у кого их не было от рождения или после медицинского вмешательства.
Была и четвёртая, о которой мало кто в Комитете говорил в открытую – это страх самих членов Комитета увидеть, что он самый ничтожный среди остальных и получить какую-то долю жалости (или не дай бог насмешек) от остальных. Такие опасения по вполне понятным причинам были, ибо инвалидом считали всех, кто был с неизлечимыми болезнями, пороками сердца, нарушением зрения и нефункционирующим опорно-двигательным аппаратам или просто имел изъяны внешности. Поэтому, все в Комитете жили по отдельности и предпочитали ничего конкретного не знать про своих коллег – так было лучше всего. Не должно быть лишних, отвлекающих эмоций.
Всего семьсот девятнадцать таких членов Комиссии фактически находились у руля власти и могли в любое время запросить любые данные у любой подвластной организации или спустить приказ, просьбу или рекомендацию туда же. Суммарный IQ всего этого улья превышал сто сорок пять тысяч единиц. Это была огромная высокотехнологичная государственная машина, пользующаяся непререкаемы авторитетом для всех взрослых и наводящая ужас на всех детей, кто уже достиг осознанного возраста. И вся эта машина могла быть уничтожена в одночасье своими же гражданами, если б они попросту перекрыли доступ к источникам энергии – каждый член Комитета, закрытый в своей комнате, задохнулся бы через сутки без подачи чистого воздуха. Но до такой крамольной мысли пока ещё никто не доходил – "мозг" отключать было нельзя ни в коем случае. Но это не значит, что у Комитета не было врагов…
Глава 14. Переполох
Чтоб хоть как-то компенсировать причинённые неудобства и стеснение, Алексей предложил свою помощь по работе Владимиру Сергеевичу – он увидел у входа в ящике сложенные инструменты и насос, которым из скважины на зооферме качают воду. Насос уже, отслужив положенные три срока, буквально рассыпался на части, но усилиями людей, которые когда-то его чинили, всё же ещё оставался в строю и поднимал воду. Сейчас же он лежал, аккуратно разобранный, перед юношей, показывая всем своё хитроумно устроенное нутро и подтверждая факт ума и изобретательности его создателей. А сам Алексей сидел за столом и отвёрткой отковыривал прикипевшую мембрану, забитую какой-то непонятной грязью из скважины. На фильтры, как выяснилось, особой надежд нет – грязью забивается всё, когда она проникает даже в самые мелкие щели.
-Так ты ещё и технарь! – присвистнул Владимир. Он явно был доволен, что парнишка оказывается “на ты” с техникой. А какая-никакая помощь ему всегда была кстати. Ещё неизвестно, какого помощника (или помощницу) ему выделят из Института в помощь. Может, окажется вообще другой специальности и придётся ему ещё и параллельно переучивать её и знакомить с технической стороной дела. Ну, дела…
-Так-то я уже давно пристрастился к технике, - начал Алексей, чтоб как-то разбавить молчание, иногда прерываемое хозяином дома, - ещё в раннем детстве любил конструктор. Особенно нравилось собирать механизмы, состоящие из рычагов и шестерёнок. У меня всегда были разные наборы, как по механике, так и по электричеству. Свой электросамокат я собрал по старым чертежам и схемам, найденным отцом в одной экспедиции – очень удобная вещь получилась. Я его вам потом покажу, - он поднял глаза на Владимира, - он у крайней ограды на зооферме остался в кустах, когда мы добирались до Города.
Комитет заботился о том, чтоб дети у детей были развивающие игрушки, повторяющие машины и устройства взрослых – так легче их приучать постепенно к профессиям, нежели отвлекать их на вещи, которые с реальной жизнью не имеют никакой связи. Одних только головоломок и кубиков Рубика через его руки прошли сотни три, каждая из которых была в итоге собрана или доведена до логического завершения. А когда она становилась неинтересная ребёнку, её просто отдавали обратно в распределительный отдел училища, где она находила нового хозяина. И такой круговорот игрушек был постоянно. Но конструктор – это было нечто особенное: его можно было дополнять другими деталями и совершенствовать, укрепляя их. Можно было попросить изготовить любую новую деталь. И её, отшлифованную, обточенную и отполированную, уже через пару часов можно было забрать – на постоянно работающие инженерные мысли, приводящие к интересным и полезным результатам, ресурсов не жалели, тем более это делал один станок. А если деталь оказывалась удачной, об этом сообщалось в Комитет, который принимал решение о её включении во все такие наборы. Схожая ситуация была и с моделям людей, которых мы знаем как манекены и куклы, на которых можно было отрабатывать либо навыки закройщика, либо по уходу за детьми или оказание приёмов первой помощи. А уж детские микроскопы по своему функционалу не уступали лабораторным – микропинцетами и иглами можно было любую коловратку или амёбу захватить и, вращая как картошку в руках, заштопать или сшить между собой. Фантазия детей ограничивалась тем, что удавалось поймать или найти в живой природе, а образцов было предостаточно, даже не глядя на произошедшее катастрофическое вымирание видов.
Глядя на Алексея, который усердно и с интересом ковырялся в насосе, Владимир поймал себя на мысли, что хотел бы такого сына, а то и двух, и незаметно для себя погрустнел, понимая, что большая часть времени уже упущена в погоне за лучшей жизнью.
Вряд ли кому-то из ныне живущих в городе пришла бы в голову мысль, что где-то на Земле есть место, где жизнь лучше. Это раньше люди переезжали с места на место, выискивая удобные условия и климат. Теперь солнце летом одинаково безжалостно палило что в северных, что в южных широтах, нещадно выжигая ультрафиолетом все виды, которые оказались неприспособленными к жёсткому излучению. А скудная материально-техническая база Городов, которую приходилось делить на миллионы людей, не позволяла большинству и мечтать о переезде. Да и куда им было податься? В южных землях зимой климат был теперь не лучше, чем на Севере. Большинство заводов было в Городах на Севере – поближе к нетронутым залежам руд и других полезных ископаемых. Железнодорожное сообщение между Городами сначала частично уничтожили бомбёжкой и в послевоенные годы оно было растаскано самими же людьми для переплавки и сооружения зданий. Оставались только высокие насыпи, которые указывали направления прежних путей, если они только не были размыты наводнениями и проливными дождями, оставшись без должного ухода путейцев.
Асфальт, про который многие читали из книг, люди мало что знали. Его остатки ещё напоминали о себе на некоторых улицах, и все люди принимали его за что-то такое, что отдалённо напоминало щебёнку или гравий, только какой-то спёкшийся, будто от мощного взрыва. Где-то один или два завода на территории Страны его делали, но очень мало. Удобней было бетонными плитами и кирпичами заполнять площади в Городах.
Повсюду процветало инженерное искусство, дававшее людям вездеходы, приспособленные для преодоления топких болот, песчаных дюн и множества узких кривых русел речушек. Мощная гусеничная техника, снабжённая гребущими захватами, позволяющими преодолевать очень крутые уклоны и разгребать завалы на пути, использовалась в большинстве случаев для поисковых работ и доставки ресурсов. Скоростные судна на воздушной подушке так же были широким классом среди всех существующих видов транспорта в условиях новой реальности. Почти никто из ныне живущих уже не поверил бы глазам, увидев вертолёт или самолёт в небе – это было бы зрелище, сродни нынешнему запуску ракеты и прибытию инопланетного космического корабля. Однако, кое-кто из верхушки Комитета держал в ангарах такую технику на всякий случай.
Возраст казни 13 глав
© Copyright: Громов Роман Николаевич, 2023
Свидетельство о публикации №223051501046
Свидетельство о публикации №223051501046
Рецензии
Очень интересно. Как голливудский фильм.
С уважением,
Ева Голдева 19.11.2023 16:11 • Заявить о нарушении
С уважением,
Ева Голдева 19.11.2023 16:11 • Заявить о нарушении