Былинные земли. Рубец дележа. Часть 15

(Продолжение)

ЗНАКОМЯСЬ С ЛУКОНЦАМИ

Похоже, что лукомляне, овладев перешейком на Воловой горе, продвинулись дальше и осели на Пышнянской возвышенности. Что говорит о таком развитии событий?

Оттуда вытекала связующая нить. На карте 1810-1816 годов она не подписана, но местные жители называют ее речкой Прудковской. Будем и мы так величать.

Странно, что ее проигнорировали первые российские землемеры. Речка не пустячная. Она, как и Береща, северного стока, а начиналась там, где брал свое начало Сергуч – водоток южного смыва. Туда вел перевал – водораздел, и там, на перешейке, образовалось озерко Малый Луконец. А неподалеку – большая цепь пышнянских озер. А их сток – уже в обратном направлении: на север, в Западную Двину. Перевал – сущий пустяк: какой-то километр.

Удивительно, да? А ведь в слове «луконец» один и тот же корень – что и в словах «лукомль», «лукомльский».

Но это еще не все. Понятно, что, если есть Малый Луконец, значит должен быть и другой – Большой. С ним, казалось бы, проще. Теперь так называется Беседское озеро.

Однако картографическая схема 1810-1816 годов и здесь преподнесла сюрприз. Нынешнее Беседское озеро не подписано никак, безымянный водоем, а Луконец есть, но в виде белорусского слова «Луконакъ», который поблизости, совсем рядом, но сквозь него, словно древко вымпела, пролег ручей – приток упомянутой речки Прудковской.

ПРУДЫ У ГОРОДЦА

Мы уже говорили, что земли там со средних веков оставались неясными, неосвещенными. Их обошли вниманием грозновские обследователи, и даже в конце XIX века волостной старшина Иван Мозго, докладывая наверх, отмечал, что «в районе волости расположены казенные лесные дачи, сколько же в таковых заключается десятин, сведений… не имеется». Потому они и не отражены в статистическом отчете, пояснял волостной распорядитель. Загадочности добавляет тот факт, что старшина необычно обрисовал деревню Городец, приписав к ней «озера и пруды» – более 22-х десятин. А это как раз там, где расположен «Луконакъ».

С середины XIX века та область принадлежала российской казне, а до того двести лет распоряжались виленские монахини, и, скорее всего, пруды – их дело. Кто был до них, неизвестно. Упоминание князя Избарского в трактате для Грозного (1563 год) делает его наиболее вероятной персоной, а имя пана Боровского (1775 год) – словно вытекающее последствие. Но это только предположение, очевидных фактов нет.

Учитывая топонимы с корнем «луко», весомо смотрится князь Андрей Лукомский, затронутый в средневековом обзоре при освещении региона, близкого к исследуемому. Он назывался одним из владельцев волости Пышно, где и образовался упомянутый Малый Луконец. Если объединить с Большим (и Беседским озером, и соседним «Луконаком»), то логично предположить: Лукомльское княжество простиралось на запад, вбирая часть Пышнянского нагорья.

Мы уже говорили, что Андрей был в родственных отношениях с мужем княгини Лукомской-Щидутской.

Родственные и брачные узы широко практиковались для расширения влияния и обретения дополнительных земельных площадей. Особенно распространилась эта практика в эпоху Боны Сфорцы, после аграрной реформы. На становление могущества через деньги вдохновлял капитал, используемый для покупки земель.

ЭПОХА КРУТЫХ ЗАМУЖЕСТВ

Известно, что княгиня Лукомская-Щидутская, помимо Свяды, владела и другими частями Лукомльской возвышенности. У нее рано умер муж, но она успела народить детей и удачно их пристроить: дочь Анну выдала за представителя знатного рода Соколинских, за князя Ивана Васильевича, а Елену – за богатого пана, за того, что купил радзивилловское поместье на Улле, она стала женой Якуба Пияновского. Но дочь Елены, словно собирая стольную рать и ориентируясь на предпочтения бабушки, составила пару еще одному Соколинскому - Михаилу Михайловичу.

Покупая Свядское имение в 1720 году, Жабы упоминали «вельможную Барбару» - княжну Друцкую Соколинскую, супругу Антони Скорульского, ковенского хорунжего. Ее мать тоже называлась «вельможной ее милости», но «Кароловой», так как была женой Кароля Соколинского. А звание носила «хорунжевой вилькомирской» - по второму браку, по мужу Парвинскому. Но фамилию указывала отцовскую - именовалась Евой Саломей Швериновой. Саломея – библейское имя, однако более подробных сведений о ней нет, за исключением ссылки на Яна фон Шверина, который был женат на сестре Яна Нарушевича, старосты кревского (из автобиографической книги Анджея Цехановецкого). Попутно заметим, что второй брак той же сестры был оформлен с фон Плятером, род которых сыграл дальнейшую значимую роль в судьбе Свяды, и о чем будет рассказано.

Ева, свидетельствует выкупной акт, обязывалась заплатить 205 талеров. Именно столько не хватало, чтобы сбыть Свяду – обеспечить выкуп ее Жабами.

Странно, не правда ли? Ева становилась кредитором новых собственников. Но почему она выступала, образно говоря, палочкой-выручалочкой для посторонних лиц?   

Оказывается, первый муж Евы - Кароль Михал Соколинский, каштелян смоленский, владел Свядой с 1690 года по воле отца: тоже Кароля и тоже Михала, но Леона, который занимал должность писаря в Великом княжестве Литовском. «Хорошо устроились», скажет читатель, познакомившись с должностными «полномочиями» владельцев. Это как сейчас: чиновники всех рангов – первообладатели выгодной собственности, которая была общественной при социализме.

При упоминании Кароля рисуется образ другого должностного лица – королевского писаря. Я имею в виду Льва Сапегу при Стефане Батории. Между ними – более ста временных лет, да и поприща разные, однако сравнение в другом. Если Сапега в полном масштабе овладел центральноевропейским Лепельским озером, то Соколинские – периферийными: прилегающими к центру.

ПЫШНЯНСКАЯ ПУТИНА

Свяда лежала на юге от Лепеля, а еще одно большое соколинское поместье – на востоке. Речь – о Несино.

Несино – тоже важнейший пункт между Двиной и Березиной, туда вела путина из Пышно через Ладосно, откуда расходились путные маршруты по всем направлениям, в том числе и на Лукомль. Со Свядой их разделяла Улла.

Путные услуги оказывали Соколинские. Это их экипажи «бороздили» древние шляхи, и главным считался спуск к выезду на Лукомльскую возвышенность. Несино первоначально принадлежало князю Ивану Васильевичу Соколинскому, а потом его дочери. В 1558 году она вышла замуж за Тимофея Головню, и через год супруги продали владение Анне Рогозянке - матери Михаила Михайловича Соколинского: того самого, женой которого считалась Анна Пияновская, внучка княгини Лукомской-Щидутской. Будучи воеводой, Михаил Михайлович устроил в Несино свою резиденцию.

После смерти воеводы наследство досталось Михалу Леону – тому самому писарю. Ранг – не воеводческий, однако высокий по меркам Великого княжества Литовского. Он занимал эту должность с 1672 года. Каким образом Несино перешло к нему, пока не установлено. Можно лишь предположить, что основную роль сыграл литовский Мереч (теперь Меркине) - местечко в слиянии двух рек: Немана и Меркис. Что произошло, расскажем в другой истории.

А в судьбе Михала отразилось время. Ни княжеское прошлое, ни должностные полномочия уже не играли той роли, какая была в эпоху Сапег. Княжеские достоинства использовались на благо Речи Посполитой, родословная «разбавлялась» лицами разного ранга, далекими от сословного уровня. Так, его мать, Гризельда Станкевич, была замужем сначала за Иеронимом Ольбрехтом Соколинским, а, повторно - за Людвиком Оборским, и, как предполагает белорусский ученый, кандидат исторических наук Вячеслав Носевич, наделала долгов, повисших на Несино, как хомут на шее одряхлевшей лошади. Польский Словник, рассказывая о Несино, привел факт, что в 1680 году Михал со своим отчимом «отбивались» от взыскателей долга. Похоже, что государственные дела ставились выше собственнических, и интересы великокняжеского писаря были далеки от занятий собственностью.

Процессы на ниве родственного и супружеского взаимодействия выглядят как попытка возродить былое величие и упрочить положение, и потому выливались в акции силового давления. В 1667 году Свяда «засветилась» происшествием: Михал Леон Соколинский, будучи еще оршанским маршалком, «наехал» на соседей и упоминался в одной из жалоб монахинь-бернардинок, которые распоряжались Лепельской округой. Как свидетельствуют архивные документы, «наезд» был совершен со свядской территории. Это ли не доказательство былой удельной собственности (разверстой), которой овладели Сапеги, а впоследствии виленские бернардинки?

Видимо, дела у писаря не ладились, дальнейшего продвижения по службе не было. Отца тоже не было, поддержать было некому, и в 1684 году Михал выставил Несино на продажу. Поскольку имение было отягощено долгами, то в силу вступали особые правила. В польском Словнике есть отметка, что сделка состоялась, но с эвикцией на Свяду.

ДОЛГОВЫЙ «ХОМУТ»

Предположительно, впоследствии несинский долг был погашен. Однако долговый «хомут» повис на Свяде. Это как сейчас. Люди берут взаймы либо под проценты занимают у банков, и становятся заимщиками. Стезю Михала повторил его сын - Кароль Леон. По данным Носевича, он в 1699 году выдал долговое обязательство Христофору Петкевичу. Мы уже рассматривали эту личность в предыдущих материалах, скажем, что его биография неизвестна. Попытка связать его с «напарником» княгини Щидутской – свядским совладельцем, не удалась. Предположительно, Петкович второй половины XVI-го и Петкевич XVII-го столетий – люди разные.

Пока одно можно сказать. Петкевич был из Лиды. У Анджея Цехановецкого, создавшего большой труд о своих корнях, есть упоминание о Станиславе Йозефе Петкевиче Страбском, занимавшем должность "лидского мечника" во второй половине XVII века. Но кто это такой и почему он "Страбский", мы не знаем. Единственное, что можно предположить - осел во время похода Стефана Батория, когда набирались ландскнехты (наемники) со всей Европы. В Словакии есть курортный поселок Штребске Плесо, на одноименном озере, в окружении Татр, и те земли входили в состав Королевства Венгрии.

Христофор Петкевич возник при продаже Свяды в 1720 году. На нем, образно говоря, сошлась клином сделка. Оказалось, что Скорульские (княжна Соколинская) не рассчитались с предыдущим владельцем, и Жабам не хватало всех денег, чтобы расплатиться за покупку. 205 талеров, считает Носевич – это тот «потолок», который требовался, чтобы удержать покупателя. И компенсировать сделку своей дочери – Барбары Соколинской, взялась ее мать Ева Саломей.

Таким образом, мы видим, что земельные отношения на переломе XVII и XVIII веков складывались не в пользу княжеского сословия. Князья теряли свое влияние, на их былых территориях господствовали стражники, а роль играли деньги, которые накапливались в руках предприимчивых «землеустроителей». После серии войн и набегов с целью захвата земель главной осью взаимоотношений становились коммерческие сделки. Речь Посполитая – как выход из тупика, но земля оставалась в распоряжении военных, нивелируя церковный подход. А о крестьянах (христианах) и говорить нечего.

Княжеское достоинство значения не имело, держателями «акций» становились либо военные, либо мещане или торговцы – люди с «мошной». Ева была еще жива в 1720 году и спасала свою дочь – «вельможную Барбару», которая наследовала Свяду с 1713 года. Новый муж Евы – хорунжий вилькомирский, муж дочери хорунжий ковенский, и отдали имение в заставу еще одному армейскому чину, лидскому стражнику. Застава - это древняя форма залога, сопряженная с передачей кредитору имения должника. И получается, что владение под эгидой военных – это незавидная доля погрязнуть в долгах.

ЕВА САЛОМЕЙ В РОЛИ ВЫРУЧАЛОЧКИ

В 1720 году подвернулись Жабы, и Барбара поспешила избавиться от наследственного «пирога» - Валерьян соглашался вступить во владение на условиях погашения долга: выплатить «капитальные суммы» (то есть деньги, за которые Петкевич арендовал имение у Скорульских). «Видимо, на выплату всей суммы - 2100 талеров, у них не хватило денег, - делится мнением Вячеслав Носевич. - Собрали только 1895. А ждать не хотелось. И на выручку пришла Ева – мать Барбары. Она обязалась погасить недостающие 205 талеров. Об этом говорится во втором ассекурационном листе, в котором Жабы обязывались после того, как Ева Саломей рассчитается с Петкевичем, передать облигацию Скорульским, под гарантию 400-х талеров».

СВЯЗЬ С ЛУКОМСКИМИ

О том, что Соколинские владели важной частью междуречья, прилегавшей к Лепельскому озеру, мы показали. А сейчас посмотрим на возможную причастность Лукомских.

Воевода Михаил Михайлович Соколинский был женат на Анне – той самой Пияновской, внучке княгини Лукомской-Щидутской.

Из Пышно, где осел Андрей Лукомский, связка озер и речных переходов вела на восток, к Несино. Его окрестности, видимо, входили в состав Лукомльского княжества, там могла быть граница. Об этом говорит топоним Рубеж в той области, а убедительней смотрится еще ряд наименований с корнем «луко». Так, на географических картах можно увидеть речку «Луконка (ее зачем-то переименовали, и сегодня она обозначена как «Лукомка»). А вытекала она из еще одного озера под названием «Луконица».

И получается массив земель с обхватом центральноевропейского Лепельского озера по северному обводу. Он связывался речными переходами-протоками и проторенным пешим шляхом на Витебск.

Лукомльские «приметы» - словно мазок в картину, где Полоцк издревле распространял свое влияние. И тогда вспоминается Проклятое Поле в окрестностях Лукомля, где бились князья, чтобы посадить своих ставленников.

Справедливо задать вопрос: почему Грозный направлял колонны войск на Чашники? Не на Лукомль ли? Он неоднократно выяснял, с кем Лукомль – с Полоцком или нет? Выяснение отношений доходило до самых крутых мер – грабежей и сожжения поселений. И Лукомль, судя по всему, постигла та же участь.

Чью волю исполнял русский князь и царь? Не ставилась ли ему задача «разобраться» с непокорным Лукомлем? Как-то странно выглядит поворот событий после набега на независимое княжество - уже в 1566 году Лукомль подчинили Орше, и он потерял свою идентичность.

НЕ ПРИНИМАЯ В РАСЧЕТ ПРЕЖНИЙ ОПЫТ

История не совсем прозрачная, не до конца изученная, но она показывает стремление новоявленных особ – нуворишей, обзавестись «лакомыми» кусками: земельными наделами в важной области междуречья, причем в обоих направлениях важнейших речных переходов. Поволочные земли, вкруг центральноевропейского Лепельского озера, притягивали неимоверно. Этим и воспользовался Валерьян Жаба, когда открылась возможность приобрести лукомльскую Свяду - купил ее, не считаясь с долгами, что повисли на ней.

К сожалению, мы не знаем, какие конкретно шаги он предпринял, чтобы не наделать новых «пут» и как освобождался от старых. Лишь упоминание о Цехановецком, которому поручалось рассмотреть на сейме – уже в конце существования Речи Посполитой - «дело Христофора», свидетельствует, что посполитовская власть не смогла разрешить долговую проблему, и с чем это было связано, к сожалению, доподлинно неизвестно. Имело ли отношение долговое дело, поднятое на государственном уровне, к сделке 1720-го года? Вряд ли. «Он всплыл в 1775 году, когда Жабы владели Свядой более полувека. Можно представить, какой для них это был сюрприз», - говорит Носевич.

(Продолжение следует).

На снимке: Малый Луконец под Пышно. Фото Владимира Шушкевича.


15.05/23