Родительский день

-Где же он? Мы здесь двадцать минут стоим. Сколько можно. Я одеваюсь быстрее его, - злилась женщина в рыжем плаще. – Я не могу больше ждать. Пошли без него.

Был первый день, когда открылось окно в дождливый апрель. В него хлынул солнечный свет. Он осветил все вокруг. Было не холодно.

Она пошла к калитке:
-Ты идешь?

Он стоял посреди двора, ждал.

-Давай еще подождем.

Она уже немолодая, маленькая, с черными волосами,  не полная и не худая, лицо не лишено привлекательности. Он среднего роста, с животом в расстегнутой короткой куртке, на нем белая  в серую полоску рубашка и черные джинсы, лицо русское: высокий лоб, короткий нос, оплывшие щеки, резко очерченный, почти острый подбородок, губы бантиком и, главное, печальные глаза под нависшим веками, в узкой щели.

-Наконец! – вскрикнула женщина.

Из-за угла дома вышел высокий тощий мужчина пятидесяти с лишним лет в черном костюме и светлой рубашке, желтые туфли никак не сочетались с темным, вносили диссонанс в цветовую гамму, которой он придерживался в своем наряде, а если учесть, что вся эта одежда ношенная, так сказать с чужого плеча, то воспринято было, с легкой иронией: мол, вырядился. Дальше: худое лицо, тонкое, как лезвие, и волосы, коротко остриженные, цвета мокрой глины.

-Наконец.

Они вышли со двора. Переулок, где был дом, оказался пустым. Но здесь никогда и не было людно, главное действие происходило там, куда они направились, на широкой улице.

-Боря, откуда костюм? - спросил его мужчина. Он его старший брат.

-Дали, - ответил Борис.

Ему все давали. На этот счет у его брата Красавина и Нины Николаевны было мнение, что тот ничего не может, хлеба не купит, и ждет, чтоб ему кто-то дал, он был на их иждивении.

Но и на улице пусто. Только, когда они уже подходили к автозаправке, напротив крайнего дома столкнулись с компанией, где был и Сережа, длинный, худой, стриженный на лысо молодой мужчина двадцати трех лет.

Красавин еще раньше, когда только увидел его, заметил, обращаясь к Борьке, и на губах его играла язвительная улыбка, мол, вон, твой друг идет.

Никакой он ему не друг – выпивают вместе.

-Христос воскрес.

Поздоровавшись с Борькой, он начал ловить руку Красавина, но тот не давался, и на Христос Воскрес тоже не ответил, из-за чего Сергей не то чтобы разозлился, но был недоволен и даже расстроен.

-Христос Воскрес! – опять прокричал он.

-Уже воскрес, - заметила Нина Николаевна, имея ввиду то, что Сережа успел напиться и, кстати,  поэтому шел, вихляя задом, но так он всегда ходил.

-Сегодня последний день, когда можно.

-Иди уже.

Эксцесс с Сережей занял не больше минуты.

Здесь же, когда они уже переходили железную дорогу, а потом шли через посадку, люди встречались чаще, а уже возле кладбища их еще прибавилось: одни шли к могилам, другие шли от них.

Под настроением, которое было вызвано встречей с Сережей, Борька уже не плелся сзади, а шел первым, вышагивая, как петух, и когда переходил дорогу, то не пропускал машины.

-Боря, куда ты? Подожди, - останавливала его Нина Николаевна.

-Ну, их.

За забором старого кладбища дорогие памятники.

-Атамась хвастался тем, что похоронил здесь Анну Ивановну. А что хвастаться, заплатил, поэтому и нашли место.

Когда они пришли на первую могилу, Красавин спросил жену, можно ли положить конфеты. «Можно», - сказала та, не скрывая раздражения.

-Если ты против…

-Ты ведь был здесь два дня назад. Почему не убрано?

-А что тут мусор? Траву, при всем желании, сейчас не вырвешь, не выполешь, потому что земля не высохла.

Он с Борькой действительно, позавчера был на кладбище, главным образом, для того, чтоб подсыпать землю на могилу родителей. Тогда еще Борька ударился в воспоминания о своем бандитском прошлом. К этому его подтолкнул памятник Гераклу, который он увидел, когда они уже заехали на кладбище и на повороте к бочке с водой показал: «Вот».

-Он на год или два старше меня, - заметил тогда Красавин, - и уже, в 2018-м. Мома, наверное, на старом кладбище.

Мому убил в драке водопроводной трубой Васька Батыр. У него была цель убить. Сначала ему дали восемь лет, а после апелляции – накинули еще два года.

-Я считаю, что в этой всей истории виноват Александр Яковлевич. Это он, когда Ваську избили,  сказал ему, что теперь носи синяки, в том смысле, что это позор. И тот решил отомстить. Отомстил! Меня там не было. Да и не могло быть, потому что… Ну, потому. А там, на пустыре, толпа. Ничего не видно, не понятно, но то, что бежал с трубой и ударил (я расспрашивал), а потом, когда тот упал, еще добивал его – это точно. А Сека где, в Польше?

-В Польше. Его убили за столом, кавказцы. Меня тоже, кстати, похоронили, в Ростове, рядом с Гнилым, на моем памятнике еще выбит букет цветов. Гнилой называл меня Букетом. Букет, потому что я возил фурой «Букет Молдавии» из.., забыл, как называется город.

-Тирасполь.

-Нет, Дубосары. Вот, Дубосары. Из Ростова сначала я бежал в Таганрог, потом – сюда.

Красавин выдернул из гробницы старые цветы. Здесь опять возник спор: цветов было нечетное количество, и если на могилке их дочери оставить четыре цветка, то  родителям поучится три, что невозможно, и здесь три, что тоже неправильно. Договорились, что два цветка.

Когда они оттуда рядом с серым забором, за которым был недостроенный троллейбусный парк, петляя между могил за свежевыкрашенными оградками, шли на третье кладбище и уже вышли на дорогу, Красавин обратил внимание на женщину сорока пяти лет, одну рядом с накрытым столом, на столе паска, крашенные яйца, котлеты, хлеб, рюмка и бутылка водки, она как будто кого-то ждала.

Нина Николаевна разговаривала по телефону:
-Где вы? Я ведь сказала, что ориентир бочка. А вы где? - и так далее.

-Они все перепутали: пошли на Надину могилку – и теперь не знают, что делать.

-Пускай едут домой.

Красавин с Борькой уже выпили за «землю пухом» родителям, как тут Нина Николаевна махнула рукой в сторону бочки, куда уже пришли их дочка, зять и Павлик – светловолосый мальчик восьми лет, и крикнула: «Мы тут!»

-Садись, - указав Павлику на лавочку, подвинулся Красавин.

Павлик сел.

-Молодец. Теперь, что будешь кушать?

Павлик, Красавин и Борька сидели за столом, Нина Николаевна с дочкой стояли рядом и о чем-то разговаривали, зять был чуть поодаль, перекрестившись, он с сосредоточенным видом читал молитву, дальше по дороге шел священник с кадилом в руке и с худой носатой женщиной, певчей, он (священник) сказал ей, что где-то тут, то есть они знали, куда идут, и шли в сторону той женщины, кроме них еще было много людей, кто сидел за столом, кто убирал могилу, были неубранные могилы, если посмотреть с точки, где стояло солнце, которое к этому времени было в зените и нещадно жгло, то это была каменная пустыня, и между камнями сидели, бродили люди, смысла в их действиях не было никакого, во всяком случае они (эти люди) ни о чем таком в высоком стиле: о боге и сотворении мира – ни о чем таком, что содержится в Евангелие, не думали, они были участниками действа, если хотите, обряда, который и муравьи, наверное, совершают.

«Интересно, - подумал тут Красавин. – Кого она ждет? Та женщина. Не мертвых же. Они не придут. Разве, что во сне».