Похитители времени

Эдуард Васильевич Ракитин, профессор института этнографии, молча стоял перед зеркалом в вестибюле и сосредоточенно, хмуро рассматривал свое отражение. Отражение его давно не радовало, но сегодня как-то по-особенному. Эдуард Васильевич привык видеть в зеркале энергичное подвижное лицо с цепким внимательным взглядом ясных глаз, но в последнее время видел лишь оплывший безвольный овал и сонно-прикрытые тусклые глаза.
"Старею? - придирчиво разглядывая себя, вопрошал он, - Заболеваю? Устал? Располнел?"
Конечно, усталость - вполне себе правдоподобное объяснение! Дешифровка древних письменностей - тот еще напряженный труд, а последняя работа, которая уже готовилась к публикации, просто всех вымотала! Но такое бывало и раньше... Хотя, нет, раньше было не так. Раньше к усталости от проделанной работы никогда не примешивалось чувство ее бессмысленности и никому не нужности. А теперь оно стало постоянным спутником, и сводило на нет всю радость от успеха.

Эдуард Васильевич отошел от зеркала и направился к выходу. Хорошо, что сегодня можно уйти пораньше - ему необходимо отдохнуть. В последние несколько месяцев время буквально утекает у него сквозь пальцы, и его ни на что не хватает. Сначала профессор списывал это на свою неорганизованность, потом на забывчивость, а потом просто смирился с тем, что ход времени как-то странно ускорился. Он даже пересел с личной машины на автобус, думая, что так избежит потери драгоценных часов в пробках. Вот и сейчас, пока он шел на остановку, ему показалось, что на улице уже слишком темно, хотя было совсем не поздно.
Эдуард Васильевич уселся на свободное сиденье, взглянул на часы и... надолго застыл, вперив в них взгляд. Потом постучал по крышке циферблата, поднес часы к уху. "Невозможно!" - мысленно воскликнул он.
Из института он вышел ровно в три, до автобусной остановки шел минут десять. Можно, конечно, накинуть еще полчаса на все про все, но даже так: не-воз-мож-но, чтобы уже был восьмой час!
Эдуард Васильевич наклонился к сидящему рядом пассажиру:
- Простите, сколько на ваших часах? Мои что-то...
Сосед, маленький тщедушный старикашка, заерзал на своем сиденье и противно захихикал:
- Пра-а-а-вильно! - с каким-то злорадным смешком протянул он, - Все у тебя правильно!
Эдуард Васильевич отвернулся к окну. "Как я стремительно старею!" - с острой тоской подумал он. Старикашка на соседнем сиденье снова нервно заерзал и захихикал:
- Так-так! Так и есть! - бормотал он себе под нос.
Эдуард Васильевич покосился на него. Сумашедший? Просто нервно-больной? Какие у него неприятные пальцы! Как сучья: скрюченные, нервозные, дрожащие... Может, бывший пианист? Или композитор?
- Заметно, да? - вдруг развернувшись к нему, сдавленным шепотом спросил старикашка в самое ухо. - До сих пор еще заметно?
- Что вам угодно? - отшатнулся Эдуард Васильевич, - Что заметно?
- Да то, что я - композитор! - все тем же срывающимся шепотом почти прокричал старикашка.
Эдуард Васильевич сконфузился и часто заморгал. Неужели он говорил сам с собою вслух? Господи, как неудобно получилось! Совсем он стал старый дурак!
- Простите, - пробормотал он, отстраняясь и привставая, чтобы выйти, - Я не хотел вас обидеть. Я... старею я, вот что!
Профессор неловко протиснулся к выходу и вышел, не глядя на остановку. В ушах у него шумело, на глаза навернулись слезы досады.
- Стойте! - услышал он позади себя.
Обернувшись, Эдуард Васильевич увидел, что противный старикашка выскочил вслед за ним.
- Стойте! - старческим скрипучим голосом кричал он, и неловко размахивал своими скрюченными руками.
Эдуард Васильевич тяжело вздохнул и остановился. Что ж, он сам виноват: обидел человека, который и так не в себе, теперь придется объясняться с ним битый час. Лишь бы тот не устроил скандал на всю улицу!.. Профессор беспомощно развел руками и попытался улыбнуться:
- Простите меня, пожалуйста! Я, право же...
Старикашка неожиданно прытко наскочил на него и ухватил за рукав:
- Так ты, правда, заметил, что я - композитор? По рукам, да? Ведь это сразу видно, да? Ну, да же? Вы ведь это заметили, ну?
Эдуард Васильевич так растерялся, что даже не попытался стряхнуть старикашку, а тот все говорил и говорил, чем дальше, тем взволнованней и бессвязней, обращаясь к профессору то на ты, то на вы, трясясь всем телом и сжимая рукав профессорского пальто. Внезапно он остановился и погрозил профессору пальцем:
- А я ведь тоже сразу тебя признал!

Это было уже слишком! Эдуард Васильевич выдернул свою руку из цепких пальцев старикашки:
- Да подите вы... сумашедший!
Старикашка выпустил рукав Эдуарда Васильевича, но отставать и не думал. Он засеменил позади, пытаясь нагнать спешно удаляющего профессора.
- Я милицию позову! - полуобернувшись, пригрозил Эдуард Васильевич.
- Да подождите же вы!.. - задыхаясь от быстрой ходьбы, просипел старикашка, - Я знаю, кто крадет у вас время!
При этих словах Эдуард Васильевич остановился так резко, что старикашка, не успев сбавить шаг, налетел на него.
- Что такое? - переспросил Эдуард Васильевич, - Как вы сказали?
Старикашка снова ухватил его за рукав, но уже не за тем, чтобы удержать, а чтобы удержаться самому.
- Постойте минутку, - он сделал предостерегающий жест, стараясь отдышаться, - Я сейчас все объясню. Я, действительно, когда-то был композитором, и я знаю, кто и почему крадет у вас время!

Профессор с тревогой оглянулся по сторонам.
- Вы думаете, я огрею вас по голове и ограблю? - захихикал старикашка, заметив это, - Вы не того боитесь, любезнейший! Я, вероятно, не кажусь вам нормальным, но это потому, что... Скажите мне, любезнейший, слыхали вы когда-нибудь имя композитора Скавронского?
- Н-нет... - неуверенно ответил Эдуард Васильевич, - Не припоминаю.
- И не услышите! - с горечью подхватил старикашка, - А знаете, почему?
Профессор отрицательно покачал головой.
- Потому что такого композитора больше нет! Нет! - выкрикнул старикашка срывающимся нервным шепотом. - Я был композитором Скавронским! Я! - он поднял вверх свой скрюченный палец, - Я был великим композитором! Ге-ни-аль-ным! Я писал прекрасную музыку! Люди плакали, слушая ее. Она будила в них все самое светлое. И я сам исполнял ее. Сам! Я играл на рояле! - он выпустил рукав профессорского пальто и изобразил в воздухе игру на клавишах. - А потом пришли они.
- Кто? - тихо спросил Эдуард Васильевич.
- Сначала это были всего-лишь тени, облачка. Не понимаете? Как-то раз мне показалось, что на концерте мне недостаточно апплодировали. В другой раз меня не позвали на бис. Потом мою фамилию на афише написали с ошибкой, потом меня куда-то не пригласили, где-то не доплатили... А потом я почувствовал, что тени вокруг меня становятся все гуще и темнее. Мне стало казаться, что мою музыку перестали ценить, хуже - ее начали забывать! Понимаете вы? - вновь разволновался он, - Все, на что я потратил свою жизнь, показалось мне никому не нужным! И вот я, - Скавронский даже задохнулся от волнения, - Я подумал тогда, что зря потратил свои лучшие годы на музыку, что я уже не молод, а жизнь прошла мимо. Мне стало жаль потраченных лет! И вот тут-то они и пришли.
- Да кто они? - не выдержал Эдуард Васильевич.
- По-хи-ти-те-ли вре-ме-ни! - по слогам прошептал Скавронский, - Они предложили мне вернуть годы жизни в обмен на музыку. И я согласился!

- Ничего не понимаю, - нахмурился профессор. - Годы жизни? Вам вернули годы уже прожитой жизни?
- Да! - горестно заломил руки Скавронский, - Они вернули мне мои годы, а взамен я уничтожил свою музыку! Всю! Всю! Всю! Понимаете ли вы это? Моей музыки больше нет! И теперь вот он я! Вот он! Снова старый, только уже не композитор! Я не мог больше записать ни одной ноты, не мог сыграть даже коротенькой музыкальной фразы! Когда я понял, как меня обманули, я - у-у-у-х, что я пережил!.. - Скавронский сжал ладонь в маленький дрожащий кулачок, - Понимаете ли вы, любезнейший, что такое жизнь без смысла? Что такое жить, когда у тебя отнято дело твоей жизни?
Профессор потрясенно молчал.
- Тогда я решил бороться с ними, на сколько хватит сил. - продолжал Скавронский, - Я стал собирать информацию по крупицам, и я разгадал их замысел! - торжественно заключил он.
Некоторое время оба молча вглядывались друг в друга.
- Знаете ли вы, любезнейший, - снова заговорил Скавронский, немного успокоившись, - сколько писателей уничтожили свои рукописи? Сколько художников уничтожили свои картины? Сколько ученых забросили свои труды? Сколько, вообще, людей отказались от того, чего просила душа? Сколько брошенных стихов, вышивок, поделок, исследований, разработок! Сколько неслучившихся открытий и щедевров!.. Вы содрогнетесь, если узнаете, сколько нас!.. Как только человек начинает создавать хоть что-то, что делает мир лучше, на него тут же открывается охота: у него крадут время. По минутке в день, по часу в неделю, потом все больше и больше, и вот уже человек ничего не успевает, ему кажется, что он занят никому не нужным делом, а жизнь тем временем проходит мимо! Этого-то момента они и ждут!
- Так вы думаете, - перебил Эдуард Васильевич, - что и на меня начата охота?
- Профессор Ракитин! - Скавронский положил свои дрожащие руки ему на плечи, - Я видел вашу фотографию в газете год назад! У вас было лицо... Христофора Колумба! А сейчас, - он бесцеремонно ткнул скрюченным пальцем в лицо профессора, - у вас взгляд тухлой рыбы!
- Скажете тоже... - растерянно пробормотал Эдуард Васильевич, вспоминая свое отражение в зеркале вестибюля, - Да ведь я же и не создаю ничего такого, что бы улучшило мир!
Скавронский в волнении вскинул руки:
- Ваши расшифровки могут открыть людям новые знания! Ваши работы могут лечь в основу будущих трудов, которые перевернут мир! Вы можете этого еще не знать, но они - уже знают, и поэтому хотят вас остановить! Да послушайте же, вы!.. - он привстал на цыпочки, и голос его снова сорвался на неровный дрожащий шепот, - Посмотрите на меня! Вы ведь станете таким же!
- Так что же делать? - растерянно, и даже немного испуганно спросил Эдуард Васильевич.
- Не поддавайтесь им! - горячо зашептал Скавронский, - Не позволяйте им забрать у вас время, потраченное на дело вашей жизни! Они не смогут к вам подступиться, если ваша душа горит тем, что вы делаете! Вы только подумайте, каким может стать мир, если никто не захочет менять свою жизнь на бесцельное существование?

* * * * *

Профессор Ракитин принимал поздравления. Публикация его работы произвела фурор в научных кругах. Ему звонили, писали, с ним хотели встретиться, у него просили консультации.
Эдуард Васильевич наскоро просмотрел свой ежедневник, потом захлопнул его и задумался, что-то припоминая.
"Тот молодой ученый... Степанов, кажется? Что-то он в последнее время мне не нравится. Такой талант, а захандрил! Надо поговорить с ним, поддержать." - и профессор решительно зашагал по коридору института.