Лошадиная голова, или Бутырский нуар

События реальны, имена изменены.

Как известно, кладбищенские лилии не пахнут. То ли виной тому неизвестные и незаметные глазу микроорганизмы, создающие на поверхностях могил особый нейтральный субстрат, то ли плотский половой аромат грешных цветов настолько неуместен в драматической реальности, что сама природа уничтожает их индольные молекулы на самом выходе в воздушную среду. Лилии слишком дороги для поминальных подношений, а без воды они быстро сморщиваются и теряют упругость, медленно и некрасиво иссыхают, покрываясь коричневыми точками и превращаясь в скомканные салфетки. Однако почти каждую неделю в любой сезон, новенький пока ещё сторож Введенского кладбища находил букет белых лилий на безымянной могиле с еле заметной на прогнившем кресте датой смерти "1955". Рождение же давно стерлось в вечности, как и имя, забытое даже повреждённой пожаром 1970 года книгой захоронений. Вся команда обслуживания и администрации кладбища была новая, после резонансного дела о произошедших год назад на территории ночных ритуалах со вскрытием могил и жертвоприношениями. Некоторое время усердно приступивший к обязанностям сторож пытался, и дал задание другим работникам, обнаружить цветоноса, чтобы склонить его к дорогостоящему уходу за убогой могилой, раз так она ему оказалась важна, но никто так и не смог застать его или её на месте действия. В конце концов, все живые обитатели кладбища смирились, что получить доход с невидимого визитера не удастся, и проходили мимо, равнодушно скользя взглядом по белым цветам, неуместно вывалившим свои пышные неопыленные пестики на серую мёртвую землю.
Также юной весной, но на пять лет ранее, в 1998 году, в самый преддефолтный период, молодая пара заселилась в съемную квартиру на первом этаже одноподъездного панельного дома недалеко от метро Тимирязевская, на местности, исторически носившей название Бутырский хутор. И данный дом и все соседние по улице однотипные белые дома носили прозвище "крысиные". Помимо явной причины названия – засилья первых этажей грызунами из-за неправильно спланированного мусоропровода, граничащего с лифтовой шахтой, для получения подобного определения имел место случай октября 1993 года, отразившийся среди оповещений о путче в городской прессе: первоклассницу, играющую в прятки среди деревьев во дворе, укусил бешеный пасюк, свесившийся на неё с ветки дерева. Крыса после укуса сразу издохла, упав с высоты, и попала в лабораторию на аутопсию, а лечением девочки занималась находившаяся напротив детская поликлиника #24, главный врач которой подняла шумиху невероятного масштаба, повлекшую волну внеплановой дератизации по всему городу.
Эйфорию от начала долгожданного совместного проживания Эли и Максима нарушала закрытая на ключ вторая комната с вещами хозяев. Комната была смежной с жилой, но по советской традиции вторая дверь была замаскирована ковром с тревожными синими узорами, к которому было прислонено полированное изголовье мрачной двуспальной кровати. Над кроватью прямо через ковер были прикручены желтоватые как зубы массивные оленьи рога. Несмотря на то, что хозяйка квартиры обмолвилась, что в комнате всего лишь лишняя мебель и ее старые вещи, Эля нервничала, обладая тревожным меланхоличным характером, склонностью к бессоннице и подвижной в целом психикой. К сожалению, день за днём напряжение только усиливалось. Квартира, как оаказалось, ей совсем не нравилась. В холодильнике быстро портились продукты, кран в ванной дергался и плевался кипятком, углы прорастали черной плесенью уже на следующий после уборки день, а к ночи пространство наполнялось странными постукиваниями и потрескиваниями, источник которых обнаружить не удавалось. Эля мучилась мигренями и неопределенными болями в животе. Не раз и не два она в ночном полусне запрокидывала голову и завороженно смотрела на ковер, холодея от инфернального страха: вот по нему медленно расползается багровое пятно и мягко стекает на пол, тикая каплями, как секундная стрелка, вот  смутно знакомый царапающий химический запах многоножкой вползает в носовые пазухи, заставляя кашлять и хватать ртом воздух, к сильному раздражению потревоженного  Максима, вот тихий женский голос, механический, уже лишённый всякой надежды, залезает в голову прямо через темечко: "Лёша, не надо, Лёша, пожалуйста, пить..." То слышались в ночи ей беспокойные тяжелые шаги на кухне, то снилась стоящая неподвижно в соседней комнате в облаке тумана белая лошадь с красным пятном во лбу. В паре начались ссоры. Девушка сначала уговорами, потом со срывами на плач настаивала на скорейшей смене жилья, но мужчина, далёкий от мира мистики, оперировал аргументами сугубо материального характера, припоминая и выплаченный агенту гонорар и договор сроком на год, кран обещал починить, а шорохи и постукивания списывал на приметы женской истеричности, а после демонстративно занимался своими делами, не обращая внимания на вздрагивающую зареванную Элю. Так прошло три месяца. Солнечным июньским днём 1998 года мужчина отбыл в командировку на три дня. Эля думала уехать жить в эти дни к своим родителям в Лобню, но мать неожиданно пошла на принципиальность: ушла из родительского дома — так и уходи, обживай совместный с будущим мужем дом. И Эля впервые осталась одна в нехорошей квартире и решила дать страхам отпор. Она уже несколько раз порывалась поднять ковер и зайти в комнату, когда приходила домой с пар раньше Максима, вот только ненавистные рога открутить не получалось. Но за несколько дней до отъезда Максима она наткнулась в кладовке среди хозяйского хлама на множество ключей в связках и без, и была уверена, что там найдётся ключ и от запертой комнаты, и что, зайдя туда при свете яркого летнего солнца, под мирный аккомпанемент автомобильных звуков, пения птиц и звонких криков с детской площадки, она увидит, что кроме сволоченной туда мебели и барахла ничего страшного там нет, и тогда все её замысловатые фантазии растворятся в мелкой пыли дневного света. И действительно, ключ быстро нашёлся. С гулко стучащим сердцем девушка вошла в очень душную и очень пыльную комнату, пропахшую советскими нафталиновыми шариками и забитую мебелью и тюками вещей, сгруженных в старые наволочки. Пройдя несколько шагов по скрипящему паркету, Эля споткнулась о невидимую глазу преграду и уставилась вниз, на ровные дощечки с остатками лакировки. Одна, впрочем, явно выделялась, приняв положение под небольшим углом к полу.  Эля потеребила дощечку рукой, и она легко сдвинулась, обнажив чёрную пустоту подполья.  Вытащив ещё несколько дощечек, Эля обнаружила что-то подобное тайнику, из которого извлекла завернутую в полиэтиленовый пакет стопку бумаг и ещё одну, обложенную несколькими слоями ткани неопознанную тяжёлую вещь, которую развернуть пока побоялась. Усевшись на покрытом пылью полу, она открыла стопку бумаг, которые оказались письмами. Все они были без конвертов, просто старые письма на вырванных из школьных тетрадок страницах, датированные преимущественно разными месяцами 1987-1988 годов. "Дорогая Люба, я жду встречи снова, приходи в нашу беседку в Останкинском парке 1 октября... "Дорогая Люба, Любовь моя, Лю, приходи в кафе у станции Маленково в субботу к трёх часам", " Дорогая моя Лю, буду ждать тебя в парке Тимирязевской академии, у пруда... ", "Дорогая моя, милая Лю, я буду ждать тебя снова и снова в нашем месте в парке Дубки каждый день в 18-00, пока ты не придёшь, расстаться с тобой я не в силах, а если твой муж будет снова угрожать и не соглашаться на развод, мы уедем к моём маме в Тарусу, милая, всё будет хорошо, ничего не бойся... ", " Милая моя Лю, жду тебя с вещами на Курском вокзале под часами в это воскресенье в 14-00..." Сидя на нагретом беспечным летним солнцем грязном полу, Эля раскидала вокруг себя письма, как лепестки чьей-то ушедшей давно и потерянной во временном пространстве цветочной горячей любви. На глазах кипели слезы, тихий голос в голове умолял: "Лёша, пить, Лёша, больно, прошу, ослабь верёвки". Химический запах проникал в щели паркета и туманом мутил голову, мысли плыли качающейся на волнах тонущей лодкой, и Эля, охваченная внезапным мороком почти потеряла сознание. Холодные эмалированные стенки ванны, черная проплешина на левой стороне, горло забито какой-то тканью, наконец облегчение, можно вздохнуть, но пластиковые веревки режут запястья и лодыжки, женщина бьётся, как рыба, вытащенная из воды на землю. Не кричи... Я не буду, Лёша, прости, очень хочется пить... Пей... Леша, что ты задумал... Пока не знаю, моя дорогая жена, моя неверная Любочка... Лёша, ничего у меня с ним не было, случайный романтический парень, ну сам посмотри, письма в дупле дерева, фактически мальчик, ребёнок, приходил ко мне на стрижку, увлекся, ты отпусти меня, я пирог испеку, вина возьмем, ведь у тебя сегодня день рождения... Ага, вспомнила... Лёша, не надо, у меня мама старая, я одна у нее, всё будет хорошо, я же хорошей женой была тебе и буду, ребёночка тебе рожу... Ребёночка? А ну заткнись, ты, шлюха, шалава, бл**дь! Я ничего не гово... Заткнись!
Эля резко, как от пощечины, очнулась, вскочила с пола и сразу почувствовала сильную слабость и одновременно страшный голод, он погнал её на кухню и там, разбив два яйца на шипящую сковородку, она осела на табуретку. Хотелось курить, хотя Максим этого не одобрял, но где он сейчас... Эля достала заначку, но курить в доме ей не позволила совесть. Она вышла к подъезду, где на лавочке медленно таяла на солнце, уносясь в небытие, древняя старушка с третьего этажа. Эля закурила и закашлялась. Старушка повернула на неё свой выгоревший взгляд. Здравствуйте, скажите пожалуйста, я вот ваша соседка, Эля, мы снимаем, на первом этаже, квартира #3, может вы знаете, а то интересно, кто здесь жил раньше, ну, до нас? А то, конечно знаю, я тут одна из старожил, сами из области мы были, заводские, а мужу под пенсию квартиру дали... Муж был у меня, сын был у меня, все теперь в могиле... Жил тут вдовец один, молодой еще мужик, потом женился на парикмахерше много моложе себя,  красиииивая была, кругленькая, губастенькая, глазастенькая, самая модная в доме, ресницы, духи, выходит — шлейф по всему дому... Любочкой звали, женщины к ней приходили на дом, она стригла, красила, завивку делала, как ни спустишься в подъезд, запах на первом стоит, химии этой парикмахерской, да я и сама на свадьбу внучки к ней ходила прихорашиваться, и помад-то у неё было разных цветов и румян польских и заграничных, она мне губы красила, я хихикала, зубов уж почти нет, а губы-то накрашены, и пудрить меня всё норовила, смеялась: я вам сделаю «пушок персика». А то оно и дешевле же, и своих она принимала ласково, делала хорошо, к ней весь район бегал, легкого характера девушка была... А вот муж у нее смурной, ревнивый был, любил её тяжело, мрачно, два года измором брал, замуж звал, у парикмахерской чуть ни каждый день караулил, подарки покупал, «Птичье молоко», да лилии её любимые. Алексей, старше на 10 лет, часто в пивбаре на Милашенкова ошивался, работал водителем на мясокомбинате, и дружки у него один лучше другого: сторож с Введенского, он же урка бывший, да обвальщик-жиловщик... А там знаешь что потом случилось? Любка-то пропала в один день, ушла на рынок и не вернулась, год 1988 что ли был... Он заявление написал, ходили опрашивали всех, участковый, а потом и из прокуратуры, а то ещё как это — молодая женщина, и как в прорубь канула, даже к матери её ездили, ох, бедная женщина... Слух ходил, что с любовником молодым сбежала, от такого-то, старого, злого, пьющего... Дал бы бог девочке счастья. А он, муж-то сначала запил, с работы его выгнали, а потом квартиру продал и на север уехал, ни с кем и не прощался, да и не хватился его толком никто. И тут Людмила потом жила, это кто купила квартиру-то, мать-одиночка, бизнесменша, на Петрашке несколько точек с турецким бельем имела, а потом квартира под сдачу пошла, бизнес ее разорился, сын вырос и заграницей теперь живет, а она в Талдоме с новым мужем. Пьют они, вот и сдают, а сами там в избушке ютятся, я бы и сама в избушку, на природу бы, на крылечке бы сидела, курочек бы пестреньких зерном кормила, да продала внучка дом наш деревенский за машину, а курей моих они с мужем зарубили и заморозили. Приживалкой теперь у них живу в собственной квартире, убираюсь, супы варю, а они нос воротят, то жирно, то пусто, то солено, то густо. Кошка Мушка была моя, подружка единственная, да сбежала в марте... Котеночка подобрать хочу, да, боюсь, помру, а они его выбросят. Может ты заберешь, если придется, внучка, а?
Эля молча вернулась во вскрытую комнату и развернула свёрток с неизвестным предметом. Им оказалась тяжёлая фарфоровая лошадиная голова, морда которой была полностью разбита до уродливой дыры, внутри мелодично перекатывались осколки, и разбегались трещины по всей лошадиной шее, а вокруг глаз и того, что осталось от носа, были легко узнаваемые бурые пятна, совсем легко стираемые пальцем.
Конец.

*15 лет — срок давности за уголовные преступления, в том числе убийство, предусмотренные российским законодательством статьей 105 УК РФ.