птица с шипом терновника

я беру листок бумаги и пишу чернилами, словно кровью: «мужчины боятся роковых женщин, но летят к ним, подобно мотыльки на свет, желая обжечь крылья». она сидит напротив. женщина-беда и мой личный рок. мое счастье и моя гибель. на манящих пухлых губах — всегда полуулыбка, длинные пальцы оглаживают тонкий ободок бокала, в плену которого amarone della valpolicella. слегка увядшие виноградники, ярко выраженный вкус, миндальное послевкусие. на просвет — гранат, а аромат является смешением сухофруктов, горького шоколада и лесных ягод — так пахнут ее тяжёлые иссиня-чёрные локоны, падающие на обнаженную грудь, когда она движется в полутьме комнаты, чтобы попасть в капкан моих рук. в свои двадцать пять я хотел взять ее — вдвоём или одну с парижем, когда мы встретились впервые в том забитом людьми пабе: разгар осени, середина октября, вином заполненные бокалы, аромат чёрного горького кофе и ее глаза, подобно горячему шоколаду, пролитому на мои внутренности. так сильно он обжег меня. мазнул по моим щекам и вновь спрятался за глянцевыми страницами какого-то журнала. тогда она была другой: ранимой, хрупкой, подобно фарфоровой чашке, которую покупаешь в фабричном магазине и запираешь в сервизе, боясь пить из неё; но я не запирал, а, напротив, проводил эксперимент — как быстро эта чашка треснет и расколется, чтобы с новой быть осторожнее (новой, конечно же, не было).

— о чем ты пишешь?
— о женщине, которой удалось обмануть самого бога.
— ты не бог.
— а ты не героиня моих романов.
— я всегда она, потому что я вся твоя жизнь.

пока она закуривает свою немецкую вишневую и пламя спички на секунду озаряет комнату, соревнуясь с огнём свечи, я смотрю, как ресницы ее подрагивают, теряя мысль, которая ускользает от меня в распахнутое настежь окно, прямиком в ноябрьскую ночь. аромат ее сигарет смешивается с сладковато-пряным парфюмом — так пахнут ведьмы на шабаше, приручая огонь и делая его своим пленником. а я думаю о том, что мужчины слишком часто путают таких женщин с вылизанным до миллиметра образом: узкие сексуальные платья, каблуки, вульгарно обведённые карандашом губы. за всем этим — образ обыкновенной дурнушки. но нет, она другая.

мужчина боятся роковых женщин, потому что они — druga;. как яд змеи, которым она медленно накачивает вены, вызывая привыкание на уровне помешательства, и потом, без неё, ты готов три шкуры с себя спустить, только бы снова услышать ее чуть севший от дыма сигарет голос и пробирающий смех. от таких женщин не сбежать: будешь кричать в лицо, как сильно ненавидишь, бить по рулю руками, хлопать дверями, обещать себе, что завяжешь (не завяжешь, и ты это знаешь), потому что такие, как она, умеют сводить с ума, дозируя это разъедающее сумасшествие. чистый сгусток эмоций, как кровь, свернувшаяся в венах и образующая тромб. она выдерет сердце длинными ногтями и уйдёт, не показывая боли. и с каждой женщиной я вспоминал ее. с каждой женщиной кругами ходил, мечтая встретить ее за поворотом, по касательной, в толпе. это называется sple;chas. только от опиума и метадона вылечить могут, а от неё нет, понимаете?

— почему тогда ты была другой?
— меня не роняли с угла стола, наблюдая, как красиво будут лететь осколки к ногам, и не склеивали, чтобы вновь, как прежде, пытаться пить итальянский кофе, в процессе отмечая непригодность. ты враг для моего сердца — таким и останешься.

жесткая.
холодная.
непробиваемая.
моя (зачеркнуть).

она топит тлеющую сигарету в алом озере бокала, за окном начинается ливень, бросающий порывы ветра и листву в наше окно. я хочу уложить ее на свои колени у камина и позволить уснуть, но она больше не та мечтательная девочка, которой была десять дет назад.

— я пойду. поздно уже. к тому же, эта встреча была ошибкой. дома меня ждёт муж.
— он знает, с кем ты?
— у меня от мужа нет секретов. пиши роман, достигай высот, а меня забудь, С.

точенная спина, нити цепей на запястьях. тонкие острия каблуков. есть такая легенда — о птице: «птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней. в тот миг, когда шип пронзает её сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. но мы, когда бросаемся грудью на тернии, — мы знаем. мы понимаем. и всё равно грудью на тернии. так будет всегда». она тоже была этими шипами, терзающими сердце.

женщина-рок.
не моя (зачеркнуто).