Жизнь на изломе о времени и о себе

                ЖИЗНЬ НА ИЗЛОМЕ            
                (О   ВРЕМЕНИ   И   О   СЕБЕ)         
                «Не дай бог жить в эпоху перемен»,               
                — гласит старинная китайская   пословица.   

       Вместо вступления хочу рассказать, что меня, совсем обыкновенного человека, толкнуло на написание воспоминаний. Первое - это пожелания приятелей, доживших до сегодняшнего дня. Второе- это желание рассказать внукам и правнукам об истории моей и жены семьи и о нашей жизни пришедшейся на время смены эпох. И еще потому, что эту эпоху перемен я оказывался рядом с центром событий. Кроме того, если о трагедиях 20-го века про войны и репрессии написано много, то, про то, как обычные люди пережили развал СССР и переход в капитализм воспоминаний и других трудов, пока немного.

  В нашей стране всем поколениям 20-го века выпали страшные испытания. Самые страшные бабушкам и дедушкам: первая мировая, революция, гражданская и отечественные войны. Прошелся по нашим семьям и каток сталинских репрессий. Нашим родителям репрессии, отечественная война и восстановление после разрухи. Нашему поколению достался распад страны и смена эпох.  Прожив самые активные годы при социализме, поколение уже вставшее на ноги и многие уже достигли каких-то положений, вдруг оказались безработными, и вдобавок без денег, отнятых государством. В воспоминаниях я расскажу о своих товарищах, которые так и не сумели приспособится к новому строю, который поначалу был ничем иным, как базарной экономикой и рано ушли из жизни.    Для большинства это оказалось трагедией, далеко не все сумели войти в бизнес. Даже те, кто попробовал, как я им заниматься, не имея ни понятий, ни навыков нужных при капитализме, оказались в большинстве своем горе предпринимателями, которых било и швыряло из стороны в сторону. Разница только в том, что некоторые сумели упасть, а потом отжаться.
       Сразу скажу, что все что написано, это мой взгляд на события, поступки, судьбы знакомых. Наверное, кто-то с этим может не согласится, для кого-то это время было золотым. 
   
                Корни
Немного о своих конях. Сначала по отцу: Каныгины - была крепкая семья крестьян середняков проживавших в Саратовской губернии.    У прадеда Егора Васильевича и прабабушки Ирины Никитичны   было 4 сына и три дочери. Но   раскулачивание и высылка при раскулачивании разбросала всех так, что сведений ни о ком кроме бабушки и дедушки до меня не дошло. Мой дед, как и все мужчины в семье был высокого роста, более двух метров и при достижении призывного возраста (тогда он был 20 лет) был призван в царскую армию. По причине высокого роста и приятной наружности попал он в Семеновский полк Ее Императорского величества. Участвовал в первой мировой войне, получил два Георгия. После Брусиловского прорыва, вместе с большой частью наших войск, попал в германский плен. В 1918 году пленных уже почти перестали охранять, всем было не до этого.    Дед вернулся в Россию и служил в Красной армии, был ранен в грудь. После гражданской войны вернулся наконец к семье - жене Марии Фроловне  и  сыну Николаю.  В годы НЭПа он решил строить мельницу, получил кредит и приступил. Мельница и сыграла трагическую роль в семье, когда началась коллективизация.  Кстати, как потом узнали потомки, мельница было сделана на совесть и работала в колхозе до середины 70-х годов.   О семье бабушки почти ничего не известно. Она мне рассказывала, что в семье было 13 детей. Но, вся семья умерла от туберкулеза. Лечение тогда в деревнях от него было простое: вешали на шею соленый огурец на веревочке.  Бабушку выходила сельская учительница, отпоив козьим молоком. Подробнее об истории семьи можно прочитать в книге, которую написал мой дядя Каныгин Владимир Андреевич «На грани дня и ночи». Нет там про деда только одной детали, что дед служил в Семеновском полку. Про это мне рассказала только бабушка и уже после смерти деда. Как и про многое, связанное с прошлым, тогда старались умалчивать.  Зимой 1930-31 года семья была раскулачена и выслана в Пинегу, Архангельской области. Была зима, их выкинули в лесу и для житья рыли землянки. Смертность была такая, что трупы не хоронили, а складывали до весны в штабеля. 

       У дедушки с бабушкой было пятеро детей: четыре сына и дочь.  Все сыновья участвовали в войне, двое из них погибли в феврале 43 года на Ленинградском   фронте при попытках прорвать блокаду в районе поселка Синявино. Но судьба семьи поражает, особенно дедушки и бабушки: пройти через раскулачивание, деда дважды забирали в лагеря на строительство каналов, как Москвы-реки, так и волжско- балтийского.  И при этом не только выжить, но и не озлобится.

    Теперь по Матери. Дед Голиков Павел Андреевич, был сыном поварихи у городецкого купца. Отца не знал, но мать сумела дать ему образование, и он стал, после окончания учительской семинарии, первым учителем в школе деревни Грезино, Городецкого уезда. Как и весь Городецкий район, там в основном проживали староверы, которые называли себя беспоповцы.  Там он и женился на девушке из такой крестьянской семьи Никешиной Александре Марковне. На момент замужества она было не грамотной. Семья, как и многие здесь, занималась переработкой льна. Такой был семейный льнозавод, который требовал много воды, и бабушка вспоминала, что с детства и до замужества помнит только, как бесконечно носили воду из колодца ведрами на коромысле.

 Но после революции бабушка пошла на курсы ликбеза, потом в школу рабочей молодежи. Они уже с детьми переехали в Нижний Новгород и не смотря на то, что уже были дети, оба продолжали учится. Дед окончил историко-филологический факультет университета, а бабушка физико-математический факультет    педагогического института. Любовь бабушки к математике было потрясающей. Мы, внуки, будучи у нее все лето каждый год наизусть знали алгебраические формулы, которые она заставляла нас выучить, еще не знавших, что такое алгебра. Бабушка всю жизнь до пенсии, преподавала математику, до войны в бронетанковом училище, которое было в Тобольских казармах. Тут стоит отметить, что годы преподавания там пришлись и на период 1936-38 годов, когда преподаватели училища бесследно пропадали и люди даже боялись спрашивать, что с ними случилось.    После войны и до пенсии она преподавала в школах г.Горького, даже уже и будучи директором школы рабочей молодежи №18. У дедушки и бабушки было пятеро детей, два сына и три дочери. Один сын умер об болезни еще до войны. Все остальные, выжили в страшные годы войны, и при этом все получили высшее образование. На жизнь моих бабушек и дедушек пришлось такое время, когда жизнь не только разбрасывала родственников, но и на всякий случай о них старались не вспоминать на всякий случай. Поэтому и не удается заглянуть далеко вглубь семейных родословных.

                Родители и ранние годы детства.
Мой отец, Каныгин Виталий Андреевич, родился в 1923 г.  Детство его кончилось при раскулачивании. Сразу после высылки в поселение под Пинегой условия жизни были страшные: землянки и ужасный голод. Моей бабушке, Марии Фроловне, удалось получить разрешение отправить его к его бабушке в саратовскую губернию вместе с младшей сестрой. Но они, приехав в Саратовскую губернию, попали во время ужасного голода в Поволжье. Бабушка отца уже умерла, и отец год не только сам кормился подаянием людей, скитаясь по деревням, но и заботился о сестре, сумев ее сохранить. Надо учесть, что отцу было 9лет, а сестре всего 6.  Бабушка, получив письма, что дети умирают, получила разрешение на поездку их забрать. Когда они их нашла у людей, они уже почти не вставали. Она увезла их на поселение, где в это время уже питание было лучше. Учился в начальной школе отец в Пинеге, в недельном интернате. По выходным приходил к матери в рабочий поселок Ежмы. Надо было пройти около 30-35 км по болотным тропам, по вешкам.   Отец страшно хотел учиться, учился он всегда очень хорошо. Поэтому, что бы продолжить образование уехал с поселения, сначала к родственникам в Вырицу, Ленинградской области. Устроился работать на почту и хотел пойти в школу, но родственники побоялись приютить сына раскулаченного, да еще уехавшего с поселения без разрешения.  Понять их, конечно, можно, годы были страшные во многих отношениях. Ему пришлось уехать.

       Он поехал к старшему брату Владимиру, который уехал с поселения раньше и к тому времени учился в культпросвет училище в городе Бор. Брат посоветовал ему устроиться грузчиком в порту, поскольку там принимали всех и не больно расспрашивали о прошлом и поступить в школу.  Там он и кончил 7 классов, что в те годы считалось   уже хорошим образованием. Когда началась война и он пошел добровольцем, его послали в спец. школу, где готовили радистов и подрывников, для секретной службы ВНОС. Служба занималась и связью, и установкой радиовзрывателей, как на нейтральной полосе, так и в тылу врага. Зимой 1942 года он был отправлен на фронт под Москву, откуда дошел до Кенигсберга в мае1945 года. Службу окончил в 1947 году в Польше, где служил два послевоенных года.  После чего он завещал мне никогда не иметь дела с поляками.  Его мнение о них совпадало с мнением Черчиля и Сталина – гнилой народ.   В доказательство он приводил в пример то, как они разминировали поля. Они впрягали пленных немцев в бороны и гнали их по минным полям, по сути дела на смерть.

Демобилизовавшись, он вернулся в Горьковскую область, в Воротынский район к семье старшего брата Владимира. Но быстро оттуда уехал, поскольку там нищета и бедность была страшная. Он поехал в Вачу Горьковской области, где набирали людей на строительство какого-то завода. И там стал учиться в школе, чтобы получить полное среднее образование.  В Ваче, на заводе он познакомился с моей мамой, Голиковой Лидией Павловной. Отец, как фронтовик, был еще и избран председателем профкома. Мама там работала по распределению технологом, после окончания политехнического института. Когда отец закончил школу с золотой медалью, они решили перебраться в Горький к родителям мамы, чтобы отцу продолжить образование в Политехническом институте. К тому времени бабушка с дедушкой жили в двух комнатах в коммунальной квартире в доме на Университетском переулке 1а.  Дом находился в проходном дворе между Университетским переулком и Грузинской улицей, на берегу Почаинского оврага. В двух комнатах, причем одна была проходная, жили тогда 3 семьи: дедушка с бабушкой и младшей дочерью Авророй, старшая дочь Таисия Павловна с мужем Романовым Дмитрием Степановичем и мои родители. Мама устроилась на работу главным технологом на завод парикмахерских машинок в Сормове, а отец поступил в Политехнический институт на металлургический факультет и опять же как фронтовик был избран замом председателям студенческого профкома, за что платили зарплату, поскольку одной стипендии было совсем мало. Когда появился я, в 1952году старшая сестра с мужем уже уехали в Кстово, где начиналось большое строительство нефтеперерабатывающего завода и ТЭЦ для него и города. Но в комнатах опять уже жили три семьи. Младшая сестра мамы вышла замуж за Ивана Никоноровича  Шоршигина.

       Начиная рассказ о своей жизни, хочу подчеркнуть, что буду отражать те моменты моей жизни, которые отражают черты того времени, ну и главные события в своей жизни, которых было совсем немного.

      Я родился в то время, когда все в семье работали. Но поскольку это было летом, дедушка и бабушка, материны родители, как преподаватели были в отпуске, в деревне Грезино, куда и меня двухнедельного повезла мама. У нее был короткий декретный отпуск. Там, в доме дедушки бабушки я и проводил каждое лето, наверное, с пяти лет и до окончания школы. В городе за мной нанимали ухаживать нянек. Тут надо отметить, что в то время жителям села не выдавали паспортов, что бы они не могли уехать из деревни. В деревнях жизнь была тяжелая. В колхозах оплачивали труд   трудоднями, а за них выдавали в основном не деньги, а натуральный продукт: хлеб, овощи и прочее, что выращивали в колхозе. Без своего подсобного участка, где тоже выращивали все необходимое и держали еще скотину, было не прожить.  Вырваться в город, в то время, можно было нанимаясь нянькой. Поэтому у меня нянек было много и все из деревни дедушки с бабушкой и соседних. Поработав немного, получив временную прописку и паспорт, многие уходили. После войны рабочие руки требовались везде и устроиться на более высокую зарплату не составляло труда. Расскажу один эпизод, который я запомнил и много лет спустя рассказал маме. Они не могла поверить, что я это запомнил сам, причем еще в то время, когда я не умел разговаривать. Дед пришел домой в обед и за что- то стал ругать няньку, что она видимо что-то не так делала. Я лежал в детской кроватке и слышал, как он ее выгнал. Придя домой вечером он стал ругаться уже по поводу отсутствия няньки.  Говорить я не мог, но мне хотелось сказать, что мол вспомни, ты же в обед ее прогнал.  Сам для себя я давно сделал вывод, что даже при очень маленьких детях не надо говорить ничего лишнего: у маленьких кувшинов большие уши.
       Период до зимы 56-57 года я почти не помню, но некоторые детали расскажу. В коммунальной квартире жило четыре или пять семей. Было огромная кухня, где у каждой семьи была дровяная печь с конфорками. Парадный вход с большим коридором, что выходил в Университетский переулок, был закрыт и завален какими- то старыми вещами. Вход был со двора по лестнице в кухню. Кто читал «Собачье сердце» Булгакова, наверное, помнит, что это было после революции общим трендом. Во дворе были сараи для каждой семьи. За стеной дома была бывшая Синагога, что на ул. Грузинской, которая то время превратилась в «Баянную фабрику им. Н.К.Крупской». Поэтому в нашем проходном дворе в трех домах, жили только две русские семьи, остальные были евреи, причем часть была сильно верующая, которых звали ордоксальные. Почему я это запомнил? По субботам, когда мне и было то года три, мы, несколько мальчишек, спускались к одному еврейскому сильно верующему деду и старший из группы зажигал свечу, поскольку в субботу даже это деду делать было не положено. Но после этого каждый из нас получал по конфетке типа барбориски, которые брали с приготовленного им блюда. Надо помнить, что время было еще послевоенное. Жили крайне бедно и конфетами детей тогда не баловали. Видимо поэтому и запомнилось.

       В 1953 году умер Сталин. Людей стали выпускать из тюрем, лагерей и поселений для репрессированных.  Видимо в конце 1954 года   разрешили покинуть поселения на Севере и родителям отца. Но при этом им еще было запрещено жить в больших городах.  Поэтому они поселились в поселке Керженец, Борского района. В городе Бор жил тогда брат отца Владимир.   Видимо, летом 56-го года, мама на какое-то время меня отправила к ним. Дед тогда работал в мастерских по обслуживанию узкоколейных железных дорог в районе. ИХ тогда там было много. В районе было много болот, добывали торф, на котором в то время, работали многие электростанции. Торф и вывозили по узкоколейкам. Помню, что добираться туда было не просто. От Бора ходили не автобусы, а грузовые машины, людей везли в кузове. Уже лет 10-12 лет спустя я с дядей ездил туда, он был уже первым секретарем Борского Горкома партии. И нам показали станки для производства шпал, которые усовершенствовал дед для увеличения производительности почти в два раза, и они еще работали. Жизнь в лагерях и на поселениях сделала деда универсальным мастером на все руки: и столяр, и плотник, и слесарь, мог работать на любом станке. Шил всю одежду сам: от брюк и рубашек до пальто.  При образовании – 4 класса церковно-приходской школы мог рассчитывать многие вещи, поэтому везде был и изобретателем, и рационализатором. Отец рассказывал, что дед, проверяя знание отца после окончания института, а отец учился только на «отлично», и кончил его с Красным дипломом, попросил рассчитать шестеренчатую передачу для какого-то приспособления. Отец запутался, дед быстро сделал этот расчет, вслух в шутку добавив: «чему Вас там в институтах только учат».

     После окончания института отец стал работать по распределению мастером на заводе «Красная Этна». Но проработал недолго. Они вместе с мамой решили ехать в Кстово, где уже жила семья старшей маминой сестры Таисии. Там приехавших на строительство ТЭЦ и Нефтеперерабатывающего завода обеспечивали жильем. При этом надо помнить, что страна еще не восстановила народное хозяйство, разрушенное войной. Это многое говорит о государстве того периода. Когда я вырос и стал работать - такого уже не было. Для получения жилья от предприятия надо было стоять в очереди лет 30. Правда, появилась и форма строительства и на свои средства, так называемого кооперативного жилья.

     К этому времени, а это если я не путаю была зима 56-57 годов, месяца я не помню, родителям папы уже сняли запрет на жизнь в городах, и мы съехались. Мама поступила работать на нефтезавод, отец на ТЭЦ начальником цеха, что ему обеспечивал диплом, да и возраст. Мужчин этого возраста почти тогда не было.  1923 год –призывной в 1941 году. Их почти не осталось. Родителям предоставили двухкомнатную квартиру со всеми удобствами в двухэтажном каменном доме, которые строили вначале строительства города. Была вода и канализация. Но поначалу была дровяная печь, которую потом заменили на электрическую.  Была ванна с дровяным титаном. После коммуналки - это было очень хорошо.  Но в то время еще и начали выдавать всем работникам участки в садовых товариществах, причем бесплатно.  Инфраструктура товариществ (энергообеспечение, водоснабжение, подъездные дороги, забор и прочее) содержалась за счет предприятия. Нам тоже выделили 6 соток, на которых дед очень быстро выстроил маленький домик с погребом в прихожей и одной комнатой, наверху был чердак, но с открытой верандой с перилами, с которой был вид на Волгу. Садовое товарищество одним краем упиралось в высокий берег Волги. От дома это было в получасе ходьбы. Весь участок сразу же был засажен яблонями, вишнями, смородиной и овощами. В первый год дедушка с бабушкой посадили и дыни с арбузами. Им после Севера, казалось, что лето у нас, почти такое же как на их Родине в Саратовской области. Но это оказалось конечно не так и они выросли величиной только с яблоко. Что бы не возвращаться к теме этого сада, скажу, что он сыграл значительную роль в моем трудовом воспитании. Сначала мне ставили задачу только полоть и поливать, потом и перекапывать весь сад весной и осенью. Поскольку в погребе на зиму хранились овощи, соленья (бочка огурцов и бочка помидор, потом и яблоки, то каждую субботу еще входило в мои обязанности ходить в сад за припасами: по ведерку солений и рюкзак всего остального. Особенно неприятно было зимой в морозы, после соленой воды подмораживал пальцы пока нес.   На заключительном этапе, когда уже учился в старших классах и солить огурцы и помидоры пришлось самому, но по советам отца. Он уже в сад не ходил, чтобы не сталкиваться лишний раз с мамой.   Привычка делать нужную работу, нравится она или нет, в жизни оказалась очень полезной и много раз меня выручала.

   Город, который звали новое Кстово, расстраивался очень быстро. Стали строить большие пятиэтажные дома в три и четыре подъезда. При этом в кварталах сразу строились детские сады и новые школы. Мы скоро переехали в такой дом, как сейчас помню №6 по ул. 40 лет Октября, кв. 37.  Кстати под домом были не только сараи для каждой квартиры, а под ними было и бомбоубежище. После войны было обязательно строить их на определенное количество жителей микрорайона. Около дома был большой двор с памятником Чкалову. Рядом детский сад, куда и меня определили за год до школы. Строительство социальной сферы в новых городах тогда и помогло быстро строить и не только восстановить разрушенное, но и построить одну из мощнейших экономических держав в мире.   Заслуга тогдашнего Первого Секретаря ЦК КПСС Хрущева в обеспечении населения отдельным жильем, позволившим выехать огромному числу жителей страны из коммуналок, трудно преувеличить, как и развенчание культа Сталина и начало реабилитации невинно осужденных.
                Детство
   Про школьные годы писать особо нечего. При переезде в большой дом у меня появились друзья. С одним из них Белоусовым Владимир Ивановичем мы остались друзьями и до сегодняшнего времени. Вообще, поскольку в те годы не было не только гаджетов, но и еще телевизоров, в квартирах были радиоточки. Потом появились радиолы с проигрывателем для пластинок и радио на длинных, средних и коротких волнах. В отличии от радиоточки там можно было услышать две программы, остальное было мало реально. Черно белые телевизоры появились, когда мы учились классе во втором или третьем.   Поэтому много играли на улице, причем в коллективные игры: чижик, лапта, попа гоняло, вышибалы и др. Причем часто коллектив для игры собирался даже с нескольких домов. В этом плане грустно смотреть на сегодняшних детей, сидящих в гаджетах и компьютерах и мало общающихся.

       Из запоминающихся событий - полет Гагарина, за день до которого наша учительница начальных классов на уроке сказала, что первым полетит в космос кто-то из нашего поколения. До этого, после первого спутника в 1957 года, запускали собак. Сначала Лайку, которую не возвращали, потом Белку и Стрелку, которые уже вернулись живые и здоровые.   

       В 1964 году в день космонавтики умер дед Каныгин.  Он лежал два года, у него была саркома спинного мозга. Врачи говорили, что у него были ужасные боли, от которых он терял сознание. От боли, приходившие мед. сестры, ему кололи сильные наркотики. Но мы за два года болезни не услышали ни одного крика или жалобы.   Болезнь его превратила в скелет, обтянутый кожей. Жуткая жизнь и такая же смерть.  Но это был человек несгибаемой воли и умевший ценить и радоваться каждому прожитому дню. В нем совершенно не было озлобленности на свою судьбу.  Что таких людей почти не остается, я понял много позже, за что память о нем, чтил и чту еще больше.

       Каждое лето, наверное, с 5 лет, а иногда и зимой, меня родители отправляли в Грезино, к родителям мамы. К тому времени они вышли на пенсию и жили в деревне круглый год.  Поэтому я хочу поподробнее рассказать про это место.  В 1955 в основном закончили строить Горьковскую гидроэлектростанцию, была затоплена огромные территории, переселены жители многих деревень. Водохранилище мы все называли горьковским морем. После затопления берег водохранилищ оказался в полутора километрах от деревни, поэтому все время ходили на море купаться. Сначала с родителями или бабушкой, а потом уже сами.
Деревня Грезино была центром колхоза имени Тимирязева.   Колхоз был богатый, тогда их звали колхоз - миллионер. Председателем колхоза был Емельянов, Иван Абрамович. Дважды герой социалистического труда.  Он был ярким примером, роли личности руководителя в управлении хозяйством. В то время колхоз специализировался на культурах, которые были наиболее подходящими для небогатой северной почвы. Основой был лен. В районе было не менее 6 масло перерабатывающих заводов. Масло широко использовалось и в пищевых и в технических целях.  Иван Абрамович был настоящим хозяйственником, во все вникал и все держал под контролем. Его рабочий день часто начинался с пяти утра, когда проходила утренняя дойка, далее проверка работы на полях. Врать ему было нельзя, он мог наведываться в любой угол своего большого хозяйства. В 1957 году даже планировался приезд в колхоз Хрущева. До колхоза, вернее до вновь выстроенного большого дворца культуры, была сделана асфальтированная дорога. Около дворца был разбит парк, сделано футбольное поле и выкопан пруд, размером с бассейн на 4 двадцати пятиметровых дорожки, где мы потом часто купались. Хрущев не приехал, в связи с событиями в Москве, где развернулась борьба с антипартийной группой. А дорога, шикарный для тех времен Дом культуры, ставший районным, остались.

      Что бы закончить тему с колхозом, скажу, что удары по нему наносились и самой властью. Во время поездки Хрущева в США, он познакомился с их сельским хозяйством, во многом опирающимся на выращивание кукурузы.  По возвращению, он решил сделать подобное и у нас. По решению власти кукурузу сеяли везде. А в северных районах ее можно было вырастить только на очень небольших участках, на которые хватало удобрений, а их в то время почти не было.  На больших площадях, которые, по велению партии, были отведены под кукурузу везде, она почти не росла.  Я помню, как мы мальчишками бегали к кукурузному полю, где на краю сидел дед с берданкой (такое старое ружье). Он изредка стрелял, чтобы пугать ворон выклевывающих ростки кукурузы.  Иногда он давал нажать на курок.
 
      Большой вред нанес колхозам и план партии по сокращению личных подсобных хозяйств крестьян и сокращению поголовья у них скота. Делалось это под предлогом борьбы с частнособственнической психологией сельских жителей, порождаемой якобы частными подсобными хозяйствами. Глупейший лозунг: молоко в деревню из города привезем, помню до сих пор. Хотели настроить множество животноводческих хозяйств около городов. Но гладко было на бумаге, да забыли про овраги.     Планов было много, но они во многом остались на бумаге. И хозяйств мало построили и эффективность было низкая. Молочные продукты чуть не исчезли совсем. За молоком в детстве все время стояли в огромных очередях.

    Невольно вспоминаю и еще одно.  Какое-то лето, долго не было дождей, все сохло, поливать то было не чем, водопроводов еще не было. Все это грозило голодом. Тогда у колхозников не было ни зарплат, и ни пенсий, выплаты по трудодням были в основном натуральными продуктами, выращенными в колхозе. Жители нашей деревни, в основном женщины решили собраться для коллективной молитвы бога о дожде. Поскольку жили здесь староверы беспоповцы, для организации молитвы староста общины, объединяющей несколько близлежащих деревень, назначила дату. Собрались женщины на одном из огородов, где была большая площадка. Мы, мальчишки, лет по 6-8 наблюдали за этим через забор. Женщины, пели все в голос. Почему-то нам было страшно. Но самое страшное случалось ночью дня через два или три. Была жуткая гроза и молния ударила во двор дома, наискосок от нашего. Двор загорелся. Всех жителей подняли и пока не приехала пожарная машина из Городца, все тушили пожар отсекая огонь от дома. Выстроилась живая цепь по которой передавали ведра воды из пруда. Ночной пожар в деревне страшен, огонь огромный, дождь помогал мало, ведь во дворах хранили сено для скотины. Но в этот раз все обошлось. Ни соседние дома, ни даже сам дом, во двор которого ударила молния сильно не пострадал. Двор конечно сгорел.

       Закончу колхозную тему тем, что со смертью Иван Абрамовича, председателем колхоза избрали его сына. Но он уже жил не в деревне, а в Городце и работал председателем наездами. Колхоз и в силу этих причин уже резко шел вниз. Появилась расхлябанность и неисполнительность. Управлять по отчетам, без сурового контроля было нельзя.

     Хочется немного рассказать и о деревне самой, какой она была в годы моего
детства.  Деревня было длинной, между рядами домов проходила дорога.  По середине деревни был пруд, который выполнял и противопожарные функции. Около пруда был колодец. О нем стоит рассказать особо. Сейчас таких уже нет. Колодец был глубокий не менее 40 метров. В колодец опускались две больших бадьи, ведер по 6. Они соединены цепью намотанной на деревянный барабан, диаметр которого был чуть менее метра. Барабан был соединен с четырех метровым колесом, котором и «выхаживали» бадьи. Человек вставал внутрь и шагал по перепялкам, вращая колесо, которое поднимало то одну бадью, то другую. 

Пруд памятен мне еще одним – моим первым чудесным спасением. Мне было около трех лет, я погнался около пруда за утками и пошел за ними в воду. Он был глубокий.  Я начал тонуть. До сих пор помню перед глазами цветущую зеленую воду. На мое счастье мимо проезжал извозчик на телеге, который увидел и вытащил меня.  Это было мое первое чудесное спасение, но не последнее.

      Несмотря на то, что дедушка с бабушкой были пенсионеры, у них кроме приусадебного участка в 30 соток, выделенного колхозом деду, как первому учителю, была еще и скотина. Куры, довольно много, и овцы, шесть или семь – не помню точно. Овец стригли каждый год, шерсть сдавали в колхоз, как потом и самих овец. Колхоз расплачивался чем-то.  Потом, когда им со скотиной справляться было уже сложно, остались только куры. Крестьянские хозяйства, часть продукции которых сдавалось в колхоз, помогали колхозу с выполнением планов.
    На лето к бабушке с дедушкой съезжались почти все внуки от родственников по линии мамы. Конечно, все на разный срок, но приезжали обязательно. Летние каникулы в деревне, «на море», как тогда говорили мы, закончились   в июле 1967 года, когда довольно внезапно для нас умерла бабушка.

     И тут хочу рассказать о том, как нас с Володей Белоусовым, в июне 1967, после окончания 7-го класса, родители отпустили в поездку к его дедушкам и бабушкам в Кировскую область. Сейчас нельзя себе даже представить, что детей такого возраста можно отправить без взрослых и так далеко.  Тем более ведь не было не только сотовых, но даже и по простому телефону доложить, что приехали было невозможно, просто не откуда. А путь был не близкий: вечером нас осадили в Горьком в поезд до Шахуньи (северный район области в 270 км от Горького). Туда мы приехали в 4 часа утра и в 6 часов пересели на автобус, который шел в Яранск (это юг кировской области). До деревни надо было еще ехать не менее 20 км, но автобус уже ушел, а их ходило 2 в день, и мы отправились пешком и на попутках.
Об деревне, где жили дедушка и бабушка Володи, стоит рассказать особо.  Деревня растянулась почти на 2 км, но уже к тому времени каждый второй дом был пустой. Народ уезжал. В деревне не было постоянного электричества. Его включали от местного дизель генератора на 4 часа, пока в клубе деревни шло кино. Киноустановка было одна, поэтому каждые 10-15 минут была перезарядка пленки и кино шло вдвое дольше.   Леса вокруг деревни были вырублены на огромных пространствах, начиная еще с царских времен, я уж не говорю про советские.  Поэтому было страшная эрозия почвы. Это была красная глина, которая при малейшем дожде была почти непроходима. На такой почве мало что могло расти, отсюда и беднота. Конечно на подсобных хозяйствах у крестьян было гораздо лучше, они как могли удобряли, надо было выживать.  Выживали в основном на натуральном хозяйстве.  Парней нашего возраста в деревне почти не было, они уезжали в районный центр и поступали в ПТУ и ФЗУ. Наш приезд совпал с празднованием Троицы.  В праздник было особенно видно повальное пьянство тогдашней деревни. И в этом, та деревня мало чем отличалась от нашей. Мужики иногда допивались до белой горячки.

   Потом мы переехали к другим Володиным бабушке и дедушке. Но та деревня была в другой стороне от Яранска и на берегу речки. В селе была сделана на ней запруда и посередине деревни получилось большой пруд, в котором водилась и речная и озерная рыба. Село выглядело совсем по-другому. Село было электрифицировано и дома выглядели богаче, да и брошенных мы не видели.  Володин дед рассказал, что по настоящему богатым было село до революции. Погостив у них, мы самостоятельно вернулись в Горький. Сейчас просто немыслимо отпускать далеко детей такого возраста в такие дальние путешествия. Обстановка стала совсем другая. Надо прямо сказать, что тогда такой преступности, как сейчас, не было.
 На эту же тему: через год, родители меня отправили к матери отца, которая уже не жила снами, а переехала жить в Подмосковье, к дочери, сестре отца - Евгении.
Я ездил один.  Сначала до Москвы. Там еще съездил на Красную Площадь, потом, уже с Рижского вокзала, на электричке, доехал до Волоколамска, где, пересев на автобус добрался до села Осташово, где жили тетя Женя и бабушка. Это тоже подтверждение того, что в плане преступности было в те времена гораздо спокойнее.
                СОРОКОВАЯ ШКОЛА
       После восьмого класса я и Володя Белоусов и с нами еще один одноклассник Валера Гречко сменили школу и стали учиться в Горьком.  Что подтолкнуло к этому?  В Кстове, в соседней школе, училась младшая дочь старшей маминой сестры Таисии Павловны Романовой -  Мила. Она было на 2,5 года старше.  Муж тети Таи Романов Дмитрий Степанович работал тогда зам. директором нефтезавода, потом директором Кстовского шиноремонтного завода. Поскольку семья была обеспеченная, у них было двадцать первая Волга, и в семье раньше, чем у других появлялись новые вещи. Так у них впервые мы увидели магнитофон. Она была не только отличницей, но и очень общительной девочкой и у нее часто собирались ее одноклассники, что естественно привлекало и меня. Кроме того, у нее день рождения 31 декабря, что всегда естественно отмечалось. Меня тоже приглашали, поэтому я достаточно хорошо знал ее близких знакомых одноклассников. У них в кампании был мальчик, который после восьмого класса, перешел учиться в Горький в физико- математическую школу №40.  Туда в девятый класс набирали к своим четырем, еще три дополнительных класса.  Углубленная подготовка позволяла легче сдавать вступительные экзамены в ВУЗ, что привлекало и учеников, и их родителей. Мальчик нам подсказал, что для того что попасть туда из другого города, надо перед этим учебный год позаниматься в математическом кружке при школе. Правда школа требовала, чтобы родители были согласны, если, пройдя собеседование, обучающиеся в кружке дети, будут отобраны для учебы в школе. Ведь ездить надо было из другого города.

     Подталкивало к этому шагу и еще стремление нас быть более взрослыми и самостоятельности. Привлекал и большой город. А у меня в семье был еще и разлад в семье. Родители еще не развелись, но обстановка была такая, что я старался по возможности домой приходить как можно реже. Болтание часто на улице к хорошему тоже не всегда вело. Я уже курил с седьмого класса постоянно, а наш директор школы любил курильщиков отлавливать, переписывать и жаловаться на них родителям. Отец тогда уже работал Председателем Кстовского Горисполкома, куда его выбрали после того, как он несколько лет поработал директором Кстовского завода минераловатных изделий. Ему все эти звонки были поперек горла, но и со мной он поделать уже ничего не мог. Поэтому, мне это бы помогло уйти подальше от обстановки в семье. Папа и мама тоже были не против, тем более поступление в ВУЗ было для них в отношении меня задачей обязательной.

     Весь восьмой класс мы втроем: я, Володя Белоусов и Валера Гречко раз в неделю ездили на занятие кружка, который вел Капралов Глеб Николаевич, учитель, который потом вел у нас математику. Тут хочу отметить, что для тех у кого он преподавал, он всегда был верхом совершенства в преподавании вообще и математике в частности.  Собеседование мне показалось формальным, и мы были зачислены в 9«В» класс.

      Здесь я перехожу к событию, которое определило всю мою последующую жизнь. 1 сентября, после линейки около школы, наш класс, наверное как и другие, этого я не помню, повезли на экскурсию на полигон НИРФИ  в Зименки. Поехали на автобусе ПАЗ. Мест там на всех не хватало, но мы с Володей вошли пораньше и сели на предпоследнее сиденье. Около нас встали две девочки, которым мест не хватило. Они попросили уступить место, но наше деревенское воспитание видимо нам это не позволило, и они силой подвинули нас так, что уселись все четверо. Мы познакомились. Это были две подруги, которые, как и мы, были знакомы друг с другом с 6 лет: Ира Чижова и Таня Белоусова.  Причем подвинув нас, они еще сказали, что то, что мы не уступили им место сами, будем помнить всю жизнь. И это исполнилось. Поскольку Ирина стала моей женой, а Таня женой Володи. Именно поэтому, я считаю этот день одним из самых главных в моей жизни.

         Учиться в этой школе было для меня гораздо трудней. Мне не легко давалась физика. Заниматься уроками приходилось гораздо больше.  Да и расписание жизни сменилось полностью. Занятия в школе начинались в 7часов 30 минут. Вставать утром приходилась без в 5часов 45 минут. Бегом добежав до автостанции, в 6-20 сесть на автобус экспресс, который привозил нас на автостанцию на Сенной. Оттуда мы на автобусе №40 ехали до пл. Минина, а далее как повезет: или остановку почти бегом, или автобус №4, если он проезжал в это время.
 
       Время учебы в этой школе для меня, не смотря на трудности, было, наверное, самым хорошим.  Уже к зиме я стал ухаживать за Ирой, а к лету я уже был так влюблен, что для себя решил, что это моя судьба. Летом она с родителями отдыхала на Горьковском море в лагере Городецкого судоремонтного завода, а я жил у деда в деревне и каждый день ходил к ним в лагерь. Дорога в один конец было не менее пяти километров, но для меня это было просто хорошая прогулка.  Жизнь наполнилась совсем другими красками. Несмотря на то, что класс был сборной солянкой, он оказался довольно дружным. Только то, что из выпускников класса сложилось шесть семейных пар, о многом говорит. Мы ездили с концертами в качестве агитбригады, а летом пошли в поход, почти всем классом. Это было хорошее счастливое время.
 
           После окончания школы почти все одноклассники поступили в Вузы. Основная часть в Горьковский Университет, часть в Политехнический институт, как я, были и такие, что поступили в медицинский и в военные училища. Но школа подтвердила факт прекрасной подготовки.
                Институт
    Когда встал вопрос куда хочется мне поступить, я высказал пожелание насчет гуманитарного ВУЗА.  Я очень любил историю и все, что было к ней близко. Кстати сказать, любовь это сохранилась у меня до сегодняшнего дня. Я перечитал всех российских историков и советского и царского времени, когда они стали доступны, а также   множество литературы, связанной с историей: биографии, мемуары. У меня был год в запасе от призыва в армию, и я хотел попробовать поступить в МГИМО. Слава богу, что у меня был любящий и разумный отец, который объяснил мне, что надо было бы мне иметь, чтобы поступить в элитарный ВУЗ.  Родители, учитывая, мои весьма средние успехи в учебе, посоветовали поступать в Политехнический Институт, но на радиофак, поскольку в то время, это направление было на острие научно-технического прогресса.


      Про само обучение рассказывать особенно и нечего. Но появились новые друзья: Миша Седых и Леша Абрамычев, гораздо позже дружеские отношения сложились и с Женей Егоровым, которые в дальнейшем оказали значительное влияние на мою жизнь. В первом семестре учится после сороковой школы было легко.  Да и преподаватели были по некоторым предметам еще старой школы. Я говорю о преподавателях, профессорах старой школы, таких как профессор Стародубровский, который преподавал у нас физику. Занятия с такими преподавателями и пропускать не хотелось. Умение излагать материал, интеллигентность и такт во всем, их резко отличал от многих преподавателей помоложе.

        Здесь я остановлюсь на момент, на первый взгляд совершенно незначительном, по последствия которого сильно отразились на моей жизни. После окончания первого семестра, было собрание группы, где комсорг группы и староста призвали всех активнее участвовать в общественной жизни института, что отражалось в соревновании между группами, где мы оказались отстающими. За участие в общественной жизни и всяких кружках и т.п. группе начислялись баллы.  Я, до того момента, никогда не участвовал в общественных мероприятиях, кроме организации в классе шахматного кружка в пятом классе и кружке атеистов, чуть позднее, где я даже выступал с атеистическими выступлениями, поскольку я читал и саму библию, и ее тогдашнюю критику.

   На собрании, комсорг дал мне поручение посещать школу политинформаторов, как человеку, интересующемуся политикой и умеющему говорить. Поручения раздали многим, кроме того общественная работа учитывалась при начислении стипендии, при прочих равных условиях.  И я отправился выполнять поручение. О заседании школы извещалось объявлением в фойе института. И я по своей невнимательности прочел не то объявление и попал на заседание Школы молодого лектора, которую вел старшекурсник Валера Уваров. Рассказ о том, как надо доносить материал до слушателя мне понравился и стал ходить на занятия, проводились они два-три раза в месяц.  Но после трех занятий, он пригласил меня в комитет комсомола, где он предложил мне, в присутствии зам. секретаря комитета института, далее стать руководителем школы. На мои возражения, что я не готов, мне ответили, что язык подвешен, кое-что уже знаю, будешь готовиться и справишься. Кроме всего прочего, за тебя будут ходатайствовать об освобождение от экзаменов по гуманитарным дисциплинам, при условии хорошей успеваемости на семинарах. И ты также сможешь ходатайствовать об этом перед комитетом для своих активных слушателей. Это меня и сломало, я согласился. Но на первое же занятие по вывешенному мной объявлению не пришел никто. Я нашел Валеру и спросил почему так. Он ответил, что на последние занятия он приглашал приятелей за угощение, а теперь это не его задача, а моя. Я вроде сунулся в комитет отказаться, но там сказали, что принято решение о кооптации меня в комитет ВЛКСМ института, отступать поздно. Комсорг и староста группы мне сказали, что если меня введут комитет комсомола, то только моих баллов за это группе хватит, чтобы быть не в-последних, а в первых.

    Я не сдался.  Каждую неделю я вешал объявления. Но на третье уже несколько человек откликнулось, и я провел первое заседание, благо я уже кое чего прочитал про ораторское искусство.  Перед летней сессией меня действительно кооптировали в Комитет ВЛКСМ института. Он был с правами райкома, в нем было около 40 человек. В группе меня сразу поблагодарили за большое число баллов начисляемых за это группе. Школой молодого лектора я так и руководил до окончания института. В школе все время занималось человек около 10-ти максимум. На третьем курсе мне поручили из обучившихся и обучающихся в группе создать лекторскую группу, руководителем которой тоже назначили меня. Меня приняли в общество «Знание», и я стал читать лекции по поручению обкома комсомола, как для молодежи на предприятиях города, так и в командировках в районы области. Довелось читать даже в Горьковском СИЗО для заключенных. Эта лекция запомнилась надолго, поскольку меня одного запустили в камеру человек на 20 человек молодежи и оставили там на час. НЕ самое приятное ощущение. На четвертом курсе меня пригласили в партком института и попросили сходить в Обком КПСС на собрание руководителей лекторских групп. Когда я пришел, то у многих там было неподдельное удивление. От всех ВУЗов были именитые профессора. А от Политеха - не преподаватель даже. Организатор даже позвонил в партком с вопросом, как можно было прислать студента, но там ответили, что я справляюсь и все выполню. О последствиях мне не говорили, но и в обком больше не посылали. Я подробно рассказал об этом сюжете в моей жизни потому, что полученный здесь опыт выполнять работу не зависимо от обстоятельств мне пригождался не раз.  Кроме того, это хоть и косвенно, но сильно сказалось на моей карьере и жизни.    Надо еще сказать, что членство в Комитете ВЛКСМ института помогло мне получить место в общежитии, где я стал жить с середины второго курса. Я уже писал, что дома была обстановка очень тяжелая, родители разводились. Им было не до меня, а я не мог спокойно слушать скандалы. Даже видеть, что они жили как соседи в коммунальной квартире, было не легко.
   Нельзя не упомянуть об еще одной особенности тогдашнего обучения в Вузе.  Это студенческие строительные отряды (ССО). Это было большое дело, поскольку движение поддерживало государство и давали возможность заработать. Многие студенты нуждались в деньгах. И главное работа в ССО была возможностью приучения студентов к труду. Работали тогда в них много, рабочий день был 10 часов и почти без выходных. Если после первого курса я и Володя Белоусов поехали на море в Сухуми по курсовкам, то уже после второго поехали в стройотряды. Я поехал в областной, отец был против выездного отряда. Володя поехал в Коми. Впервые я заработал, пусть не очень много, всего 200 с небольшим рублей, на которые я тут же купил магнитофон. Володя кстати привез гораздо больше, около 700 рублей. После третьего курса я опять поехал в областной отряд, причиной было то, что командиром был Миша Седых, и он уговорил меня ехать с ним комиссаром.  Работа в этом отряде мне далась тяжелее. Отряд трудился в трех местах: п.Зелецино, около Кстова, В Горьком и в г.Павлово. Меня Михаил направлял туда, где что-то не клеилось и надо было показывать примеры трудового энтузиазма, причем часто тем, кто был физически гораздо сильнее и выносливее труда. Моя задача была показать, что установленные нормы можно выполнять и перевыполнять. К своей чести могу сказать, что я с этим справлялся, сильно удивляя ребят. Но у комиссара было и еще задание как-то организовать досуг. Заработали мы немного больше, чем в прошлом году, чуть более 250 рублей. Но тогда и это были хорошие деньги. Конечно не сравнимые с теми, что зарабатывали выездные отряды. Белоусов ездил, в Якутию, где заработок был гораздо больше. Надо еще раз отметить, что ССО тогда было очень широким движением, они были во всех ВУЗах. И что было важно, это была в работе коллектива своих в общем-то ребят и это развивало взаимопомощь и взаимоответственность. Сейчас, к сожалению, такого почти нет, каждый подрабатывает как может. Но это, чаще всего, совсем не квалифицированный труд, типа разносчика или в Макдональсе.

        Далее я вернусь к своей личной жизни. Роман с Ириной продолжался и развивался. И если честно, уже не представлял себя без нее. Хотя мы учились в разных ВУЗах, она училась в Университете на факультете вычислительной математики.  Летом она тоже ездила в ССО после второго курса. Но уже в начале сентября, мы уже вместе с ней ездили в Ленинград, где жили в комнате коммунальной квартиры ее тетки, которую она к тому время не успела продать.
 В начале февраля 1972, я уже, как честный человек должен был жениться. Я пришел домой к родителям и сказал, что мне надо, и я хочу, жениться. Родители сначала были в шоке, и это понятно, мне было 18 лет. Мать начала говорить, что ранние браки не долговечны, а у Вас будет ребенок. Отец долго молчал, но потом спросил, готов ли я и воспитывать ребенка и окончит институт. Я сказал, что я для себя все решил и другого пути для себя не вижу. А про себя я сказал, что мой опыт, когда я видел, как распадалась семья, что всем было в общем то не до меня и я старался приходить, когда они ложились, а уходить, когда они еще спали, послужит мне ярким примером, чего ни при каких условиях нельзя допустить для моего ребенка.  Свадьбу назначили на 18 марта, день Парижской коммуны.  День был по-весеннему солнечный. За несколько дней до этого Муслим Магомаев впервые исполнил песню «Свадьба» и она в этот день везде звучала из окон и автомобилей, сопровождая нас целый день. Что мы посчитали добрым предзнаменованием нашего брака, что потом так и оказалось.  Бракосочетание было в доме бракосочетаний в Горьком, а свадьба в Кстове. Большинство приглашенных были взрослые родственники с обеих сторон. Но были и самые близкие приятели. Свидетелями стали Володя Белоусов и Таня Ушакова, которые, кстати, поженились в ноябре следующего года. Жить стали у Ирины. У них была трехкомнатная квартира, где жили родители, о которых я подробнее расскажу ниже в отдельной главе, мы и младшая сестра Ирины Мила, которая была на 13 лет младше.
 
                Корни семьи Ирины

Она интересно и еще сильнее отражает то тревожное время перемен, поскольку это были люди совсем другого сословия, по которому события России двадцатого века прошлись грозой, а точнее катком, еще сильнее.

     Начнем с линии отца. Здесь опять же благодаря событиям 20-го века история получается не далекая, поскольку в годы репрессий старались уничтожить все следы не пролетарского происхождения. Прадед Ирины -  Петько Иван Иванович, был словак, его жена Софья Ивановна. Кто и когда из предков Иван Ивановича приехали в Россию неизвестно. Но его родители были владельцами стекольного завода в селе Спасское в 10 километрах от Ветлуги, на берегу реки Ветлуги. Еще до революции семья переехала в Нижний Новгород. У них был собственный дом на ул. Малая Ямская, там в то время были дома богатых купцов и предпринимателей. Семья по традиции деда и отца придерживалась католической веры, перейдя в православную уже в 1914 году, когда началась антинемецкая истерия. В дом был вхож губернатор, и они приглашались на губернаторские балы, что говорит об их высоком положении. После революции завод еще находился некоторое время в управлении семьи по просьбе там работающих.  Но дом конечно отобрали и рассели их по коммуналкам. Жили они видимо на средства от продажи ранее нажитого. Иван Иванович умер до войны, а Софьи Ивановна жила с дочерью и умерла уже 1961 году. У них было четверо детей и с ними жила сестра Иван Ивановича Гизелла. Она после революции уехала в Москву.  Про нее ничего не известно, кроме того, что в 1937 году она стала наследницей умершего президента Чехословакии Масарика. Но степень родства не известна. Она подписала НКВД отказ от наследства Масарика за всех родственников.   Что совсем не удивительно.  Незадолго да этого был расстрелял Борис, сын  Иван Ивановича, ее племянник.

Четверо детей это -  дочери: Людмила и Юлия, сыновья Николай и Борис.  Иринина бабушка Людмила Ивановна успела до революции кончить Нижегородский Институт Благородных девиц, который располагался во втором корпусе политехнического института. И после революции поступила в Нижегородский университет на медицинский факультет. Ее младшая сестра Юлия уже не успела до революции получить среднее образование. После революции она в основном   работала машинисткой, потом судьба забросила ее в Германию, где она тоже работала машинисткой в какой- то организации. В тридцатые годы она вернулась в Москву. Первый муж у нее был чех, но его в тридцатые расстреляли. Осталась дочь Ирина. Она вышла замуж вторично за Николая Ивановича.  От второго брака был сын, который умер очень рано в 42 года. Юлия Ивановна прожила почти всю жизнь в комнате московской коммуналки на 12 соседей.

     Николай Иванович получил образование и работал всю жизнь инженером, занимая и достаточно высокие должности. Он был женат не один раз.  В воспитании одной из дочерей Юлии Ивановны приняла самое большое участие бабушка Иры Людмила Ивановна.

     Людмила Ивановна заслуживает отдельного рассказа. Это человек удивительной судьбы, огромного трудолюбия и несгибаемой воли. Ее первый муж был профессор Варшавского университета. Университет эвакуировали в Нижний Новгород в начале первой мировой войны. Но прожили они не долго, его расстреляли еще в двадцатые годы. Второй ее муж Чижов Михаил Александрович. Это был его второй брак. До этого он жил в Москве и был поставщиком коней для Кремлевских конюшен. Приехав Нижний Новгород стал работать в скупке. Они прожили в браке недолго, и он уехал на юг, где нашел свою третью жену. В браке у Людмилы Ивановны в 1929 году родился отец Иры –Александр Михайлович Чижов. Бабушка воспитывала его одна.  Михаил Алесандрович, если и появлялся, то наездами, и в начале тридцатых годов уже след его затерялся. Он с третьей женой уехал в Питер, где у него родилась дочь Соня. Узнали это позже, когда     Соня стала контактировать с Александром Михайловичем. А потом и мы с Ириной много раз ездили к ней в гости и в отпуск.
Брата Людмилы Ивановны Бориса, расстреляли в 1935 году. Он работал инженером после окончания Вуза. Их было четверо друзей, вчерашних студентов, которые собирались и обсуждали политические вопросы. В частности, они считали, что партия недостаточное внимание уделяет новой интеллигенции в управлении государством. Один из них оказался стукачом. Троих арестовали и в течении буквально нескольких дней расстреляли. Все это надо было пережить, понимая, что в любой момент могут прийти и за тобой. А ей надо было кормить и сына, и мать.
 Окончив университет Людмила Ивановна работала врачом, а в 1930 году, с началом строительства автозавода стала работать в сан. части Автозавода, перед войной стала начальником сан. части автозавода, а в войну стала возглавлять санитарно-гигиеническую службу области. В войну в области возникали очаги эпидемий, на которые она летала. У нее был закрепленный за службой вертолет. Эпидемии было холеры и даже чумы. Страшно было слушать ее рассказы, выживали иногда чудом. После войны она работала в Институте Гигиены труда и проф. заболеваний начальником лаборатории по легочным болезням шахтеров. Защитила диссертацию кандидата наук в 60 лет. Вышла на пенсию, когда надо было сидеть с младшей сестрой Иры. Почти всю жизнь она прожила в коммунальной квартире на ул. Лядова, сначала в комнатке на чердаке, потом получила там комнату с большой, но холодной верандой, пока мы не съехались с ней года за 4 до смерти, поменяв нашу двухкомнатную хрущовку и ее комнату в коммуналке на трех комнатную квартиру. Ее выдержка и характер поражали. В детском стихотворении Маршака были строки: гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей! Тоже можно было бы сказать и про моих дедушек и бабушек. Ни одной жалобы не услышишь. Жалко, что мы так мало знаем о них. Понимание того, что лишнее слово может стоить жизни, приучило их рассказывать, как можно меньше.

       История семьи Ирины со стороны матери –Елены Львовны не менее трагична и показательна для того времени. Отец Елены Львовны был Лев Павлович Сиверс. При царе он работал инженером - путейцем. Сиверсы – известная в России графская фамилия.  Уже в восьмидесятых годах прошлого века была попытка проследить родословную этих Сиверсов. Елене Львовне присылали результаты поисков родословной из Ленинграда, где самое раннее упоминание о роде этих Сиверсов было времен Императора Павла 1, который произвел графа Сиверса в рыцари мальтийского ордена. Кстати, для такого посвящения надо было быть графом в третьем поколении. Скорее всего, как показывают исторические документы Сиверсы приехали в России, либо в царствование Алексея Михайловича, либо Петра Первого. Почти все они были военными. Но фамилия была распространенная и в Швеции, и в Дании. Поэтому фамилия Сиверс мелькала среди высокопоставленных военных во многих войнах, которая вела Россия, в том числе один из Сиверсов был генералом в войне 1812 года и его портрет есть в Эрмитаже в галерее героев войны.

  В первом браке Лев Павлович был женат Клавдии Михайловне Мышковской. Она родила ему трех детей (Валентин, Павел и Николай), но очень рано умерла в 1921году, 31 года от роду. Мышковские - известный род польских знатных бояр с 15-го века.  Кто- то из предков был даже Гетманом Польши. В 1920 году Лев Павлович был арестован. Причиной тому служило то, что он принес домой для работы дома какие-то планы, видимо секретные. Однако его отпустили под поручительство руководства службы где он работал. После смерти жены и в следствии ареста оставаться в Питере было опасно, и он уехал на юг, в Крым. Где женился второй раз на матери Елены Львовны – Ольге Адам Николаевне Янчевской, польской графине к тому времени бывшей.   До революции ее в 1912 или 13 году отправили учиться в Сарбонну, но началась война и она пошла добровольно работать санитаркой в госпитале. Происхождение уже скрывали, как могли. В Феодосии у них родилась дочь Елена, мать Ирины. Про детей Льва Павловича известно мало что. Старшие два брата работали в Ленинграде, стали преподавателями в институтах: один в Ленинградском кораблестроительном, а второй в Лениградском институте водного транспорта. Оба стали профессорами.

 Лев Павлович с женой переехали в Горький, даты я не знаю. Но когда началось строительство автозавода в 1930 году Лев Павлович поступил туда работать электриком. Туда же устроился и его младший сын Валентин. У Елены Львовна даже сохранялась газета, где было фото Льва Павловича, как лучшего электрика ГАЗа. Однако в 1935 году он понял, что скоро его арестуют и покончил с собой бросившись под трамвай, что бы не преследовали семью. У них уже в 1927 году родилась дочь Елена.  Ольга Николаевна до войны нигде устроиться на работу не могла, мешали анкетные данные и ее и мужа. Работала на дому –шляпницей и еще кем придется. Только в войну ее взяли на работу в институт иностранных языков преподавать французский язык.   Сын Льва Павловича Валентин погиб во время бомбардировки автозавода в войну.

Ольга Николаевна воспитывала дочь одна, время было тяжелое, особенно в войну. Жили они в старом деревянном двухэтажном доме в двухкомнатной квартире с удобствами во дворе. Елена Львовна после школы поступила в институт иностранных языков, где работала до старости преподавая английский язык, стала доцентом.
В ноябре 1951 она вышла замуж за Чижова Александра Михайловича.  В августе следующего года родилась дочь Ира. Александр Михайлович закончил институт водного транспорта и всю жизнь работал в этом институте. Защитил кандидатскую диссертацию, стал доцентом, а также деканом факультета повышения квалификации.  Жить они стали в квартире где жила Елена Львовна с матерью. Только в 1964 году они переехали в трехкомнатную квартиру, в доме, который построил институт иностранных языков. И в 1964 году у них родилась младшая сестра Ирины – Мила.

                Создание семьи и окончание института

     После свадьбы мы с Ириной решили, что ни бросать институты, ни уходить в академический отпуск мы не будем. Будем сидеть с ребенком по очереди, да и Елена Львовна обещала нам активно помогать. Наш бюджет составлял две стипендии по 35 рублей и помощь родителей.

В это время мой товарищ Абрамычев Алексей предложил мне вместе с ним идти на практику в ГНИПИ (Горьковский научно исследовательский приборостроительный институт) и делать там курсовой проект. Я согласился. В лаборатории, куда я попал, мне предложили полставки лаборанта-35 руб с перспективой сотрудничать с ними постоянно, делать курсовые и дипломный проект. Была и большая надежда на запрос института при распределении по окончании института.

  Такая же ситуация была и у Ирины. Она была принята на полставки в НИИ Прикладной математики (ПМК), где делала все курсовые, а потом и диплом.  ЕЕ тоже приняли на работу на полставки. С распределением у нее получилось интереснее. Ее руководитель в НИИ ПМК Васильев Дмитрий Николаевич, собирался переходить из ВМК в ЦКБ «Вымпел» занимающимся проектированием судов, поскольку специализировался в расчетах судов на воздушной подушке. Ирине было интересно работать с ним. И она поехала сама в Москву в Министерство Речного Флота, зная только фамилию женщины, которая отправляла заявки на распределение.  Она нашла министерство, сумела туда пройти, раньше это было не просто. Нашла эту женщину и договорилась с ней, что она пришлет на их факультет пять мест, в том числе две заявки на Ирину. Правда на распределении от них она отказалась, потому, что Васильев остался в НИИ ПМК. Места В НИИ ПМК были, Ирина шла пятая по успеваемости и распределилась в НИИ ПМК.

  Здесь хочу отметить еще одну важную и нужную для студентов особенность того времени. Было распределение по предприятиям, а не как сейчас кончил ВУЗ и иди работать охранником, продавцом или курьером. У выпускников Вузов было уверенность в завтрашнем дне. Старт тебе обеспечивали, а далее уже добивайся всего самостоятельно. По распределению надо было отработать 3 года. Кстати, этим и государство отбивало хотя бы часть затрат на образование.

     Летом после третьего курса я опять поехал в стройотряд, но уже деньги принес жене. 21 сентября 1972 года, родилась наша дочь Ольга. Жизнь изменилась на все 300 процентов. Днем и ночью мы менялись с Ириной ухаживая за ней и по очереди бегали на самые важные занятия.  Изматывались здорово. Я, например, засыпал даже стоя в автобусе на ходу. Прожили мы в квартире родителей Иры после рождения Ольги полгода.

      Мои родители после свадьбы окончательно развелись. Отца перевели на работу в Горький, начальником управления бытового обслуживания.  Квартиру в Кстове, которую мы получили, когда он работал Председателем Горисполкома, в старом «сталинском» (так называли дома послевоенной постройки) доме, большую и с высокими потолками, и он сдал. И получил четырехкомнатную в г.Горьком. Ее разменяли на две: двухкомнатная квартира с отдельными комнатами на ул. Горького, куда въехала мама, и двухкомнатную «хрущевку» с проходной комнатой, куда въехали мы. Хотя квартира была не большая, почти без прихожей (она была 1 кв. метр) и маленькой кухней, мы были счастливы, поскольку понимали, что сами бы мы не получили ничего и за 20 лет. Через некоторое время мы нашли и няньку, которые правда тоже менялись, но это нам позволило закончить учебу в положенный срок.
Но если Ирина, несмотря ни на что, училась очень хорошо, я учился уже скорее по инерции, на тройки. С четвертого курса нам прибавили стипендии до 45 рублей, и были еще две полставки по 35 рублей.  Конечно на них было не прожить, но родители помогали.

  Я никогда не влезал в раздор моих родителей и не вставал ни   на чью сторону, про себя считая, что я у них один и должен поддерживать отношения с обоими. Мать, правда, требовала, чтобы я с отцом полностью порвал, на что я не шел. Скандалов на эту тему было много, почти до смерти мамы. Она только уже на пенсии оценила, что наш ранний брак оказался удачным и правильным. Да и помогал нам больше всех отец мой. Жил он в то время, причем года три, наверное, в каком -то полуподвале, пока не получил квартиру уже с новой семьей.

    Лето после четвертого курса мы провели на Горьковском море, с родителями Иры, ухаживая за дочерью.  Правда, в конце августа, начале сентябре я с друзьями: Мишей Седых, Лешей Абрамычевым, Женей Егоровым поехали на «шабашку» недели на две на монтаж зерносклада. Получили мы за две недели рублей по 300, что было больше того, что я зарабатывал в областных стройотрядах за два месяца.  С этого началось мое более тесная дружба с Женей Егоровым.
 
     До конца института ничего значимого мне не запомнилось. Я диплом писал в ГНИПИ.   Запомнилось, что родители про это даже не вспомнили. Чему я не удивился: мать тогда на меня еще была сильно обижена, а отец, зная, что меня мать ругает за контакты с ним, в то время проявлялся очень редко.   Но, зато запомнилось, что Александр Михайлович перед защитой утром позвонил мне и сказал, чтобы я после защиты сразу позвонил ему, что я и сделал. Он велел зайти домой к Людмиле Ивановне, которая жила в 300–х метрах от института.
Бабушка накрыла стол, который всегда был у нее очень вкусный и они поздравили меня с окончанием института.

Кстати, я познакомился с Людмилой Ивановной тоже будучи приглашенным за обильный стол еще в девятом классе на Пасху. Бабушка собирала на Пасху родственников: Чижовых и Гороховых (племянница Людмилы Ивановны –дочери ее сестры Юлии, с мужем Сашей Гороховым). Она делала великолепные пасху и кулич, пекла пирожки, делала закуски, второе блюдо и в конце чудесный торт. Я, на подобном пиршестве ни разу в жизни не был, не смог рассчитать сил своего организма (так хотелось попробовать всего вкусного) и объелся так, что домой уехать не смог. Мне банально было плохо от обжорства. Ирина увезла меня к себе домой, где я и заночевал.

      Как мы с Абрамычевым и ожидали, на нас на распределение ГНИПИ прислало персональные вызовы.  Ирина закончила университет гораздо лучше меня, как и училась и распределилась в НИИ Прикладной математики.
 После защиты диплома мы в группе наших ребят должны были съездить на военные сборы на два месяца, а потом в сентябре сдать гос. экзамен по военной подготовке, поскольку у нас была военная кафедра и нас выпускали офицерами запаса.

    Получение военного образования освобождало от службы в армии. Те, кто не проходил по здоровью по имеющейся в ВУЗе специальности, или не желающие обучаться должны были отслужить в армии один год. Страна готовила этим большой отряд офицеров запаса, которых можно было призвать в армию в особый период.

     Мне обучение на военной кафедре очень нравилось. Нас готовили по специальности «командир группы управления подводной лодки с крылатыми ракетами». Все что нам преподавали было совершенно не похоже на то, что проходили по основной в ВУЗе специальности. Это и устройство подводной лодки, устройство дизельного двигателя подводной лодки, устройство крылатой ракеты (в то время это была ракета П-5, по сути беспилотный вариант МИГ-15). То есть еще и устройство по сути самолета и его реактивного двигателя. Но преподавали еще и баллистику, поскольку учили, как рассчитывать наведение ракет на цель, и штурманскую прокладку. Я уж не говорю про курс тактики военных действий на море.

      В июле 1974 нас группу в 100 человек, закончивших радиофак, под руководством капитана второго ранга отправили на сборы на балтийский флот. Руководитель сборов назначил меня комиссаром сборов (как бывшего члена комитета комсомола института). Это ничего не определяло, кроме того, что по прибытию в часть, в дивизию подводных лодок в Лиепае и после принятия присяги мне присвоили звание на одну лычку больше чем всем: старшина второй статьи.
 
   Не могу не сказать об одном событии, случившимся с нами по пути. У нас была пересадка в Риге. И было свободное время, которое все использовали для прогулки по старому городу, и все конечно заканчивали ее в универмаге. В то время снабжение в республиках Прибалтики было много лучше. В универмаге к группе наших ребят привязалась группа местных молодых националистов: они одеты были в кожу, все в цепочках и заклепках. На многих болтались немецкие наградные кресты. Они объявили, что ждут русских на улице, чтобы показать нам, что сюда ездить не надо.  Это к слову о дружбе всех народов в СССР. Нашими ребятами был крикнут клич, чтобы все выходили, поскольку нас ждут местные. Когда мы вышли нацики бросились было в драку, но были быстро окружены: нас было 100, а их 20. Самым ретивым досталось по лицу, остальных просто попинали и разогнали. А потом быстро растворились и сами, поскольку появилась милиция.
 
 В части нас распределили по лодкам. Я попал на торпедную лодку старого проекта, изготовленную на Сормовском заводе в 1952 году, то есть она была моя ровесница. Распределяли нас по 4 человека на лодку. Из нас четверых, двоих определили в кормовой отсек, двоих в носовой. Лодка наша в это время была на плановом обслуживании в огромном сухом доке. Был хорошо виден ее большой размер.  Команда была тоже не маленькая - 60 человек.  Во время ремонта команда выполняла в основном вспомогательные работы –чистили корпус снаружи от ракушек. Мы жили в это время в казармах. Питание команды зависело от того, на какой степени выполнения задач находится лодка. На стадии ремонта – паек был минимальный. Например на завтрак только восьмушка буханки белого хлеба, 50 грамм масла и банка сгущенки на шесть или восемь человек (не помню). Вообще питание было низкокачественным. В основном перловая   каша, которую звали шрапнелью. Я часто не ел совсем в столовой, спасал офицерский буфет, где можно было купить что- то съедобное. Но нас четверых командир быстро отправил работать на спичечную фабрику в Лиепае, которая видимо что- то платила части. Нам вместо робы, в которой мы ходили в части, выдали красивую флотскую черную форму. Кормили на фабрике нас бесплатно. Ездили туда мы на городском транспорте и видели, как на нас в форме заглядывались молодые девчонки. Когда закончился срок работы на фабрике командир нашей лодки пригласил меня в свой кубрик в казарме. Он спросил, преподавали ли нам тактику морского боя, а когда узнал, что преподавали, предложил мне написать контрольную работу, которую поручали написать командному составу периодически, проверяя их знания и переподготовку. Работа была на тему: «тактика действий дивизии подводных лодок по уничтожению авианосной группировки противника». Я попросил, что бы он обеспечил меня литературой из библиотеки. Получив литературу, он меня запер на 3 три для в своем кубрике, выпуская только поесть, да еще приносил чего-то сам, в общем подкармливал.  Я написал, как мог, перечитав несколько книжек по тактике. Работа на конкурсе заняло первое место. Лодка в это время вышла из ремонта, начинались выходы в море. При первом выходи, нас по флотски крестили, заставив выпить забортной воды. В первый выход даже погрузиться не смогли, как не старались делать дифферент на нос (резкий наклон носа корабля вниз). Капитан шутил, что теперь точно не утонем. Лодку на пару дней вернули в док. Пробные выходы состоялись теперь нормально. Кстати в связи с этим изменился и размер пайка команды.

    Был получен приказ перебазировать лодку в Орленхост, местечко на Куршской дуге, напротив Клайпеды. Переход занял дня три. Мне пришлось спать на мостике между торпедными аппаратами. Мостик был из металлической сетки, прозрачный. Подо мной было глубокое, метров на 6-7 пустое пространство. Было как-то стремно, поначалу. В походе, а переход считался походом, мы шли и в надводном положении и под РДП ( под дизелем, когда торчала только длинная труба для забора воздуха) кормили очень хорошо, что разительно отличалось от казарменной кормёжки.

       С нами плыл командир дивизии контрадмирал. Он даже вызвал меня на беседу. Спрашивал хочу ли я служить, гоя вежливо ответил, что я человек сугубо гражданский.

   Прибыв в Орленхост, а это был заповедник, офицеры переселились в палатки, разбитые на берегу в сосновом лесу. К некоторым подъехали жены, продукты стали резко убывать, и командир каждый день отправлял студентов, как он нас звал, сначала по грибы. Но установилась хорошая солнечная погода, сушь, грибы пропали и нас стали ставить на ночную вахту на рыбную ловлю. Выглядело это так: на мостике ведущей к лодке справа и слева было две лебедки, к которым был приделан парашют размером два на два метра. На одной лебедке дежурил сторож причала, на другой мы. Сторож всегда ловил больше, ловил даже угря и видимо продавал на лодку. Каждую ночь мы крутили лебедку с вечера до подъема. Потом шли отсыпаться. А далее до вечера были без дела. Что только мы не делали, как ни копировали сторожей в приманках и прочем, уловы наши были небольшие. Я предложил ловить на свет, привязывали над лампой фонарь, благо на лодке все герметичное. Но на свет шла только мелочь. Крупнее было один раз и без лебедки. Когда к лодке пришла плавучая электростанция заряжать аккумуляторы, мы от нее протянули два кабеля и прикрепили к ним два больших листа железа. Врубили на миг электричество и Рыбы всплыла, надо было только собрать с поверхности.
     Поскольку у нас по полдня были свободные: командир поставил задачу не мешать команде готовится к экзамену по сдаче готовности к какому-то следующему этапу. Вот в это то свободное время я приметил, что один матрос, из старослужащих, каждый день куда-то удаляется.  Места на Куршской дуге не только заповедные, но и курортные. Там до войны были дачи Геббельса и Геринга. Нас даже на экскурсию на дачу Геринга возили. Вдоль всей косы из Клайпеды до Зеленогорска, около Калининграда, шла дорога. Не знаю кто по ней ездил, зона была пограничная, но видимо кто-то мог. Недалеко от нас, на этой дороге было кафе с баром. Туда-то и бегал матрос с емкостью для вина, как посыльный от матросов из команды. Несколько раз с ним ходил и я. Там можно было пропустить стаканчик хорошего вина, причем дешево. Матрос еще любезничал с одной официанткой. Но все хорошее когда-то кончается. Оказывается, туда любил заходить и наш командир. Матрос сумел скрыться, а я бежать не стал, полагая, что мне это обойдется дешевле, чем матросу. Но вечером на построении командир объявил мне 10 суток гауптвахты. Я уже совсем расстроился, думая, что потерял и диплом, и освобождение от армии, но тут меня успокоили ребята.  Что бы послать в Клайпеде кого- то на губу, туда надо было отнести не меньше литра спирта, на что наш капитан был категорически не способен. Сказали, что наказали за то, что не сдал матроса, хотя потом он еще тебя за это похвалит. Скоро заканчивался срок, нам надо было возвращаться в Лиепаю, на базу дивизии. Перед отъездом командир пригласил меня в свою каюту, где меня и поругал, и похвалил, особенно за работу по тактике и за то, что не трус. И вручил мне подготовленное письмо, где он благодарил Институт и военную кафедру института за хорошую подготовку офицеров запаса. Письмо мне сильно помогло во время сдачи гос. экзамена. Я, конечно, сильно волновался, поскольку учили все 4 года, а вопросы могли быть по любой теме.  Но когда я готовился отвечать, руководитель сборов зачитал благодарственное письмо и отвечать почти не пришлось. Поставили конечно пять.

                Начало работы
         
   После месячного отпуска, который я провел, гуляя с дочерью, в октябре я вышел на работу в ГНИПИ. Институт был огромный. Вместе с опытным заводом работало 7500 человек. Я пришел в сектор, где писал курсовые и диплом. Министерство производства средств связи, к которому относилось наше НИИ, было в списке оборонных министерств, поэтому минимальная ставка инженера была 130 рублей. В НИИ ПМК минимальная ставка была 105 рублей, это и была зарплата Ирины. И там и там были еще квартальные премии размером в 30-35% месячного оклада.
       Мне поручили две задачи. Одну я решил быстро и успешно, а ко второй, так и не нашел подхода. Но сразу по приходу ко мне подошел комсорг отделения Егоров Олег Николаевич. Он был на два года старше, окончил также наш радиофак, только другую специальность. Буквально через месяц или два, его выбрали секретарем комитета ВЛКСМ и он уходя на общественную работу уговорил меня стать секретарем бюро ВЛКСМ отделения, где мы работали. Вроде маленькая общественная нагрузка. Особо ничего не требующая.
               
                Комсомол

Но проработал я инженером меньше полугода. В конце февраля Егоров предложил мне стать его заместителем, причем освобожденным. Комитет получил дополнительную ставку. Ставки в комсомоле были 70 и 90 рублей, на них держали тех. персонал. Секретарю институт выделил ставку ведущего инженера -165 рублей, заму - ставку старшего инженера в 145 рублей. Размер зар. платы и решил дело. Я видел на примере своего сектора, некоторых работников ставшими старшим инженером с таким окладом, проработав 15, а один и двадцать лет.  Я прекрасно осознавал, что из меня инженера разработчика, да еще в области СВЧ (а сектор работал над устройствами работающих в диапазоне тогда до 12 гиго герц) точно хорошего не получится. Кроме того, тогда прибавка 15-20 рублей с учетом премий, которые в общественных организациях платили как на опытном заводе, а это было побольше) к зарплате - было очень существенно. Премии тоже платили. Так началась наша дружба с Олегом. У нас и дни рождения были в один день.

    Про работу в комитете ВЛКСМ надо сказать следующее: никто особенно не хотел выполнять никакие поручения, ни ходить на политучебу, ни готовить и читать политинформации, участвовать в комсомольских субботниках и много чего еще. Именно на этой работе я научился людей понимать, внимательно выслушивать, убеждать, пытаться чем- то заинтересовать. Не скажу, что мне нравилось такая работа, но у меня уже была выработана привычка делать порученную работу в меру своих сил и способностей, отбрасывая эмоции. Все это мне пригодилось вскоре, когда я перешел на административную работу. Кроме того, была и надежда на какой -то карьерный рост.

    Здесь я отвлекусь немного на рассказ о советской дружбе народов. Во время работы заместителем, нам с Олегом выделили путевки на комсомольский поезд по городам героям: Минск, Брест, а далее по Западной Украине: Львов, Мукачево, Рахов и Яремче.  В Рахове я встретил сослуживца по подводной лодке, того, с которым бегали в бар. Рахов на границе с Венгрией и там больше половины проживало венгров. Сослуживца мы освободили надень от работы, он работал экскурсоводом, но не у нашей группы. И он для нас сделал прекрасную экскурсию. Но там все было спокойно, относились к нам хорошо. Иное дело, когда мы приехали в крохотный Яремче, логово бендеровских выкормышей. Часть наших комсомольцев, после экскурсии, пошла в ресторан на водопаде. Мы с Олегом не пошли, у нас деньги к тому моменту уже кончились совсем. Вдруг прибегают ребята и кричат, что у ресторана толпа местных нациков с криками бей москалей устроила драку. Мы побежали туда. К нашему приходу драка закончилась, слишком много ребят прибежало с поезда и вместе с милицией разогнали нациков. Милиция и появившиеся представители местного КГБ несколько человек задержали. Представитель КГБ искал старшего по поезду. Представитель обкома видимо спрятался.  На встречу с ним пошли мы с Олегом. Беседы я не помню, но смысл был такой, что тут живет много людей не любящих русских, поэтому лучше бы нам не посещать здесь ничего.

      Во время работы заместителем комитета, летом 1976 года было создано Научно-производственное объединение Кварц. В состав вошли ГНИПИ, завод им.м.в.Фрунзе и завод РИАП. Произошли объединения партийной и всех общественных организаций. Директором НПО был назначен директор завода Фрунзе Гашин Владимир Михайлович. В объединенной комсомольской организации стало не 1700 комсомольцев, а около 4500-5000 человек, точно я не помню. Организация стала одной из крупнейших в городе. Больше были только ГАЗ, авиационный завод, машиностроительный (92-й) и Красное Сормово. Комитет получил права райкома, в него вошло 40 человек, представляющих все предприятия. Было образовано бюро комитета, человек из 12-15. Увеличен был и штат работников. Олег уже стал входить во все комитет, включая областной. В районе и ранее он был член бюро. Я, как первый заместитель стал членом райкома и горкома ВЛКСМ.

      Семейные дела тоже улучшались. Дочь начала ходить в детский сад, благо тогда они были в каждом квартале и не по одному, не как сейчас. Сейчас и работают в основном остатки старых детсадов, тех что не сумели отнять в 90-е, хотя часть потом вернули. Ирина, как и оба родителя работающие в Вузах преподавателями, тоже хотела работать в ВУЗе. В 1976 в Политехническом институте на кафедре вычислительной математики освободилось место преподавателя. Там работала моя двоюродная сестра Мила Романова после окончания ГГУ. Она вышла замуж и переезжала к мужу в Пензу. Мой отец знавший зав. кафедрой Петрухина попросил за Ирину. Правда была проблема – по распределению надо было отработать три года обязательно, а она отработала только два. Но эту проблему решил Александр Михайлович, поговорив с директором НИИ ПМК. Ирина перешла на преподавательскую работу.

      Материальное положение было уже вполне сносным. В общественных организациях работникам платили квартальные премии на уровне опытного завода, а это было уже не 30, а иногда и до 60% оклада. Премии мы откладывали на летний отпуск и уже в 76 году первый раз поехали на Черное море в Адлер. Отец, достал путевки в тур. базу в Адлер.  Запомнилось, поскольку чуть не сошли с ума по дороге. Накануне мы видимо перегрели ребенка на солнце. И в поезде у Ольги поднялась температура до 40 градусов, у нее от жара почти отключалось сознание, а поезд из Горького до Адлера шел двое суток. Я не помню более ужасного состояния.  Слава богу, отец сумел договориться, что бы нас встретили с вокзала и отвезли на турбазу. Мы устроились, Ольга уже в это время выбившись из сил спала, температура чуть упала. Мы получили на турбазе полдомика, комнату с тремя кроватями, правда с санузлом. Проснувшись утром я с ужасом обнаружил, что дочери в кровати нет, я разбудил Иру и бросились искать. А Ольга недалеко ходила по территории и первое, что мы услышали было: папа, мама, смотрите тут же пальмы. Последствий от температуры больше не было никаких.

      В октябре 77 года Олега избирают Первым Секретарем Приокского райкома ВЛКСМ, а меня секретарем комитета ВЛКСМ НПО.  По-моему, тогда и пришел в комитет на работу, на освободившуюся ставку второго заместителя, Сергей Бухвалов. Жизнь так и сводила нас: меня, Егорова и Бухвалова на каждом этапе. Остались близкими мы и сегодня, когда уже многие другие друзья ушли в мир иной. В трудовой книжке я уже стал ведущим инженером, оклад стал 165 рублей, т.е. средняя зарплата стала 190-200 рублей. В то время это уже было выше средней по стране, которая было в районе 170 рублей.

     Работа секретарем было знакомая. В нагрузку только стали кроме поручений райкома, по подготовки заседаний бюро, к которым привлекал регулярно, но не слишком часто, еще и такие же поручения от горкома. А потом меня выбрали   еще и членом обкома, но там, кроме выступления на конференциях, поручений не было.
 
     За время работы в этой должности особо отмечать нечего, кроме нескольких моментов. Мне удалось вслед за Олегом заработать для комсомола «привлеченные средства». Это в основном были копеечные поступления от комсомольских субботников. Я, по подсказке Олега, осуществил операцию по ремонту списанного после ОКРа прибора, который институту продать было нельзя. Продали его, как восстановленный на комсомольском субботнике ИПФАНу за 7000 руб.  Это были для «привлеченки» большие деньги. Мне удалось на них дважды вывести активистов на бесплатные экскурсии, один раз даже трехдневную по Золотому кольцу.
            Осенью 78 года мне сообщили, что мою кандидатуру отобрали для выдвижения на Съезд комсомола.  Видимо привлечение средств было замечено. Однако на областной конференции, где меня должны были избрать, мне пред голосованием сообщили, что в делегации оказалось недостаточно, для контрольной цифры, рабочих. Меня заменили на рабочую с завода им. Ульянова. Расстройства у меня не было. Идеологически я был аморфен и все эти мероприятия воспринимал как необходимость и только. И если можно остаться в стороне, то это и лучше. Правда после съезда я провел конференцию по встрече комсомольцев НПО с делегатом. Делегат был первый секретарь Горьковского Горкома Белоглазов Анатолий. Конференция прошла успешно в клубе им.Кринова при полном зале. Это запомнили везде и в комсомольских органах, и в нашем парткоме, и скоро мне это аукнулось. Но из полезных и приятых дел, я организовал в ГНИПИ встречу ветеранов предприятия, на которую было приглашено около 30 человек ветеранов и руководители предприятия и руководители партийной и профсоюзной организации. Причем это было не только заседание с воспоминаниями, но и в основном, был организован большой стол, хорошо накрытый, было и спиртное.  Ветеранам особенно запомнилась эта часть, которая продолжалась часа четыре. Видимо до меня этого не делали. И это приглашенные руководители оценили особо, что потом отмечали. За время работы секретарем я был принят в члены партии, как руководитель крупной комсомольской организации.
               
                Переход на административную работу.
      В конце 1978 года в Горкоме ВЛКСМ сменился руководитель. Белоглазов   ушел, на его место был избран Секретарь комитета ВЛКСМ ГАЗа, что непосредственно повлияло на мою жизнь. Менялся и состав руководства Горкома.  В конце марта 1979 года, как сейчас помню, в четверг мне позвонил новый секретарь Горкома и в приказном порядке обязал уже в понедельник выйти на работу в Горком на должность заведующего орг. отделом, подчеркнув, что это для меня большая честь, это четвертый человек в иерархии Горкома и я буду член бюро Горкома.
Предложение меня ошарашило. Я позвонил Олегу Егорову, он сказал, что можно соглашаться, предложение неплохое. Я ему ответил, что я может быть бы и согласился, но не менее как Вторым Секретарем. Но это был первый порыв, показалось, что это маловато для секретаря такой крупной организации. Потом я пошел к Секретарю парткома, Добродееву Олегу. У меня с ним сложились хорошие отношения, я уже был членом парткома.  Ему я сказал по другому: и на эту должность не хочу. И вообще не хочу на работу в комсомоле. Потом я позвонил отцу. Отец, как всегда, поступил очень мудро, сам никакого совета не дал, но попросил меня быстро съездить к своему другу еще со студенческой скамьи (он в студенческом профкоме Политеха был председателем, а отец его заместителем)  Ковыляеву Борису Федоровичу, тогда директору НИИ ОРГСНАБ, а до того работавшим Первым Секретарем Приокского райкома КПСС, который при нем включал и Советский район.
    Борис Федорович посоветовал мне стремиться к работе, где можно себя проявить в деле, где чего-то стоит собственное мнение. При этом он ответил, что по словам отца, я часто высказываю и к месту и не к месту свое мнение. Кроме того –  комсомольские органы, как и партийные –  это места, где процветает приспособленчество, лицемерие, интриганство и чем выше ты поднимаешься, тем больше с этим сталкиваешься.   Слова человека, проработавшего пол жизни в партийный органах, меня убедили сразу. На это рассчитывал и отец, когда посоветовал встретиться с Борисом Федоровичом. Ковыляев сказал мне фразу, которую я запомнил навсегда и старался ей следовать: держись поближе к трубе, там теплее и дела реальные.

     На следующий день, я опять пришел к Добродееву и рассказал, что мне хотелось бы на другую работу.  Потом мы вместе пошли к Генеральному Директору Гашину В.М. Тот меня выслушал, а я просил назначения не позднее понедельника, что бы я в Горком, в понедельник ответил, извините я уже на другой работе. После обеда Гашин меня пригласил и спросил готов ли я работать в качестве нач. отдела тех. документации. Но там работает 60 женщин, там постоянно какие -то разборки, а это срывает планы института, поскольку отдел выпускной, а выполнение плана идет по срокам передачи документации на новые изделия на заводы, чем тоже занимается этот отдел. Но он предупредил, что коллектив якобы сожрал уже три начальника подряд. Но я дал согласие.  Он при мне подписал приказ. И я в понедельник уже вышел на новую работу в отделение, возглавляемое Главным Конструктором института Суриковым Олег Николаевичем.  В первой половине для меня пригласили в комитет, звонил Первый секретарь Горкома. Я пришел к телефону, он меня спросил, почему я не вышел на работу. Я ответил, что получил назначение на предприятии. Выслушал угрозы про партийную. ответственность и еще какие-то глупости. Но мне уже было все равно.

      Началась совсем другая жизнь. Мне было всего 27 лет, в подчинении 60 человек и почти все старше меня и намного.  Оклад начальника отдела был 240 рублей, с премиями получалось почти 270. Это было много по тем временам.  В Вузах кандидат наук, доцент, как например мой тесть, получал 300 рублей.  Зарплата которых мне в то время казалась недосягаемой. Поэтому я всеми силами постарался удержаться. Отдел располагался в 6 местах (шесть отдельных групп с разными задачами). Кое- что меня сначала пугало. В комнате где сидел я, было 20 человек, и один раз началась драка между двумя женщинами. Я криком остановил, но что делать, что бы не повторялось понял не сразу. Но тут пригодился комсомольский опыт работы с людьми. Я уделил время поговорив со всеми, поняв их и недовольство в чем-то, и пожелания, да и взаимные обиды. После этих бесед ссор я уже не видел, женщины оценили мое внимание к каждой из них. Далее я вникал в тех. процессы, понял задачи каждой группы, спланировал длительность каждого этапа при передаче тех. документации заказчика, поскольку от этого зависел план института, договорившись о необходимой при необходимости и сверх урочной работы. Текущие работы по обслуживанию отделений института шли в основном нормально. Не хватало в некоторых группах, скорости обработки документации.  Но с этим пришлось мириться: ни площадей, ни штат добавить было нельзя. Больше всего было жалоб конструкторов на архив конструкторской документации (КД). Большой зал забитый стеллажами был переполнен. Я дошел, вместе с Суриковым, до Борис Петровича Фатеева, первого зам. Ген. директора по науке, и он приказал безжалостно очищать архив от старья, определив пограничный год.  Делать это было не кому. И я взялся начать это лично.  Моя работа вызвала большой скандал, конструктора некоторых отделов написали на меня жалобу, что я мешаю производственному процессу в их поиске необходимых решений.  Жалобщиков собрал Б.П. Фатеев, пригласил и меня. При мне он обрушился на жалобщиков со словами: «я понял почему мы так отстаем в конструировании. Вместо того, чтобы искать новые формы и решения, вы пытаетесь новые приборы втиснуть в решения двадцати, тридцати летней давности». Крыть его слова было нечем. Женщины в архиве увидев, что меня руководство поддержало, а не выгнало, стали мне активно помогать в этой работе, а потом обходиться без меня. Каждый день я по нескольку часов занимался чисткой архива. Подчиненные увидели, что я не боюсь простой работы и готов подключаться к не в любой момент при необходимости, стали меня уважать еще больше. Коллектив стал дружный, научились люди из разных групп понимая, что задача общая, помогать друг другу по возможности.
 
      Я прижился, мне очень понравилась моя работа. Меня уважал коллектив. Отдел не сорвал сроки ни одной передачи КД заводам. Но в апреле 80-го года, т.е. через год с небольшим меня пригласил в партком, похвалили, как я справился с отделом и сказали новость тогда для меня неприятную. Было приказано оставить отдел и перейти на работу первым заместителем профкома. Я как мог отказывался, но это выставили как партийное поручение и при этом добавили, что это пожелание Гашина. Я только попросил Добродеева помочь мне уйти от этой работы через полгода, он пообещал.
 
      Хотя статус мой вроде бы повышался. Я вращался каждый день с руководством предприятия, мне все это откровенно не нравилось. Еженедельные приемы комиссий и разных гостей от разных органов с обязательным угощением и со спиртным естественно. Полюбил меня и генеральный. Летом я должен был сопровождать его часто и в выходные, если он ездил куда -то отдыхать. Особенно это касалось нашей турбазы на реке Теша. Потом Гашин стал приглашать меня выпить по стопке перед обедом, чтобы не скучно было одному. Стало получаться чуть не каждый день.

       Я рассказываю про пьянство, потому, что это тоже была примета времени, пили везде много и часто. Много и часто выпивали и в комсомоле. У меня даже была неприятность из-за этого. Еще будучи секретарем, в один из дней зам. секретаря нашего парткома вечером уговорил меня выпить. Он знал, что я держу заначку, да и был скуповат, не раз приходил выпить за чужой счет. Мы крепко выпили, закуски почти не было и поехали домой поздно вечером. Я доехал нормально, а он заснул в троллейбусе, когда я вышел. Утром он в панике звонит рано: украли документы с парт. билетом. Я уговаривал его никому дня 4 не сообщать – позвонят, заплатит и все.  Он на второй день сообщил. В этот день было торжественное собрание НПО в кремлевском зале, посвященное вручению знамени горкома. Я сидел в заднем ряду президиума и услышал, как первому секретарю райкома шепнули, что у нас на предприятии ЧП: у пьяного зам. секретаря партбилет вытащили, а пил он с секретарем комитета ВЛКСМ. В то время меня только приняли в партию, но еще партбилет не вручали. Через несколько дней я пришел в райком КПСС на вручение. Нас было человек пятнадцать. Всем вручили, а мне нет, я похолодел, тут можно всего лишиться и должности, и карьеры.  Меня пригласили к третьему секретарю. Она расспросила как было дело, меня отругала и после того, как я ее заверил, что выводы сделаны, партбилет вручила. Зам. секретаря должности лишился, а парт. билет ему принесли на третий день. Но выпивки в комсомоле не шли в никакое сравнение с тем, что было на профсоюзной работе. Особенно тяжело мне давались поездки весной с председателем Обкома нашего профсоюза по проверке подготовки пионерлагерей и турбаз предприятий, входящих в профсоюз. У меня просто здоровья не хватало выдерживать застолье наравне с председателем. Тот пил как лошадь.
   Через полгода я пришел к Добродееву попросил помочь уйти, как он и обещал. Он попросил доработать до года, полутора, иначе никто не поймет. Я доработал. В начале ноября 81 года, председателя профкома Дмитрия Николаевича Богдана выбирают Секретарем областного комитета нашего профсоюза. Мне предлагают стать председателем. Я категорически отказался. Добродееву я объяснил честно: я спиваюсь, становлюсь алкоголиком, уже жена грозит разводом. Мне передали слова Гашина, о том, что, я буду самый молодой пред. профкома в министерстве и это открывает передо мной большие перспективы. Но я категорически отказался, но у него я на пьянство не ссылался.
 
     Меня от обязанности освободили и шепнули, что генеральный недоволен и иди ищи место на другом предприятии. Дня три я ходил как потерянный. Пропуск командирский у меня не отобрали. И тут я позвонил своему приятелю Званцеву Саше, подробнее о нем расскажу попозже. Он в команде Чернова Бориса Николаевича уехал с ним, вместе с группой наших производственников с опытного завода, когда Бориса Николаевича назначили Ген. Директором Александровского телевизионного завода, крупнейшего в стране. Он выпускал телевизоры «Рекорд». Саша мне подсказал, что его место нач. отдела новой техники на Опытном заводе свободно. Я сходил к нач. отдела труда и зарплаты, тот подтвердил, что клетка есть и свободна. Но предупредил с проектом приказа за моей визой не приходи. Сходил я и к зам. директора по кадрам, но тот вообще посоветовал уволиться. На третий день я сам напечатал проект приказа о назначении меня нач. отдела новой техники опытного завода с окладом согласно штатного расписания.   Потом подошел к секретарю директора, она меня конечно знала. Я попросил ее положить приказ в папку на подпись, но в послеобеденную, рассчитывая на то, что после обеда, как я знал, он не такой придирчиво внимательный. Это была большая наглость, но деваться было не куда, либо так, либо за ворота.  Самое удивительное, что приказ был подписан и мне передали, что бы я шел работать. Как я потом узнал директора просил за меня зам. главного инженера Опытного завода Вдовин Валерий Федорович, он до Богдана был председателем Профкома, после создания НПО и пришел вместе с Гашиным с завода Фрунзе. Отдел на заводе подчинялся ему. Доброе слово сказал и нач. ОТиЗа, хотя приказ завизировал уже у директора.

         Вернусь к семье и другой стороне жизни. В эти годы у нас сильно возросло число друзей. Это и мои и Ирины товарищи по институту, новые по комсомолу. Кроме того, своя отдельная квартира была только у нас. Поэтому наши двери были открыты для гостей очень часто.
 
          Еще когда Ира работала в ПМК к нам приходили работники ее отдела во главе с Димой Васильевым. Он был украшением любой кампании: веселый, остроумный и прекрасно играл на пианино, которое у нас было. Было один раз и так, что, придя с кампанией в пятницу ушли только вечером в воскресенье.  Большинство праздников, особенно больших, как Новый год, отмечали у нас. В то время кроме Миши Седых и Леши Абрамычева, уже приходил и Женя Егоров, уже защитивший кандидатскую диссертацию. Часто собирались и с Егоровым Олегом. Реже приходил Саша Званцев. Званцев работал секретарем комитета ВЛКСМ ГНИПИ до Егорова. У меня сложились с ним довольное тесные отношения, которые поддерживались почти до его смерти. А умер он рано в 51 год. Тесные отношения сложились еще с Галей Мешковой, близкой подругой Иры по институту и ее мужем Мешковым Игорем.  Судьбы Званцева и Мешкова, как нельзя лучше отражают трудности людей в эпоху кардинальных изменений.  Об этом я расскажу позже, когда дойду до 90-х.

         В 1980 году у мамы наконец- то дошла очередь на автомобиль, на нефтезаводе. И она получила Запорожец последней модели, в 40л.с.  Как раз ко времени его получения цену на него подняли до 5000 руб, до того он стоил 3500. Мы с Ириной получили водительские права. Но почти в первой поездке мы перевернулись, машина скатилась в кювет. Мы были пристегнуты и не пострадали совсем, а вот кузов пришлось менять. Купить даже простейшие запчасти в то время была проблема, а уж про кузов и говорить нечего. Помог папа. Через несколько месяцев мы получили новую машину, которая из красной стала белой.

       4 апреля 1980 года, скоропостижно скончался отец Ирины. Умер он у бабушки, где в то время и жил. Скорая помощь, которую вызвала Людмила Ивановна, прозевала инфаркт. Ему был всего 51 год. Мы все очень тяжело переживали потерю.

     Весной этого же года, отцу выдели садовый участок в садовом товариществе работников обкома и облисполкома. Папа передал его нам. Находилось все это около зеленого Города, у железной дороги и на болоте. Участки были по 5 соток. Сначала пришлось их осушать, копая вокруг участка канавы, соединяя это с большой канавой, отводящей воду в ручей пересекающей товарищество. Первое, что завезли на участок был старый сундук, в котором хранили лопаты. Ездили до ремонта машины с пересадками на трех автобусах. Щитковый домик появился только года через два или три.

      Пока я работал в профкоме, мы по путевкам совершили три поездки. Одну вместе с Седых в Ташкент на 7 дней и зареклись больше с ним ездить из-за его пристрастия к выпивке и неумении остановиться. А в отпуске мне с семьей дали путевку в пансионат в Геленджике, где у ГНИПИ было долевое участие. Это был худший отпуск из проведенных и до и после. До того на море мы ездили несколько раз в Гагру и Коктебель.  Жили в частном секторе. Ездили с Еленой Львовной и Милой.
 
         В Геленджике жили в высоком корпусе, на пятом этаже. Но часто не было воды и даже для туалета таскали ее из моря. Да еще и лифт почти не работал. Если добавить сюда, что это было во время брежневской антиалкогольной кампании и за отпуск не удалось ни разу не то что вина или водки купить, но и даже пива. К этому еще надо добавить, что около пансионата, а он был на заливе, море было почти всегда грязное, а на чистое надо было ездить на автобусе. Это была полная противоположность хорошего отпуска в 1978 или 79 году. Мы собрались ехать на море большой кампанией, еще весной. Людмила Ивановна предложила нам ехать вместе с ней и милой в Сухуми к ее знакомому грузину Нодарию, в дом на берегу моря. Написали ему заранее, попросили оставить для нас четыре комнаты. Он работал гл. бухгалтером колхоза. На участке было 2 больших дома. У одного весь второй этаж опоясывался коридором, из которого в каждую комнату был отдельный вход. Дом на последней остановке сухумского троллейбуса в сторону Гадауты. От дома надо было пройти через мандариновый сад, перейти железную дорогу в одну колею и выходил на прекрасный песчано-галечный пляж. Кроме нас и бабушки с Милой ездили еще Егоров Олег с семьей и  семья Мешковых, все еще с детьми от трех до шести лет. Готовила на всех нас бабушка на кухне хозяина. Наша задача была привести все с рынка, кроме некоторых вещей, которые она нам не доверяла, например, мяса нужного качества.

Все удивлялись: готовить на такую банду в 78 лет и молодым было бы не просто. Но она допускала помощников только на мелкие подсобные работы. Еще она удивляла дальними заплывами. Она купалась два раза в день. Утром часов в 7, и вечером около 17. Заплывала в море так, что ее шапочку еле было видно. Кстати, никто из нас так далеко заплывать не рисковал.
 
           Об этой грузинской семье я еще вспоминаю, поскольку ее, как и других грузин в Сухуми, наверняка постигла трагическая судьба. Мы туда еще раз приезжали на отпуск. Дочь хозяина дома вышла замуж и с ее мужем, он тоже был в отпуске, мы часто проводили время. Он был нач. ОБХСС г. Гадауты.  Помню мы ездили по Сухуми, милиционеры ему честь отдавали. Я тогда обратил внимание на презрение, с которым грузины высказывались об абхазах. Я спрашивал –республика то их? Он отвечал, они на должностях только для декорации, решения им принимать не дают. Рассказывая о своей работе, он с гордостью говорил, что 10 лет проработал в России: 5 лет в Омске, 5 лет в Томске. Поэтому по мелочи взяток не берет, в отличии от местных, которые вскоре после назначения попадаются. А он берет один раз в год. Когда созревают мандарины, правительство республики запрещает их вывоз. Машины вынуждены собираться в большие караваны и прорываться по козьим тропам, второстепенным дорогам. Тут то он их и ждет, и получает за пропуск каравана деньги, из которых только он лично получает 250 000 рублей. К сведению – это была стоимость почти 30 жигулей.  Одним словом, жили грузины там богато и широко. Я сказал, что ребята, придет время, абхазы спустятся с гор и всех Вас вырежут. Он доказывал мне, что они такие воинственные, им есть что защищать, поэтому такое невозможно. Я был свидетелем в том году, как в Абхазию пытались из Адлера прорваться турки месхетинцы. Видел, как грузины попрыгали в машины с оружием и рванули к границе. Тогда турки не прошли. Но было видно, что их трудно построить в порядок –все хотели быть только командирами, а не подчиняться. Я ему об этом и сказал. И еще добавил, что воюют смело и бесстрашно те, кому нечего терять, это как раз нищие абхазы. А тем, кто богато живет, далеко не всегда хочется рисковать жизнью. Поэтому шансов у Вас не будет. К сожалению, мой прогноз полностью оправдался. Большинство тех грузин, кто жил в Сухуми, вырезали. И конечно, в первую очередь, тех, кто побогаче.

      Было и еще два события, которые нужно упомянуть. В 80 году Женя Егоров попал с ведущими артистами СССР на зимнюю олимпиаду  в Лейк-Плесиде. Тогда кроме спортсменов и артистов туда никого не впустили. В 79-м году СССР ввел войска в Афганистан, и США уже готовились объявить бойкот олимпийским играм в Москве. В группу поддержки спортсменов включили и Женю. Там были Кобзон, Лещенко, Винокур, Сенчина, Ротару, Леонов, и др. Женя рассказывал, что самым умным оказался Леонов. Тогда в США пропускали только по 2 бутылки водки на человека. Командировочные у артистов были как у всех- 30 долларов на человека. А Леонов - чемодан набил 100 граммовыми шкаликами и провез их как сувениры. Буквально через три дня все ходили к нему на поклон.
 
          Но в такую поездку молодого ученого отпускали не просто так, компетентные органы попросили его встретиться с Сахаровым и рассказать ему о поездке и просто поговорить. Его как раз прислали в Горький в ссылку за осуждение ввода войск в Афганистан. Встреча состоялась, Сахаров сразу сказал, я знаю, что тебя прислало КГБ.  Но побеседовать он не отказался, но не о политике, а больше о научной работе Жени. Он в это время писал докторскую диссертацию. Защитить только не успел. Женя умер очень рано в 32 года от рака, который тогда не умели ни вовремя определять, ни лечить. Болел он долго и тяжело. Перед смертью мы с Ириной и Мишей, Абрамычевым и Егоровым Олегом дежурили около него в больнице, помогая его жене. За несколько дней до смерти, когда мы вошли к нему в палату услышали: «картина Репины приплыли». Страшно, когда уходят такие люди, переполненные жизнью, солнечного характера и искрометного юмора.

                Работа на опытном заводе.

      Работать с Валерием Федоровичем Вдовиным было легко. Он четко определял задачи при этом еще и учил, а иногда и помогал. Моей задачей было сопровождение процесса изготовления образцов новой техники, которые были в плане Главка Министерства. И регулярный отчет о выполнении графиков как в отделе новой техники главка, который был в Мытищах, так и в научно-техническом отделе в самом министерстве.  Факсов еще на было, я ездил с отчетами сам, примерно раз в две недели по технике особой важности для быстрого освоения, к которым тогда относились приборы для волоконно- оптических линий. По остальной номенклатуре гораздо реже. Работа интересная, но рутинная. Частые поездки в Москву вместе со Вдовиным.  Валерий Федорович умел устраиваться. Поэтому он сумел получит заказ от Гостиницы Россия, тогда почти главной и на Красной площади на изготовление литых красивых ручек. За что для него и руководства завода была бронь на проживание в командировках. В эпоху дефицита всего, жить там, при хороших буфетах и отличных ресторанах было крайне здорово. Из Москвы мы все время уезжали нагруженные продовольствием, которого не было в Горьком: масла, вареная колбаса и много чего другого. Возили много для своей семьи, семьи Ириной мамы и своей маме конечно.  С продуктами помогал и отец, пока он работал в Облисполкоме начальником управления. Для него был открыт допуск в буфет зеленого города для работников Обкома партии и облисполкома. Пайки надо оплачивать, но тогда не было сверхвысоких цен. Размер пайка, включающий дефицитные продукты ранжировался по должности. Буфетчица всех знала в лицо и кому и чего и поскольку надо давать.  Паек отца был минимальный, но включал в себя от красной икры до твердокопченой колбасы, которую нигде кроме таких мест и увидеть было нельзя, дефицитные тогда консервы. Иногда он просто делился, но потом представил меня буфетчице, и мы с Ириной получали сами. Все что там получали, мы старались скармливать дочери. Такие пайки для руководящих партийных и советских работников высокого ранга были приметой времени.

       В Москве пайки были круче. Брат отца, работавший после Бора уже в Москве, заместителем министра Промстройматериалов РСФСР. Возглавлял главное управление по кадрам министерства. Республиканские министерства были рангом ниже союзных и их руководство обеспечивались поменьше. Паек дяди был 75 рублей, но в ценах аж то ли 35-го, то ли 38-го, года. Хватало с избытком на три семьи: его, дочери и сына. Продуктов в стране тогда не хватало катастрофически. За границей закупали даже хлеб. Сельское хозяйство было крайне неэффективно. Работающим на предприятиях выдавались продуктовые наборы: рабочим на заводах суповые наборы 1 кг в месяц, служащим полкилограмма вареной колбасы тоже в месяц.  Руководство предприятий организовывали для себя дополнительные наборы, куда включали продукты подефицитнее, и ассортимент был побольше. Я, работая в профкоме тоже такие получал. Но без помощи отца нам приходилось бы гораздо хуже. Он помогал много и без спец. буфета.

 В столовой ГНИПИ кормили очень плохо.  Мяса не было почти никогда. Первые блюда были с курицей, которых мы звали птеродактили, поскольку это были в основном пальцы и шеи. В меню часто было и изобретение нашей столовой под такими названиями как «щи пустые» или «окрошка пустая». Помню во время работы у Сурикова мы по делам ездили в г. Семенов и там решили поесть в простой городской столовой. Столовая нам показалась рестораном. На первое нам дали щи с мясом, причем наваристые, как домашние. На второе по куску мяса. Между тем, за обед, в который еще входила еще закуска в виде какого -то салата и чай с булочкой, с нас взяли меньше чем по рублю с человека.

      В 1982 году меня для изучения чужого опыта отправили в г. Александров на телевизионный завод. Я поехал на своем «запорожце». В то время Званцев еще работал там начальником производства спец. техники. Первую ночь я даже переночевал у него. Потом он устроил меня в большой гостиничный номер в заводском общежитии. Я еще спросил, зачем в такой большой? Но вечером пришел Чернов Б.Н. и вся горьковская колония, как они там себя называли.  На следующий день все повторилось. А на третий день, я, войдя на завод услышал по заводской громкой связи, что меня просят пройти к директору.  Дирекция была на четвертом этаже. Но на третьем я упал, потеряв сознание. Вот тут опять меня выручил ангел хранитель. Я загородил вход в мед. санчасть завода.  Очнулся я уже в санчасти на кровати, весь обколотый уколами и меня сразу попросили попить из большой банки литра на 2 корвалола, чем больше, тем лучше. Сделанная кардиограмма показала, как мне сказали, инфаркт. Видимо все-таки микро. Продержали меня до вечера, была пятница. День я пролежал у Саши, но второй день, он вывез меня в лес, усадил в кресло, и я дышал кислородом почти полдня, пока он меня не забрал. Пока сидел, мимо меня метрах в 20-25 прошла кабаниха с тремя полосатыми кабанятами. Я не то, что двигаться, дышать перестал. Но в понедельник я все-таки уехал, сам за рулем. Саша только нашел мне попутчика до Владимира и там велел найти другого. Доехал я нормально.

Дома все знали, меня тут же отправили в 38 больницу к врачу по фамилии Бубель. Она диагноз подтвердила, отправила на 2 недели на больничный. И рекомендовала потом поехать в санаторий «Зеленый город» на реабилитацию.  Но я отказался, сказав, что мы для реабилитации взяли путевки на теплоход «Семен Буденный». Она мне продлила больничный и потом поставила на контроль. Наш медпункт на предприятии был с этой больницей связан по договору, мог отправлять туда и кардиограммы, и результаты анализов. И мы прокатились втроем на четырехпалубном теплоходе до Астрахани и обратно. Ольге освободили от школы, был сентябрь. Яркую картину всеобщего дефицита можно проиллюстрировать тем, что в Астрахани не было арбузов в продаже. Но их страшно любила Оля. И мы поставили задачу найти. Мы нашли спекулянта, он выдал нам тайком арбузы. Но мы не сумели даже деньги по его цене передать, подбежала милиция и его забрали.  А мы бежали с бесплатными арбузами на пароход, нас не тронули. Сегодня даже представить такого невозможно. Но главное в этой истории, что я попал к замечательному врачу: она не только проследила за моим выздоровлением, но и расписала мне сроки и количество нагрузок, сначала ходьбы, потом бега трусцой. Я все выполнял. Через год я уже по утрам пробегал по парку, напротив которого мы жили до 3-5 км.

На этой работе общая зарплата у меня было побольше. Оклад тот же, и премии заводские, это- как и раньше, но тут были еще премии за освоение новой техники.  Вклад в семейный бюджет увеличила и Ирина. Она утвердила свое положение кафедре, ежегодно стала членом приемной комиссии, стала заниматься репетиторством по подготовке к сдаче экзаменов в ВУЗ.
 
     Так бы я и работал. Но сначала главного инженера завода (бывшего секретаря парткома, на эту должность его назначили, когда Чернов уехал в Александровск) Шишкова Глеба Ивановича, назначили директором опытного завода, вместо ушедшего на пенсию. А вскоре и Генеральным Директором НПО. Он назначил Вдовина Валерия Федоровича своим замом по общим вопросам. Но я в этом отделе тоже после этого проработал недолго. В конце мая 1983 года меня вызвал Глеб Иванович и предложил возглавить отдел микрофильмирования, прямого подчинения главку. Задача была переводить на микрофильмы всю документацию предприятий главка на изделия военной техники и отправлять в хранилища. Отделу должны были присвоить свой почтовый ящик, как у всех оборонных предприятий и надо было организовать еще свой первый отдел. С задержкой его создания были постоянные нарекания от главка. Шишков пояснил свой выбор: работать умеешь, доказал на предыдущих должностях. Отдел должен подчиняться научно техническому отделу главка, который ты хорошо знаешь, да и они тебя. Надеюсь, упреков от главка, я не услышу. Согласия моего, если честно, никто не спросил. После того, как я подтвердил, что задачу понял, он подписал приказ.

      Курировать отдел предприятия  его должен был Главный конструктор Суриков, с которым я уже работал и меня с ним были прекрасные отношения. Я не очень много терял в зарплате. Проработал на этой должности я чуть более трех с половиной лет. В это время активно занимался парт. работой. Меня избрали секретарем парт. организации отделения главного конструктора, в парткоме стал членом бюро, зав. орг. отделом. А это множество бумаг связанных с подготовкой вопросов на заседания бюро и самого парткома. На освобожденную должность зама в партком меня не взяли. Секретарь, с которым у меня были прекрасные отношения, честно мне сказал, что с моим характером, лучше на парт. работу не ходить. То есть подтвердил совет Ковыляева. В эти годы, после смерти Брежнева в 1982 году и началось время перемен, пока почти не заметных для людей. Назначение Генеральным Секретарем ЦК КПСС бывшего руководителя КГБ Андропова Ю.В, отметилось борьбой за укрепление дисциплины и порядка. На улицах проверяли днем людей, не должны ли они в это время быть на работе. Из ЦК шли директивы усилить борьбу за дисциплину. Началась борьба с коррупцией. Начали преследовать высокопоставленных коррупционеров в рядах партийных и советских руководителей, МВД. Особенно прошлись по среднеазиатским республикам и краснодарскому краю. Народ в целом это поддерживал, кроме ловли на улицах, снующего за продовольствием и дефицитом народа. Но массово это было в Москве и Ленинграде. Это и понятно, обеспечение товарами там было лучше.  Андропов умер через год. Промежуток времени от смерти Брежнева до прихода Горбачева народ прозвал «гонки на лафетах». Избрали Черненко, который тоже умер через год. Борьба с коррупцией прекратилась.  А потом пришел Горбачев и провозгласил гласность и перестройку. Сначала всем понравилось: молодой, может говорить без текста, ставит хорошие вроде задачи. Кто в то время мог догадаться чем это закончится.
 
     Тут я чуть не загремел в армию. Однажды меня вызвали в военно- учетный стол предприятия, где два офицера, один из которых майор в Приокском военкомате отвечающий за офицеров запаса, вывели меня с предприятия, посадили в «волгу» и привезли в обл. военкомат. В приемной областной приписной комиссии сидело в очереди человек 15. Меня провели без очереди. Там сидело, насколько я помню человек 5 или 7. Полковники и подполковники. Они спросили майора, почему на меня нет документов от районной приписной комиссии. Тот ответил, меня все в районе знают, будут за меня просить и ничего не выйдет. Меня спросили: служить хочешь, я ответил, что нет. Тут же приняли решение: призвать на два года в стройбат на комиссарскую должность. Я вышел убитый.  Куда не звонил, мне говорили, что после областной приписной рыпаться бесполезно.  Отец лежал в больнице, я сходил к нему, но он объяснил, что и он вряд ли чего сделает.  Приокский военком, был военкомом в Кстове, когда отец был Пред. Исполкома. У них был конфликт и это он мстит отцу.  Прошло 3 дня, я уже потерял надежду уклониться, как пришло избавление от этой доли.  Наше предприятие было оборонным, и за предприятием всегда закреплялся работник КГБ. В то время куратором был знакомый мне еще с комсомола Володя Жаринов. Увидев меня в комитете, он спросил, что я голову повесил. Я ему рассказал. И тут он мне ответил, а ты переходи к нам в запас. Сейчас даешь согласие, я завтра заберу в военкомате твои документы. Я только спросил, а у Вас не придется служить. Он ответил, что в КГБ идут только по желанию. Я тут же дал согласие. А через несколько дней майор в нашем столе воинского учета вызвал меня и облаял. Я смолчал, показав ему язык. Но на службу в КГБ меня все-таки пригласили. Вызвали к заму управления по кадрам и дали срок подумать. Окончательно решилось все опять по совету отца. Сам он ничего не стал советовать, а попросил позвонить и встретиться с его приятелем, который в Кстове был замом у отца в исполкоме, а потом его призвали в КГБ, руководить кадрами. Из кадров он уже ушел и возглавлял какую-то другую службу. Разговор с ним я помню до сих пор. Было примерно так: тебе сколько лет? Поздновато. Придется начать с имеющегося звания лейтенант. А на гражданке у тебя какая должность? Понятно, а средняя зарплата? Около трехсот? Но здесь это будет лет через 10, а поначалу 180 - 190 руб. максимум. Машина, сад есть? Продавай. На каждую поездку куда угодно надо разрешения просить. И в заключение закончил – не майся дурью, у тебя уже все есть к чему люди всю жизнь идут, зачем тебе сначала начинать.

     Отдел заработал, был организован свой первый отдел.  При этом была проблема, по положению я должен был получить первую форму допуска, я отказывался, вплоть до отказа от должности. Директор приказал решить мирно. Мне оставили вторую, но дали просчитать какой-то необходимый якобы для работы параграф в пол. страницы из инструкции аж 1938 года. Этот параграф, с абсолютно ничего не значащим текстом чуть не закрыл мне выезд из страны на 10 лет.   Работа двигалась. Я регулярно ездил в Москву с докладами, ругать перестали. В Главке однажды отправили меня в командировке в г. Миасс в Челябинской области. Там давали детальные требования к микрофильмам. И я видел где устроено хранилище. Меня вывезли поближе к горам и в одну достаточно большую гору при нас заезжал длиннющий поезд. Гора защищала даже от ядерного взрыва. Это и было хранилище важнейших мобилизационных запасов.

 Да еще один эпизод со сменой начальника ОТД, которого я возглавлял ранее. Там опять пришлось снимать начальника. Я посоветовал тогда Сурикову взять девушку из Отдела главного технолога опытного завода Ольгу Васильевну Косолапову,             которую я помнил еще по работе в комсомоле. Когда работал в ОТД, она сидела в соседней комнате, где находился ОГТ завода, и я видел, как она работала, ее уважали. Она могла поставить на место даже начальника. Назначение оказалось очень удачным, а мне это помогло через много лет при начислении пенсии. Поскольку после развала предприятия, она ушла работать в административные органы, потом в Пенсионный Фонд и перетащила туда много женщин из ОТД. Они меня прекрасно помнили и сильно мне помогали при оформлении пенсии.

    Во время работы в этом отделе   я сумел решить задачу с покупкой машины. Мы продали запорожец, рассчитывая, что отцу обещали машину в Облисполкоме. Но ему не дали. Год мы были без машины. Неудобно было ездить в сад. Тем более там уже что-то и вырастало. Да еще в тот сад мы почти никогда не ездили без Елены Львовны. А от ближайшей остановки, надо было идти 1,5 км. Да ехать на трех автобусах.  Приятели Саши Званцева, с которыми я поддерживал отношения, вывели на работника Гориспокома, распределявшего машины в Горьком по предприятиям. Обошлось без взяток. Он попросил меня кое-что изготовить в моем отделе.  При очередном приходе списка машин для продажи работникам предприятия, была включена дополнительная машина на мое имя. И это был ВАЗ 2102, универсал. В то время, предел мечтаний. В первый же год, мы ней ездили в отпуск в Ленинград. А на второй мы решились в далекую поездку, причем вместе с Еленой Львовной. Это был год Чернобыльской аварии. О ней у нас сначала не было правдивых сведений, как далеко распространялась радиация.  Маршрут, который мы проехали был: Рязань, Коломна, далее через кольцевую на Смоленск, с остановкой в Бородино. Далее Смоленск, Минск, Брест и потом поехали посмотреть  Калинград.  За освобождение, которого у отца была медаль.

Проезжая Гродненскую область, остановились на берегу реки Березянки. Хорошо, что купаться не стали.  К нам подбежала бабушка и попросила купить у нее ведро яблок за 1 руб. Им тогда запретили продавать, но она нам это не сказала.  Только вернувшись из поездки, я услышал популярный тогда анекдот: армянское радио спрашивают, можно ли есть чернобыльские яблочки. Оно ответило, что можно, если знаете куда девать радиоактивные огрызки. Из Калининграда мы проехали всю Прибалтику и приехали в Ленинград. По дороге на одну ночь остановились в кемпинге в Юрмале. В огромном кемпинге почти не было мест. Еле нашли место для палатки, была поздняя ночь. Проснулись поздно поэтому. Вылезли из палатки и увидели, что рядом исчезли все машины и палатки, метров аж на 50, если не более. Кто-то подошел к нам с вопросом: «У Вас номер начинается на го..Вы не из Гомеля?»  Когда узнали, что нет, из Горького, пустое пространство снова стало заполняться. Люди уже знали многое о трагедии, в отличии от нас. В Ленинграде отдыхали в гостях у Сони и уже из него вернулись в город. Тут и услышали о размере трагедии и о радиоактивных дождях в Ленинграде.

       В 1986 году мы решили съехаться с бабушкой, которую наконец то сумели уговорить.  У нас была угловая квартира с кладовкой, и если перенести стенку кладовки за окно, а в угловой комнате их было два, то получалась трехкомнатная, что многие и делали. Это нас и выручило. Мы поменяли бабушкину комнату в коммуналке и нашу квартиру на квартиру в Щербинках в панельном доме на первом этаже. Она была с одной отдельной комнатой, где поселилась бабушка.  Отцу наконец то выделили машину ВАЗ 2109, она к этому времени уже стала стоить 9300руб. Пришлось машину продать. Мы ее покупали за 7300руб, но поскольку машин в свободной продаже не было совсем, подержанные на рынке стоили дороже новых. Мы продали ее за 11500 руб. Это позволило заплатить доплату 1000руб за обмен, заплатить за автомобиль ВАЗ 2109 девятку и купить мебельный гарнитур для новой квартиры за 1000 рублей.
      
                Работа на заводе РИАП.

          Я не помню от кого мне впервые поступило предложение о переходе на должность зам. главного инженера по новой технике завода РИАП. К начальству НПО меня не приглашали, хотя без него оно не могло дойти до меня. Плохо понятно, как я вообще оказался в кандидатах. Первое что наводило на мысль, это то, что зам. директором по кадрам и режиму на заводе РИАП работал Олег Егоров. Он после Первого Секретаря райкома комсомола работал сначала зав. орг. отделом райкома партии, а потом инструктором оборонного отдела Обкома КПСС, после чего его и назначили на завод зам. директора. Меня это сначала больше перепугало: серийный завод с огромной номенклатурой и я, никогда не работавший на серийном заводе, да и хватит ли грамотности. Первый, с кем я посоветовался был Вдовин. Он сразу мне сказал, чтобы я соглашался. Такие предложения часто не бывают, скорее всего второго не будет. Ничего не бойся, как говорят не боги горшки обжигают. Я, конечно, позвонил и отцу, высказав свои сомнения. Отец спросил, советовался ли я с кем-то по работе. Я ему пересказал слова Вдовина. Отец ответил просто: раз те с кем ты работал верят, что ты справишься, соглашайся. Действительно таких предложений более может и не быть. И в середине января 1987 года я вышел на работу на завод. Прежний человек, работавший на этом месте, переходил на завод «Орбита». Он мне сказал, что справиться тут можно, но предупредил, что у директора есть привычка каждые два три года менять гл. инженеров, обвиняя их во всех трудностях, возникающих на заводе. У него была любимая отмазка: «не везет мне на гл. инженеров». Так что на долго тут не задержишься. Приходящие и замов могут менять, если директор позволит.

       Я не буду писать про текучку и как я знакомился с заводом.  5000 человек, множество цехов, только выпускных цехов три. Ведь в советское время заводы должны были обладать полным циклом производства, минимум кооперации. Этому научила война. После вводных бесед с директором Кусакиным  Александром Михайловичем и гл. инженером   Василенко Олегом, а также после  представления всему руководящему составу завода и руководству служб и цехов на совещании у директора, на третий день я приступил исполнять порученные обязанности.

        Первые странные вещи начались уже через полмесяца. Директор вызвал меня и сказал, что мне надо оформить первую финансовую подпись в банке. Меня очень удивило зачем это нужно. Первая подпись была у директора, гл. инженера, зама по общим вопросам, зама по экономике. Зачем нужна пятая? Ответа я не получил и спорить не стал. Сходил, оформил. А через несколько дней после этого, директор мне сказал, что мне будет переправляться почти вся заводская почта, чтобы освободить и директора и гл. инженера от тех бумаг, которые не требуют личного их внимания. Вечером, каждый день, мне приносили огромную папку бумаг. Я в наглую стал писать «угла» расписывая всем службам и даже зам. директорам. Через несколько дней начался скандал. Зам. директора побежали жаловаться директору, как можно, что бы им зам. главного инженера поручения давал. Но директор унял скандал мгновенно.

      Причина стала ясна через три месяца. Директор отправил гл. инженера на учебу, на три месяца. Меня назначают исполнять обязанности гл. инженера.  Это уже многое объясняло. Но на мое место исполняющего обязанности не назначили. Я проводил все мероприятия за двоих. За эти три месяца было еще одно поручение, которое определило мое назначение. Кто-то из замов не сумел в Москве подписать документы на премию руководству. Директор вызвал меня и попросил съездить, при этом сказав, что Шишков ему говорил, что я Главк хорошо знаю, кроме того знаю и ЦК нашего профсоюза, где надо было подписывать документы. Я поехал и все сделал.
      Работа у меня получалась благодаря тому, что я смог не только определить самых грамотных специалистов, но и опираться на их мнение при принятии решений.
На многое мне просто не хватало грамотности. Это были начальник отдела Главного конструктора Воронков, потом еще и зам. Главного конструктора
Костерина Валерия Николаевича, крайне талантливого инженера, который                пришедшего позже, а также на зам. главного технолога Николаева Ивана Ивановича, с которым бы потом работали дважды в последующие годы и были хорошими товарищами. По чисто производственным вопросам у меня сложились хорошие отношения с Володей Перминовым, сначала начальником производства, а потом и замом по производству. Сложилась тесная кампания: я, Егоров, Перминов.

 График работы у меня был в то время жуткий. Приходил я на работу к 9-00, на час позже, чем все, к первому совещанию. Персональную «Волгу» не вызывал никогда. Ездил на автобусе и последнюю остановку шел пешком. Полчаса на улице гулял в обед. Завод работал в две смены и директор требовал, чтобы я отслеживал сдачу заказчику и контролирующим органам продукцию и во вторую смену. А контролеров в то время было море: заводское ОТК, Представитель заказчика (военного, продукция была в интересах Мин. обороны процентов на 90). Для приборов и систем метрологических, был контроль метрологической службы. При мне ввели еще и Гос. контроль.  Работал я в основном до 21-22 часов, когда принимающие уже старались уйти. Домой ездил на дежурном заводском автобусе. За все время на персональной волге по городу ездил раз 5-6, и два раза в командировки во Владимир. Полностью выходными были первые два в квартале. Далее уже надо было хоть ненадолго появляться по субботам, а со второй половины месяца уже и по воскресеньям. Последних выходных в месяце не было. А последние два дня и ночевали часто на заводе.

      Через три месяца вернулся главный инженер. Но он видимо чувствовал, что директор готов от него избавиться, к тому же у него дома была какая-то напряженная обстановка. Поведение его стало не всегда адекватным, психика нарушилась. Вот тут проявился характер директора, которого мы звали «гремучей смесью» еврейской и азербайджанской крови. Кстати, его настоящее отчество было Мамедович. В нем и сочеталось еврейская хитрость и расчетливость с восточной хитростью, а иногда и коварством.
 
     Он пригласил меня и сделал предложение, чтобы я, если я хочу остаться и работать гл. инженером, сделать так, чтобы Василенко подал заявление по собственному желанию. Я пробовал отказаться, куда порядочнее, если это ему предложит директор. Но тут я получил жесткий отпор.  Я честно все рассказал   гл. инженеру.  Он отпросился на несколько дней искать работу и потом написал. И тут директор получил на меня крючок, как он считал. В последний день Василенко пригласил нас с Егоровым обмыть уход. Мы пришли к нему домой. Выпили мы немного, но это был разгар уже горбачевской кампании с пьянством.  Уезжая от него мы сели в трамвай. На предпоследней остановке в трамвай вошли 2 милиционера, обнаружили якобы от нас запах и нас забрали в РОВД.  Я сказал Олегу, что мне моя каторжная работа не так важна, иди попробуй договориться. Кроме того, он же в райкоме партии курировал РОВД. Он с одним милиционером ушел в какие-то кабинеты, а на меня составили протокол, что я задержан в нетрезвом виде, который я подписал. А через два дня меня пригласил Кусакин, показал мне протокол и положил его в папку в своем столе, сказав мне, чтобы я это помнил. Егоров, когда я ему это рассказал, ответил просто, нас ждали. Это он устроил. Ему надо, что бы он имел на тебя компромат.
 
     Я стал работать дальше, но опять только исполняющим обязанности. Оклад мой был как у гл. Инженера, в то время это было 270 рублей. Но премии были ежемесячные. Кроме них были и премии по новой технике. Когда я подписал в Москве первый приказ о заводской премии, пришли мои товарищи Перминов с Егоровым и поправили меня. С премиями будешь ездить видимо только ты. Поэтому не делай больше так, чтобы: во-первых, ты сам отсутствовал в приказе, а во-вторых, не забывай и нас. Совет я принял к исполнению. Средняя зарплата поднялась до 540 рублей, а потом и больше.

      Режим работы не менялся, уставал я сильно. Дважды за время работы, я на работе терял сознание. Один раз это было в коридоре, а второй раз чуть не убился. Потерял сознание на лестнице. А они были защищены от разрушения большим металлическим уголком. Как я не попал на него головой? Исход бы был печальный. За время моей работы на заводе туда перешли на работу Абрамычев начальником бюро нестандартной аппаратуры, работавший до этого в такой должности на опытном заводе. Пришел Сергей Бухвалов в качестве зам. гл. конструктора.

       В первые дни после ухода Василенко, директор вызвал меня и спросил, разобрался ли я в том, почему на заводе, при хорошем обеспечении материалами и комплектацией нет ритмичности. И как ее добиться. На заводе плановый порядок был такой: до 10 числа месяца должны на план месяца сдать все детали механические цеха, до 20-го подсборочные, и до 25-27 числа выпускные, оставляя 2 -3 дня в запас для непредвиденных вещей. Реальный порядок был другой: механические цеха сдавали до 10 числа не более 10-15 процентов продукции хотя сделано было все, ссылаясь на вопросы конструкторского и технологического плана, после 11-12 объявляли аврал, в который тариф поднимался вдвое, вопросы пропадали и все сдавалось в день, два. Тоже было и после 20-го и после 27-го. Из- за чего приходилось чуть ли не ночевать на заводе последние 3 ночи каждого месяца. Директор все знал, но проверял меня. Разговор закончил тем, что я не понимаю политику партии в отношении оплаты труда. Платить больше можно только в чрезвычайных обстоятельствах. А кроме того, я пытаюсь прикрыть грехи инженерных служб, не дающих ритмично работать. На ближайшем совещании у директора я услышал и его коронное: вот видите, как мне не везет с гл. инженерами, очередной уволился.

        Постепенно сложилась команда грамотных инженерных кадров и в союзе с производственно-диспетчерским отделом мы решали все возникавшие вопросы. Директор, видя, что мы справляемся, все чаще проводил время в подсобном хозяйстве погрузившись в проблемы увеличения свиного поголовья.  Это была попытка партии хоть как-то улучшить обеспечение народа продовольствием: все предприятия постановлениями партии и правительства обязали завести подсобные хозяйства. Проку это не дало никакого, но денег было угроблено море.
   Команда, которая помогала решать множество вопросов, возникающих в производстве постоянно, включала гл. конструктора Воронкова.  Его первого зама Костерина, зам. гл. технолога Николаева, нач. производства Перминова. Николаев и Перминов пришли вслед за Кусакиным, с завода им.Фрунзе, когда того назначили директором завода РИАП.

      Старожилы завода всех пришедших не завод со стороны называли пришлыми. Их недолюбливали. У меня с ними в большинстве хороших отношений не сложилось, а с частью были почти враждебные. Одним из них был зам. гл. инженера по механике. Он ранее был уже гл. инженером и хотел вернуться. Поэтому старался подставить меня где можно перед директором. У него было несколько помощников, включая и гл. технолога. В нашей команде из сторожил был только Воронков. Но с ним у нашего коллектива рабочие отношения сложились. Большую роль в том, что команда могла успешно работать играл Егоров. Директор часто уезжал, все плановые совещания, которые должен проводить директор, вел Егоров, которого директор оставлял за себя. Это во многом защищало нас от нападок тех, кому мы не нравились. У меня не могли сложиться отношения с гл. технологом Сорокиным. Он тоже считал, что я сижу на его месте. Вопросы я решал с его заместителем Николаевым, которого я считаю, наверное, самым грамотным и талантливым инженером, которых я встречал за всю свою карьеру. Естественно я захотел назначить его гл. технологом. Уговаривали мы его вдвоем с Егоровым, но он был не согласен категорически быть первым лицом, только замом. И тут мы с Олегом пошли на некрасивый шаг, который Иван мне припоминал до самой смерти. Узнав, когда в ОГТ будет мероприятие со спиртным, Олег остался на работе до его окончания и Ивана задержали на проходной и отняли пропуск. На следующий день он как побитый, не зная, что его ждет, утром пришел в кабинет к Егорову, который был до проходной. Тот проводил его ко мне. Где мы попросили завизировать приказ о его назначении гл. технологом. Он завизировал и ему отдали пропуск. Олег отнес приказ Кусакину, с которым мы считали, что вопрос согласовали. Но в этом был весь Кусакин, а кроме того я не знал то, что знал Кусакин: Сорокин был племянником первого зам. Председателя облисполкома Макиевского. На следующий день пришел Николаев и сообщил, что приказ директор отменил, после беседы с ним. Причем директор намекнул ему, что с нами надо быть осторожнее, поскольку от нас можно ждать любой подлости. Но отношения наши не испортились, по-моему, даже наоборот.
 
    Теперь перейду к другой стороне той работы. Положение дел в стране с горбачевской перестройкой начали резко ухудшаться. У страны кончались деньги. Демократизация дошла до того, что было принято решения выбирать директоров на собраниях коллектива. Что послужило началом процесса разрушения производств.

      Самый популярный анекдот в то время был такой: Выборы директора. Очередной кандидат пытается быть самым добрым. Представляет новый график работ: понедельник- отдыхаем после выходных, вторник-готовимся к ударному труду, среда-ударно трудимся, четверг – отдыхаем после ударного труда, пятница –готовимся к выходным. Он радостно смотрит в зал, но аплодисментов нет. Что, неужели не нравится? Может у кого- то вопросы есть. Есть, кричат: и долго мы будем вкалывать по средам?

         Нехватка в стране не только продовольствия, но и товаров, привели к тому, что стали резко увеличивать задания заводов по выпуску товаров широкого потребления. Находить, что выпускать и где продавать, должны были сами. А ведь завод был почти полностью ориентирован на военную продукция. Директор гонял меня по командировкам, чтобы хоть что-то найти по профилю. Но находились мелочи, мелкие платы, для бытовых приборов и изделия из пластмассы, вроде дверных ручек. С 1988 году было принято постановления с 1 января 1989 года продукцию отгружать заказчику после оплаты. В нашем случае это министерство обороны. А это уже выявило полную неэффективность плановых органов государства. Не зря Госплан тогда называли главной разрушительной силой.  В четвертом квартале 1988 уже начались проблемы со сбытом. Те, кто должен был забирать и оплачивать забирал не все. Поплыли показатели. В министерстве уже стали не хвалить, а ругать. В четвертом квартале и начале следующего года, Кусакин уже в главк не ездил ни разу, даже в тех случаях, когда в телеграмме приглашали только его, например, для участия в заседаниях ВПК. Но и в этих случаях он посылал меня. Нач. главка Лоторев Тимофей Михайлович возмущался: на такие совещания приезжают только директора, многие Герои Соц. Труда, депутаты Верховных советов республик, областных советов и я, по сути зам. гл. инженера. Ездить по разным вопросам в Москву приходилось раз в две недели, а то и еженедельно: в главк, в Министерство Обороны, Управление Метрологии и прочее, и прочее. Все труднее было подписывать премии, один раз пришлось даже проникнуть к первому зам. министру. Меня и не пропустили бы, но оказалось, что помощник у него был бывший начальник научно-производственного отдела главка, которого я хорошо по работе в ГНИПИ, он и помог, пропустив меня между плановыми посетителями.  Тот сильно удивился, сказав, что я наглец. Я ответил, что за моей спиной коллектив в 5000 человек. Нач. главка меня жутко отругал, но премию я привез.

      Главк требовал провести выборы директора, но Кусакин уже страшно боялся, дела были не такие, как даже год назад. В феврале 1989 года должна была быть конференция по коллективному договору. С отчетом и задачами на ней всегда выступал гл. инженер.  Директор мне предложил совместить ее с выборами гл. инженера, которые, кстати, не предусматривались нигде.  Я тихо намекнул, что это нонсенс. Директор ответил, что это эксперимент: выберут, подпишу приказ о твоем назначении, а не об исполнении обязанностей. Видимо он считал, что это будет достаточно, чтобы главк отстал от него с выборами. Я согласился.
          Перед самой конференцией в НПО приехал нач. главка Лотарев. Его приезд круто изменил мою судьбу. Он должен был посетить и наш завод. Кусакин перед его приездом накрыл стол в своем кабинете. У нас с директором была одна приемная и один секретарь. Оба кабинета были огромные: его направо, мой налнево. Тимофей Михайлович не сообщил время приезда точно, как я понял специально, чтобы Кусакин его не встречал на улице. Из приемной он прошел не к директору, а в мой кабинет. Я остолбенел. Но делать нечего. Началась беседа. Он расспрашивал, я, как мог, рассказывал. Беседа затягивалась. Уже дважды заглядывала секретарь с приглашением к директору. Лоторев только чаю попросил. Минут чрез 20-25 вошел сам Кусакин с возгласом: «Здравствуйте Тимофей Михайлович. Я Вас жду, а Вы здесь чаи распиваете». И тут прозвучал ответ, ради которого все затевалось: «Здравствуйте. За последнее время я пять раз приглашал Вас лично, телексом, приехать ко мне, но вот приезжал только он. Хотя я писал, что обязательно, только лично. Вот я и решил, что говорить надо с тем, кто не избегает со мной контактировать лично.»

         Уже вечером я понял, зная характер Кусакина, что моя карьера здесь скоро закончиться. Рассказал все Егорову.  Буквально в эти же дни меня нашел Миша Седых. Он давно защитил кандидатскую. Но недавно ушел с кафедры в политехе и перешел на работу в первое Советско-Американское совместное предприятие «Диалог», директором горьковского филиала. Он сделал мне предложение перейти к нему заместителем, с окладом 800 рублей. Я такую сумму в лучшие месяцы со всеми премиями получал. Об этом я тоже рассказал Егорову. Он посоветовал посмотреть несколько дней, что будет и при плохой ситуации с Кусакиным согласиться перейти замом к Седых.
 
         Уже на следующий день в отношениях с директором проскользнул холодок. Но он попросил, перед моим назначением, коль меня весь коллектив выбрал, представить мои пожелания на счет заместителей. Я через день или два представил: зама по эксплуатации - оставить, по новой технике назначить  молодого и энергичного начальника одного из выпускных цехов  Вязанкина, а зама по механике Николаева.  Директор сказал, что последних двух ни при каких обстоятельствах. Я тебе их подберу сам, для примера назвав фамилии, с которыми я никогда не стал бы работать. Оба у меня имели репутацию стукачей и подхалимов, причем не умеющих по-настоящему работать, т.е. вопросы решать. Я прямо ответил, что тогда я работать тут при таких условиях не буду. Директор попытался осмеять мое заявление: кабинет, персональная Волга, второй человек на оборонном заводе первой категории, с численностью 5000 человек, и ты вот так легко все бросишь?  На следующий день я дал Михаилу согласие на переход, потом пришел к директору и положил заявление на увольнение. Я хотел уйти тихо. Отработав оговоренное время, я тихо собрал вещи и пошел на выход, не прощаясь с директором. В проходной меня остановили и велели пройти в кабинет директора. Там было собрано все руководство завода и служб. Директор представил все как мое решение перейти на повышение, в международную компанию, совместное с США предприятие. Проводы получились торжественные.  Пожелал мне успехов, вручил букет и премию в 1000 рублей. Я, конечно, поблагодарил.

      Надо отметить, что на уход повлияло еще одно. Я в январе и феврале каждый день заходил в отдел сбыта и видел, что склады полны продукции, а оплачивать ее не  кому. Она оставалась не востребованной. Один вопиющий пример: в одном из выпускных цехов мы выпускали большую сложную систему для МО, план был, по-моему, штук 15 в месяц. Это было две или три стойки приборов. Заявка от мин. Обороны на 89 год пришла всего на 8 штук на год. Министерство и главк все шумели, что мы производим мало, закрываем по своей номенклатуре 30% потребности. Оказалось, мы гоним мало кому нужную продукцию. В стране деньги кончились по многим причинам.  Я прекрасно понимал, что ждет завод и уходить было самое время, не ждать, когда без зарплат придется работать. Вот Вам и прелести Госплана.

      Весной 1988 года я сумел на заводе купить путевку в поездку на своем авто в Румынию и Болгарию С недельным отдыхом на Солнечном береге. Где-то за месяц стало хуже Людмиле Ивановне. Мы пытались решить с кем то, чтобы ухаживали за ней пока мы в поездке.  Она сказала, что не надо, я Вас не задержу. Умерла она за 4 дня до поездки, на руках у дочери, которой было в ту пору 15лет. Бабушка если и лежала, то дня два. Получилось так, как он и сказала. Мы, похоронив ее, на следующий день уехали в поездку.

          Поехали вчетвером: мы трое и Елена Львовна.  Поездка замечательна тем, что мы воочию увидели, что болтовня Горбачева положило начало потери авторитета нашей страны. В Румынии мы увидели жуткий культ Чеушеску. А с продуктами было еще хуже, чем у нас: за яйцами огромный очереди, зато везде портреты, лозунги и гордость за то, что вождь избавил Румынию от долгов. Экскурсовод прикрепленная к группе (учительница русского языка) читала книгу Горбачева о перестройке. Но она предупредила, что книга была запрещена. Чеушеску считал Горбачева предателем идей коммунизма и социализма. Удивило, что в стране были неграмотные.
 Столкнулись с тем, что в столице пытались расспросить полицейского как проехать, показываю карту, он извинился, сказал, что не умеет читать. В гостинице предупредили ничего не оставлять на виду. Все не заберут, выдавят часть зубной пасты, заберут часть спичек, сигарет, денег из кошелька и т.д.  Это говорило о нищете людей. Но с другой стороны на улицах были иномарки, магазины с запчастями для них. Я даже купил крестовину в магазине «Жигулей», у нас было ее не достать.

      Увиденное заставило меня сказать, что отказ от социализма у них будет кровавый. Наш экскурсовод не понимала почему.  Ведь всюду говорят только о заботе партии и Чеушеску о людях. К сожалению, я оказался прав. Ей я объяснил просто, чем сильнее сжата пружина, тем больнее она ударит по сжимающим ее. Другими словами – слишком силен культ.

        В Болгарии мы столкнулись с другой стороной потери авторитета СССР. Отношение к нам в Софии и особенно на курорте уже было уже полупрезрительным. Если на чай ты не мог за услугу дать доллара, тебя обслуживали в последнюю очередь и кое как. Рубли, про которые говорили, что на них в Болгарии что-то тоже купить, уже никто не брал. А многие услуги на курорте и вовсе нам были не доступны. Уже требовались только доллары. На курорте было полно иностранцев. Ситуация на пляже нас удивила. Иностранки, в основном немки, ходили по пляжу топ-лесс. Даже переодеваться в кабинки не ходили. Могли это делать прямо над твоей головой, пока загораешь.  Такого потом не видел нигде, хотя много лет потом отдыхать в Европе.

   Самое неприятное было по приезду. Пока мы ездили, нашу квартиру ограбили. Решеток еще тогда не ставили, а был первый этаж. Вынесли все кроме мебели. Особенно жаль было большой картины, которая у нас висела в комнате Людмилы Ивановны. Картина написана была в 19 веке немецким художником Бехером: «Дама в домино».  Ее нам подарила Юлия Ивановна, когда еще жила в Москве. А ей картину подарили еще до войны, при увольнении из немецкой фирмы в Германии. Еще много было у нас меховых вещей, шапки, шубки, хорошая обувь. Сильно переживала дочь, у нее унесли все. Много позже, я узнал почему нас ограбили.  Мы стояли в очереди на охрану, которую осуществляла тогда отдельная служба охраны при МВД. Они в очереди держали всех месяца по три. Квартиры за это время и подвергались ограблению. Поэтому милиция грабителей и не находила.  Мне это рассказал бывший работник этой службы. Но моя зарплата в то время была большая, много зарабатывала и Ирина репетиторством. Восстановились достаточно быстро.

                СП  «ДИАЛОГ»

   Так и хочется, прямо в заголовке добавить: или грандиозная афера. Это был первый пример оскала капитализма для пришедших туда на работу. Но звериный оскал капитализма мы увидели потом, а пока все были полны больших надежд. Вот она международная деятельность.

    СП было образовано по инициативе Министерства внешней торговли СССР. Формально учредителями были с десяток государственных предприятий с именем, типа КАМАЗА и МГУ, и имевшие валюту. Уговорить их скинуться этому министерству труда не стояло.

СП руководили супружеская пара Зреловых. У одного из них папа был зам. этого министерства, у другого –генерал КГБ. Учредителя скинулись и положили в Уставный фонд 15 млн. долларов. Направление деятельности было простое: продажа первых персональных компьютеров и программного продукта для них в России, но только за валюту. Для чего были организовано 90 филиалов во всех областных центрах страны. Бизнес план прост как грабли, (палка вдоль, палка поперек), продавать с наценкой 150%, (если и ошибаюсь, то ненамного, и еще вопрос в какую сторону, поскольку в стране до этого персональных компьютеров не было, а партии были огромные – даже не вагоны, а составы. Продавали только за валюту, поэтому только импортерам. Это и была задача филиалов: найти такие в регионе и уговорить купить. Вся валюта тогда хранилась в одном банке: Внешэкономбанк. Все валютные счета предприятий и граждан были только там. Но валюта была пяти категорий: первая –свободно конвертируемая, пятая – соц. стран. Между ними были установлены коэффициенты.
      Филиалы были юридически самостоятельными, имели свои счета, но только рублевые. Заработанная валюта вся хранилась на счете Московского офиса СП. Филиалам они говорили, что ведут их суб. счета, якобы в банке, но скорее всего в самом офисе. Компьютеры были двух модификаций: Икс-ти и Ай-ти. Первый продавали за 1500 долларов, второй за 2500. Нам рассказывали, что с продажи отчисляли на наш суб. счет 500 и 1000 долларов соответственно. Часть денег они переводили в рубли для финансирования нашего рублевого счета для оплаты затрат филиала.

     Когда я пришел туда там работало 4 человека, я был пятый. Но продажа пошла и штат стал быстро увеличиваться. Помог в этом деле как ни парадоксально Кусакин. Через месяц или два пришел Егоров Олег. Он рассказал, что по прошествии некоторого времени после моего увольнения с завода, Кусакин на совещании выступил с любимой темой: «Не везет мне с главными инженерами». Но на этот раз он обвинял не в плохой работе, тут он похвалил, а в организации заговора, который я затеял с целью смещения директора, да еще привлек к нему ряд высших руководителей завода: заместителей директора Егорова и Перминова. Обоим пришлось уйти. Перминов ушел на завод Орбита, Егоров был принят к нам на должность зам. по административно- хозяйственной работе. Тем более уже нужен был транспорт, планировали начать строительство офиса с долевым участием.  Пришел Бухвалов, руководителем коммерческой службы. Штат разрастался с увеличением объемов работы. Почти на год позже в коммерческий отдел пришел Кашин.  Кашин работал на заводе в цеху у Вязанкина мастером. К этому времени мне оставили только дела, связанные с финансами. Конечно приходили и еще люди. Потом пришел устраиваться и Вязанкин. Директор все-таки назначил замом главного инженера, к пришедшему после меня. Для Вязанкина, уже зарегистрировали дочернюю структуру, которую он сформировал сам, как директор.

      Немного отвлекусь и закончу про Кусакина и завод. Главным инженером он взял человека за спиной которого стояла влиятельная группа, которая потом и приватизировала завод. Кусакина оставили почти с носом. Завод полностью разорили, все распродали. Все здания пошли на коммерческую аренду. Завод занимал большую территорию в центре города и был куском очень лакомым. Завод постигла судьба 90 процентов заводов трех радийных министерств. Радио и электронная промышленность были уничтожены почти полностью. Остались только те, которые работали на АЭС, ракетную и авиатехнику, и то сократившиеся больше чем на половину. Кусакин, после этого, вместе с женой спились и быстро умерли.  У многих, кто при новой жизни лишился всего: и денег и работы был похожий конец.

         Из моих друзей это два производственника, которые так и не смогли принять базарный капитализм тех лет. Перминов сначала ушел на завод Орбита, где еще сохранялось какое-то производство, но и там оно уже умирало. Вслед за ним умер и он, едва перевалив за 50 лет. Такая же судьба постигла и Званцева. Он после Александровского завода, переехал в Питер и устроился нач. производства в НПО «Вектор», разрабатывающее и производящее средства связи для кораблей, потом стал зам. генерального директора по производству. После обрушения, он работал в фирме, дублирующей и размножающей видеофильмы для видеомагнитофонов. Привычных масштабов производства там не было. Мы встречались с ним при каждой моей поездке в Питер, и по приезду его в Нижний. Он очень завидовал мне. Говорил, что он не может как я, все время что-то придумывать и начинать с ноля. Смысла в той жизни, что он вел, он большого не видел. Последний раз мы встречались у него уже был ишемический инсульт, я сначала даже предложил совсем не выпивать. Но он ограничивать даже себя не хотел. В разговоре проскочило, что он не видит впереди приложения своих сил. Он тоже умер в 51 год.

       В конце 1990 года руководство предприятия стало переводить СП в ЗАО. Из нашего филиала, то ли то ли пятерым, то ли шестерым человекам дали по не нескольку акций. Директору Седых дали 8. Тогда мы еще не поняли, что это начало кидалова. После акционирования Седых из-за очередного запоя не попал на собрание директоров, проводимое в Алма-Ате. Заказывали из Москвы спецрейс и чуть его не сорвали. Седых сняли с директоров. Назначили меня. Я к тому времени закончил важное поручение Зрелова: зарегистрировал филиал банка Диалог. Потратил я тогда на это несколько месяцев. Нач. ЦБ по области был категорически против. Он мне сказал, что пока нет ни одного филиала московского банка. А разреши один и здесь местных банков не останется. Он отправил меня в облисполком к одному из замов, который должен был решать такие вопросы. Я записался на прием, но тот ответил, что он не имеет отношения к решению подобных вопросов. Послал к другому заму. В то время их было 11. К каждому надо было заранее записаться. Обошел всех и был опять отправлен к руководителю областного отделения ЦБ. Который возмутился, что все спрятались от решения вопроса. Запретить, ответственность легла бы на него. А тогда в моде было принятое при Горбачеве: разрешено все, что не запрещено. А кто знает, что стоит за связями московского СП?  И он подписал. Это высоко подняло, мой авторитет у руководства. Филиалов их банк было организовано единицы. Организационные заботы по созданию филиала легли на Егорова: от поиска помещения, директора, до запуска филиала.

       Но далее пошли более неприятные вещи, чем акционирование на один по сути карман. В первом квартале 1990 года в марте начались разговоры руководства СП с директорами предприятий о переводе всей валюты и главного офиса в США.  Объяснялось все тем, что только там можно будут сохранить валюту, а не во Внешэкономбанке.  Я был категорически против, поддерживали меня и ребята пришедшие со мной. На каком-то корпоративе под Москвой, у меня с директором произошел крупный разговор, где он говорил, что они спасают заработанные деньги. Я ответил просто, вы уже почти в США, на две страны живете, а где мы, и где США?   Хотя до сих пор не понимаю, зачем им было согласие директоров филиалов. Мы все были прилично выпивши, что придало смелости.  Он меня обвинил в том, что я не разделяю идеологию фирмы: одна семья. А посему мне в ней делать нечего.  Через некоторое время он снял меня с директоров. Седых был возвращен в директора. А дальше началась реорганизация.  Большинство филиалов ликвидировали, создали ряд дочерних фирм. Как они функционировали, я не знаю. Диалог банк лопнул лет через 5 или 6. Директор нашего филиала рассказывал, что банк вычерпали также, как и СП. Успешным оказалась Инвестиционная кампания во главе с талантливым Варданяном.  Да и время, наступившее в 90-е, для таких кампаний было золотое. Нас с Егоровым отправили в США и в это время деньги СП ушли в США. Там же обосновались и Зреловы.
 
              Только на нашем валютном субсчете, даже по подсчету СП было 400 000 долларов. А мы были средний по финансам филиал. Всего их было 90.  Доходы СП были громадные. После первого года Зрелов докладывал, что было заработано 120 млн рублей (курс был 0,64 рубля за доллар), а ведь продавали только за валюту. Он еще сравнивал с КАМАЗом, где он до этого работал, заработавшим за этот же год 400млн. рублей.  Трудно себе даже представить, сумму ушедших денег, которые практически стали их личным состоянием.

Горьковский филиал закрылся довольно быстро, чему помогли и события 91 года, о которых я расскажу особо.

         Я только много лет спустя понял, что они уже знали о готовящемся финансовом крахе в стране, который произошел в декабре, когда у всех отобрали все деньги в любом виде. Партийно-государственная верхушка уже тогда выводила все деньги за рубеж. По сути были украдены партийные Фонды, которые безуспешно ищут до сих пор.  Похожая участь было и фондов министерств и ведомств. Деньги вывозили и размещали на Западе оформляя вклады на частных, но очень своих лиц.  Началась другая эпоха, которую через 20 лет назовут эпохой воровства и преступности. Но мы тогда еще этого не осознавали. Нас банально обокрали и только. Должности, положение, финансовая обеспеченность остались в советском прошлом. В будущее мы вступали, начиная опять все с ноля.

                1990 год 1991 годы

        В 90-м году наша семейная жизнь протекала почти спокойно. Самое значительной событие для нашей семьи было окончание дочерью средней школы и поступление на радиофак Политехнического института. Училась она на «отлично» и надеялась на золотую медаль. Но в школе, видимо была напряженка с распределением медалей или их ограниченным количеством. Видимо кого-то нашли с положением родителей выше чем наше. Ей поставили четверку по физкультуре, медаль не дали. Оля сильно расстроилась, хотя медаль в то время уже преимуществ при поступлении не давала. Давала только моральное удовлетворение.
 
     Коротко расскажу и о поездке в США с Егоровым на месяц, в которую нас отправил Диалог. Нас включили в группу работников Министерства лесного хозяйства: работников министерства и директора северных лесхозов, люди состоятельные. Командировочные выдали, как тогда полагалось – 30 долларов на месяц. Разместили нас в районе Нью-Йорка Куинс в трехзвездочной гостинице. Считалось, что обучение проходит при Нью-йоркском университете. Принимала нас команда бывших наших евреев, которые нещадно воровали, отпущенные на нас деньги. Все кормешки, кроме гостиничных завтраков организовывали они. Ложились спать, несмотря на 3-х разовое питание всегда полу или совсем голодными. Один раз, когда мы всей группой были в гостях у одного из профессоров, преподающих нам, и он устроил обед, на деньги, положенные нам на обед (7 долларов), то мы сначала считали, что кто-то еще доплатил, так объелись в ресторане около дома профессора. Но он сказал, что оплатил только из положенной нам суммы. Тут то мы и поняли, что кормят нас дай бог из половины. Экономили мы страшно: командировочные мизерные, а при том, что поездка на метро в то время стоила 1 доллар 15 центов, столько же и банка пива. А хотелось еще и привести что-то. Выручали экскурсии и поездки, когда нам выдавали долларами за каждую еду. Например, при экскурсии в Вашингтон, которая была с 5 утра до 10 вечера, мы с Олегом в парке около конгресса пообедали, съев по большому хот- догу и литр пива на двоих. Ложась спать сильно удивились, что не хочется есть. Неужели наш обед сытнее трехразового питания от организаторов. Привести мы все-таки сумели по видео магнитофону Тошиба и тайваньскому двухкассетнику. По видаку торговались несколько дней, что бы нам продали с большой скидкой, поскольку покупали на всю группу.   Об учении и сказать почти нечего. Читали про самые основы, акции, биржи, конкуренцию и т.п. Приглашали и некоторых бизнесменов рассказать о бизнесе. Например, владелец гостиницы рассказывал о том, как он бесплатно меняет мебель, устраивая лже потоп, за взятку получая подтверждение от обслуживающей организации. Примерно про это же читали и другие: деньги берутся либо из бюджетов, либо от обмана кого-то.
 
А вот ситуация в СССР уже накалялась с 1989 года. Дефицит товаров был уже катастрофический. Мы уже в командировке в Москве не могли на закуску купить не то, что вареной колбасы, а даже банки консервов в томате. Пустые полки. Да еще антиалкогольная кампания с огромными очередями. Уже в 1989 году начались забастовки шахтеров во всех регионах. В некоторых республиках начались и кровавые события.    В апреле 1989 года были жертвы при разгоне демонстрации в Тбилиси. В январе 1990 года произошла резня армян в Баку.

               Горбачев своей болтовней и никудышным управлением подводил страну к распаду.  Действия власти уже становились паническими, власть совершала одну глупость за другой. 22 января 1991 года вечером в 21 час была объявлена Павловская реформа. Павлов – был министром финансов, которого 14 января сделали премьер министром СССР, и он продавил первое насильное изъятие денег у населения, предложив в три дня сдать все 50 и 100 рублевые купюры, для замены их новыми. Объясняли просто, что жулики и подпольные дельцы хранят деньги именно в таких купюрах, да еще вывозят их за границу. Разрешено было менять до 1000 рублей. Если ты, например, копил на машину, то должен был получить разрешение от местного исполкома, после объяснения откуда деньги. Это было время повального взятничества для разрешителей. Был и не гласный приказ не давать или давать по минимуму такие разрешения. Но эксперименты по выживанию людей власть продолжила. Тем более при таком неумном и авантюристическом премьере. В апреле были повышены цена в два-четыре раза на все товары и коммунальные услуги, провели это под кампанию повышения зарплат аж на 20 процентов.

     Уволившись из «Диалога», мы с Олегом решили начать самостоятельную жизнь в бизнесе. Он зарегистрировал свою кампания. А я на первых порах устроился в дочернюю кампанию горьковского Диалога к Вязанкину, где под меня зарегистрировали самостоятельный филиал. Это оказалось необходимым, так как вслед за нашим с Олегом увольнением, уволились еще большое количество работников «Диалога». Сначала было небольшое количество, в основном те, кто шел за мной с завода, но когда я зарегистрировал НКЦП, то перешедших оказалось приличное количество, наверное, более половины работников «Диалога».

     С организацией фирмы была интересная история. Не помню кто, свел меня с Сергеем Марковым, который вел курсы по вопросам организации бизнеса. Он меня пригласил прочитать цикл лекций. Я согласился. Познакомившись поближе он предложил мне идею: организацию городского компьютерного центра в форме открытого акционерного общества с участием промышленных предприятий города, с целью дальнейшего их обслуживания по оснащению их компьютерами и программными продуктами, а потом и по его сопровождению. Убедил он меня тем, что область деятельности знакомая и работники у меня уже есть для начала из «диалога», знающие эту работу, а потом придут и еще. Причем с предприятиями он уже договорился: моя задача зарегистрировать и возглавить. Казалось заманчиво. Но регистрация затянулась. В городе не было ни одного еще ОАО. В городской администрации категорически отказывали именно на этом основании. Мне пришлось дойти до Минфина РСФСР. Зарегистрировали только в октябре.  А в декабре все деньги страны превратили в мусор. Собранный капитал едва хватал на пару компьютеров. Да и многим предприятиям уже стало не до компьютеризации.
        Начало этому событию положил август 1991 года. Мы с Олегом в то в то время занимались в основном торговлей чем угодно. Надо было зарабатывать не только самим, но и людям, которые пошли за нами. Кто-то, как Бухвалов, после увольнения из Диалога, устраивался и в фирму Егорова.

       В то время уже было 2 курса рубля: государственный и коммерческий, для закупок по импорту. Мы планировали закупить приличную партию компьютеров, договорились с нашим отделением «Диалог банка» и получили чековую книжку на 30 млн. рублей. Для покупки валюты и заключения контракта. Нашли контакты с представителем какой-то инофирмы в Москве, через знакомого, который тоже хотел в этом участвовать.

   Но 19 августа, в 6-00 утра позвонил мне отец из больницы и сказал, что в стране переворот. Включай ТВ. По телевизору сменялись балет «Лебединое озеро», и заявления Государственной комиссии по чрезвычайному положению, которые говорили об отстранении заболевшего Горбачева и взятия власти в свои руки для спасения единства страны. ГКЧП возглавил Геннадий Янаев, вице-президент. Фигура яркая для характеристики горбачёвских кадров. Он уроженец Горьковской области. Он сделал хорошую комсомольскую карьеру, дорос до Первого Секретаря Горьковского обкома ВЛКСМ, потом работал Председателем Комитета молодежных организации, председателем Союза обществ дружбы народов, председателем ВЦСПС. В 1990 году Горбачев сделал его секретарем ЦК ПСС и членом Политбюро. У него была одна яркая черта, которую отмечали близко знавшие его: способность устраивать прекрасные застолья для начальства, был на них прекрасным тамадой и кладезем анекдотов.  Это сильно способствовало его продвижению. За что получил прозвище – Генка стакан. В ГКЧП кроме него и Павлова входили еще 4 руководители силовых ведомств и двое представляющих союзы крестьянских хозяйств и промышленных предприятий. Возврата к прошлому тогда уже мало кто хотел, чему способствовали пустые полки и снижающийся уровень жизни.

     Известие, конечно, нас напугало. Ну как хунта придет к власти и уничтожит всю коммерцию, вернув полувоенный коммунизм. А у нас еще чековая книжка на огромную сумму.  Часов в 8, мы собрались на работе.  Было решено ехать в Москву. У компаньона по готовящейся сделке там была арендованная квартира. Он дал машину и двух водителей. Мы с Егоровым и эти двое молодых совсем ребят поехали в Москву. Поездку опишу подробно. Это было наше косвенное участие во всемирно историческом событии, определившем развал СССР.

        Мы спокойно доехали до кольцевой. Въезд в Москву был закрыт. Мы поехали по кольцевой, нашли какой-то спуск в гаражи, и через них въехали в столицу. Приехав в центр на Лубянскую площадь (тогда пл. Дзержинского), мы увидели, что проезд на ул. Горького перекрыт. На всех параллельных улицах стояли танки, почти вплотную. Квартира была в районе Ленинградского проспекта. Туда, кое как, мы проехали. По радио «Эхо Москвы» передавали, что протест в Москве возглавил председатель российского правительства – Ельцин Б.Н. и около дома правительства России собиралась толпа защитников.

   На следующий день мы поехали к посреднику, который снимал офис в гостинице «Измайловская». Пока ехали вдоль Яузы, то видели, что на противоположной стороне все спуски к реке были забиты танками. В одном месте увидели людей у продовольственного магазина с колбасой, что в то время было не мыслимо. Мы остановились, зашли в магазин. По приказу хунты (как тогда все звали ГКЧП) в Москве выкинули в свободную продажу вареную колбасу и водку «Андроповку» по 4 руб. 70коп. Хотя водка уже стоила 6 и 8 рублей. Затоварившись мы в гостинице переговорили с посредником. Тогда была придумана хитроумная операция: оплата чего-то нужного церкви здесь, а мы получаем товар, оплаченный церковью за рубежом.  Операция было спланирована по курсу ниже коммерческого. Переговорив с ним решили подождать, что будет и поехали к Белому Дому, посмотреть на все своими глазами, после чего решили встретится к вечеру.

 У БД была большая толпа, в основном интеллигенции, знали бы они, что это им принесет буквально через год. Но тогда настроения основной массы и не только в столице, были против возврата к прошлому. Митинги шли во всех больших городах. Ждали выступления Ельцина. Но ясности у нас не прибавилось. Мы вернулись в гостиницу, а в офисе посредника был телевизор, показывающий программы зарубежные. По Си-эн-эн показывали Алма-Ату, где к погрузке на самолеты готовилась еще одна танковая дивизия. Становилось очень страшно. Молодые люди в нашей кампании рвались на баррикады. Мы с Олегом понимали, что надо их удержать. Может случиться всякое, ждали штурма Белого Дома. Мы понимали, что главная наша задача, вернуть молодежь родителям живыми. Но вечером все-таки опять поехали к БД. Обстановка около него уже была совсем другая: были военные, молодые люди готовые к отпору, на площади уже стояли подготовленные бутылки Молотова в очень большом количестве. Обстановка уже была зловещей. Мы с Олегом, буквально за шиворот утащили ребят в машину и поехали на квартиру. Пошел сильный дождь, мы сидели за столом и по очереди бегали в машину слушать новости по «ЭХУ», которое призывало москвичей приезжать и сменить или поддержать людей около БД из-за сильного дождя. Около полуночи отрубили и «ЭХО». Ночь почти не спали. Среди ночи сначала был сильный самолетный гул, недалеко где-то был военный аэродром, а по утро услышали грохот танков. Мы решили, что самолеты привезли еще танки и начался штурм.

       Но утром, даже уже по телевизору передали, что хунта полетела в Крым к Горбачеву, что значило - путч провалился. Накануне мы поняли, что сделки не будет и собрались ехать домой. Но по пути решили заехать опять к БД. Подъехав довольно близко, мы увидели толпы людей, идущих к нему. Мы пошли тоже. И попали на митинг Победы перед Белым домом.  Собралось более миллиона человек. Было после дождя влажно и душно. Ветра почти не было. В толпе было тяжело дышать. Стояли очень тесно. Был только коридор прямо около БД по которому каждые несколько минут Скорая помощь увозила потерявших сознание.

     Мы стояли рядом с коридором. Вскоре мимо нас по нему прошли Ельцин, Собчак, Попов, Шеварнадзе и несколько человек их свиты. Он зашли на балкон. Начался митинг. Слышимость была отвратительная. Около нас стояли два деда, ветераны войны с орденами и просили нас пересказывать, чего там говорили. Я впервые увидел там свойство толпы завораживать людей и их заводить. Особенно это проявилось, когда один из ветеранов, стоящих рядом с нами вдруг крикнул: «долой КПСС»!   Толпа, которая всегда издает шум, вдруг абсолютно затихла, как мне показалось от неожиданности. Тишина стояла пронзительная, было слышно, как падают капли с листьев деревьев. Через полминуты оба ветерана крикнули это же вдвоем! Но уже еще через минуту вся толпа скандировала «долой КПСС»!  Слово снова взял Ельцин и провозгласил, что завтра КПСС будет запрещена.

 
     После путча СССР уже перестал существовать. Республики отделились. Бывшие соц. страны ушли еще раньше, кто на 2 года, кто на год.   Горбачев, чтобы понравится западным лидерам отказался за компенсации, оставив все наши бывшие военные базы в восточной Европе, хотя те были готовы заплатить огромные деньги, которые бы помогли смягчить удар перехода к капитализму. Но ему была нужна только Нобелевская премия мира для него лично. Такие вот 33 серебряника для Иуды за предательство страны и народа. Формально, процесс ликвидации завершился 25 декабря. Ельцин стал президентом России, правопреемницы СССР. Назначенные в правительство реформаторы и советники, присланные из США, как потом выяснилось, все агенты ЦРУ, уже 2 января отпустили все цены. Разовый скачок инфляции был в 2600 раз. Все сбережения в банках людей и предприятий превратились в пыль, как и гос. облигации и талоны, выдаваемые на товары людям в эпоху дефицита. По ним можно было заплатить сразу и потом ждать, что со временем государство отдаст тебе товар. Это были товары длительного пользования: телевизоры, холодильники и прочее, даже автомобили. У Ирининой мамы был такой талон на телевизор. Когда несколько лет спустя государство стало компенсировать и вклады, и облигации, и эти талоны, но это делало по новому курсу. На полученные деньги за телевизор мы смогли как раз купить бутылку водки. До слез было жалко родителей. Государство кинуло стариков, отнять у них все накопленное за трудную и жестокую жизнь.  В нашей с Ириной семьей накоплений не было, если мы и потеряли, то очень немного.
 
         Смена власти была не только в Москве, но и по всей стране. Революция, как любая буря, выносит на поверхность всю грязь и мусор. У нас в области так и случилось Губернатором стал лаборант из научного института, громче всех кричащий на улицах: Борис Немцов. Первым его советчиком, заменившим все общественные институты, стал уголовник Клементьев, сразу сумевший присосаться к бюджету области, приватизируя при этом интересующие его объекты. Что и привело его и Немцова к разрыву, через пару лет, из-за банальной дележки.

         Область с огромным производственным и научным потенциалом, попала в руки никакого управленца. Он, как и все упоротые демократы, разделял взгляд Ясина (Сороса) на экономику. Зачем России промышленность и наука (они все это объявили не конкурентно способным)? Запад для нас все сделает, покупай не хочу. За время губернаторства Немцова область потеряла 3\4 научного потенциала и 1\2- промышленного. Немцов по жизни оказался лузером во всем, кроме любовных похождений, где он отличился с лихвой, имея три жены и с дюжину любовниц, некоторые из которых даже претендовали на его наследство. На должности вице-премьера России, он провалился сразу, было видно, что он просто глуп для этого поприща. Потом он, став лидером партии «Правое дело» угробил и ее. Его друзья демократы устроили председателем наблюдательного совета какого-то банка. Там для всех, кроме него, все кончилось сроками, после банкротства. Заработать он сумел, уехав на Украину, где был советником Президента Ющенко. Поговаривали об его участии в продаже старого советского оружия со складов Украины. Подлатался он и по возвращению в Россию, как лидер оппозиции, самолично получая деньги в США на борьбу с путинским режимом. Потом правда, пошли жалобы, что деньги до соратников не доходят. Почти все уходит на богатую жизнь с любовницами. Тут он и стал «сакральной жертвой», когда его заокеанские политики, наверняка имевшие всю информацию о нем, решили, что как политик, он им больше не интересен. А вот как «жертва режима» он еще послужит. Под пулю его, кстати, подвела очередная любовница с Украины.  Кстати, сегодня часть не системной оппозиции, сделала из него флаг. Под таким флагом ничего кроме череды неудач и поражений и ждать нельзя.  Изложил я здесь все это, чтобы было понятно, в какой атмосфере мы начинали свои шаги в самостоятельном бизнесе.

      Зарегистрированное НКЦП осталось практически без денег, оборотных средств не было. Но деваться было не куда: продавали, что-то умудрялись покупать, что-то удалось брать на реализацию.  Помню, как мой будущий зять Андрей, еще то ли только пришедший, то ли еще не работающий у нас, договорился с папой одноклассника взять на реализацию вагон китайских зонтиков.  Абсолютно все как могли продавали. Но в 1992 году на многих предприятиях уже переставали платить зарплата или платили такой мизер, что люди начали уходить, из-за того, что на этот мизер было невозможно прожить. На этом фоне НКЦП укомплектовывалось кадрами быстро. Рос оборот и штат. Был организован отдел, занимающийся программным продуктом под руководством Мирзоевой Ольги. Пошли продажи, были подписаны договора о дистрибуции. Сформировался отдел коммерции под руководством Кашина Эриха. К нему пришел и Николаев, уволившийся с завода РИАП. Пришел на работу, в качестве зама по экономике, приятель по работе в комсомоле, бывший секретарь комитета ВЛКСМ института «Салют» Курышкин Анатолий. У него было экономическое образование и опыт работы.

       Первый год дела продвигались туго. Была гиперинфляция. Привыкали. Но потом она помогла нам увеличивать обороты. Проценты по кредиту не успевали за гиперинфляцией. Взятые на три месяца деньги легко отдавались, если цены на товары пересматривались еженедельно. В первой половине 1992 года у нас в офисе появились двое израильтян Леня (бывший одессит) и Лана (бывшая горьковчанка, ее мать еще жила в Горьком). Они сделали предложение о сотрудничестве с участием в нашем предприятии их фирмы. Поэтому меня повезли в Израиль на смотрины. Поехали мы вместе с Ириной. Познакомили со всеми руководителями связанных фирм. Но поездка была организована не только как деловая, была организована индивидуальная трех дневная экскурсия почти по всему Израилю. Жили в Тель-Авиве в пяти звездном отеле на берегу, купались в море.
 
        Договоренности были быстро выполнены. Их фирма внесла взнос в наш Уставной фонд. Их фирма стала основным акционером. Потом мы сразу стали участвовать  в малой приватизации, чтобы иметь залоговую недвижимость для больших кредитов и перейти на крупный опт продовольственных товаров (они предложили сахарный песок). Предложение после обсуждения было принято, формальности улажены, деньги в фонд получены. Для начала был куплен на аукционе маленький магазин на ул.Маяковского. В это время в политехе, где работала Ирина, совсем почти перестали платить. Она уволилась и занялась магазином, взяв в помощницы одноклассниц и подруг: Татьяну Белоусову и Ирину Боровикову.  После был куплен еще и большой двухэтажный магазин. Девушки перебрались туда, а в первый были приняты дополнительные люди.

        Обороты предприятия росли быстро, работали уже большими партиями. В 1992 году я с Саяпиным Александром (он был ранее директором тех. центра в Диалоге) слетал в США, где у меня появился знакомый: Катков Александр. Он уехал у США по обмену и остался там, работая в штате Род-Айленд профессором в университете. Он тогда нашел нам бизнес компаньона, и мы поехали с ним знакомится. А тот нас водил по солидным фирмам представляя, как предпринимателей новой Россией. Где-то даже флаги российские к нашему приходу шили.
 
     1993 год был годом, когда на улицу уже были выброшены миллионы людей. Закрылись заводы, многочисленные НИИ. Со всех сторон поступали просьбы о трудоустройстве. Штат увеличился человек до 40. Мы создавали дочерние фирмы и организации: торговый дом, страховую кампанию, фонд поддержки частного В 1993 году купили совместно с фирмой Егорова доли в Московском банке, в котором сразу и про кредитовались. Было даже издательство, которым руководила женщина, принятая мной на работу 1992 году по просьбе бывшего первого заместителя генерального директора НПО «Кварц» и ГНИПИ по науке Фатеева Борис Петровича.  Она меня и подвела к печати книги про Нижегородскую ярмарку, первое издание которой было в до революции. Она подписала договор с администрацией ярмарки о покупке всего тиража. Потом они отказались. Я судился с ними в Арбитраже, еще в то время не понимая, что там все решают деньги. Я конечно проиграл. Ярмарка «доказала» что зам, подписавший договор, был накануне лишен таких полномочий. Одним словом, кинули и причем в самый тяжелый период. Конечно, многое из созданного практически не работало. Но надо помнить, что у нас тогда не было ни опыта предпринимательства, ни начального капитала, ни финансовой грамотности. Правда если бы такая грамотность была, начинать дело без денег, только на кредиты в 160% годовых, и продолжать при 240% и не начали бы. А надо было зарабатывать, кушать то хотелось.

      Наши израильские акционеры уже в 1993 году начали готовить большую сделку по сахарному песку партиями объемом 10 000тн по 1000тн судами река-море прямо из Франции. Вкладываться в такую сделку надо было и им. На этом этапе нас с Ириной опять пригласили посетить Израиль и все их фирмы. Нужно было утрясти ряд каких-то формальностей.   Тут надо остановиться на следующем важнейшем событии в стране.  Улетать в Израиль надо было из Москвы. В Москву мы поехали на автомобиле чей-то фирмы, им чего-то надо было передать в Израиле. Это было 4 октября, а с 21 сентября в Москве начался конституционный кризис. Председатель Президиума Верховного Совета России Хасбулатов и вице-президент Руцкой пытались отстранить Ельцина от власти, а тот разогнал Верховный Совет. В Москве были длительные беспорядки. Накануне 3 октября вооруженные люди сторонники Верховного Совета штурмовали Московскую мэрию и Останкинский телецентр. В Москве было объявлено чрезвычайное положение. Поэтому нас в Москву не пускали, остановив в районе кольцевой. Помог загранпаспорт с визой и датой. Нас пропустили, но проехав буквально с километр всех разогнали по обочинам и мимо нас по дороге на большой скорости пронеслась колонна танков. Машина аж подпрыгивала. Мы приехали сначала в офис фирмы которая нас довезла. У нас еще не было билетов. И мне надо было поехать в кассы аэрофлота, их получить.  Мне дали охранника, поскольку началось подавление мятежа. Кассы были на набережной около Калининского моста. Мы вышли из метро Киевская и увидели страшную картину. Два танка стояли на мосту и стреляли по Белому дому, он уже был бело черный, около проломов в стене все было черным. К кассе шли перебежками вдоль стен домов, из БД стреляли снайперы, народ кричал. Что бы прятались. Уже были убитые и раненые. Прибежали к кассе, а она была закрыта и объявление на ней гласило, что билеты получите в аэропорту. Скажу честно, было страшно: громкие выстрелы танков, которые мы прекрасно видели и пулеметные очереди из БД.

      В июле этого года у нас было и крупное семейное событие: свадьба дочери с Андреем Харитоновым. Все было уровне. Как сейчас помню, на регистрации у меня ручьем текли слезы. Партнеры потом устроили молодоженам поездку в Израиль.
      В 1992-93 годах предприятие успешно справлялось и с поиском необходимых договоров и сроками оборота денег, что было крайне важно при таких кредитах. Отдел программистов тоже работал хорошо, но, конечно, там объемы были существенно меньше. Именно успешная наша работа и толкнула израильских партнеров поучаствовать в общем-то в авантюре с большой сделкой. Как я потом понял, они надеялись переложить все риски на нас.
 
      Сегодня, гляди почти на 30 лет в прошедшее время, можно определенно сказать, что в любом случае банкротство было неизбежно при таких кредитах. В 1994 году минимальные ставки уже достигли 240%. То есть сравнились с темпами инфляции на тот период и стали их опережать. Наценки на товары уже пересматривать приходилось гораздо реже. Маржа падала. Задержка выплат грозила штрафными процентами, которые в то время достигали 800% годовых, т.е. сразу вели к банкротству. Большую сделку можно было заключать только под западные кредитные проценты. До конца лета 1994 года контора работала удовлетворительно.
 
       Самое замечательное семейное событие 1994 года произошло 6 мая. Дочь родила внучку Настю.

       Необходимо вспомнить и об одном мероприятии, которое, как никакое, отразило время 90-х. В 1994 году была организована встреча нашего потока радиофака, в связи с 20-летием окончания института. Встреча была в ресторане «Ока». Собралось из потока в 100 человек, человек 70-80. Финансирование в основном взяли несколько человек, считавших себя в то время успешными. Значительную часть стоимости оплатил и я. К тому времени радиопромышленность страны была разгромлена и большинство выпускников нашего поколения было выброшено на улицу. Даже те НИИ и заводы, которые были не уничтожены как завод РИАП, полностью, сократили численность в разы. Большинство не смогло начать или войти в чей-то то бизнес и просто бедствовало на уровне нищеты. Смотреть на ребят, а тем более слушать рассказы о бедах, их постигших было тяжело. По окончанию встречи решили, что и собираться больше не за чем. Тех, кто сумел устроиться в новой жизни, оказалось не более десятка.

                БАНКРОТСТВО

       Сделка по сахарному песку была заключена. Но наши израильские партнеры не сумели обеспечить ритмичность поставок. В финансирование они вошли, но только частично. Взяв кредит от 300 до 400 тысяч долларов. Первые два судна пришли летом, а вот остальные восемь все перед самым закрытием навигации, почти все сразу, последние даже в лед вмерзли. Во-первых, рухнули цены сразу. Во-вторых, придя на работу, я увидел очередь «авторитетов», пришедших требовать деньги. От них меня спасло, что в этом году меня свели с евреем предпринимателем, который помогал найти крупные партии сбыта, а также и кредиты.  Через него мы получили предоплату за песок от «Волгонефтепродукт», причем получали раза два или три, а также кредит в одном банке.

          Личность была яркая. Он при советской власти работал в системе торговли Речного флота. А тогда - это было одно из немногих мест, которое снабжалось гораздо лучше торговли. От рыбы, икры, импортного пива и много чего еще. Его арестовали с миллионом на кармане, как он сам выражался. А в то время за 15000 рублей можно было высшую меру получить (в то время жигули 5000рублей стоили). Ему дали 15 лет, отсидел он 10 и его выпустили в конце правления Горбачева, когда разрешили кооперативы и спекуляция стала законным бизнесом. Правда запретили занимать административные должности, его предприятиями руководила жена. Как он столько заработал? Вот простой пример из того, что он мне рассказывал: ондатровые шапки во время распределения их из фондов управления торговли Речного флота стоили для торговой точки 12 рублей. Откат был 50 копеек с шапки. Он не жалел и 1,5 рубля. У него их забирали по 120 рублей. А в шапках тогда ходили все.

      У него в фирме «работали» тогда «смотрящие» по городу братья. Он, чувствуя, что набежит много бандитского братья, уговорил меня сделать им взнос – 2 машины «жигули», что для нас было почти ничтожно. В 90-е годы рэкетиры крышевали не только весь бизнес, но и все гос. предприятия. Был закреплен и за НКЦП какой-то парень, закреплены были рекетиры и за всеми нашими магазинами. Но это были часто простые люди, потерявшие работу и не нашедшие других заработков. Для примера за сбор дани с магазина на Маяковке закрепили выпускника истфила Университета. Сборщики передавали крупным в воровском мире людям, что бы те оставались чистыми. Дань была не очень обременительной. Воевать в те годы, когда были часто разборки с кровью, никто не хотел, проще договориться. Я, например, видел, бывая в здании администрации, как с крупными «авторитетами» расшаркивались не только чиновники, но и милицейские чины. Именно подаренные братьям двое жигулей и помогли выпроводить всех воровских гостей. Я им объяснил, что заплатил смотрящим. А проверять главных там не принято. Про этого партнера только могу сказать, что запрашиваемые им интересы были такие, что выгоды большой не было.

      Самое страшное было то, что времени на продажу у нас не было. Продать такое количество было сразу невозможно. Да еще состав песка привезла и железная дорога. Начались задержки выплат, стали начислять штрафные санкции в 800% годовых. Картотека росла в геометрической прогрессии. Сюда добавились убытки от книги. Беда никогда не приходит одна. В Нью-Йорке, в аэропорту, украли в ходе погрузки, заказанную нами партию компьютеров тысяч на 50 долларов.  Груз был застрахован в страховой кампании США, но она предпочла обанкротиться, а не платить.  Тут я и вспомнил про учебу в США, где и учили: обманул – молодец. Образовались еще долги перед рядом поставщиков. Банки, которым мы оказались должны были 2 видов. Одни давали как положено, под залоги и они почти не пострадали, а другие без залога. И вот с некоторыми из них были крупные проблемы.

         Незадолго до этого к нам на работу пришел Агафонов Александр Александрович. Я был у него на военных сборах в КГБ. Когда я еще работал в ГНИПИ и сменил воинскую специальность, были учения по развертыванию полного состава 22 дивизии. А я в КГБ был приписан офицером запаса в особый отдел дивизии. Зам. начальника особого отдела дивизии был тогда Агафонов. Он меня, как старшего по должности на гражданке, оставил при штабе дивизии. Сборы продолжались 2 месяца и видимо он меня тоже запомнил. Он стал у нас юристом.
Мне в этой ситуации, когда на меня наседали все подряд по долгам, он сильно помогал. Особенно по банку, где договаривался о кредите наш сидевший партнер. Там на меня наехали не только бандиты, но и зам. прокурора города, угрожая всем, вплоть до тюрьмы. Осадил его Сан Саныч круто, чуть не обвинив во взятничестве, намекая, что он бывший кгбешник, а бывших естественно не бывает. Куда делась вся его спесь, он сразу попросил передать банку хотя бы что-то для вида. Поскольку в картотеку все банки накидали штрафных процентов для выплаты их не хватило бы и еще десять барж.
 
        В начале 1995 года большинство людей уже уволилось. Счета были арестованы, правда я открыл ряд новых, но в Москве, что бы что-то еще до окончания банкротства можно было сделать. Для решения вопросов связанных с погашением долгов и банкротством сложилась группа: Кашин, Харитонов и Агафонов. Их задачей было спасти остатки, которые еще можно было спасти. Это часть сахарного песка и офис на ул. Ильинской. Я оставался номинально, стараясь не показываться в офисе, слишком большой интерес вызывал у некоторых должников. Я понимал, что за мной еще долго будут бегать всякие органы, поэтому брать ничего нельзя, не дай бог, будут обыски. Мне надо было дорешать три задачи: разобраться с израильскими партнерами, они требовали от меня гасить сначала их долги. Но тут я отказал совсем, обвинив их в том, что они и создали эту ситуацию своей плохой работой. Была не закончена ситуация и с московским банком, который к тому времени захватили бандиты. Самый опасный момент был с договором, который я заключил с «Транснефтью», на поставку компьютеров.  Они перечислили 50% стоимости уже на счет с картотекой и деньги сняли. Меня предупредили, что за ними бандиты крутые, причем беспредельщики.

     Первым я решил вопрос с банком, где был учредителем. Из Москвы приехали два БМВ с крутыми. Они ловили меня по городу день, но не нашли. Вечером я поехал домой. Они ждали недалеко от дома. Я поехал в гараж мимо них. Туда дорога была плохая, они не поехали. Я пошел назад про себя говоря, что двум смертям не бывать, а одной не избежать. Но их не было. Я все рассказал Ирине. Они позвонили поздно вечером в 23 часа. Машины стояли под окном. Я хотел к ним выйти, но Ирина не пустила, пригласив их в дом. Их было 8 здоровых мужиков. Не понимаю до сих пор, зачем так много, хватило ба и 2-х или 3.  Они попросили чего-то перекусить. Мы подали чай и бутерброды. Беседа была мирной и очень вежливой. Они просили погасить разницу между взносом нашей конторы и кредитом. Спросили какие есть перспективы или хотя бы наметки.  Я им сказал, что у меня в проекте только один вариант. Я в Москве, в одном из банков, договорился о большом в 5 млрд. рублей кредите для Горьковской железной дороги. Сказал им, что откат должен быть примерно 100млн., но реально примерно миллионов на 20 обманут. Так что рассчитывать можно самое большое на 80млн. Это не закрывало их запросов, но они на удивление согласились на 60млн. Сказав, что я живу бедно, сейчас банкрот, поэтому 20 млн. (в то время 20 млн было всего 3650$) можешь себе оставить. Трудно поверить, но все так и случилось. Больше я их не видел.

     А вот что делать с договором по поставкам ПК «Трансрефти», я придумал позднее. Для меня это был очень тяжелый период. Когда контора разбегается от плохого состояния, остаешься один. Одни спрятались, чтобы не отвечать. Помощи не было никакой и не от кого. А вот сильно обиженные были. Я, по их мнению, неправильно поделил остатки сахара и всего прочего, отдав все тем, кто остался разбираться с долгами. Я считал это правильным, тем более, что там был и мой зять.

       В конце концов я придумал выход. Пришел к заму в «Транснефть», рассказал, что его первый перевод пропал в картотеке. Попросил его сделать второй в 40 000 долларов на Московский счет и пообещал, если мне дадут время до конца сентября, я сделаю полную поставку и выполню все интересы. Схему действий в общих чертах я рассказал. Он сказал, что это фантастика. Но, если я решу вопрос со своими партнерами, то звони, я перечислю.

    Далее, мне надо было договориться с израильтянами, чтобы они не забрали деньги, а помогли. Я объяснил, чем могу ответить. Они взяли с меня обещание в дальнейшем, участвовать в помощи им погасить их кредит. Я рассказал схему, мы ее доработали вместе. Задача была из 40 000долларов сделать 120 000. На 80 000 они сделают поставку, 20 000 надо было отдать на откат, ну а 20 поделить. И сделать все это за два с половиной месяца. Для работы схемы в таком темпе мне надо было 2 банка. Один я выбрал банк, где работали югославы, сбежавшие к нам от войны, шедшей там. У них была торговая фирма, где Ирина закупала у них товары для магазина. Она меня и вывела на этот банк. Об операции я никому даже зятю с Кашиным не рассказывал. Боялся, что, если кто узнает и эти счета заблокируют картотеками. С подбором второго банка получилось интереснее. Меня вывели на женщину в Москве, которая пообещала мне помочь за небольшое вознаграждение, не вникая в суть вопроса. И дала мне телефон бывшего Председателя правления Госбанка СССР Гаретовского Николая Викторовича. Тогда он был председателем правления ДИАМ банка. Он меня внимательно выслушал, потом спросил кто эту схему придумал. Когда узнал, что я, никогда не работал в банковской, или финансовой сфере, удивился, но дал мне тел. банка с которым можно будет работать по схеме. В заключении он сказал, что Россия далеко пойдет, если в деревнях такие схемы стали придумывать.

     Схема была такая: я заметил, что летом курс доллара растет у нас гораздо медленнее, практически стоит, но в сентябре прыгает далеко. Поэтому схема была рассчитана на лето. Но, хотя курс почти стоял, официальные прогнозы курса рубля на три месяца (кросс курсы), на всякий случай, на  20% ниже. Это позволяло при каждом обороте, увеличивать сумму на 20%. Я запрашивал кредит под обеспечение, рассчитанное по кросс курсу на конец трехмесячного кредита. Банки были согласны: редкий случай -дурак кладет одни деньги, чтобы взять другие. Оборот составлял неделю, максимум 10 дней. Мне приходили деньги под видом банковского кредита. Отсылать было просто – погашением кредитов. К первому сентябрю схему закрыли, нужная сумма набралась. Банкам отправили письма о закрытии кредитов залогами. Курс резко прыгнул в сентябре, уже депозиты в рублях не закрывали валютные кредиты. Зять с Кашиным видели бесконечные перечисления и решили, что я прячу деньги, неизвестно откуда взятые. Подобные подозрения возникли и еще кой у кого, и через год мне это аукнулось. В конце сентября поставка была сделана, все обязательства, включая женщину москвичку были выполнены., кроме моей доли, ее при последнем перечислении партнеры в Израиле оставили себе, увеличив свою. Обижаться не приходилось. Спасибо, что выручили. Это единственная операция, которой я горжусь и на сегодняшний день. В конце сентября я официально уволился из НКЦП, хотя там, фактически, давно уже не работал и не получал зарплаты.
 
                НА СОДЕРЖАНИИ У ЖЕНЫ

        В период до марта 1997 года я не получал зарплаты, поскольку фактически не работал.  Ирина с Белоусовой и Боровиковой купили место на рынке в Щербинках и стали торговать, в основном промтоварами и одеждой. Для закупки я, Белоусов и Боровиков возили их в Лужники. Выезжали ночью, утром были в Лужниках и в обед или чуть позже, выезжали назад. Это было крайне трудное время.
 
     Трудное время было для всех, кроме кучки пригретых Ельциным воров, получивших в свою собственность, практически бесплатно, главные богатства страны и представителям власти верхнего эшелона. Миллионы людей не работали, или только числились, работающими, не получая зарплаты. К середине 90-х люди уже теряли надежды на нормальную жизнь. В медицине и образовании почти не платили. В подтверждение приведу пример наших приятелей Мешковых. Галя работала программистом, да еще системным и почти полностью обеспечивала всю семью, а у них было двое детей. Когда мы собирались в кампании, Игорь, работавший детским хирургом, все время привозил коньяк и шоколад и при этом приговаривал, что хоть бы кто догадался в благодарность батон колбасы принести. Ограбленные государством люди спасались кто как мог, в основном торговали всем чем придется. Многие в это время спивались от потери надежд на нормальную жизнь. Но молодежь охватила и еще одна беда - наркотики. Мы жили в Приокском районе. При советской власти в районе были сосредоточены много НИИ, радийного профиля, радийные производства. Т.е. это был район интеллигенции, оказавшийся на 70-80 % на улице в новой России.  Депрессия и безнадежность очень многих погрузили в пьянство. По этой же причине в таком же состоянии находилась и молодежь в этих семьях. И на молодежь пришла другая беда – наркотики.  Район был близким к поселкам цыган, которые торговали наркотиками в то время. Я помню жуткие картины, когда молодые люди умирали от передоза прямо на улице и лежали, ожидая милиции. Видел и как старшеклассники утром у гаражей кололись перед школой, набирая воду в шприцы из луж.  У Ириной школьной подруги наркоманом стал старший сын, превративший жизнь семьи в кошмар. Тащил все из дома. Что-то сделать уже было невозможно. Он, как и многие наркоманы, умер от передоза. На этом фоне приходилось только искать выход, стиснув зубы. Экономили страшно, питались только картошкой и квашеной капустой.

Торговля и была временной палочкой выручалочкой. Особенно тяжело было стоять на морозе зимой. Продолжалось эта торговля года полтора. Потом еще какое-то время Ирина продавала косметику в уличном киоске на Минина, недалеко от входа в политех, где она долго работала (скажем прямо –это было смело). В !997 году Николаев, работавший тогда директором в производственной фирме по изготовлению мебели при «Транснефти» предложил ей работу директором овощного магазина на ул. Ошарской, купленным учредителями его фирмы.

          Могу сказать только одно, я безмерно благодарен жене за такую мощную поддержку. Ее железный характер помог перенести все невзгоды в это время.  Ее спокойствие и выдержка, рассудительность напомнило мне железный характер Людмилы Ивановны. То, что я не сник, а продолжал искать приложение своих сил, во многом было основано на ее поддержке.

В 1996 году меня вызвали в областное УВД и там показали заявление от Нижегородского «Лукойла» на имя Ген. Прокурора Скуратова. В заявлении было обвинение в выводе денег в Израиль, в том числе и долга перед «Нефтепродуктом», которого поглотил Лукойл. На письме была резолюция Скуратов: «найти и посадить». Следователи встретили меня с удивлением. Они не ждали, что я приду. Считали, что я в Израиле. Когда я увидел бумагу, я им сказал, что это чушь. Они попросили посмотреть мою квартиру. А когда увидели, один другому сказал: тут ловить нечего. Они велели подготовить объяснительную с приложением бух. документов. НКЦП уже не было, документация была свалена в кладовку, искать и грамотно ответить помогать мне никто не стал. Писал месяц, приложил 40 папок с бух. документацией. Хорошо вытребовал расписку. Поскольку через год опять вызвали, уже другие следователи. Здесь уже были угрозы сгноить в тюрьме и тому подобное. Я единственно, что мог ответить, так это то, что объяснение и документы представил год назад. Показал расписку. Но следователи в МВД документы не нашли, а бывшие, кто давал расписку уже уволились. Пока они искали, где объяснительная и документы, меня постоянно пытались уговорить дать показания на бывшего начальника «Нефтепродукта». Я категорически отказался, поскольку взяток ему не давал. А если кто и давал - я не знаю, правда указал, кто меня с ним познакомил.  Объяснительную и документы нашли, но не в МВД, а в Лукойле. Больше меня не трогали. Тем более я им показал, когда сильно наседали свое удостоверение помощника депутата Гос. Думы Гайдара Егор Тимуровича.

         Это отдельная история. Один знакомый демократ еврей, которому я в 1992-94 годах, давал от фирмы деньги на бесплатные обеды для пенсионеров, которые он организовывал, после банкротства решил мне оказать помощь. Она заключалась в том, что он, свозил меня к Гайдару в 1995 году. Гайдар был в ГД руководителем фракции партии «Выбор России». Мой знакомый попросил его взять меня в его помощники депутата ГД по нижегородской области. Зарплаты там не было, но должность была официальная, с выдачей официального удостоверения. Это могло мен помочь, при неприятных контактах с правоохранительными органами. Гос. Дума того созыва создавала у меня странное впечатление. Кого там только не было: священники-расстриги, ряженые, как на деревенской ярмарке, просто люди с поехавшей крышей, проповедующие близкий конец света. Заданий мне сначала не было. А вот возможность поесть дешево и вкусно в столовой Гос. Думы была. Удостоверение было пропуском. А в поисках заработка, я в Москву ездил довольно часто.  Но в конце года Гайдар решил посетить Арзамас и Арзамас-16. Моя обязанность была его сопровождать. В Арзамас -16 меня не пустили, а вот в Арзамасе, я сопровождал его всюду. Он приезжал с женой и сыном, но я их видел только на вокзале, при встрече и проводах. Гайдар прочитал лекцию в здании администрации города, для приглашенных. Был полный зал. Лекция так была замусорена сложными терминами, да и тема была далека от жизни. Народ после лекции спрашивал друг друга, про что он рассказывал. Вечером мы поехали на базу Арзамасского приборостроительного завода. Это крупнейший оборонный завод в городе и один из крупнейших в области. Гайдар, будучи вице-премьером помог ему в трудное время финансами. Вечером на вертолете на турбазу прилетел Немцов. Был накрыт стол для ужина. На нем было человек 6-7. Просидели часов до трех утра. Директор рассказывал о трудностях загрузки завода, в то время в какой-то части переориентированной на изделия для нефте-газовой промышленности. Делали и основную продукцию для ракетной техники. Финансовые сложности вызывали большие мобилизационные мощности, которые завод должен был содержать сам. А это целый подземный город. Немцова производственные вещи интересовали мало. Да и рассуждения его могли только уронить в моих глазах его авторитет, как губернатора. С Гайдаром был еще один человек, который вместе с директором завода пытались говорить о важности сохранения в России производств. Видимо, Гайдар брал его при посещения таких производств. Этот помощник Гайдара говорил Немцову, что в такой области главной его задачей должны быть сохранения производств, помощь им, тогда и они смогут давать налоги. Не надо скидывать заводы полукриминальным структурам, которые поворовав год, продают их следующим таким же, просто уничтожая их тем самым. Когда уже поздно ночью, мы с ним вышли покурить, он мне с горечью сказал, что жутко смотреть, как такие регионы, имеющие огромную экономическую базу, в результате пертурбаций в стране, попадают под управление подобных губернаторов. У них выше управления магазинами и ларьками ни интеллекта, ни других способностей не хватает, это же пена, вынесенная на поверхность бурей. К счастью не все такие в стране.

      Гайдар на меня произвел впечатление совсем не политика. Люди подходили к нему, ведь Арзамас связан с этой фамилией, там и улицы, и музей. Приходили с детьми, чтобы показать знаменитого земляка. А он пытался спрятаться и выходил к людям под нашим давлением. После сопровождения в Арзамасе он начал меня привлекать к работе по написанию различных документов, прикрепив меня к депутату Починку. Но опять все это бесплатно.
          
     Конечно, я пытался тоже что-то заработать. Но мои попытки заняться частным посредничеством приносили в основном только расходы на частые поездки в Москву.  Накопления быстро исчезли. В какое-то время выручили Кашин с Андреем, предложив попробовать поднять доходность их автосервиса. Была определенная договоренность насчет того, что после достижения порогового уровня, дополнительная прибыль делилась пополам. Отработав несколько месяцев, я не дождался выплаты от них. Дома было совсем плохо в этот период, я сказал Ирине, что смогу сам забрать, но они могут обидеться. Я забрал, сумма для нас была значительная, но только на фоне почти полного отсутствия. Конечно, это вызвало недовольство, что я не предупредил, хотя я когда-то просил. Я опять ушел в свободное плавание.
 
      Но тут меня нашла Лана. Напомнив о сделке и о том, что я пообещал помогать погасить долги. Она пригласила меня в Израиль на переговоры и готова была оплатить поездку. Я поехал. Там прошло несколько совещаний с руководителями фирм, счета которых до сих пор были под арестом. Там арест накладывали на все связанные фирмы. Мне показали возможности небольшого бизнеса на недвижимости, связанный с достройкой на этаж, в виде мансарды, существующих зданий. Меня попросили привлечь инвесторов. Предложение понравилось одному моему знакомому Лухтону Борису. Деньги у него были от брата, приватизировавшего завод «Лакокраска», работавшего там директором.  Потом мы с Борисом улетели в Израиль, где я его познакомил с бывшими компаньонами. Он принял решение вложиться. Через какое-то время поехали еще раз за получением доли. Деньги были небольшие, а мне и вовсе, не более 1000 баксов. Правда за поездки я не платил.  После первой удачной сделки Борис с ними начал контактировать с Ланой, не привлекая меня к обсуждению. Обсуждали какие-то и алмазные дела, тут уже в полной тайне от меня. На переговорах с миллионером с алмазной биржи, я уже ждал в коридоре. Далее он ездил без меня. Я просто предупредил, чтобы иметь дело с этой кампанией, лучше бы нанять местного адвоката. Лана потом отвезла меня к руководителю группы кампаний с которыми мы имели дело. Он поблагодарил за то, что я держу слово и попросил продолжить.
 
        Следующего инвестора я нашел, рассказав о бизнесе в Израиле его приближенным. Это был предприниматель собирающий металлолом. В основном цветной. Где он его брал – не очень понятно. Но от него регулярно уходили полные фуры с цветным металлом. Он отвозил бандитам в Москву и те беспошлинно вывозили. За фуру ему отдавали 200 000долларов. Хотя он жаловался, что у него крадут заначки, то охраняющие бизнес бандиты, то нанятые менты, деньги у него были большие. Его еще интересовал открыть счет в Израиле без предъявления декларации, чтобы с него оплачивать зарубежные траты. Условием был и первый бизнес на не очень большую сумму. Мы с ним поехали в Израиль, ему показали дом, какие работы будут сделаны, включая строительство мансарды и на что можно рассчитывать. Срок был 2 месяца. Через два месяца мы поехали втроем. С ним поехала жена, его бухгалтер и как оказалось командир. Был получен расчет за первый проект и ему предложили большой проект. Я знал, что он был крайне недалекий парень, а узнав немного его жену, увидел, что в глупости, она его покруче будет. К тому же еще нахальная, орет по любому поводу. Я сразу понял, как далее поступят хитрые евреи.  Они не могли не разглядеть, чего подобные инвесторы стоят. Что бы не влипнуть с ним в неприятную историю, я им категорически отсоветовал влезать в большой проект. Жена облаяла меня, сказала, что она все посмотрела, и это не мое собачье дело. Потребовала от мужа поменять мне билет и срочно выпроводить меня. Я им всё-таки посоветовал – наймите местного адвоката. Но жена парировала: это он знакомых евреев хочет накормить бабками за наш счет. Я срочно улетел. Встречался с ним один раз через год. Просил меня, как свидетеля, подтвердить, что он деньги перечислял. Я дал показания. Евреи больше на меня не выходили. Я понял, что они сочли мои обязательства выполненными. Со вторым «инвестором» я тоже немного заработал на первой сделке, но побольше, чем с Лухтоном.

                ИНВЕСТИЦИОННАЯ КАМПАНИЯ

    В начале 1997 года, на меня вышел Катков из США и сказал, что его знакомый из США хочет бизнес в России. Но надо приехать в США. Он выслал приглашение от фирмы. Я полетел, благо остались деньги за Израиль. Мне предложили зарегистрировать инвестиционную кампанию с участием фирмы США. В уставный фонд они дали немного – 75 000$. Это рисковый капитал трастового фонда, который управляет деньгами 11 миллионеров. Среди которых был и инициатор Джон, адвокат. Он, кстати, был помощником знаменитого миллионера Хаммера, который еще дружил с Лениным и через которого наши богатства продавали на Запад. В кабинете у Джона я увидел много наборов монет из драг. металлов с символикой Московской олимпиады. Оказывается, заказ Москвы на них был дан Хаммеру, Джон был у него помощником и получил за это с барского плеча 7 млн$. Мы договорились, я представил бизнес план, который сочинил сам. План одобрили, я вернулся в Нижний Новгород.  1 марта была зарегистрирована фирма «Ай-кью инвест». Со стороны США учредителем была фирма, со стороны нашей 3 человека. Я, Боря Лухтон и еще один еврей, фамилию не помню.  Я вкладывал идею и связи, Борис делал взнос в Уставный фонд, а третий имел опыт работы с ценными бумагами. Он потом в ФРГ насовсем уехал. Штат был маленький. Получилось так, что я был и директором, и Председателем Совета Директоров. Занимались скупкой акций «ГАЗа» и «Связьинвеста», еще нескольких крупных кампаний и выставляли их на продажу крупными пакетами. Доходность доходила иногда до 50%. Это зависело от величины пакета. И конечно ГКО, там доходность была Выше.

     Моя жизнь и нашей семьи изменилась. Я целиком погрузился в работу. Период совсем нищей жизни кончился.

Через год я поехал в США с годовым отчетом. Отчет был в помещении клуба выпускников Йельского Университета в самом центре Нью-Йорке. Заседали 3 дня обсуждая работу фирмы из 5 человек. После последнего заседания, когда отчет и планы были одобрены, пошли все вместе, а это все 11 миллионеров и мы с Катковым, в ресторан в клубе. Показалось всем этого мало, и мы по предложению вице-президента крупной хим. кампании (он все время хвалился, что они вторые после «Дюпона»), переместились в ресторан на Бродвее, где мясо на огне готовили в центре зала. Там был забавный эпизод. В конце обильного ужина это вице-президент спросил, может наш гость хочет чего-то особенного? Я попросил еще вина и сказал какого, да еще какого года.
 
Перед выходом из дома в эту поездку, когда меня собирала Ирина, по ТВ шел мексиканский сериал и там какой-то персонаж из богатых заказал вино. И я попросил Ирину записать название и сунуть мне в карман пиджака. Его то я и назвал. Сразу его не принесли, попросили подождать и подали десерт. Потом подали, разлили, попробовали и все стали хвалить. Когда я вышел покурить, ко мне подошел вице-президент и сказал, что он даже предположить о том, что в России могут знать о таких винах. При этом добавил, что эти 2 бутылки стоят больше, чем весь обед на 13 человек.

      В начале лета приехал Джон для уточнения дальнейших планов. Я ему устроил несколько встреч. Было и встреча с Кириенко, возглавлявшем тогда банк «Гарантия». Встречу устроил Кашин, через своих приятелей. Были намечены планы участия в банке, солидной, в миллионы долларов суммой. Были и другие встречи, и планы. Сумма собственных средств в кампании увеличилась. Мы, как раз в июне, продали все ГКО, когда доходность достигла 240%. Мы поняли будет обвал. Обвал случился в Августе. Из США нам прислали аудитора. Он проверил все от начала и до момента приезда. Сделал заключение, что средств присвоено не было. Но когда страна упала в дефолт Джон в переговорах попросил вернуть их взнос. Было заявлено, что в стране, объявившей дефолт они работать никогда не будут. Мы им ответили, что выполнить намеченные планы ничего не помешает. А мы наобещали многим важным людям, в том числе Кириенко, ставшим уже премьер министром, поэтому сумму не вернем, это неустойка. Джон потом позвонил и сказал, поскольку это был рисковый фонд и мы в дефолте не виноваты, сумму они списали, претензий к Вам нет. Фирма проработала до июля 1998 года и была закрыта, деньги почти кончились, маленькие остатки поделили.
               
                ЛЕСНОЙ БИЗНЕС

      Дефолт сделал инвестиционный бизнес без крупного капитала бессмысленным.  Поиск нового приложения сил привел к нам двух одноклассников Кашина, Бугрова и Прохорова, наверняка с его подачи, когда он отказался сам. Предложение было мне и Егорову, как основному инвестору. Они заверили, что есть выход на высокий чин в областной администрации и делянки будут выделяться. В качестве юридического лица решили использовать НФПЧП, зарегистрированный еще НКЦП и не закрытый.
 
     Купив в Ветлуге пилораму, лесовоз и не помню еще чего начали бизнес, расположенный от нас за 250км. Хотя мы ожидали, что на селе будут и пьянство, и прогулы, сталкивались и с неожиданными вещами. Как то, что некоторые работники, заработав сумму необходимую им для того, чтобы прожить месяц, после аванса пропадали до конца месяца. Поменяли, наверное, 3-4 состава работников, пока работа не пошла более-менее ритмично, поскольку отгружали пиломатериал за рубеж, в Литву. Но к 2002 году подорожавшие делянки и общая инфляция при постоянной цене отгрузки свело на нет доходность. Мы не могли поменять крупного потребителя, для того нужна была большие инвестиции для выпуска более качественного и дорогого пиломатериала, что в свою очередь требовали нового дорогого оборудования.

       Основным ударом, приведшим к закрытию бизнеса, была смерть нашего покровителя в областной администрации. Это типично для любого бизнеса, основанного на протекции. Она исчезает, исчезает и этот бизнес. В местных органах мы позиций не создали. И нам стали либо отказывать в выделении делянок, либо давали, грубо говоря, неликвид.

         В конце октября 2002 года этот бизнес был закрыт, все было продано. Общий результат минусовой, если не считать того, что несколько лет получали скромные зарплаты.  В НФПЧП работала и Ирина. После закрытия она вернулась в Политех, который стал Техническим университетом, на свою кафедру.

       Вот тут я отвлекусь на разрушительные реформы в образовании и медицине, поскольку одна затронула Ирину, вторая одного из самых близких товарищей – Игоря Мешкова.

        Обе реформы были разработаны Соросом в целях уничтожения качественного образования и мед. обслуживания в нашей стране. Внедрялись они через его приятеля у нас, ректора ВШЭ Ясина, который их выдавал на разработки института. К сожалению, вредительскую суть проводимых реформ не разглядели и наградили за это вредительство Ясина высшим Орденом страны – Андрея Первозванного. Считай наградили самого Сороса.

     Когда Ирина вернулась на кафедру в должность старшего преподавателя, ей положили оклад 13 000рублей. По сути с конца 80-х не изменилась утвержденная программа, хотя преподавали информатику. Изменился уровень студентов. При советской власти большинство из них в Вуз бы не попало, а если бы и попало, то отселись бы быстро. Но сейчас финансирование шло от числа студентов и требовалось «сохранять поголовье», как это обозвали преподаватели.

       Когда решили поднять зарплаты преподавателям, поднимали следующим образом. Ставки оставались старыми, но преподавателей при сохранении нагрузки, переводили силой на пол. ставки, обещая доплаты до ставки, но через два месяца обманули. А Академия официально, показывала среднюю зарплату 46 рублей. Хотя даже профессорам, докторам наук, как Ириному дяде, работавшему на той- же кафедре, платили 25-30 тысяч. Но зато было много проректоров, вместо факультетов – институты, а там тоже ректоры и проректоры, зарплаты которых исчислялись миллионами в месяц. Когда стали уговаривать перейти на четверть ставки с якобы доплатой (на 7000 рублей) и опять при сохранении нагрузки, Ирина уже ушла, она достигла уже пенсионного возраста и стажа для ветерана труда. Работать на таких условиях было уже просто унизительно, несмотря на то, что она любила свою профессию.

      Игорь вышел на руководящие должности сравнительно поздно, около 50 лет. Он стал главным врачом детской поликлиники со стационаром в г.Дзержинске. Только штат в 200 почти человек. Мы часто с ним обсуждали возникающие в медицине проблемы. Я помню, как он ругал власть за замену мед. помощи мед. услугами. Этим они сначала убьют медицину бесплатную (за любые услуги платить надо, это и был основной посыл реформы), а потом и всю другую. Логика была та же, что и в реформе образования: элита и выучит детей и будет лечится на западе, а быдлу и это сойдет). Это была ужасная для человека нагрузка работать в такой атмосфере. Только эпидемия ковида заставила нашего Президент, совсем недавно, призвать к отказу от термина мед. услуги.

         Но поликлиника жила, стала что-то зарабатывать, он очень гордился тем, что повышает зарплаты персоналу. Потом к повышению зарплат подключилось государство, но сделало это самым безобразным образом. На время были к субсидиям подключены федеральные целевые субсидии. Зарплаты стали повышаться более значительно, чиновники установили минимальные пределы. Я Игоря предупреждал, что надо готовится к тому, что государство Вас кинет, как всегда. И оказался прав. Через два года федеральные субсидии заменили на местные, которых взять местным властям было не от куда. И пошел процесс или сокращения, или совмещения работы на две, а то и три ставки. Люди увольнялись, стала расцветать частная медицина, перехватывая готовые кадры. Мы уговаривали Игоря тоже перейти, он был прекрасный специалист и не полгода до смерти даже устроился в одну из них, и радостно сообщал, что его помнят, к нему очереди, да и получает тут почти столько-же, хотя принимает раз или два в неделю.  Но дела в поликлинике не улучшались, нагрузки все возрастали. Требования министерства ужесточались, а помощи от него не было вообще. Только форму собственности поликлиники заставили менять 3 раза. А это тоже огромная работа. Здоровье не выдержало. Умер он всего в 63 года.

     За этот период было два момента, которые так или иначе отразились на моей дальнейшей работе. В какой-то момент на меня вышел московский родственник с предложением зарегистрировать Нижегородское отделение фонда, которое должно заниматься сбором средств на празднование для победы в 2000 году. Прислали необходимы документы. Я все сделал, рассчитывая на дополнительный бизнес. После чего поехал в Москву в центральный офис фонда. Он был расположен в самом центре в новом шикарном здании. Там мне подробно рассказали о моих задачах. Надо было стремиться забирать весь конфискат, имеющийся в области и продавать.  При этом 10% шло на расходы к дню победы, остальное мы делим в соотношении 80/20. Средства идут на «развитие» Фонда. Мне привели примеры таких сделок по судам и еще чему-то. Объяснили, что за фондом стоит заместитель руководителя президентской администрации Виктор Иванов. Они даже помощь обещали в уговаривании местных чиновников. Местные конечно воспринимали этот фонд в штыки. Вместо помощи мы получили совет вкладываться во взятки, они мол потом окупятся. Уже после поездки, когда узнали финансовую схему, мы сразу хотели закрыть отделение фонда, было ясно, что это просто схема воровства под прикрытием Праздника Победы. Но после совета вкладываться во взятки отделение быстро ликвидировали.

        Второй момент был связан опять с Катковым, который вывел меня на двух людей из окружения питерцев, перебравшихся за Путиным в Москву из Питера -Климова и Братчикова. Они тогда были приставлены к «Рос. Резерву» на его перехват от Березовского, который контролировал его через старую администрацию. Они меня попросили помочь им вытащить с Кстовского нефтезавода состав керосина, во избежание срыва плана загрузки в Росрезерв.  Завод в это время, линию керосина остановил на профилактику. Благодаря знакомому Бугрова и Прохорова удалось это сделать. Заказчики сказали, что не верили в это. Сделали конечно не бесплатно, причем все участники. Заказчики даже взялись протолкнуть меня на конкурсе Управляющего «Рос. резерва» по нашей области, для чего взяли необходимый комплект документов. Но бог отвел от меня их доброту, почему я объясню в последней главе. Просто ребят подставили и их оттуда убрали за неуемные личные аппетиты.
   
         В последней главе я расскажу об окончании бизнес деятельности и о детективной истории, которая это сопровождало.

          После закрытия лесного проекта, Кашин с Андреем мне предложили стать директором их автосервиса, оставив прежнего, Чехова, руководить процессом и сосредоточиться на увеличении доходности. О этой деятельности сказать особо нечего. Вложений в модернизацию и обеспечение современным оборудованием не было. Класс обслуживаемых машин снижался, доходы падали и постепенно доходность превратилась в убыточность. Продолжалось это до конца 2010 года, когда я закончил всю прежнюю трудовую деятельность и стал ждать назначения пенсии по достижению 60-ти лет. Стаж позволял.

       Через год или два, после назначения, мне дали новое поручение: финансовый контроль за фирмой занимающейся синтезом кристаллов селенида цинка (SeZn). Ребята закрыли за них кредит, фирма перешла в их собственность, но отдать долг до конца выйти после этого на прибыльность у нее не получалось. Моя задача была проследить за денежными потоками и найти утечки, если они есть. Я за это поручение денег не просил. Фирма и сервис были в одном здании. Я был благодарен за назначение и зарплату. Пришлось вникнуть и в тех. процесс и в систему сбыта. Фирму возглавлял Додонов, ранее работавший в НИИ химии. Там он был одним из основных специалистов по этому синтезу кристаллов, защитивший на эту тему кандидатскую диссертацию. Когда он оттуда уволился, то создал с ноля свое маленькое производство.

    Через какое-то время, я определил места, где могла быть утечка. Это был один из толчков для Додонова бросить здесь все, находившейся в чужой собственности. Вторым было – инфляция издержек при неизменной цене сбыта и невозможности увеличения дохода при таких малых мощностях установок. Через некоторое костяк команды уволился, кроме одного специалиста, принятого в их коллектив недавно.
 
         Тут надо сказать, что работа без отпусков и часто на нервах сказалась на моем здоровье. Было два случая, когда в мозгах, что–то как взрывалось и я на минуту вырубался. Один раз –за рулем, правда почти стоял на обочине, почувствовав себя не хорошо. Об этом стало известно жене и Андрею с Кашиным и меня положили в 38 больницу, в отделение сердечников. Прикрепили какой-то прибор заставляли с ним по лестнице ходить. Тут меня третий удар и хватил. Я потерял ориентацию и нормальную речь. В отделение пришла врач из инсультного отделения Ирина Михайловна и сразу сказала – это наш. Меня перевели к ней. Определили, что это ишемический инсульт. Этот чудесный доктор поставили меня на ноги за месяц: вернулась и координация, и речь. Улучшение было прямо в соответствии с графиком, который она озвучила через несколько дней. В какой день, какое улучшение случиться. И главное, что она посоветовала потом не замыкаться в осторожности от перенесенной болезни, а постепенно входить в нормальный ритм жизни.

      Сохранившийся от предприятия Додонова специалист и предложил мне найти инвестора и купить все вместе с фирмой, с расчетом на расширение. Оставшиеся люди позволяли сразу начать производство. Не помню почему, но стал торопить с решением Кашин, угрожая продать кому-то другому, хотя я понимал, что продать не кому. Если только как металлолом. Я принял решение попробовать и позвонил Братчикову, рассказал о синтезе, о том, что материал получаемый в результате применяется для лазеров, а также приборов и прицелов ночного видения. Для первых по цене 2$ за грамм, для всего остального -1$. Получаемый материал кристаллической структуры пропускает без искажений 99% инфракрасного изучения. Он посчитал, что такое производство инновационное и согласился рассмотреть бизнес-план. Кашин с Андреем определили цену продажи 75 000$. Я два дня пытался торговаться с Кашиным и так, и за накрытым столом. Но второй день, ему видимо все это надоело, и он убил процесс торговли одной фразой. Я ему немного рассказал об инвесторе. Он ответил: инвестор владелец заводов, для него это тьфу. Обосновать ты сумеешь. А деньги идут не на сторону, а и в твою семью.

      За выходные в саду, я написал бизнес план, со всеми обоснованиями и требуемым для модернизации вложениями, в понедельник напечатал и отправил инвестору. Буквально через пару дней пришел положительный ответ, и я выехал в Питер. Там обговорили создание новой фирмы с его участием в качестве владельца доли в 80%. Деньги быстро пришли не только на покупку, но и в Уставный фонд.
 
      Через некоторое время ко мне на работу попросился Николаев. Я был ошарашен. После директорства в мебельной фирме, начальники «Транснефти» разглядели, что он за инженер, и он перешел к ним, причем в качестве зама руководителя «Транснефти» по общим вопросам. Его технологическая грамотность обеспечивала им качественные закупки. Для меня это была должность почти на небесах. Он там проработал достаточно много лет.  Мы часто общались с ним в это время, он просто приезжал к нам в сервис, они с Чеховым были давние товарищи. Но начальника в кампании сменила Москва, а новому нужны были свои люди. Он попросился ко мне на работу. Я его предупредил, что тут маленькая зарплата, особенно для него. Но он настаивал. Я с удовольствием согласился, хотя меня отговаривали и Кашин и Харитонов: у него вспыльчивый и неуступчивый характер, вы поцапаетесь и провалите дело. Но я понимал, что обе стороны жадноватые, пробовали сотрудничать, но разошлись на дележке. Дружеские отношения остались, деловые –нет. А тут особо делить то и нечего.

        Вместе с ним и с тем, кто меня уговорил, была проделана большая работа по изготовлению новых установок.  Если старая за 8-ми дневный синтез давала 1-1,2 кг материала, то новая за 10-ти дневный синтез – до 8кг, что сильно увеличивало объем выпуска. Пока шло изготовление новых установок, работали на старых. Производство круглосуточное, это крайне утомляло. Процесс модернизации занял года полтора. Но, тут как всегда, вмешалось наше государство. Чубайс провел энергетическую реформу. Цена на электричество не уменьшилась, как он обещал, а втрое выросла. У нас производство было крайне энергоемкое. Синтез из газообразного состояния исходных материалов был в установках при почти полном вакууме и большой температуре. А мировая цена не менялась. Она определялась крупными установками. В России была такая только в НИИ химии, дающая за синтез 200кг. Другим производителем были только США. Доходность у нас опять резко упала. Добил ситуацию мировой кризис 2007-2008-года. Производство лазеров и всего другого резко упало. У меня была договоренность с Братчиковым, что он подключится к решению задачи сбыта. Поскольку основные потребители у нас это гос. корпорации, причем оборонные и космические. Но этого так и не случилось. А причину я расскажу далее.

       Криминальную историю, связанную с моим инвестором, стоит рассказать, потому что она очень полно раскрывает нравы того времени, вокруг крупных объектов приватизации. Ну и еще потому, что инвестор менее чем через год после начала работы был арестован и обвинен в убийстве. И мне пришлось принять прямое участие в судебных процессах над ним.

       Братчиков входил в группу из 4 человек, один из которых был близок к администрации Собчака, один (Климов) бывший работник СВР. Во время падения всех производств в начале 90-х они сумели приватизировать несколько предприятий, в том числе завод «Измерон» (производителя оборудования для нефтегазовой промышленности). Директором завода стал Братчиков, который сумел наладить его производств. Приватизировано было несколько предприятий, акции которых были сосредоточены в инвест кампании. В кампанию вошел и авторитетный предприниматель Яковлев (по кличке «Костя могила», тоже близкий тогда к Питерской власти) отжавший у них часть собственности. «Измерон» был ценен не только продукцией, но и территорией в центре города, на берегу Невы, около Александро-Невской Лавры, а потому оценивающийся очень дорого, дороже 1 млрд долларов. Он то и стал основной причиной трагедий.
 
     Потом бизнес был поделен, интересы людей разошлись. Климову, как бывшему работнику спец. служб показалась перспективнее работа со бывшими своими, (среди которых были и генералы), тогда уже сколачивающими группу для захвата интересных объектов. Мой первый контакт с Братчиковым и Климовым в конце 90-х был уже после того, как они поделили общий бизнес. Климов быстро вырос: сначала стал консультантом Главы администрации Президента Виктора Иванова, а потом тот, поставил его сначала замом, а потом и директором концерна «Алмаз-Антей», крупнейшего оборонного концерна страны.

       После прихода питерцев к власти в стране, в Питере группа бывших работников спецслужб начала по сути рейдерский захват самых привлекательных предприятий Питера. Некоторые из этой группы получили самые высокие посты в Администрации президента страны. Был сформирован холдинг и начались рейдерские захваты. В них участвовали и «питерские авторитеты». Отъем половины завода им. Шаумяна (крупнейшего производителя спец. масел для военной техники в стране), приватизированный в свое время этой четверкой, был одним из них, сопровождался убийствами двух человек.  В 2001 гуду застрелился первый член четверки, Он был директором инвестиционной кампании с помощью которой проводилась приватизация. Версий его гибели было несколько. В 2003 г застрелили Климова, бывшего директором «Алмаз Антея», а несколько месяцев спустя убили в подъезде своего дома и третьего члена четверки, женщину бывшую директором одной из фирм, участвующих в приватизации, приближенную к Климову.

      Весной 2005 года был арестован Братчиков и отправлен в «Матросскую Тишину». Я срочно выехал в Питер, к его жене, к которой перешло все управление бизнесом мужа. Братчиков свои доли приватизированных предприятия спрятал в США, зарегистрировав там свою фирму. От нее он несколько раз подавал в арбитражный суд пытаясь спастись от захвата его пакетов. Это мешало рейдерам.
За ними, особо не скрываясь, был Виктор Иванов. Жена говорила, что мужу от него, передали предложение передать свою долю в «Измероне» за 1 млн, иначе этот миллион будет передан Прокуратуре, чтобы обвинить его во всех убийствах его бывших партнеров с целью завладения их долями. Надо отметить, что управление «Измероном» группа силовиков уже перехватила к тому времени. Братчиков отказался, оценив свою долю в 250 0000$. Арестовали его по показаниям убийц Климова, которых к тому времени уже осудили,  и которые назвали его заказчиком. Суд состоялся где-то через год. Адвокат Братчикова настоял на моем присутствии, хотя я тогда свидетелем не выступал. Но несколько раз рассказывал ему о наших взаимоотношениях.

      Понятно, что в то время информация на нас произвела шоковое воздействие, но верить в версию следствия не хотелось, она пугала.  Суд присяжных его оправдал. Во время суда в зал наведывался и Иванов. После освобождения Братчиков быстро уехал в Латинскую Америку. Откуда был просто выкраден российскими спец. службами по приказу Иванова. Группа его захватила и за взятки вывезла из страны и доставила опять в Матросскую Тишину. Были выходные. В понедельник жена была уже в Москве у прокурора просить свидание. И тут оказалось, что даже ордера на его арест в стране не выдавалось, не то, что международного. Оформлено было только потом.

       Второй суд был в ноябре 2008. Братчикова оправдали опять. Убийцы Климова отказались от показаний из-за невыполнения обещаний, которые им давали следователи, прося дать эти показания: уменьшение сроков и ежемесячная денежная помощь их семьям. Сроки снизили на 2 месяца, а помощи семьям не было совсем. Второе – это выступление работников концерна, где они сказали, что это третье убийство у них руководителей концерна. Многие директора предприятий были не довольны вхождением в концерн из-за финансирования через него. И после очередной партии финансирования и дележки денег убийства и происходили. Климова охарактеризовали жадным и наглым и сказали, что не удивительно, если его убили из-за распределения денег в концерне. Добавила неопределенности и аудиозапись продемонстрированная на суде, где во время встречи Братчикова с Костей-могилой у него дома, тот на предложение Братчикова о сотрудничестве ответил: «какое сотрудничество? Тебе жить то осталось две недели, тебя Климов заказал». Квартира авторитета прослушивалась спец. службами.  Костю могилу убили буквально на следующий день после этого разговора, за две недели до убийства Климова. Я выступал на суде свидетелем, моей задачей было рассказать, что я встречался с обоими после раздела имущества и не заметил явной вражды. Предложения, сделанные мне, обсуждали все вместе.

Братчикова выпустили и он, получив загран. паспорт сразу уехал в Израиль. Его предупредили, что Иванов разозлен, а он стал управлять службой наркоконтроля, и если срочно не уедешь, то у тебя точно наркотики найдут, и в очень большом количестве.
 
       Еще до суда жена Братчикова попросила меня написать бизнес план по еще большому расширению производства для увеличения доходности. Она хотела с его помощью привлечь еще кого –то с инвестициями. Ей со всеми судами стало тяжело. Я подготовил бизнес план по увеличению объемов производства. Инвестиции по плану должны составлять примерно 1млн евро. Это то, что мы реально могли с Николаевым сделать. С бизнес-планом тоже получилось интересно. Братчикова отдала его знакомому москвичу и потом назначила встречу нашу с ним.
 
      Встреча меня сильно удивила. На встречу пришел бизнесмен со своим финансовым консультантом. Они оценили мой бизнес план как очень хороший. Бизнесмен зачем-то рассказал о себе. Он приехал в Москву из Питера в потоке питерцев, но опоздал к первой раздаче должностей. Его устроили начальником какой-то управы в Москве. Рассказал, что, находясь при гос. службе приходилось жить скромно, в двушке. Но несколько лет назад он ушел в бизнес и легализовал и нормальную квартиру, загородный дом, много чего еще и отправил сына учиться в Англию. И он готов профинансировать полностью, такая сумма у него всегда есть в кармане. Правда, признался он, запас денег кончается, скоро опять надо будет место в управе искать. Я уже испугался- сейчас продадут этому ворюге. Но тут Братчикова решила позвонить мужу в тюрьму, оказалось это возможно. Он запретил отдавать контрольный пакет. Разговор был сразу закончен. Меня сильно удивили откровения «инвестора» с совсем незнакомым человеком: воруют немеряно и ничего не бояться совсем.

      Через полгода Братчиков уже из Израиля сделал два предложения: или перевести бизнес в Израиль вместе с основной командой, либо все продать. Это было второе в моей жизни предложение переехать в Израиль. Первое было в 1993 году, когда мы были с Ириной в Израиле. В офисе связанной с нами фирмы работала родственница израильского зам. министра МВД.

     Он в какую-то субботу пришел к нам в номер вместе с моими партнерами и начальником автоинспекции города. Они пригласили нас в ресторан. Мы гуляли почти всю ночь, сначала в старой Яффе, когда там закрылось поехали в другой ресторан. А в воскресенье утром они пришли к нам в номер, с казали, что мы им очень понравились и предложили сменить гражданство. Я ответил словами из песни Высоцкого, что если есть и кто в родне, то и тот татарин. Но партнеры сказали им фамилию Ириной мамы –Сиверс. Зам. министра сказал, что этого вполне достаточно. Но хоть тогда и зам. министра предлагал – мы отказались. А тут и вовсе все несерьезно.

      Мы стали искать покупателя. Одного нашел Николаев, одного я. Но только тот, которого нашел я, хотел работать сам и без нас. Второй, после обсуждения, отпал. Он нам совсем не понравился.  Полгода покупатель знакомился с производством, во всем разобрался. В итоге в конце 2009 года все было продано. Вернуть удалось только наши с Николаевым вложения за весь период. Братчиков обиделся и сказал, что я для него больше не существую. На что, я про себя ответил - и слава богу!

 Николаев, как специалист, быстро на работу устроился. Мы поддерживали товарищеские отношения до самой его смерти. Умер он очень рано, в 58 лет, хотя был на два года младше, чем я.

       В заключении хочу сказать, что дальнейшие поиски работы ни к чему не привели.  Предложения были только два. Одно руководить производством, где все было в аварийном состоянии. Это только к тюрьме готовиться. Второе охранником у шлагбаума. Поиски прекратил, когда в одном кадровом агентстве мне сказали, что с такой трудовой, где Вы все время директор – Вы никому не нужны. В замы берут своих, а если нет, то не таких, которые могут легко рассмотреть то, чего не желательно видеть. Даже в руководство служб и то опасно Вас брать. Вот тут я и пожалел, что у меня нет конкретной специальности электрика или киповца. На этом я работу искать прекратил.

      В 2012 году мне назначили пенсию по справке с работы в Советское время, максимальную, аж 8000 рублей. Одним словом, наше поколение государство кинуло. За советский стаж почти ничего, а в новой России мы тоже работали в основном в то время, когда еще персональных отчислений на пенсию не ввели. Прожить на нее нельзя. Сначала несколько лет индексировали, но потом, как работающему, перестали. Живем с Ириной только за счет помощи детей. Подработку мне нашел Андрей с Кашиным. Но это уже не моя история.
 
      Я часто вспоминаю, что в СССР пенсионерам платили пенсию достаточную для самостоятельной жизни, что не давало ощущение, что ты ненужный балласт для своего государства, от которого ему хочется быстрее избавится. Помощь детей тоже энтузиазма не прибавляет. Ладно, пока способен хоть чем-то помогать, не им, так внукам. А когда они вырастут, а у нас они уже большие, младшему 13 лет, и в семье будешь чувствовать себя только обузой.