Эдемский сад Макс Бранд

Эдемский сад – Макс Бранд
ГЛАВА 1.

Благодаря тщательному крою широкие плечи Бена Коннора казались модно стройными, а глубину груди он скрыл сутулостью, модель которой бродила по Бродвею где-то между закатом и рассветом. Кроме того, на нем были первая или вторая пара гетр, которые когда-либо сходили с поезда на Лукин-Джанкшен, сверкающий шотландский твид и панама цвета и плетения тонкого старого льна. Однако на этом Празднике Моды присутствовал скелет, потому что только узкие перчатки могли сделать презентабельными короткие пальцы и широкие ладони Коннора. В девяносто пять в тени о перчатках не могло быть и речи, поэтому он держал в одной руке желтую замшу, а в другой трость с янтарным набалдашником. Это был конец небольшой ветки, и, пока поезд тронулся с места, спотыкаясь о стрелку, Бен Коннор смотрел ему вслед, опираясь на трость ровно настолько, чтобы чувствовать, как гнутся деревяшки. Это была одна из его элегантных поз, и когда поезд скрылся из виду и только клубы белого пара катились по склону холма, он повернулся, чтобы осмотреть город, уже дав Лукину разъезду достаточно времени, чтобы осмотреться. над Беном Коннором.
Маленькая толпа еще не закончила осмотр, но взгляд импозантного незнакомца смутил ее. У него было одно из тех вытянутых мрачных лиц, которые шотландцы называют «угрюмыми». Цвет лица был землистый, под глазами лежали тяжелые мешки бессонницы, а в уголках рта образовались морщины от привычного сжатия губ. Глядя в профиль, казалось, что он широко улыбается, так что серьезность анфас всегда удивляла. Именно это заставило горожан опустить глаза. Через мгновение они поспешно оглянулись на него. Где-то в уголках его губ или в глазах мелькнул интерес, легкое веселье — они не могли сказать, что именно, но с этого момента они были готовы забыть об одежде и посмотреть на мужчину.
Пока Бен Коннор наслаждался ситуацией, на него навалился толстяк.
"Вы мистер Коннор, не так ли? Вы телеграфировали номер в гостинице? Тогда пошли. Мой аппарат здесь. Это ваши захваты?"
Он взял чемодан и дорожную сумку из мягкой кожи и повел их к повозке, у которой стояли два низкоголовых пони.
— Мы не можем идти? — предложил Бен Коннор, оглядывая улицу с дюжины раскинувшихся каркасных домов; но толстяк смотрел на него со спокойной жалостью. Он был таким толстым и таким добродушным, что даже Бен Коннор не произвел на него большого впечатления.
— Может быть, вы думаете, что это Лукин? он спросил.
Когда другой поднял тяжелые черные брови, он объяснил: «Это не что иное, как перекресток Лукина. Лукин свободен за холмом. Забирайтесь внутрь, мистер Коннор».
Коннор положил руку на спинку сиденья и, взмахнув сильными плечами, легко вскочил на свое место; толстяк заметил это, закатив глазки, и занял свое место, старая повозка накренилась к нему, когда он поднялся на ступеньку. Он сидел, свесив правую ногу с борта повозки, а пухлое плечо изрядно повернулось к его пассажиру, так что, когда он говорил, ему приходилось запрокидывать голову и вырывать слова; но это было, по-видимому, его проверенное временем положение в фургоне, и он не хотел менять его ради разговора. Отпущенные поводья заставили лошадей рысью рвануть с Лукиной развязки вниз по ущелью, устремленному к склону огромной горы, голые, без признаков деревни или хотя бы одной лачуги среди скал. Другие пики теснились справа и слева, с более высоким хребтом позади, поднимаясь к разбросанным вершинам, белым от снега и синеющим от расстояния. Тени предвечернего дня были густы, как туман в ущелье, и все нижние горы уже смутились, так что снежные пики вдали казались такими же отрешенными и высокими, как облака. Бен Коннор сидел с тростью между коленями и руками, обхватившими его янтарную голову, и смотрел на эти сияющие места, пока толстяк не закинул голову через плечо.
— Похоже на то, что кто-то рассказал вам об отеле «Таунсенд»?
Его пассажир перевел внимание с горы на своего спутника. Он так неторопливо рассказывал об этом, что казалось, он ничего не слышал.
«Да, — сказал он, — мне рассказали об этом месте».
"ВОЗ?" сказал другой выжидательно.
"Мой друг."
Толстяк хмыкнул и покрутил головой так, что по его шее вплотную к уху пробежала огромная морщина. Он посмотрел в глаза незнакомцу.
«Я, Джек Таунсенд, мне интересно знать такие вещи: тех, кому нравится мое место, и тех, кому нет».
Коннор кивнул, но так как он не выказал никакого желания назвать имя своего друга, Джек Таунсенд повернул на новый курс, чтобы идти с наветренной стороны от этого неразговорчивого гостя. Лукин был город довольно любознательный, и хозяин гостиницы обыкновенно вносил свою долю и больше в сплетни.
-- Кто-то приходит по одной причине, кто-то -- по другой, -- продолжал Таунсенд, -- обычно для охоты и рыбной ловли. Это не смешно, если подумать, потому что, кроме лжецов, никто никогда не ловил на крючок лучше форели, чем та, что выходит из Большой Сэнди. Некоторые из них приходят на добычу полезных ископаемых - на прошлой неделе они устроили забастовку в Саут-Пойнте, - а некоторые за коровами, но в основном это рыбалка и охота.
Он сделал паузу, но, напрасно подождав, сказал прямо: «Я могу показать вам лучшие лунки в Большом Песчаном».
Было еще одно из тех маленьких ожиданий, с которыми, казалось, незнакомец встречал каждое замечание; не задумчивая пауза, а скорее как будто он размышлял, стоит ли что-то отвечать.

«Я пришел сюда за тишиной», — сказал он.
"Молчать," повторил Таунсенд, кивая в манере того, кто не понимает.
Затем он щелкнул чалой концом лески и, прищурившись, посмотрел в ущелье, потому что почувствовал, что в последнем замечании может быть двойной смысл. Преисполненный мрачного убеждения, что ведет в свою гостиницу молчаливого человека, он мрачно оглядывал горные склоны. В них не было ничего, что могло бы его подбодрить. Деревья терялись в тенях, и все склоны казались совершенно безжизненными. Он выместил небольшую вспышку гнева, дернув поводья грязно-серого коня.
"Гиддап, Китти, будь твои глаза прокляты!"
Кобыла вскочила, ударилась передней ногой о камень и тяжело споткнулась. Таунсенд снова выпрямил ее опытной рукой и выругался.
-- Из всех нехороших лошадок, которых я когда-либо видел, -- сказал он, приглашая незнакомца разделить его справедливый гнев, -- эта Китти самая отважная, нехорошая негодяйка.
Он хлопнул поводьями по ее спине и выдохнул от отвращения.
"И все же у нее есть достоинства. Теперь, я спрашиваю вас, видели ли вы когда-нибудь более настоящего Стальной Пыль? Посмотрите на этот высокий круп и этот прямой круп. Посмотрите на их бедра, говорю я, и грудь, чтобы соответствовать им. Но они не В ней нет сердца. Взгляните на лошадь насквозь, - продолжал он оракулом, - они почти как мужчины, в основном, и если у мужчины нет сердца внутри, это не имеет значения. какой размер груди он измеряет».
Бен Коннор наклонился вперед, изучая кобылу.
"Твоя лошадь была бы в порядке на ее месте," сказал он. «Конечно, здесь, в горах, ей не место».
Как и любой истинный житель Запада в горах-пустынях, Джек Таунсенд предпочел бы, чтобы его обнаружили с рукой в кармане другого человека, чем заметили, что он выражает удивление. Он внимательно смотрел вперед, пока его лицо снова не стало прямым. Затем он повернулся.
"Где вы разбираете ее место быть?" — небрежно спросил он.
— Внизу, — без колебаний сказал другой и махнул рукой. «В мягком, песчаном ирригационном краю она была бы прекрасным животным».
Джек Таунсенд моргнул. "Вы ее знаете?" он спросил.
Другой покачал головой.
"Ну, черт побери мою душу!" выдохнул хозяин отеля. "Это бьет меня. Может быть, вы читаете мысли хосса, напарник?"
Коннор пожал плечами, но Таунсенд больше не обижался на молчаливость своего спутника; теперь он говорил более низким доверительным голосом, что указывало на признание равенства.
"Вы правы. Они сказали, что она была хороша, и она была хороша! Я видел, как она бежала; я оседлал ее и проехал на ней тридцать миль по песку, который разбил бы сердце кому угодно, кроме Стальной пыли, и она прошла без Но когда я привел ее сюда, она не принесла никакой пользы. Но, — он вдруг вернулся к своему первоначальному удивлению, — откуда вы ее узнали? Может быть, узнали марку?
"По ее рыси," сказал другой, и он посмотрел через холмы.
Они свернули за угол ущелья, и на уступе ровной местности, выступающем из склона горы, раскинулся город.
«Не странно ли, — сказал Коннор, — что люди строят здесь город, когда они могли бы построить его на железной дороге?»
"Может быть, это выглядит странно для некоторых," кивнул Таунсенд.
Он крепко сжал губы, решив подражать краткости своего гостя; но когда он заметил украдкой, что Коннор не будет настаивать на расследовании, разговор внезапно захлестнуло. В самом деле, Таунсенд был колодцем добродушия, постоянно смывающим все дурное настроение через край.
— Я покажу вам, как это было, — продолжал он. -- Видишь вон там, вон тот выступ горы? Если бы свет был почище, то можно было бы разглядеть там какие-то старые лачуги, полустоящие, полупадающие. Вот где бывал Лукин. , приходит железная дорога и говорит: "Мы собираемся провести ответвление в долину, вот здесь. Вы съезжаете вниз и строите свой город в конце пути, а мы дадим вам руку, чтобы доставить новый лес для дома.' Так и с железными дорогами: они хотят диктовать, они слишком привыкли манипулировать людьми на Востоке, которые позволяют капиталу ходить по их спине».
Тут Таунсенд кинул взгляд на Коннора, чтобы посмотреть, не пошевельнется ли тот под шпорой, но никаких признаков раздражения не было.
«Здесь мы другие; никто не может вмешаться и управлять нами, если его не попросят. Видите? Мы сказали, вы построите железную дорогу наполовину, а мы пройдем другую половину, но мы не спустимся прямо в Долина."
"Почему?" — спросил Коннор. "Разве Лукин Джанкшен не хорошее место для деревни?"
"Хорошо. Нет лучше. Но это принцип дела, понимаете? Эти железнодорожные магнаты говорят нам: "Проезжайте до конца". "Иди к черту, - говорим мы. И вот мы на полпути к новой железной дороге и построили свой город; было бы куда приятнее, чтобы Лукин был там, где кончается железная дорога, -- посмотри, как мне ехать обратно". и вперед за мою торговлю? Но все-таки мы показали этой железной дороге, что она нас не уговорит.
Он свирепо бил своих лошадей веревками; они перескочили с рыси на галоп, и повозка покатилась по главной улице Лукина.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Бен Коннор сидел в своей комнате с видом на перекресток улиц. Это было отнюдь не ветхое нагромождение навесов, как он ожидал, ибо Лукин был построен, чтобы
выдержать осаду январских снегов и штормовых ветров, которые горами черпали в воронку, устремленную прямо на деревню. К тому же Лукин был не случайным перекрестком, а банком, магазином и увеселительным центром большой страны. Лес выметали с Черной горы; поблизости были довольно процветающие рудники; Весной и летом скотоводы все больше и больше пасут своих коров на плато. Таким образом, Лукин хвастался двумя параллельными главными улицами и перекрестком, ожидая того дня, когда он должен быть объединен и иметь собственного мэра. В настоящее время в нем имелся кинотеатр и танцевальный зал, где одновременно могли выступать сто пятьдесят пар; прежде всего, это был отель Джека Таунсенда. Это было крепкое, деревянное здание в два этажа, нижняя часть которого была занята рестораном, аптекой, бывшим салоном, превращенным теперь в кафе-мороженое, и другими общественными помещениями.
Было темно, но ночные ветры еще не начинались, и Лукин изнемогал от жары невыносимой, чем полдень.
Однако для Бена Коннора это было пустяком, потому что он только что освежился душными летними ночами Манхэттена, а в Лукине, как бы ни становилось жарко, глаз всегда мог найти прохладную перспективу. Было довольно неприятно, когда горел свет, потому что комната была обшита горячей бумагой оранжевого цвета, но когда он задул лампу и сел перед окном, он забыл о комнате и окинул взглядом горы. Молодая луна плыла через угол его окна, серп света с тусклой фосфоресцирующей линией вокруг остального круга. Он был достаточно ярким, чтобы отчетливо выделялись пики, и достаточно тусклым, чтобы звезды могли жить.
Его взгляд вверх, как правило, ограничивался верхними этажами какого-нибудь небоскреба, и теперь его взгляд с приятным чувством свободы блуждал по снежным вершинам, где он мог представить себе холодный ветер, проносящийся сквозь пядь за пядь серо-голубого неба. . Это радовало и беспокоило Бена Коннора так же, как радует и беспокоит первое изучение иностранного языка, с открывающимися новыми перспективами, странными поворотами мысли и великими неизвестными именами, похожими на звезды. Но через некоторое время Бен Коннор расслабился. Первое прохладное дуновение коснулось его лба и погрузило его на полпути в сон без сновидений.
Тут на него с улицы хлынул хор веселья, высокие и дикие мужские голоса, почти истерический смех одиноких людей. На Манхэттене так смеялись только пьяные мужчины. Среди гор это не раздражало Бена Коннора; в гармонии со всем остальным, он был полон свободы. Он посмотрел вниз на улицу и, увидев полдюжины бородатых парней, резвящихся в луче света из окна, решил, что в Лукине люди дольше сохраняют свою молодость.
В эту ночь Коннору казалось, что все в порядке. Он закатал рукава повыше, чтобы весь шевелящийся воздух попал на его громоздкие предплечья, а затем закурил сигару. Это была темная, маслянистая гавана — приобретение этой привычки стоило ему больших денег и нервов, — и он глубоко вдыхал аромат, ожидая устойчивого ветра, обещанного Джеком Таунсендом. Шумов было достаточно, чтобы придать тишине неописуемое ожидание; под ним голоса бормотали, и время от времени поднимались, ритмично. Бену Коннору эти звуки показались странно музыкальными, и он начал наполняться тем же добродушием, которое надувало щеки Джека Таунсенда. Существенная основа для этого была в жареной форели, которую он съел на обед. Когда его мысли снова вернулись к подрумяненной рыбе, его поразил первый ветерок. Пыль с едким запахом закружилась с улицы – потом ровный поток воздуха окутал его лицо и руки.
Как будто в комнату вошла другая личность. Звуки с улицы стихли, и где-то послышался шорох ткани, прохладное поднятие волос со лба и странное ощущение движения — как будто ветер дул насквозь. Но что-то еще пришло с ветром, и хотя он сначала заметил это только с подсознательным неудовольствием, оно постепенно забилось в его мозг легким тиканьем, очень быстрым и слабым, и звучащим в неправильном ритме. Он хотел выровнять этот ритм и сделать трепетание постукивания регулярным. Затем оно начало обретать смысл; это обрамляло слова.
«Филип Лорд, заключен в тюрьму за растрату».
"Ад!" выпалил Бен Коннор. "Телеграф!"
Он вскочил со стула, чувствуя себя преданным, потому что это легкое, неравномерное постукивание было голосом мира, от которого он бежал. За серыми глазами Бена Коннора работал жесткий, хладнокровный ум, но, когда он теребил сигару, в его мозгу крутилась крупная идея. Сорок второй и Бродвей звали его обратно.
Теперь, когда он смотрел в окно, горы казались плоскими фигурами на фоне плоского неба, и в них было не больше смысла, чем картинки.
Эхолот болтал: «Кид Лейн выигрывает титул в восьмом раунде. Удачный удар свергает чемпиона в легком весе». Бен Коннор тяжело сглотнул и обнаружил, что у него пересохло в горле. Он боялся себя — боялся, что вернется. От безобразных раздумий его вернул запах сигары, которая догорела и наполняла комнату гнилостным запахом; он вышвырнул рассыпавшиеся остатки в окно, смял шляпу на голову и спустился без воротника, без пальто на улицу под звуки мужских голосов. Будь он на Манхэттене, он бы позвал приятеля; они бы запланировали вечер вместе; а у Лукина...
У двери внизу он оглядел улицу. Ничего не было видно, кроме легкой коляски, бесшумно катившейся по пыли. Из-за машины выскочила собака и яростно залаяла у его ног. Мышцы на ноге Коннора начали подергиваться, но тут раздался чей-то голос, и дворняга побежал прочь, вызывающе рыча через плечо. Тишина снова наступила. Он повернулся и зашагал обратно к столу отеля, за которым, откинувшись на спинку стула, сидел Джек Таунсенд и читал газету.
"Что делает в этом городе ваш сегодня вечером?" он спросил.

Хозяин смочил толстый большой палец, чтобы перевернуть страницу, и посмотрел поверх очков на Коннора.
«Мне кажется, здесь не так уж много шума», — сказал он. «Кроме кинотеатров вниз по улице. Видишь ли, там все».
— Кино, — пробормотал Коннор себе под нос и свирепо огляделся.
Взгляд его упал на картину старика-старика на стене и стоявшую посреди комнаты ржавую печь с неуверенно зигзагами к потолку трубой. Все было не в порядке, разбито – как и он сам.
«Мне кажется, вы немного сбились с ног», — сказал Джек Таунсенд, отложил газету и задумчиво посмотрел на своего гостя. Он решился. -- Если вам не хочется пить, -- сказал он, -- я могу предложить вам фляжку красноглазого... --
Виски? — повторил Коннор и облизнул губы. Затем он покачал головой. «Не то».
Он вернулся к двери такими длинными и тяжелыми шагами, что Джек Таунсенд поднялся со стула и, раскинув руки на столе, посмотрел вслед мускулистой фигуре.
«Этот джентльмен — скверный человек», — сказал себе Джек. Он снова сел со вздохом и добавил: «Может быть».
В дверях Коннор рычал: «Тихо? Конечно, как в могиле!»
Ветер посвежел, стих, и легкое, быстрое тиканье снова зазвучало яснее. Он смешивался с щелочным запахом пыли — Манхэттен и пустыня вместе. Он чувствовал гонимую добродетель. Но одним из его принципов было: «Если тебя что-то беспокоит, иди и узнай об этом».
Бен Коннор в основном использовал максимы и эпиграммы; он встречал кризисы, вспоминая то, что сказал кто-то другой. Тиканье эхолота вызывало у него тоску по дому и опасную нервозность, поэтому он пошел разыскать телеграфиста и увидеть эхолот, который доносил до Лукина голос мира.
Несколько шагов привели его к сетчатой двери, через которую он увидел длинный узкий кабинет.
В углу электрический вентилятор раскачивался туда-сюда по торопливой дуге и швырял туда-сюда бумаги. Его нытье почти заглушало тиканье эхолота, и Бен Коннор с тупым раздражением недоумевал, как еле слышный в дверь кабинета стук мог донести до его номера в гостинице. Он открыл дверь и вошел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Это была комната не более восьми футов шириной, очень длинная, с полом, стенами и потолком из таких же узких некрашеных сосновых досок; пол был рваным, а потолок вздулся волнами. В другом конце комнаты широкая доска с люком на одном конце служила прилавком, и теперь она была усеяна желтыми телеграфными бланками, а другие, скомканные, были разбросаны у ног Коннора. Как только сетчатая дверь заскрипела за его спиной и закрыла его, как стаккато грохот усилился и, казалось, донесся из стены позади него. Это оставило отклик в ушах Бена Коннора, который превратился в слова его решения: «Я сделал свою ставку и собираюсь ее побить. Я уйду, где смогу забыть о тревогах. — Сегодня я их побил. Завтра заботы побьют меня».
На то он и был в Лукине — чтобы забыть. И вот мир подкрался к нему и прошептал ему на ухо. Было ли это справедливо?
Это была женщина, которая «дергала молнию» Лукину. Этим маленьким пальчиком на ключе она чувствовала пульс мира.
«Бельмонт возвращается…» — болтал эхолот.
Коннор инстинктивно заткнул уши. Затем, чувствуя, что ведет себя как глупый ребенок, он опустил руки.
Ему пришла в голову еще одна мысль, что это судьба – удача – его удача. Почему бы не воспользоваться еще одним шансом?
Он колебался мгновение, борясь с искушением и мрачно изучая спину оператора. Дешевизна ее белого хлопчатобумажного платья просто кричала на него. Кроме того, ее волосы несколько спутались на затылке. Все это нелепо раздражало Коннора.
«Пятая раса, — сказал эхолот. — Леди Бек, первая; Завоеватель, вторая…»
Конечно, это была соблазнительная мелодия судьбы.
Коннор схватил телеграфный бланк и нацарапал сообщение Гарри Слокуму, своему уполномоченному по ставкам во время этих несчастливых каникул.
«Пошлите наркотики во время инвалидности Мюррея - испытания Трикстера и Каледониана. Отель Таунсенд».
Сделав это, он резко постучал по прилавку, чтобы привлечь внимание оператора, опустил локти на доску и в глубокой задумчивости посмотрел вниз. Теперь они выходили из Бельмонт-парка, многие с мрачными лицами и многие с радостными лицами. Деньги пришли легко и ушли легко. Ах, безрассудное дружелюбие этой толпы, живущей только сегодняшним днем, потому что "завтра оно может быть у пони!" Хороший день для букмекеров, если эта старая калека, леди Бек, обрела свои бегающие ноги. Какую отделку они, должно быть, дали мудрым!
В этот момент в круг его зрения попала другая рука и перевернула телеграмму. Карандаш провел по словам, быстро проверяя их. Коннор был очарован этой рукой, такой крутой, такой тонкой и ловкой. Он взглянул на ее лицо и увидел решительный подбородок, улыбающийся рот, который был поистине прекрасен, и прямые глаза, такие же темные, как и его собственные. Она
бодро мотала головой так, что Коннор с дрожью подумал о какой-то чистокровной кобылке на посту.
Девушка внесла сдачу и, толкнув ее, наклонила голову к эхолоту. Персонажи прозвучали слишком быстро даже для острого слуха Бена Коннора, но девушка, слушая, медленно улыбалась.
"Что-то о мягкой сосне?" — спросил Коннор.
Она просияла в этом неожиданном месте встречи. Ее глаза расширились, когда она изучала его и одновременно слушала сообщение, и она достигла этой двойной цели с таким спокойствием, что Коннор почувствовал себя немного смущенным. Затем тень слуха исчезла, и она сосредоточилась на Конноре.
"Мягкая сосна встала", кивнула она. «Я знал, что он поднимется, как только старый Лукас согласится».
— Спекулянт Лукиным, что ли?
"Нет. Калифорния. Тот, чья яхта сгорела в Гонолулу в прошлом году. Два месяца назад он продал сосну как лесной пожар; цена падает. Затем он купил некоторое время назад, и теперь сосна взлетает до небес. Он может купить новую яхту за что он делает, я полагаю!"
Тень слушания снова затмила ее глаза. "Слушать!" Она подняла приглушенный указательный палец, который, казалось, дрожал в такт тиканью.
«Опять широкополые, — воскликнул оператор, — и широкие шляпы мне ужасны, не правда ли, повезло?»
Она вернулась к своему ключу с посланием в руке, и Коннор, опустив локти на стойку, наблюдал, как она отправила его быстрым, почти незаметным движением запястья.
Затем она снова села, сложив руки на коленях, и прислушалась. Коннор повернул голову и заглянул в дверь; прищурившись, он мог заглянуть через крышу через улицу и увидеть темные горы за ней; затем он снова оглянулся и стал наблюдать за девушкой, прислушивающейся к голосу внешнего мира. Шок от контраста успокоил. Он начал забывать о Бене Конноре и думать о ней.
Девушка повернулась на стуле и прямо лицом к нему, и он увидел, что она двигала всем телом так же, как двигала рукой, быстро, но без рывка; она серьезно посмотрела на него.
"Одинокий?" — спросила она. — Или беспокоишься?
Она говорила с такой заурядной интонацией, что можно было подумать, что это ее дело — заботиться об одиночестве и заботах.
«На самом деле, — ответил Бен Коннор, инстинктивно уклоняясь от прямого вопроса, — я все думал, как им удалось засунуть на этот провод артиста номер один. — Я не
шучу, — поспешно объяснил он. "Видишь ли, я сама дрочила молнией."
Она впервые по-настоящему улыбнулась, и он понял, какая редкость может быть улыбка. До этого момента он думал, что ей чего-то не хватает, как не хватало белому платью. прикосновение цвета.
"О," она кивнула. "Давно был без связи?"
Бен Коннор усмехнулся. Это началось с его губ; последними загорелись тусклые серые глаза
. Гандикап Лорримера 11 июля, если быть точным. На следующий день я бросил свою работу. —
Понятно, — сказала она, снова осознав его. — Ты играл в Тип-Топ Секунду. —
Двойка! Ты был в Акведуке в тот день? —
Я был здесь — на проводе. — Он с усилием сдержался, потому что ряд вопросов представлялся Коннору скучным разговором. Он просто потер костяшками пальцев о подбородок и посмотрел на нее.
"Он укусил короля Чарльза и мисс Ленивую за проволоку и протиснулся домой за нос - я помню, заплатил большую цену, - продолжала девушка. - Я полагаю, у вас что-то было на него ?
" ваши играют в эту гонку?"
"О, нет; но тогда я был новичком в прослушке, и я имел обыкновение врезаться и слушать все, что приходило." "
Я знаю. Это как если бы кто-то шептал тебе на ухо секреты, не так ли? Но ты помнишь Лорримера, а? Это была гонка!"
Звукорежиссер перестал болтать, и по перемене в ее глазах он понял, что до этого момента она две трети своего внимания уделяла голосу провода, а другую долю - ему; но теперь она сосредоточилась на нем, и ему захотелось поговорить. Как будто таинственным образом он мог разделить часть бремени своего беспокойства с девушкой. Больше всего он хотел поговорить, потому что эта должность вернула его к старым дням " молниеносные подергивания», когда он работал за еженедельную зарплату. То же самое нервное рвение, которое было в нем в то время, теперь было в этой девушке, и он ответил на это, как зов крови к крови. «Пара мудрых
. вывел меня в тот же день на Акведук: у меня в кармане было все, что мне причиталось за месяц, и я все говорил себе: «Они думают, что я попадусь на эту игру и уроню свою пачку; вот где я их дурачу!»
Он усмехнулся, вспомнив . «
Продолжай», сказала девушка . нетерпеливый взгляд на него, как будто она оценивала, как далеко она может позволить себе зайти. Внезапно она наклонилась ближе к Коннору. «Заинтересованы? Я отключал мир от проводов шесть лет — и ты был там, где все происходило. — Именно так я себя чувствовал в Акведуке, когда впервые увидел парад пони, проходивших мимо главной трибуны, — кивнул он. «Они приплясывали на удилах, и даже я мог видеть, что они не были созданы для использования; ноги, которые никогда не тянули фургон, и спины, которые не могли весить. Просто игрушки; скоростные машины; все сердце и огонь и упругие мускулы. Мой пульс подскочил до точки лихорадки, когда я увидел, как они легко несутся по перилам с конюхом впереди на упряжке лошади. Я чувствовал, что жил так, как шла эта лошадь — с опущенной головой, и решил измениться. — Он резко остановился и сцепил свои коротенькие пальцы вместе, нахмурившись, глядя на нее так, что морщины у его рта стали глубже. — Я, кажется, говорю — Ты история моей жизни, — сказал он. Потом он увидел, что она изучает его не с праздным любопытством, а скорее так, как перелистываешь страницы увлекательной книги, никогда не зная, что откроется в следующий момент и куда пойдут персонажи. быть взяты. "Вы хотите говорить; Я хочу вас услышать, — серьезно сказала она. — Продолжайте. Кроме того, я не болтаю потом. Они прошли мимо трибуны, а дальше что? Бен Коннор вздохнул. — Я смотрел четыре гонки. Умники со мной ставили по десять баксов на каждую гонку и проигрывали на горячих подсказках; и каждый раз, когда я выбирал лошадь, которая мне нравилась, эта лошадь приносила деньги. Потом они вышли за «Лорримером». Один из моих друзей делал ставку на короля Чарльза, а другой — на мисс Ленивую. Они оба не могли победить, и шанс был, что ни один из них не выиграет. Поэтому я посмотрел на очередь, когда она проходила мимо прилавка. Король Чарльз был каштановым, одним из тех длинных человечков, которые растягиваются, как резина, когда начинают бежать; Мисс Ленивая была долговязой гнедой. Да, обе они были хорошие лошади, но я посмотрел на остальных и довольно скоро увидел подтянутого рыжего с белой передней ногой и карликового мальчика в седле. 'Нет. 7 — Тип-Топ Второй, — сказал умник справа от меня, когда я спросил его; «хромой». Подошел посмотреть на него еще раз, он делал подсечку передними ногами, но у меня была мысль, что когда он пойдет, он забудет об этой подхвате и побежит со скоростью ветра. Понятно?" "Просто предчувствие", сказала девушка. "Да!" Она подошла ближе к прилавку и перегнулась через него. Ее глаза сияли. Коннор знал, что она видит картину жаркого дня, кучу соломы бешено шевелящиеся шляпы, ропот и крик, которые поднимались, когда вереница гонщиков пробегала мимо. «Они пошли к столбу, - сказал Коннор, - и я сделал свою ставку - сто долларов, всю свою пачку - на Тип-Топ. Второй. Букмекер взглянул на меня всего раз, и я никогда не забуду, как его брови сошлись вместе. Я вернулся на свое место. — Я думаю, вас весь трясло, — предположила девушка, и ее руки дрожали . мои глаза от Тип-Топ Второй. Его жокей был в зеленой куртке с двумя полосами, и на зеленый было легко смотреть. Я видел, как толпа ушла, и я видел, как Тип-Топ остался лежать у столба. Девушка перевела дыхание. Коннор улыбнулся ей. Жаркий вечер раскраснел его лицо, но теперь на обе щеки, и его тусклые глаза стали невыразительными. Она знала, что он имел в виду, когда сказал, что ему стало холодно , когда он увидел, что веревка идет к столбу . немного. Я знал, что зеленая куртка финиширует раньше остальных, а также знал, что меня зовут Бен Коннор. Я сказал, что его оставили на посту. Ну, это было не совсем так, но когда группа выбежала из-под стрельбы, он отставал на полдюжины корпусов. Это была миля и восьмая гонка. Они спустились по заднему участку, восемь лошадей собрались вместе, а зеленая куртка дрейфовала на полдюжины длин сзади. Умники повернулись ко мне и ухмыльнулись; потом обо мне забыли и стали звать короля Чарльза и мисс Ленивую. «Группа шла вокруг поворота, и два фаворита боролись вместе. Но я присмотрелся к зеленой куртке и на полпути к повороту увидел, как он продвигается вперед». Девушка вздохнула. «Нет, — продолжает Коннор, — он еще не выиграл гонку. И он вообще не должен был ее выигрывать, но у короля Чарльза было сто тридцать восемь фунтов, а у мисс Ленивой — сто тридцать три. в то время как Тип-Топ Второй пришел в наилегчайшем весе восемьдесят семь фунтов! Ни одна лошадь в мире не могла дать ему столько, когда он был прав, но кто тогда догадался об этом ? Тип-Топ прошел поворот, как ломовая лошадь. Затем группа распрямилась: король Чарльз и мисс Ленивый сражались друг с другом впереди, а остальные мчались сзади, как хвост флага. Они пробежали первую милю за 1,38, но разбили себе сердце, делая это с таким весом. «Им оставалось пройти восьмую часть пути — один жалкий фарлонг, с Тип-Топом в толпе и толпой, зовущей Короля Чарльза и мисс Ленивую; но как раз на верстовой стойке лидеры распластались. Я этого не знал, но человек передо мной уронил очки и голову. - сказал он, и все. Мне казалось, что двое впереди бежали так же быстро, как и прежде, но Тип-Топ бежал лучше. Но я не шевельнулся. Я не мог, моя кровь превратилась в ледяную воду. Тип-Топ прошел мимо раки и уткнулся носом в бедро короля Чарльза. Кто-то за моей спиной кричал писклявым голосом: «Что-то не так! Здесь что-то не так!' Там тоже были, и это были восемьдесят семь фунтов, которые какой-то дурак поставил на Тип-Топ. На шестнадцатом мисс Ленивая вскинула голову, как пловец, спускающийся вниз, и упала назад, а Тип-Топ оказался на плече у короля. Пятьдесят ярдов до финиша; двадцать пять – затем Король пошатнулся, как будто его пронзили между ушей, и Тип-Топ выскочил, чтобы выиграть по шее. «На трибуне воцарилась глубокая тишина, а затем стон. Я повернул голову и увидел двух умников, смотрящих на меня с болезненными ухмылками. После этого я получил две тысячи долларов у букмекера, выглядевшего еще хуже». Он остановился и улыбнулся девушке. «Это было 11 июля. Первый настоящий день в моей жизни». Она собралась с мыслями после этой сцены. «Вы вышли из телеграфа, держа палец на клавише весь день, каждый день, и вы вскочили в две тысячи долларов?» После того, как она перестала говорить, ее мысли продолжились, написанные в ее глазах. — Хочешь попробовать, а? — сказал Бен Коннор. "Разве у вас не было лет счастья из этого?" Он посмотрел на нее с гримасой. "Счастье?" — повторил он. "Счастье?" Она отступила назад, чтобы в лучшем свете представить его изрытое морщинами лицо. «Ты странный для победителя». «Конечно, на газоне полно таких педиков, как я». "Победители, все они?" Его глаза постепенно светлели, пока он разговаривал с ней. Он чувствовал, что девушка звучит правдоподобно, как мужчины звучат правдоподобно, но в ней не было ничего мужского. «Вы слышали, что скачки называют спортом королей? Это потому, что только короли могут позволить себе следовать за пони. Короли и Уолл-Стрит. Но человек не может протиснуться без капитала. ; довольно скоро мы все разоримся. Рано или поздно я сделаю то, что делают все остальные - вложу свои деньги в надежную вещь и увижу, как мои деньги улетают в дым ». "Тогда почему бы тебе не уйти с тем, что у тебя есть?" "Почему земля продолжает вращаться вокруг солнца? Потому что есть притяжение. Если вы преследовали пони, вы будете продолжать преследовать их. На это нет никакой надежды. О, я видел, как мальчики подходили один за другим". , совершите свои убийства, поймайте полосу неудач, нырните, а затем наблюдайте, как их верная вещь подбрасывает свой хвост на растяжке и исчезает в раке».
Говоря, он становился взволнованным; он начал понимать, что должен уйти с поля сейчас или никогда. И говорил больше сам с собой, чем с девушкой.
«Мы все держимся. Мы играем в игру, пока она не сломает нас, и все же остаемся с ней. Вот я, в двух тысячах миль от путей — и посылаю за дурью, чтобы разыграть игру! -длинный." Он мрачно отвернулся. «Спокойной ночи, мистер Коннор».
Он резко повернулся. — Откуда у тебя это имя? — спросил он с оттенком подозрения.
«Выключено из телеграммы».
Он кивнул, но сказал: «У меня есть идея, что я слишком много болтаю».
"Меня зовут Рут Мэннинг," ответила девушка. — Я не думаю, что ты сказал слишком много.
Он не сводил с нее глаз, пока пожимал ей руку.
«Я рад, что знаю кого-то в Лукине», — сказал Коннор. "Спокойной ночи, еще раз."
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда Коннор проснулся на следующее утро после первого впечатления от ослепляющего света, он закрыл глаза и стал ждать чувства несчастной гибели, которое обычно приходит к людям с напряженными нервами и активной жизнью после сна; но с медленным и приятным удивлением он понял, что прежнее онемение мозга и лихорадка пульса прошли. Затем он поднял глаза и лениво наблюдал, как тень виноградной лозы у его окна движется по потолку, тень с тусклой каймой постоянно меняется, когда ветер собирает листья в плотные массы и снова раскачивает их. Он какое-то время размышлял над этим, а потом увидел, как в углу плетет паутину паучок; она работала на сквозняке, который неоднократно поднимал ее с места, прежде чем она завязала нить, и опускал ее на фут или больше в пространство. Коннор сел, чтобы восхититься мастерством и отвагой ремесленника. По сравнению с людьми и насекомыми, паук действительно работал над бездной глубиной в двести футов, подвешенный на шелковой нити. Коннор соскользнул с кровати и встал под растущую паутину, пока завязывались основные поперечные нити. Он был там уже какое-то время, когда, отвернувшись, чтобы стереть боль в затылке, снова столкнулся с контрастом между человеком сегодняшнего утра и человеком прошлых дней.
На этот раз это было его отражение в зеркале, встречающее его, когда он поворачивается. Глубокая морщина посреди лба была наполовину стерта. Губы не были ни сжаты, ни разболтаны и дрожали, а взгляд был спокоен — он отдыхал, встретив этот взгляд в зеркале.
Настроение праздного содержания всегда подводит к окну: Коннор выглянул на улицу. Мимо, как дневная тень, проскакал всадник, стук копыт заглушал густой песок, и ветер, двигаясь с совершенно одинаковой скоростью, нёс за конским хвостом туман пыли. Иначе не было ни жизни, ни цвета на улице обветренных, невысоких домов, и глаз Коннора вышел за пределы крыш и стал взбираться на горы. Вот лысый светлый обрыв, там сугроб деревьев и опять поверхность сырой глины, с которой недавно сползла верхняя почва; но это были не остановочные пункты, а скорее ступени, которые вели взгляд к бледно-прозрачному голубому небу, и Коннору очень хотелось иметь над собой это небо вместо потолка.
Он торопливо выплеснул ванну, оделся и, напевая, побежал вниз по лестнице. Джек Таунсенд стоял на ящике в углу комнаты и ощупывал паутину в углу.
— Слишком поздно для завтрака? — спросил Коннор.
Толстые плечи хозяина вздрогнули, но он не обернулся.
— Слишком поздно, — отрезал он. «Завтрак закончился в девять. Здесь нет фаворитов».
Коннор подождал, пока в нем поднимется волна раздражения, но, к своему собственному удивлению, обнаружил, что говорит:
«Хорошо, вы не можете выбросить хорошую лошадь из рациона, отказавшись от одного приема пищи».
Джек Таунсенд повернулся к гостю, потирая складки на подбородке.
«Не нужно много времени, чтобы этот горный воздух взбодрил джентльмена, не так ли?» — спросил он довольно многозначительно.
— Вот что я тебе скажу, — сказал Коннор. «Дело не столько в воздухе, сколько в людях, которые делают человеку добро».
-- Ну, -- скромно признался хозяин, -- может быть, в этом и есть что-то. Здесь душевнее, не правда ли? Больше, чем в городе, наверное. Вот что я вам скажу, -- добавил он. «Я пойду и поговорю с хозяйкой о перекусе для вас. Уже поздно, но мы любим быть услужливыми».
Он осторожно слез с ящика и пошел прочь.
«Опять эта девушка», — подумал Коннор и щелкнул пальцами. Его настроение продолжало подниматься, если это было возможно, во время завтрака, состоящего из ветчины, яиц и кофе с таким металлическим привкусом, что только обильное употребление сливок делало его пригодным для питья. Джек Таунсенд, полностью восстановив свое обычное добродушие, присоединился к своему гостю в огромном куске тоста с слоем ветчины на нем - просто чтобы не дать незнакомцу поесть в одиночестве, как он сказал, - и пока он ел, он говорил о гонке. . Коннор заметил, что вестибюль был почти пуст.
-- Они смотрят на лошадей, -- сказал Таунсенд, -- и делают ставки.
Коннор отложил нож и вилку и поспешно взялся за них, но после этого его интерес к еде был совершенно поверхностным. Краем глаза на лице Таунсенда постоянно мерцал огонек, и он продолжал:
«Говоря о личном, мистер Коннор, я бы хотел, чтобы вы сами осмотрели этих лошадей».
Коннор, готовый заговорить, быстро сдержался.
«Потому что, — продолжал Таунсенд, — если бы я получил ваш совет, я мог бы сделать небольшую ставку на одного из них. Понимаете?»
Бен Коннор остановился, поднеся к губам кусок ветчины.
"Кто тебе сказал, что я что-то знаю о лошадях?" он спросил.
«Вы сами сказали мне, — ухмыльнулся владелец, — и я хотел бы понять, как вы узнали, что кобыла прибыла из долины Баллор».
"От чего?"
— Из долины Баллор. Вы даже назвали ирригацию, песок и все такое. Но я полагаю, вы уже видели ее клеймо?
«Такие копыта, как у нее, никогда не выходили из этих гор», — улыбнулся Бен Коннор. «Посмотрите, как она их бросает, и какие они плоские».
"Ну, это правда," кивнул Джек Таунсенд. "Это кажется простым, теперь вы говорите, что это было, но до сих пор это меня избивало. Так со многими вещами. Возьмите хорошую руку с веревкой. Он делает это на корове так легко, что любой дурак думает, что он может сделать то же самое. Нет, мистер Коннор, я все же хотел бы, чтобы вы вышли и посмотрели на этих лошадей. много катается сегодня ".
Коннор рассмеялся, но за его весельем скрывалось возбуждение.
«Дело в том, Таунсенд, — сказал он, — меня сейчас не интересуют гонки. Я здесь ради воздуха».
"Конечно, конечно," сказал человек отеля. — Я все это знаю. Что ж, если вы в тупике, то вряд ли по-христиански заманить вас в пари на скачках, я полагаю.
Он жевал бутерброд в дикой тишине, а Коннор выглянул в окно и начал насвистывать.
"Они очень часто скачут здесь?" — небрежно спросил он.
"Иногда."
"Приятный спорт," вздохнул Коннор.
"Не так ли, сейчас?" возражал Таунсенд. «Но эти джентльмены относятся к этому так серьезно, что это не длится долго».
"Это так?"
«Ага. Они ставят на кон все до последнего доллара, что смогут заработать, и примерно на второй или третьей гонке в году все деньги скапливаются в два или три кармана. Потом остальные лезут на рожон и, как правило, находят много. Шесть гонок, которые здесь устроили, хороши для трех стрелковых царапин, а каждая стрелковая охота равняется одному трупу и полудюжине отправленных на ремонт». Он коснулся своего лба, отмеченного белой линией. «Раньше я был значительным, — сказал он.
— Хм, — пробормотал Коннор, снова становясь рассеянным.
"Да, сэр," продолжал другой. -- Я видел, как мальчишки приходили из шахт с таким количеством пыли, что мул задохнулся, и швыряли всю эту пыль на лошадь. едва ли двадцать долларов. Вот как они сходят с ума.
Коннор вытер лоб.
«Где они участвуют в гонках?» он спросил.
— Прямо по Вашингтон-авеню. Это главная улица, понимаете. Это дает им примерно полмили бега.
Сигарета с волшебной скоростью появилась между пальцами Коннора, и он начал курить, делая глубокие вдохи, выдыхая так сильно, что туман взметнулся почти до потолка, прежде чем распластаться в неторопливо расползающееся облако. Завороженный Таунсенд, казалось, совсем забыл о скачках, но в Конноре чувствовался какой-то намек на новый интерес, какая-то деловая холодность.
— А если мы перешагнем и посмотрим на пони? — спросил он.
"Вот это разговор!" — воскликнул Таунсенд. — И я приму любой ваш совет!
Это заставило Коннора присмотреться к своему хозяину, но, отбросив подозрение, пожал плечами, и они вышли вместе.
В дальнем конце улицы собрался конклав гонщиков и любителей делать ставки, и в него входило большинство Лукина. Только центр улицы был оставлен религиозно чистым, и на этом пространстве полдюжины мужчин водили лошадей взад и вперед с показным безразличием, часто останавливаясь, чтобы присмотреть за подпружиненными ремнями, которые они уже испытали много раз. Когда Коннор подошел, он увидел группу мальчиков, делавших свои ставки с заинтересованным лицом — ножи, часы, пятицентовики и десять центов. Это был справедливый знак духа толпы. Куда бы Коннор ни посмотрел, он видел поднятые руки, размахивающие долларами, и на каждую поднятую руку приходилось полдюжины шумных голосов.
— Немножко спортивной крови в Лукине, а? предложил Таунсенд.
— Конечно, — вздохнул Коннор. Он посмотрел на размахивающие деньги. «Пшеничное поле, — пробормотал он, — ждет жнеца. Это я».
Он повернулся и увидел, как его спутник вытаскивает толстый бумажник.
"Который из?" — выдохнул Таунсенд. — У нас почти нет времени.
Коннор наблюдал за ним с улыбкой, которая приподняла уголки рта.
«Подожди немного, друг. У нас полно времени, чтобы пораниться о пони. Мы их осмотрим».
Таунсенд начал болтать ему на ухо: «Это где-то между чалым Чарли Хейга и Молнией Клиффа Джонса.
«Конечно, они есть».
Игрок нахмурился. — Я хотел было сказать, что в скачках участвовала только одна лошадь, но… — Он отчаянно покачал головой, оглядывая всадников. Он автоматически охотился за бестелесным лицом и угловатым телом жокея; среди них всех Чарли Хейг ближе всех подошел к этому светлому идеалу. Он был высушенным на солнце парнем, но даже Чарли весил, должно быть, больше ста сорока фунтов; остальные не претендовали на небольшой вес, а Клифф Джонс, должно быть, набрал две сотни.
"Кто был той шлюхой в твоих глазах?" — нетерпеливо спросил человек в отеле.
«Серый. Но с таким весом малыш будет на якоре».
Он указал на серого мерина, который уверенно засовывал нос в задние карманы своего хозяина.
«Меньше пятнадцати рук, — продолжал Коннор, — и сто восемьдесят фунтов, чтобы сломать ему спину. Это не скачки, это убийство — участвовать в скачках на лошади с такой инвалидностью».
"Серый?" — повторил Джек Таунсенд и краем глаза взглянул на своего спутника, как будто подозревая насмешку. — Я никогда раньше не видел серого, — продолжал он. — Выглядит немного недокормленным, а?
Коннор явно не слышал. Он поднял голову, и ноздри его затрепетали, так что Таунсенд не понял, то ли чудак сейчас расхохотается, то ли торгуется.
"И все же," пробормотал Коннор, "он мог бы нести его. Боже, что за лошадь!"
Он по-прежнему смотрел на мерина, а Таунсенд протер глаза и уставился на него, чтобы убедиться, что он не упустил из виду некоторые возможности мерина. Но он снова увидел только поджарого пони с длинной шеей и высоким крупом. Лошадь развернулась, ступая неуклюже, как долговязый годовалый. Изумление Таунсенда сменилось подозрением, а затем безразличием.
— Ну, — сказал он, тайком улыбаясь, — вы собираетесь поспорить на это?
Коннор ничего не ответил. Он подошел к хозяину серого, смуглому человеку индейских кровей. Его полусонное, полуугрюмое лицо прояснилось, когда Коннор пожал руку и представился любителем быстрой лошадиной плоти.
Он даже поздравил индейца с приобретением столь прекрасного экземпляра, на что Таунсенд сзади, по-видимому, издевательски стиснул зубы, чтобы не улыбнуться; и большой индеец тоже нахмурился, проверяя, нет ли скрытого оскорбления. Но Коннор отступил назад и посмотрел на передние лапы мерина.
"Вот вам кость," сказал он торжествующе. "Более восьми дюймов, а - это Кэннон?"
— Ага, — проворчал хозяин, — не знаю.
Но его последние подозрения исчезли, когда Коннор, проводя пальцами по плечевым мышцам животного, улыбнулся от удовольствия и восхищения.
«Меня зовут Берт Симс, — сказал индеец, — и я рад познакомиться с вами. Большинство парней в Лукине считают, что у моей лошадки нет шансов в этой гонке».
"Я думаю, что они правы," без колебаний ответил Коннор.
Глаза индейца сверкнули.
«Мне кажется, ты слишком нагружаешь его на пятьдесят фунтов, — объяснил Коннор.
"А?"
"Разве другой мужчина не может ездить на вашей лошади?"
«Каждый может оседлать его».
«Тогда пусть вон тот парень — этот юноша — возьмет лошадь. Я засуну серого на дно кармана, если ты это сделаешь».
«Мне было бы неестественно видеть на нем другого мужчину», — сказал индеец. «Если он ездил верхом, я буду ездить верхом. Я занимаюсь этим пятнадцать лет».
"Что?"
"Пятнадцать лет."
— Этой лошади пятнадцать лет? — спросил Коннор, готовый улыбнуться.
— Ему восемнадцать, — тихо ответил Берт Симс.
Игрок бросил быстрый взгляд на Симса и более долгий взгляд на серого. Он раздвинул губы лошади, а затем тихо выругался.
— Ты прав, — сказал Коннор. «Ему восемнадцать».
Теперь он хмурился со смертельной серьезностью.
"Авария, я полагаю?"
— Какую цену спрашивает немой?
"Думая получить один из них?"
«Я? Конечно, нет! Что мне нужно от такой коротышки? Но мне интересно, сколько здесь платят за маленьких лошадок».
"Я не знаю."
— Что это за история, которую ты собирался мне рассказать о Гарри Маклине?
«Видите ли, это было так…»
И он излил заезженный анекдот, пока они шли обратно в отель. Коннор улыбался и кивал в подходящих местах, но его отсутствующие глаза снова видели низко бегущую фигуру маленького серого мерина, удаляющегося от остальной стаи.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Когда он прибыл в отель, Бен Коннор обнаружил, что его ожидает следующая телеграмма:
Леди Фэй с девяносто восемью годами Трикстер преодолела милю и фарлонг за один пятьдесят четыре со сто двадцатью каледонскими черствыми милями за один тридцать девять. Билли Джонс выглядит хорошо. отслеживать быстро.
Гарри Слокум.
Это сообщение вытеснило все другие мысли из головы Коннора. Из своей дорожной сумки он вынул портфель, полный мятых бумаг и брошюр, переполненных списками имен и цифр; последовало время напряженной работы. Страница за страницей расчетов, нацарапанных мягким карандашом и в большой раскинувшейся руке, вырывались из блокнота, порхали по воздуху и лежали там, где падали. Когда час закончился, он отбросил брошюры с «наркоманом» и взял свои записи. После этого он сидел в глубоком раздумье и гонял в потолок затяжку за затяжкой сигаретного дыма.
По мере того как его коричневое исследование продвигалось вперед, он начал мять листочки во влажных пальцах, пока не осталось только два. Он балансировал ими на кончиках пальцев, как будто их вес мог говорить с его тонко настроенными нервами. Наконец одна рука медленно сжала бумагу, которую держала, и скомкала ее в комок. Он стряхнул это большим пальцем и встал. На оставшейся бумаге было написано «Обманщик». Коннор сделал свой выбор.
Сделав это, выражение его лица смягчилось, когда мужчины расслабились после дня умственного напряжения, и он слонялся по лестнице и вышел на улицу. Проходя через вестибюль, он услышал голос Джека Таунсенда, повышенный, очевидно, для того, чтобы привлечь его внимание.
«Вот он идет. И только вес удерживал его от ставки на серый».
Коннор слышал звуки, а не слова, потому что его разум уже был далеко в клубе, ожидая, когда «пони» пройдут мимо. По дороге к телеграфу он не видел ни улицы, ни здания, ни лица, пока не написал на одном из желтых бланков: «Тысяча на Трикстера» и адресовал его Гарри Слокуму. Только когда он швырнул телеграмму через прилавок, он увидел Рут Мэннинг.
Она была наполовину отвернута от ключа, но ее голова была наклонена к стучащему эхолоту с пустым внутренним взглядом.
"Ты слышишь?" — радостно воскликнула она. "Бьорнсен вернулся!"
"ВОЗ?" — спросил Коннор.
«Свейнрод Бьорнсен. Потерял троих из восьми, но добрался до полюса на сто пятьдесят миль. К тому же нашел новую землю».
"Счастливый дьявол, а?"
Но девушка нахмурилась.
«Повезло, ничего! Бьорнсен боец; он потерял отца и старшего брата там три года назад, а потом вернулся, чтобы загладить их смерть. Удача?»
Коннор, задумавшись, кивнул. «Я забыл об этой истории с Бьорнсеном. Есть еще какие-нибудь новости?»
Она сделала легкий жест ладонями вверх, словно собирая что-то в воздухе.
- Новости? Старая проволока все утро изливала их на меня. Генри Леватор вчера поднялся на тридцать две тысячи футов, и "Адмирал Барр" был спущен на воду.
Коннор шел в ногу со временем, но теперь он был в море.
"Это новый лайнер, не так ли?"
-- Тридцать тысяч тонн лайнера. Она принимала воду, как утка. Что ж, это то, что им даст дядя Сэм; еще несколько, таких как "Адмирал Барр", и мы будем иметь старые цвета в каждом порту, который называет себя город. Европе придется проснуться».
Она пересчитала телеграмму взмахом карандаша и кинула сдачу Коннору из копилки. Грохот эхолота значил для Коннора что-то новое; края мира теснились, потому что, когда шум прекратился, в густой тишине он увидел, как ее черты расслабились, а свет погас в ее глазах. Это позволило ему заглянуть в ее жизнь в Лукине, имея в качестве компаньона только болтающуюся проволоку. Мгновение назад она сияла — теперь она была усталой девушкой с лиловыми тенями под глазами, из-за чего они казались призрачно большими.
— О, Бобби, — позвала она. Из внутренней комнаты вышел высокий юноша. «Возьми ключ, пожалуйста, я иду обедать».
«Пойдем со мной в отель», — предложил Коннор.
— Обед у Таунсенда? Она рассмеялась с оттенком возбуждения. "Это удовольствие."
Она уже покраснела, и глаза ее заблестели. Она была как мотор, решил Коннор, сама по себе ничего не значила, но реагировала на каждый электрический ток.
«Кстати, этот обед на мне», — добавила она.
"Почему это?"
«Потому что я люблю платить за свои выигрышные дни. Сегодня утром я обналичил лошадь индейца».
Говоря языком самого Коннора, это заставило его встать.
— Ты ставишь на это? Значит, ты знаешь конину. Мне нравится этот человечек, но вес остановил меня.
Он улыбнулся ей с новым дружелюбием.
«Не прикалывай мне цветы», — ответила она. «О, я достаточно знаю о лошадях, чтобы
: «Какую цену спрашивает немой?»
«Думаешь о покупке одной из них?»
«Я? Конечно, нет! Что мне нужно от такой низкорослой лошади? Но мне было интересно, сколько здесь платят за маленьких лошадок. —
Не знаю. — Что это за
история, которую ты собирался мне рассказать о Гарри Маклине ? анекдот, пока они шли обратно в отель.Коннор улыбался и кивал в нужных местах, но его отсутствующие глаза снова видели медленно бегущую фигуру маленького серого мерина, удаляющегося от остальной стаи.ГЛАВА ШЕСТАЯ Приехав в отель, Бен Коннор обнаружил, что его ожидает следующая телеграмма: « Леди Фэй с девяносто восемью Трикстер преодолела милю и фарлонг за один пятьдесят четыре со сто двадцатью каледонскими черствыми милями за один тридцать девять . Слокум. Это сообщение стерло все другие мысли из головы Коннора. Из своей дорожной сумки он вынул портфель, полный мятых бумаг и брошюр, переполненных списками имен и цифр; затем последовало время напряженной работы. Страница за страницей расчетов. нацарапанные мягким карандашом и в большой раскинувшейся руке, вырывались из блокнота, трепетали по воздуху и лежали там, где падали. Когда час закончился, он отбросил брошюры с «наркоманом» и взял свои записи. После этого он сидел в глубоком раздумье и гонял в потолок затяжку за затяжкой сигаретного дыма. По мере того как его коричневое исследование продвигалось вперед, он начал мять листочки во влажных пальцах, пока не осталось только два. Он балансировал ими на кончиках пальцев, как будто их вес мог говорить с его тонко настроенными нервами. Наконец одна рука медленно сжала бумагу, которую держала, и скомкала ее в комок. Он стряхнул это большим пальцем и встал. На оставшейся бумаге было написано «Обманщик». Коннор сделал свой выбор. Сделав это, выражение его лица смягчилось, когда мужчины расслабились после дня умственного напряжения, и он слонялся по лестнице и вышел на улицу. Проходя через вестибюль, он услышал голос Джека Таунсенда, повышенный, очевидно, для того, чтобы привлечь его внимание. «Вот он идет. И только вес удерживал его от ставки на серый». Коннор слышал звуки, а не слова, потому что его разум уже был далеко в клубе, ожидая, когда «пони» пройдут мимо. По дороге к телеграфу он не видел ни улицы, ни здания, ни лица, пока не написал на одном из желтых бланков: «Тысяча на Трикстера» и адресовал его Гарри Слокуму. Только когда он швырнул телеграмму через прилавок, он увидел Рут Мэннинг. Она была наполовину отвернута от ключа, но ее голова была наклонена к стучащему эхолоту с пустым внутренним взглядом. "Ты слышишь?" — радостно воскликнула она. "Бьорнсен вернулся!" "ВОЗ?" — спросил Коннор. «Свейнрод Бьорнсен. Потерял троих из восьми, но добрался до полюса на сто пятьдесят миль. К тому же нашел новую землю». "Счастливый дьявол, а?" Но девушка нахмурилась. «Повезло, ничего! Бьорнсен боец; он потерял отца и старшего брата там три года назад, а потом вернулся, чтобы загладить их смерть. Удача?» Коннор, задумавшись, кивнул. «Я забыл об этой истории с Бьорнсеном. Есть еще какие-нибудь новости?» Она сделала легкий жест ладонями вверх, словно собирая что-то в воздухе. - Новости? Старая проволока все утро изливала их на меня. Генри Леватор вчера поднялся на тридцать две тысячи футов, и "Адмирал Барр" был спущен на воду. Коннор шел в ногу со временем, но теперь он был в море. "Это новый лайнер, не так ли?" -- Тридцать тысяч тонн лайнера. Она принимала воду, как утка. Что ж, это то, что им даст дядя Сэм; еще несколько, таких как "Адмирал Барр", и мы будем иметь старые цвета в каждом порту, который называет себя город. Европе придется проснуться». Она пересчитала телеграмму взмахом карандаша и кинула сдачу Коннору из копилки. Грохот эхолота значил для Коннора что-то новое; края мира теснились, потому что, когда шум прекратился, в густой тишине он увидел, как ее черты расслабились, а свет погас в ее глазах. Это позволило ему заглянуть в ее жизнь в Лукине, имея в качестве компаньона только болтающуюся проволоку. Мгновение назад она сияла — теперь она была усталой девушкой с лиловыми тенями под глазами, из-за чего они казались призрачно большими. — О, Бобби, — позвала она. Из внутренней комнаты вышел высокий юноша. «Возьми ключ, пожалуйста, я иду обедать». «Пойдем со мной в отель», — предложил Коннор. — Обед у Таунсенда? Она рассмеялась с оттенком возбуждения. "Это удовольствие." Она уже покраснела, и глаза ее заблестели. Она была как мотор, решил Коннор, сама по себе ничего не значила, но реагировала на каждый электрический ток. «Кстати, этот обед на мне», — добавила она. "Почему это?" «Потому что я люблю платить за свои выигрышные дни. Сегодня утром я обналичил лошадь индейца». Говоря языком самого Коннора, это заставило его встать. — Ты ставишь на это? Значит, ты знаешь конину. Мне нравится этот человечек, но вес остановил меня. Он улыбнулся ей с новым дружелюбием. «Не прикалывай мне цветы», — ответила она. «О, я достаточно знаю о лошадях, чтобы : «Какую цену спрашивает немой?» «Думаешь о покупке одной из них?» «Я? Конечно, нет! Что мне нужно от такой низкорослой лошади? Но мне было интересно, сколько здесь платят за маленьких лошадок. — Не знаю. — Что это за история, которую ты собирался мне рассказать о Гарри Маклине ? анекдот, пока они шли обратно в отель.Коннор улыбался и кивал в нужных местах, но его отсутствующие глаза снова видели медленно бегущую фигуру маленького серого мерина, удаляющегося от остальной стаи.ГЛАВА ШЕСТАЯ Приехав в отель, Бен Коннор обнаружил, что его ожидает следующая телеграмма: « Леди Фэй с девяносто восемью Трикстер преодолела милю и фарлонг за один пятьдесят четыре со сто двадцатью каледонскими черствыми милями за один тридцать девять . Слокум. Это сообщение стерло все другие мысли из головы Коннора. Из своей дорожной сумки он вынул портфель, полный мятых бумаг и брошюр, переполненных списками имен и цифр; затем последовало время напряженной работы. Страница за страницей расчетов. нацарапанные мягким карандашом и в большой раскинувшейся руке, вырывались из блокнота, трепетали по воздуху и лежали там, где падали. Когда час закончился, он отбросил брошюры с «наркоманом» и взял свои записи. После этого он сидел в глубоком раздумье и гонял в потолок затяжку за затяжкой сигаретного дыма. По мере того как его коричневое исследование продвигалось вперед, он начал мять листочки во влажных пальцах, пока не осталось только два. Он балансировал ими на кончиках пальцев, как будто их вес мог говорить с его тонко настроенными нервами. Наконец одна рука медленно сжала бумагу, которую держала, и скомкала ее в комок. Он стряхнул это большим пальцем и встал. На оставшейся бумаге было написано «Обманщик». Коннор сделал свой выбор. Сделав это, выражение его лица смягчилось, когда мужчины расслабились после дня умственного напряжения, и он слонялся по лестнице и вышел на улицу. Проходя через вестибюль, он услышал голос Джека Таунсенда, повышенный, очевидно, для того, чтобы привлечь его внимание. «Вот он идет. И только вес удерживал его от ставки на серый». Коннор слышал звуки, а не слова, потому что его разум уже был далеко в клубе, ожидая, когда «пони» пройдут мимо. По дороге к телеграфу он не видел ни улицы, ни дома, ни лица, пока он не написал на одном из желтых бланков: «Тысяча на Трикстера» и адресовал его Гарри Слокуму. Только когда он швырнул телеграмму через прилавок, он увидел Рут Мэннинг. Она была наполовину отвернута от ключа, но ее голова была наклонена к стучащему эхолоту с пустым внутренним взглядом. "Ты слышишь?" — радостно воскликнула она. "Бьорнсен вернулся!" "ВОЗ?" — спросил Коннор. «Свейнрод Бьорнсен. Потерял троих из восьми, но добрался до полюса на сто пятьдесят миль. К тому же нашел новую землю». "Счастливый дьявол, а?" Но девушка нахмурилась. «Повезло, ничего! Бьорнсен боец; он потерял отца и старшего брата там три года назад, а потом вернулся, чтобы загладить их смерть. Удача?» Коннор, задумавшись, кивнул. «Я забыл об этой истории с Бьорнсеном. Есть еще какие-нибудь новости?» Она сделала легкий жест ладонями вверх, словно собирая что-то в воздухе. - Новости? Старая проволока все утро изливала их на меня. Генри Леватор вчера поднялся на тридцать две тысячи футов, и "Адмирал Барр" был спущен на воду. Коннор шел в ногу со временем, но теперь он был в море. "Это новый лайнер, не так ли?" -- Тридцать тысяч тонн лайнера. Она принимала воду, как утка. Что ж, это то, что им даст дядя Сэм; еще несколько, таких как "Адмирал Барр", и мы будем иметь старые цвета в каждом порту, который называет себя город. Европе придется проснуться».

































































Она пересчитала телеграмму взмахом карандаша и кинула сдачу Коннору из копилки. Грохот эхолота значил для Коннора что-то новое; края мира теснились, потому что, когда шум прекратился, в густой тишине он увидел, как ее черты расслабились, а свет погас в ее глазах. Это позволило ему заглянуть в ее жизнь в Лукине, имея в качестве компаньона только болтающуюся проволоку. Мгновение назад она сияла — теперь она была усталой девушкой с лиловыми тенями под глазами, из-за чего они казались призрачно большими.
— О, Бобби, — позвала она. Из внутренней комнаты вышел высокий юноша. «Возьми ключ, пожалуйста, я иду обедать».
«Пойдем со мной в отель», — предложил Коннор.
— Обед у Таунсенда? Она рассмеялась с оттенком возбуждения. "Это удовольствие."
Она уже покраснела, и глаза ее заблестели. Она была как мотор, решил Коннор, сама по себе ничего не значила, но реагировала на каждый электрический ток.
«Кстати, этот обед на мне», — добавила она.
"Почему это?"
«Потому что я люблю платить за свои выигрышные дни. Сегодня утром я обналичил лошадь индейца».
Говоря языком самого Коннора, это заставило его встать.
— Ты ставишь на это? Значит, ты знаешь конину. Мне нравится этот человечек, но вес остановил меня.
Он улыбнулся ей с новым дружелюбием.
«Не прикалывай мне цветы», — ответила она. «О, я достаточно разбираюсь в лошадях, чтобы
смотреть на их скакательные суставы и видеть, как они стоят; и я не думаю, что купился бы на пони, у которого заострен носок передней ноги, — но я не судья. Ставлю на серый цвет, потому что знаю кровь».
Она остановилась у дверей отеля и не заметила, как изменилось лицо Коннора, когда они вошли.
"Странные вещи о лошадях," продолжала она. — Они показывают свое напряжение, хотя у самого прекрасного человека, который когда-либо ступал, может быть сын, который трусит. С лошадьми дело обстоит иначе. Ведь любой захудалый пинто, в котором есть хоть капля крови Эдема Грея, будет бежать, пока его сердце не разорвется. могу поспорить на это».
Обед у Таунсенда, как понял Коннор, должно быть модно в Лукине. «Масса» тех, кто приехал в город на день, ела за обеденными столами в старых салунах, а избранные отправлялись в отель. Миссис Таунсенд, носившаяся по комнате в голубом платье в белый горошек, когда не торопилась заходить на кухню, бросала один взгляд одобрения на Бена Коннора, а другой взгляд удивления на девушку. Последовали и другие взгляды, так как комната была довольно заполнена людьми, и вокруг них, спереди и сзади, прошел шепот.
Нетрудно было заметить, что Рут Мэннинг обвиняли в «наскребании» знакомства с незнакомцем, но она держалась прекрасно, и Коннор, пристально вглядываясь в нее, восхищался и недоумевал, откуда она научилась. Однако, когда они нашли стол и он пододвинул ей стул, он понял по тому, как она опустилась на него, что она не привыкла сидеть. Это наблюдение дало ему ощущение власти над ней.
— Тебе тоже понравился серый? — говорила она, когда он занял свое место.
-- Я проиграл сто, играя против него, -- тихо сказал игрок. «Надеюсь, вы совершили убийство».
По тому, как слегка расширились ее глаза, он понял, что сто долларов для нее немалые деньги; и она вспыхнула, когда ответила:
«Я заключила пари с Джадом Элисоном; это было всего пять долларов, но у меня были шансы десять к одному. Пятьдесят долларов кажутся мне довольно большими», — добавила она, и ему понравилась ее откровенность.
— Но все ли знают об этих серых?
— Не так уж и много. Видишь ли, они только из одной конюшни. Папа знал лошадей и сказал мне, что Эден Грей стоит любых денег. Бедный папа!
Коннор видел, как ее глаза потемнели и потускнели, но он отбросил сочувствие и шагнул вперед.
«Мне стало интересно с тех пор, как я увидел эту маленькую серую полоску над финишем. Восемнадцать лет. Вы знали об этом?»
«Правда? Ну, папа сказал, что Эдем Грей годится до двадцати пяти».
— Что еще он сказал?
-- Он, в конце концов, мало что о них знал, но говорил, что время от времени приходит глухонемой негр. Он настоящий великан. рука другого. На бумаге написано: «Пятьдесят долларов золотой монетой! Всегда так».
Для Коннора это было похоже на сказку.
«Джуд Харпер из Коллинсвилля встречался с ним однажды. У него было всего десять долларов золотом, но триста бумажными. Он предложил все триста десять глухонему, но тот только покачал головой».
"Как часто он выходит из долины?"
— Раз в год — раз в два года — никто не знает, как часто. Конечно, ему не нужно много времени, чтобы найти человека, который купит лошадь, похожую на серую, за пятьдесят долларов. Как только лошадь будет продана, он поворачивается и начинает идти назад. Пит Рикс попытался следовать за ним. Он повернулся к Питу, прыгнул на него из-за камня и рывком сорвал с лошади. Затем он взял его за волосы и запрокинул голову. Пит говорит он ожидал, что ему сломают шею — он был как ребенок в руках этого великана, но, казалось, немой только говорил ему глухонемым, что ему нельзя идти за ним. жизнь из Пита, большой немой снова ушел, и Пит вернулся домой так быстро, как его лошадь могла нести его ".
Коннор сглотнул. «Откуда они взяли имя Иден Грей?»
-- Не знаю. Папа сказал, что у каждого серого есть три вещи. Это всегда мерин, всегда одна цена и всегда есть изъян. хоть что-то не так».
«Коровьи скакательные суставы», — сказал Коннор, тяжело дыша. "Продолжать!"
«Папа решил, что причина, по которой они не продали больше лошадей, заключалась в том, что владелец продал их только для того, чтобы избавиться от своего поголовья».
— Подожди, — сказал Коннор, постукивая по столу, чтобы подтвердить свою точку зрения. «Я так понимаю, что единственные проданные Eden Grey — самые бедные из партии?»
— Это была папина идея.
— Продолжай, — сказал Коннор.
"Вы взволнованы?"
Но он быстро ответил: «Ну, один из этих серых выбил меня из ста долларов. Я не могу не заинтересоваться».
Он оторвал брелок от часов и начал небрежно перебирать их; это была голова обезьяны, вырезанная из пожелтевшей от времени слоновой кости.
Девушка смотрела, завороженная, но не упомянула об этом, потому что челюсть игрока сжалась в жесткую линию, и она подсознательно почувствовала, что расстояние между ними увеличивается.
— У глухонемого есть лошади? — спрашивал он.
— Я так полагаю.
«Звучит как обычный катехизис, не так ли?»
- Я не возражаю. Если подумать, все в серых странное. Ну, я никогда не видел этого человека, но знаете, что я думаю? Что он живет там в горах один, потому что он своего рода религиозный фанатик».
«Религия? Сумасшедший, может быть».
"Может быть."
"Какая у него религия?"
— Не знаю, — холодно ответила девушка. «После того, как ты какое-то время дергаешь молнией, ты не особо интересуешься религией».
Он кивнул, не вполне уверенный в ее позиции, но теперь ее лицо помрачнело, и она продолжила, проявляя интерес к предмету.
— О, я слышал, как они бредили Богом, сотворившим землю, и звезды, и все такое прочее, и горы тоже. Я слышал, как они умирали, прося милости и прославляя Бога. Так пошел папа. Его завела выпивка. Но я только за факты. Насколько я понимаю, когда люди сталкиваются с чем-то, чего они не могут понять, они просто закрывают глаза и говорят: Боже! умирают, иногда они боятся и говорят: «Боже, — потому что они думают, что погаснут, как потушенный фонарь, и никогда больше не зажгутся».
Игрок сидел, уткнувшись подбородком в ладонь, и из-под тяжелого хмурого взгляда изучал девушку.
«Я не держу зла больше, чем на другого, — сказала девочка, — но я видела папу, и с тех пор меня тошнит от религии. Кроме того, как вы объясните гнилые вещи, которые происходят в мире? Взгляните на вчерашний день! Морской Царь тонет со всеми на борту. Все они были жулики? Они все были готовы умереть? Они могут рассказать мне о Боге, но я говорю: "Дайте мне доказательства!
" Коннор вызывающе. «Я верю только в одно, — сказала она, — в удачу!»
Он не шевелился, но все еще изучал ее, и она покраснела под пристальным вниманием.
— Не то чтобы мне так повезло, что я полюбил его. Я всю жизнь застрял здесь, на краю света. И как я хотел уйти! Как я этого хотел! Я умолял о шансе - вырезать работу. Если у девушки не остаются мозоли на руках, они останутся у
нее на сердце. Я всю жизнь ждал шанса, и шанса никогда не было. приходить." В ней что-то вспыхнуло.
«Иногда мне кажется, — прошептала она, — что я не выдержу! Что я сделаю все! Все, что угодно, лишь бы уйти».
Она остановилась, и когда ее страсть угасла, она испугалась, что сказала слишком много.
— Шейк, — сказал он, протягивая руку через стол, — я с вами. Удачи! Вот и все, что нужно!
Его пальцы сомкнулись на ее пальцах, и она вздрогнула, потому что он забыл вынуть из руки изображение из слоновой кости, и голова обезьяны врезалась в ее плоть.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В тот вечер Рут послала в отель мальчика с телеграммой для Коннора. Было объявлено, что Трикстер при счете шесть к одному вернулся домой победителем Мюррея. Но у Коннора было время только крякнуть и кивнуть; он был слишком занят сочинением письма к Гарри Слокуму, которое гласило следующее:
Дорогой Гарри,
я собираюсь сунуть голову в пасть льву; и на случай, если вы больше не получите от меня известий, скажем, в течение трех месяцев, я прошу вас поискать мои кости. Я начинаю бить тысячу к одному. Работаем по наитию для самой большой уборки, которую мы когда-либо делали. Я иду в горы, чтобы найти глухонемого негра, который выращивает лучших лошадей, которых я когда-либо видел. Вы понимаете это? Ни один белый человек не ходил в эту долину; по крайней мере, никто не вышел поговорить. Но я возьму с собой кое-что. Если я не выйду, значит, меня ударили по голове в долине. Я никому здесь не говорю, куда направляюсь, но я навел справки и вот что выяснил: никого не интересует долина немого просто потому, что она так далеко. Немой не беспокоит их, и они не будут беспокоить его. Это главная причина, по которой его оставили в покое. Другие причины в том, что его подозревают в том, что он плохой актер.
Но расстояние — это главное, что отталкивает людей. Прямой срез идет плохо. Лучший способ - медленное путешествие. Он ведет на запад от Лукина и спускается в долину реки Жирар; затем вдоль Жирара к его истокам. Потом снова через горы к единственному входу в долину. Я говорю вам все это для того, чтобы вы знали, что у вас может быть впереди. Если я буду мамой на три месяца, приезжайте прямо к Лукину; пойдите к телеграфистке по имени Рут Мэннинг и скажите ей, что вы пришли, чтобы разыскать меня. Она назовет вам
имена дюжины лучших мужчин Лукина, и вы отправитесь в долину с отрядом.
Вокруг Лукина какая-то туманная боязнь долины, дурное лекарство, говорят они.
Мне предстоит тяжелая игра, и я собираюсь сложить карты. Я должен попасть в Сад хитростью и выйти таким же путем. Я начинаю сегодня днем.
У меня есть лошадь и вьючный мул, и я собираюсь попробовать свои силы в кемпинге. Если я вернусь, то, думаю, на чем-то, что понесет и стаю, и меня, и поездка не займет много времени. Наши дни, когда мы были богатыми в течение десяти дней и бедными в течение тридцати, закончатся.
Держите себя готовым; ровно через девяносто дней, приезжайте на Запад, если я все еще молчу.
Как всегда,
Бен.
Прежде чем почта отправила это письмо на восток, Бен Коннор получил последний совет от Джека Таунсенда. Под наблюдением хозяина отеля он выбрал себе наряд из мягкой фетровой шляпы, фланелевых рубашек, толстых носков и напатанских ботинок; Таунсенд тоже пошел с ним, чтобы выбрать вьючного мула и все элементы вьюка, от соли до консервированных помидоров.
Что касается лошади, Таунсенд просто стоял и восхищался, пока Бен Коннор перебрал дюжину вариантов и выбрал крепкого гнедого с ногами, достаточными для скорости в трудную минуту, и гибкими путовыми суставами, которые обещали легкую походку.
«У вас не будет никаких проблем», — сказал Таунсенд, когда Коннор сел в седло, покачивая стременами взад-вперед и хмуро глядя на скрип новой кожи. «Куда бы вы ни пошли, вы найдете джентльменов, готовых помочь вам на вашем пути».
«Почему? Разве я не выгляжу опытным игроком в этой игре?»
— Не с таким цветом лица, он говорит о городе за милю. Если бы ты сказал мне, куда ты направляешься… —
Но я никуда не собираюсь, — ответил Коннор. «Я выхожу, чтобы следовать за своим носом».
«С этим ружьем ты должен поохотиться».
Коннор положил руку на приклад винтовки, висевшей в чехле под ногой. У него было мало опыта обращения с оружием, но он ничего не сказал.
«Вся отделка», — продолжал Таунсенд, отступая назад, чтобы посмотреть. — У мула нет изъяна, никаких признаков кольцевой кости или спавина, а если у мула их нет, значит, с ним все в порядке. Не обращайся с ним слишком хорошо. Это мулу свойственно любить изредка поколотить, они и без этого портятся, как дети. идти с мулом в долгое путешествие. Что ж, мистер Коннор, я думаю, вы все исправили, но я хотел бы послать с вами мальчика, чтобы посмотреть, как вы начнете правильно.
— Не волнуйся, — улыбнулся Коннор. — Я записал все ваши предложения.
«Вот что ты хочешь привязать к особому», — сказал толстяк. «Не передвигайте свой лагерь по пятницам или тринадцатому; если вы приблизитесь к городу, и черная кошка перейдет вам дорогу, вы тут же станете лагерем и не пойдете в этот город до следующего утра. И подождите минутку — если вы отправитесь в путь и обнаружите, что оставили что-то в лагере, сделайте крест на тропе, прежде чем вернуться».
Он нахмурился, чтобы собраться с мыслями.
«Ну, если вы не сделаете ни одну из этих трех вещей, вы не ошибетесь. Долгих лет, и удачи, мистер Коннор».
Коннор махнул рукой, коснулся каштана пяткой, и лошадь перешла на рысь, в то время как натянутая веревка сначала растянула шею мула, а затем потянула его на медленную иноходь. Таким образом Коннор вышел из Лукина. Он улыбнулся про себя, с уверенностью думая о том, что вернется совсем по-другому.
В первый день у Коннора разболелся нос, обгорели шея и запястья, а его ужин состоял из подгоревшего бекона и безвкусного кофе; но на следующее утро он вышел из зыбких гор и спустился по длинному и легкому склону в долину Жирара. Здесь всегда была вода и прекрасная трава для лошади и мула, а из ущелья дул прохладный ветер со снега. К третьему дню он втянулся в рутину своей работы и знал самое уязвимое место на ребрах мула, и у него было ласковое имя для каштана. После этого поход был достаточно приятным. Это заняло у него больше времени, чем он ожидал, потому что он не стал прижимать лошадь, так как склон оврага становился все круче; позже он увидел свою мудрость в том, чтобы сохранить каштан свежим для последнего рывка, потому что, когда он достиг истока Жирара, он столкнулся с беспорядком трудных, голых гор. Он был обескуражен, но полон решимости, и на следующее утро он наполнил свои фляги и отправился в последний этап своего путешествия.
Удача подарила ему прохладную погоду с высокими плывущими облаками, закрывавшими солнце в середине дня, но и тогда это было тяжело. У него не было следов, по которым можно было бы следовать; склоны гор были голыми скалами. В расщелинах встречались россыпи кустов и карликовых деревьев, но в целом Коннор путешествовал по каменному морю, и иногда, когда солнце отражалось на гладкой поверхности, отражение ослепляло его. К полудню каштан уже ковылял, а перед наступлением темноты даже мул проявлял признаки беспокойства. И хотя теперь Коннор путешествовал по компасу, его преследовал постоянный страх, что он мог сбиться с пути или что направления, которые он выбрал в Лукине, могли быть совершенно неправильными. Уже вечерело над горами, когда он обогнул склон черной скалы и нашел под собой картину, до мельчайших подробностей совпадавшую со всем, что он слышал о долине.
Первый взгляд был подобен взгляду в глубокий каменный колодец с мерцанием воды на дне; после этого он сел на валун и расставил детали этого большого вида. Ничто не вело к Саду ни с какой стороны; это было чудо природы. Может быть, какая-то конвульсия земли, когда эти горы только поднимались, расколола скалы, или когда поверхностные слои свернулись, они разошлись над центральным подъемом и оставили эту рваную трещину. Через долину
 протекала река, но вода никогда не могла разрезать эти зубчатые скалы; и Коннор заметил одну странную вещь: долина обрывалась как на севере, так и на юге. При косом солнечном свете и на таком расстоянии — а он прикинул, что это место примерно в десять или пятнадцать миль в длину — казалось, что фронты утесов на севере и юге такие же прочные и высокие, как и часть их склонов; однако этого не могло бы быть, если бы река действительно не исчезла под стеной. Тем не менее, он не мог разглядеть подробностей издалека, только основные очертания места, блеск растущих растений, будь то деревья или трава, и блеск реки, которая к центру долины впадала в озеро. Он смог обнаружить только один естественный вход; в ближайшей стене утеса показалась глубокая узкая расщелина, которая шла до самого дна долины, и подход был только через трудный овраг. Каштан с больными ногами поймал вспышку зелени, и теперь он навострил уши и заржал, как будто увидел дом. Коннор начал спускаться по скалам к входу, ведя лошадь, а мул устало плелся позади. Когда он повернулся, ветер донес до него из долины слабый ритмичный звон. Когда он сделал паузу, чтобы прислушаться, звук исчез.
Он нырнул с более яркого уровня в преждевременную ночь внизу; Вечер быстро сгущался, и с каждым шагом Коннор чувствовал, как туманная тьма смыкается над его головой. Он спотыкался о валуны, падая, почти не видя земли у себя под ногами, но когда он достиг дна оврага, ведущего к входу, он посмотрел вверх на красное небо, а высокие горы катились вниз. волны света. Расстояния были увеличены; казалось, он смотрит со дна мира на его вершину; он обернулся, слегка закружившись, и между краями расщелины, которая поднималась прямо, как дорические колонны, он увидел огонь, горящий у входа в Эдемский сад. Над ними был закат, но огонь пронзил ночь нижней долины длинным лучом. Коннор указал на него своей лошади, и маленькая кавалькада медленно двинулась вперед.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
С каждым шагом, который он делал в темноте, чувство благоговения усиливалось в Конноре, пока он не пошел, хмурясь, к огню, как если бы это был глаз, наблюдающий за его приближением. Он был совсем близко, когда каштан с фырканьем вскинул голову и остановился, прислушиваясь; Коннор тоже прислушался и услышал музыку мужских голосов, поющих вместе, приглушенных из-за расстояния; звук распространился так далеко, что он уловил пульс ритма и волокно голосов, а не саму мелодию, и все же благоговение, которое росло в Конноре, внезапно собралось в его горле. Ему пришлось сильно сжать руки, чтобы не испугаться.
Как будто каштан тоже почувствовал странность, он вдруг заржал; каменные стены оврага подхватывали звук и трубили в ответ. Коннор, оправившись от шока, сунул пальцы в ноздри лошади и заглушил звук; но эхо по-прежнему слабо перед ними и позади. Была подана тревога. Огонь мигнул один раз и погас. Коннор остался без света, который мог бы направлять его; он поднял взгляд и увидел, что закатный румянец превратился в мертвенно-серый.
Он посмотрел вперед, туда, где был костер. В этот момент лошадь отдернула нос и задохнулась. Даже этот тихий звук встревожил Коннора, потому что он мог указать ему на неизвестную опасность. Коннор вспомнил, что он, в конце концов, не бандит, крадущийся в мирном городе; он с усилием собрался с мыслями и нервами и хотел было снова сделать шаг вперед, когда увидел в ночи прямо перед собой более густую тень среди теней. Вглядевшись, он обнаружил смутные очертания человека.
Бен Коннор не был трусом, но это видение напугало его. Его первым побуждением было бежать; его второй должен был прыгнуть в горло другого. О его стойкости в кризисе многое говорило то, что он не сделал ни того, ни другого, а вместо этого крикнул: «Кто там?»
Металл скрежетал по металлу, и в лицо Коннора так неожиданно брызнул луч света, что он вздрогнул. Каштан встал на дыбы, и, повернувшись, чтобы управлять лошадью, Коннор увидел его глаза и глаза мула, сияющие, как фосфор. Успокоив мерина, он увидел, что это был открытый фонарь с колпаком. Ни один луч не упал на носителя света.
«Я увидел здесь свет», — сказал Коннор, тщетно пытаясь разглядеть черты другого. «Это было похоже на пожар, и я бросился к нему; я потерял ориентацию в этих горах».
Не отвечая, носитель фонаря еще какое-то мгновение продолжал смотреть в лицо Коннору; затем он так же внезапно накрылся капюшоном, и желанная тьма накрыла игрока. Жестом, который он едва мог разобрать, молчаливый человек махнул ему вперед, вниз по оврагу. Это разозлило Коннора, это лицедейство безмолвия, но с его гневом было странное чувство беспомощности, как будто у другого был заряженный пистолет у его головы.
Человек шел позади него, когда они шли вперед, и вскоре костер засиял на них от входа в долину; Таким образом, Коннор увидел, как убрали одеяло, закрывавшее огонь, и мельком увидел вторую форму.
Теперь даже в зените было темно, а в ущелье стояла двойная ночь. С каштаном, спотыкающимся позади него, Коннор вошел в круг костра и был остановлен поднятой рукой второго человека.
"Почему ты здесь?" — сказал охранник.
Голос был тонким, но артикуляция густая и мягкая, и когда спрашивающий вышел в яркое сияние костра, Коннор увидел негра, голова которого была покрыта белыми кудрями. Он был очень стар; казалось, что время поблекло его черный пигмент, и теперь его кожа, темно-бронзовая, сморщилась в уголках рта, вокруг глаз и в середине лба, словно высохшая морщинами, как пергамент. Пока он говорил, выражение его лица
никогда не менялось от усталого хмурого взгляда; однако годы не согнули его, ибо он стоял прямо, как юноша, и хотя его шея высохла до толщины предплечья сильного мужчины, он держал голову высоко и смотрел на Коннора.
Человек, который вышел, чтобы остановить Коннора, теперь ответил за него, и, повернувшись на голос, игрок увидел, что этот парень тоже негр; такой же прямой, как тот, что у огня, но едва ли менее древний.
«Он заблудился в горах, и он видел огонь у ворот, Ефрем».
Эфраим с тоской подумал о Конноре.
"Этот путь закрыт," сказал он; «Вы не можете пройти через ворота».
Игрок поднял голову; каменная стена по обеим сторонам возвышалась так высоко, что свет костра не мог осветить все расстояние, и над ним сплошным сводом сгущалась тьма. Спокойное достоинство мужчин лишило его преимущества, которое, как он чувствовал, должно было принадлежать ему, но он решил казаться непринужденным.
— Лучше всего, — продолжал Ефрем, — идти к этой самой большой горе. Ты видишь, где ее вершина еще освещена на западе, а остальная часть хребта темна
. начало пути. Но не уходи дальше огня, Джейкоб. —
Хороший совет, — кивнул Коннор, заставляя себя улыбнуться, — если бы не то, что моя лошадь слишком устала, чтобы нести меня. Видите ли, даже мул еле ходит.
Он махнул рукой, и каштан вскинул голову и сделал один-два неуверенных шага в сторону
. Эфраим, кланяясь,
как будто вводил другого в парадные покои, махнул валуну с гладкой вершиной, уютно
устроившемуся возле огня. можно обойтись, не покидая долины. У нас есть цистерна прямо за воротами, и Джейкоб наполнит твою фляжку, а также напоит лошадь и мула. —
Молодец, — сказал Коннор. — Сигарету
? Ефрема, и его иссохшая рука неуверенно протянулась вперед. Джейкоб предвосхитил его криком и выхватил сигарету из раскрытой ладони Коннора. Он держал ее обеими руками, сложенными чашечками
. не забыт!"
Ефрем с достоинством скрестил руки на груди и теперь обратил укоризненный взгляд на своего спутника.
"Разрешено ли это?" холодно спросил он.
Радость сошла с лица Иакова.
"Какой вред?
" — настаивал Эфраим.
— Он не станет спрашивать, — с сомнением возразил
Джейкоб
. в голове игрока, но он благоразумно решил сменить тему:
«Хозяин приказывает тебе не уходить, а?» — продолжал он. «Ни шагу за ворота? Что за идея?»
«Это было правдой во времена старых мастеров. Только Иосиф может покинуть долину», — ответил Ефрем.
— А ты не знаешь, почему в долину никого не пускают?
"Я никогда не спрашивал," сказал Эфраим.
Коннор яростно курил, вглядываясь в огонь.
«Ну, — сказал он наконец, — вы видите мои проблемы? Я не могу попасть в долину, чтобы отдохнуть. Я должен развернуться и попытаться пересечь эти горы».
— Да, — кивнул Эфраим.
«Но лошадь и мул никогда не переберутся через скалы. Мне придется оставить их или остаться и голодать вместе с ними».
"Это правда."
«Вместо этого, — сказал Коннор, выжидая лазейку, — я бы оставил бедняг здесь, чтобы они жили в долине».
«Этого не может быть. Вход животным запрещен».
"Что? Вы позволите этой паре умереть у ворот долины?"
"Нет, я должен привести их сначала в горы."
«Это невероятно! Но говорю вам, эта лошадь — мой друг — я не могу ее бросить!»
Он порылся в кармане пальто и протянул руку к каштану; лошадь приковыляла на несколько шагов ближе и выжидающе нюхала ладонь.
"Так!" — пробормотал Ефрем и прикрыл глаза рукой, чтобы посмотреть. Он откинулся на спинку кресла и сказал другим голосом: «Конь любит тебя, говорят».
— Я прямо перед вами, — сказал Коннор. "Вы видите, как я стою. Дайте мне ваш совет!"
– возмутился Эфраим. «Нет, нет! Я не могу вам посоветовать. Я ничего не знаю о том, что там происходит
. какое-то косвенное удовольствие, когда он увидел, как Коннор глубоко вдохнул, а затем выпустил тонкую струйку дыма.
— Ты собирался сказать что-то еще, когда я зажег это.
— Да, я хотел сказать, что не могу тебе посоветовать, но могу послать к Иосифу. Он сейчас рядом с нами.
"
Во что бы то ни стало пошлите к Иосифу». «Иаков, — приказал привратник, — иди к Иосифу
и расскажи ему, что случилось». ответа не последовало, но Джейкоб продолжал выжидающе смотреть вглубь долины, и вскоре Коннор услышал звук, от которого у него забилось сердце, ритмичный стук копыт скачущей лошади, и даже в темноте долгий интервал между толчками рассказал ему кое-что о животном. Потом в круг света костра ворвался серый конь с высоко поднятым хвостом и развевающейся гривой. Он перешел на семенящую рысь и помчался прямо на Якова, но в ярде остановился и по-кошачьи прыгнул в сторону; высоко подняв голову, он уставился на Коннора.
Холодный пот выступил на лбу игрока, потому что это было похоже на что-то, что он видел, что-то, что он помнил; все его мечты о том, какой должна быть лошадь, сбылись. Ефрем строго
говорил
: В моем доме жеребята приучены к хорошим манерам, Иаков».
Иаков ответил, сильно смущенный: «Во всех сыновьях Хариса есть дикий дух». «
Это Кассим, не так ли?» — спросил Ефрем.
"Мир, дурак!" сказал Джейкоб жеребцу, и лошадь подошла и встала позади него, все еще наблюдая за незнакомцем через плечо своего хозяина.
— Годы затмевают твои глаза, Ефрем, — продолжал он. «Это не Кассим, и он ни на дюйм не выше Кассима. Нет, это Абра, сын Хиры, который был дочерью Хариса».
Он самодовольно улыбнулся Эфраиму, кивнув своей древней головой, и Эфраим нахмурился.
«Это правда, что мои глаза не так молоды, как твои, Джейкоб, но лошадей в моем доме учат стоять, когда с ними говорят, а не плясать, как глупые дети».
Этот последний упрек был вызван постоянным колебанием жеребца взад и вперед, когда он смотрел на Коннора, сначала с одной стороны Джейкоба, а затем с другой. Старик повернулся с поднятой рукой.
"Стоять!" он заказал.
Жеребец вскинул голову и застыл.
«Вспыльчивый нрав делает лошадь бездушной», — сказал оракул Ефрем.
Джейкоб нахмурился и сердито закатил глаза, пытаясь найти ответ; но он не нашел ни одного. Ефрем крепко обхватил одно колено обеими руками и, немного покачивая головой из стороны в
сторону, радовался своему триумфу.
«И рука, которая поднята, — продолжал мучитель, — всегда должна падать».
Очевидно, он цитировал авторитет, против которого не было апелляции; теперь он заключил:
«Угрозы для детей и годовалых, но взрослая лошадь выше их».
— Дух Харита вернулся в Абра, — мрачно сказал Джейкоб. «С того апреля, когда у него родился жеребенок, он стал испытанием и бременем; да, даже если над луной нависает облако, он подходит к моему окну и зовет меня. Со времен Харита не было такой лошади. загладим свою вину. Абра!"
Жеребец подошел ближе и настороженно остановился.
— Иди к нему, дурак. Иди к незнакомцу и отдай ему свою голову.
Серая лошадь повернулась, помедлила, а затем очень медленно направилась прямо к Коннору; там он склонил голову и уронил морду на колено белого человека, но все же глаза его вспыхнули от ужаса на чужое лицо. Иаков с гордой улыбкой посмотрел на Ефрема, и тот кивнул.
"Это хороший жеребенок," признал он. «У него правое сердце, и со временем он может стать достойным».
Коннор снова порылся в кармане.
— Спокойно, — сказал он, глядя прямо в большие блестящие глаза. — Спокойно, мальчик.
Он сунул руку под нос жеребца.
«Это новый запах, но немного другой».
Абра тихонько фыркнул, но, хотя и трясся, не осмелился пошевелиться. Игрок, бросив взгляд сбоку, заметил, что двое мужчин пристально наблюдают за ним.
«Ах, — сказал Коннор, — ты тут дернул голову, а?»
Он коснулся старого шрама на щеке лошади, и Абра закрыл глаза, но снова открыл их, когда обнаружил, что кончики этих нежных пальцев не причинили ему никакого вреда.
«Ты можешь снова отдать ему голову», — сказал Коннор. «Он не оставит меня сейчас, пока ему не прикажут».
"Так?" — воскликнул Джейкоб. «Посмотрим! Хватит Абры!»
Серый вскинул голову при этом слове, но, сделав шаг, вернулся и коснулся тыльной стороны руки белого человека, понюхал его плечо и шляпу и встал, навострив уши. Мягкое восклицание раздалось в унисон от Иакова и Эфраима.
"Я никогда не видел его раньше," пробормотал Джейкоб. «Чтобы увидеть это, можно было бы сказать, что он был сыном Джуланды».
«Мое учение, а не кровь Юланды придает моим лошадям манеры», — поправил Ефрем. «Однако, если бы я мог посмотреть в руку незнакомца…»
«В ней ничего нет», ответил Коннор, улыбаясь, и протянул обе пустые ладони. «Все лошади такие со мной».
"Это правда?" — пробормотали они вместе.
— Да, не знаю почему. Но ты собирался привести Джозефа.
— А, — сказал Эфраим, качая головой. — Я почти забыл. Поторопитесь, Джейкоб, но если вы последуете моему совету, вы научите своих жеребят меньшему количеству трюков и большему здравому смыслу.
Другой хмыкнул и, положив руку на холку Абры, отпрыгнул назад с легкостью сильного юноши. Движение его руки отправило серых в галоп, который пронес их через ворота во тьму.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Тот слабый и ритмичный звон, который Коннор слышал с горы, когда впервые увидел долину, теперь снова доносился через ворота, более отчетливо. В этом звуке было что-то знакомое, но Коннор не мог его определить.
"Вы отметили?" — сказал Эфраим, качая головой. «Видишь ли ты, как жеребенок бежит, пугаясь белой скалы? В моем доме этого никогда не могло случиться, и все же Иаков преуспевает, ибо кровь Хариса упряма, как старый дуб, и дика, как волк. Но твой дар , сэр, — и тут он с большим уважением повернулся к Коннору, — великий. Я никогда не видел, чтобы сыновья Харита подходили к человеку так, как Абра пришел к вам».
Он был удивлен, увидев, что незнакомец смотрит в сторону ворот, словно наблюдая за призраком.
"Он не галопом," сказал Коннор в настоящее время, и его голос дрогнул. «Он тек. Он изливал себя через воздух».
Он провел рукой по лбу и с большим усилием успокоил мышцы лица.
— В долине есть еще такие лошади?
Ефрем колебался, потому что в глазах этого незнакомца был такой блестящий голод, что он смутился. Однако тщеславие отмахнулось от угрызений совести.
"Больше похоже на Абру в долине? Итак!"
Казалось, он охотился за превосходными степенями, чтобы подавить вопрошающего.
«Худшая в моем доме Табари, дочь Нумана, и она родилась хромой на левую переднюю ногу. " Неужели это возможно
?" - воскликнул Коннор тем же тихим, сдавленным голосом.
"Я говорю спокойно", - серьезно сказал Эфраим. правда, я признаю, что мой дом не похож на дом крови Рустира. Как она была королевой лошадей, так те, кто ее крови, выше других лошадей, как хозяин выше меня. Но если бы десять таких, как Табари, посадить в один загон, а жеребца Глани — в другой, то, думаю, мудрый человек дал бы десять за одного
. Коннор
улыбнулся.
«И при таком раскладе потребуется сотня таких, как Абра, чтобы купить Глани?» — спросил он.
«Тысяча, — тут же ответил старик, — и тогда не будет уплачена полная цена. Я уже попросил мастера скрестить его с Хирой. Он скоро ответит мне; одно прикосновение крови Глани снимет напряжение в моем доме. У моих жеребят хороший характер, но огонь — это душа Глани!»
Он склонил голову.
«Ах, они идут, Джейкоб и Джозеф»
. две серые лошади мчались в круг света костра, и с кобылы, которая вел Абру на несколько ярдов, спешился огромный негр.


The Garden of Eden   –   Max Brand

CHAPTER ONE

By careful tailoring the broad shoulders of Ben Connor were made to appear fashionably slender, and he disguised the depth of his chest by a stoop whose model slouched along Broadway somewhere between sunset and dawn. He wore, moreover, the first or second pair of spats that had ever stepped off the train at Lukin Junction, a glowing Scotch tweed, and a Panama hat of the color and weave of fine old linen. There was a skeleton at this Feast of Fashion, however, for only tight gloves could make the stubby fingers and broad palms of Connor presentable. At ninety-five in the shade gloves were out of the question, so he held a pair of yellow chamois in one hand and in the other an amber-headed cane. This was the end of the little spur-line, and while the train backed off down the track, staggering across the switch, Ben Connor looked after it, leaning upon his cane just forcibly enough to feel the flection of the wood. This was one of his attitudes of elegance, and when the train was out of sight, and only the puffs of white vapor rolled around the shoulder of the hill, he turned to look the town over, having already given Lukin Junction ample time to look over Ben Connor.
The little crowd was not through with its survey, but the eye of the imposing stranger abashed it. He had one of those long somber faces which Scotchmen call "dour." The complexion was sallow, heavy pouches of sleeplessness lay beneath his eyes, and there were ridges beside the corners of his mouth which came from an habitual compression of the lips. Looked at in profile he seemed to be smiling broadly so that the gravity of the full face was always surprising. It was this that made the townsfolk look down. After a moment, they glanced back at him hastily. Somewhere about the corners of his lips or his eyes there was a glint of interest, a touch of amusement – they could not tell which, but from that moment they were willing to forget the clothes and look at the man.
While Ben Connor was still enjoying the situation, a rotund fellow bore down on him.
"You're Mr. Connor, ain't you? You wired for a room in the hotel? Come on, then. My rig is over here. These your grips?"
He picked up the suit case and the soft leather traveling bag, and led the way to a buckboard at which stood two downheaded ponies.
"Can't we walk?" suggested Ben Connor, looking up and down the street at the dozen sprawling frame houses; but the fat man stared at him with calm pity. He was so fat and so good-natured that even Ben Connor did not impress him greatly.
"Maybe you think this is Lukin?" he asked.
When the other raised his heavy black eyebrows he explained: "This ain't nothing but Lukin Junction. Lukin is clear round the hill. Climb in, Mr. Connor."
Connor laid one hand on the back of the seat, and with a surge of his strong shoulders leaped easily into his place; the fat man noted this with a roll of his little eyes, and then took his own place, the old wagon careening toward him as he mounted the step. He sat with his right foot dangling over the side of the buckboard, and a plump shoulder turned fairly upon his passenger so that when he spoke he had to throw his head and jerk out the words; but this was apparently his time-honored position in the wagon, and he did not care to vary it for the sake of conversation. A flap of the loose reins set the horses jog-trotting out of Lukin Junction down a gulch which aimed at the side of an enormous mountain, naked, with no sign of a village or even a single shack among its rocks. Other peaks crowded close on the right and left, with a loftier range behind, running up to scattered summits white with snow and blue with distance. The shadows of the late afternoon were thick as fog in the gulch, and all the lower mountains were already dim so that the snow-peaks in the distance seemed as detached, and high as clouds. Ben Connor sat with his cane between his knees and his hands draped over its amber head and watched those shining places until the fat man heaved his head over his shoulder.
"Most like somebody told you about Townsend's Hotel?"
His passenger moved his attention from the mountain to his companion. He was so leisurely about it that it seemed he had not heard.
"Yes," he said, "I was told of the place."
"Who?" said the other expectantly.
"A friend of mine."
The fat man grunted and worked his head around so far that a great wrinkle rolled up his neck close to his ear. He looked into the eye of the stranger.
"Me being Jack Townsend, I'm sort of interested to know things like that; the ones that like my place and them that don't."
Connor nodded, but since he showed no inclination to name his friend, Jack Townsend swung on a new tack to come to the windward of this uncommunicative guest. Lukin was a fairly inquisitive town, and the hotel proprietor usually contributed his due portion and more to the gossips.
"Some comes for one reason and some for another," went on Townsend, "which generally it's to hunt and fish. That ain't funny come to think of it, because outside of liars nobody ever hooked finer trout than what comes out of the Big Sandy. Some of 'em comes for the mining – they was a strike over to South Point last week – and some for the cows, but mostly it's the fishing and the hunting."
He paused, but having waited in vain he said directly: "I can show you the best holes in the Big Sandy."
There was another of those little waits with which, it seemed, the stranger met every remark; not a thoughtful pause, but rather as though he wondered if it were worth while to make any answer.

"I've come here for the silence," he said.
"Silence," repeated Townsend, nodding in the manner of one who does not understand.
Then he flipped the roan with the butt of his lines and squinted down the gulch, for he felt there might be a double meaning in the last remark. Filled with the gloomy conviction that he was bringing a silent man to his hotel, he gloomily surveyed the mountain sides. There was nothing about them to cheer him. The trees were lost in shadows and all the slopes seemed quite barren of life. He vented a little burst of anger by yanking at the rein of the off horse, a dirty gray.
"Giddap, Kitty, damn your eyes!"
The mare jumped, struck a stone with a fore foot, and stumbled heavily. Townsend straightened her out again with an expert hand and cursed.
"Of all the no-good hosses I ever see," he said, inviting the stranger to share in his just wrath, "this Kitty is the outbeatingest, no good rascal. Git on, fool."
He clapped the reins along her back, and puffed his disgust.
"And yet she has points. Now, I ask you, did you ever see a truer Steeldust? Look at that high croup and that straight rump. Look at them hips, I say, and a chest to match 'em. But they ain't any heart in her. Take a hoss through and through," he went on oracularly, "they're pretty much like men, mostly, and if a man ain't got the heart inside, it don't make no difference how big around the chest he measures."
Ben Connor had leaned forward, studying the mare.
"Your horse would be all right in her place," he said. "Of course, she won't do up here in the mountains."
Like any true Westerner of the mountain-desert, Jack Townsend would far rather have been discovered with his hand in the pocket of another man than be observed registering surprise. He looked carefully ahead until his face was straight again. Then he turned.
"Where d'you make out her place to be?" he asked carelessly.
"Down below," said the other without hesitation, and he waved his arm. "Down in soft, sandy irrigation country she'd be a fine animal."
Jack Townsend blinked. "You know her?" he asked.
The other shook his head.
"Well, damn my soul!" breathed the hotel proprietor. "This beats me. Maybe you read a hoss's mind, partner?"
Connor shrugged his shoulders, but Townsend no longer took offense at the taciturnity of his companion; he spoke now in a lower confiding voice which indicated an admission of equality.
"You're right. They said she was good, and she was good! I seen her run; I saddled her up and rode her thirty miles through sand that would of broke the heart of anything but a Steeldust, and she come through without battin' an eye. But when I got her up here she didn't do no good. But" – he reverted suddenly to his original surprise – "how'd you know her? Recognize the brand, maybe?"
"By her trot," said the other, and he looked across the hills.
They had turned an angle of the gulch, and on a shelf of level ground, dishing out from the side of the mountain, stretched the town.
"Isn't it rather odd," said Connor, "for people to build a town over here when they could have it on the railroad?"
"Maybe it looks queer to some," nodded Townsend.
He closed his lips firmly, determined to imitate the terseness of his guest; but when he observed with a side-glance that Connor would not press the inquiry, talk suddenly overflowed. Indeed, Townsend was a running well of good nature, continually washing all bad temper over the brim.
"I'll show you how it was," he went on. "You see that shoulder of the mountain away off up there? If the light was clearer you'd be able to make out some old shacks up there, half standin' up and half fallin' down. That's where Lukin used to be. Well, the railroad come along and says: 'We're goin' to run a spur into the valley, here. You move down and build your town at the end of the track and we'll give you a hand bringing up new timber for the houses.' That's the way with railroads; they want to dictate; they're too used to handlin' folks back East that'll let capital walk right over their backs."
Here Townsend sent a glance at Connor to see if he stirred under the spur, but there was no sign of irritation.
"Out here we're different; nobody can't step in here and run us unless he's asked. See? We said, you build the railroad halfway and we'll come the other half, but we won't come clear down into the valley."
"Why?" asked Connor. "Isn't Lukin Junction a good place for a village?"
"Fine. None better. But it's the principle of the thing, you see? Them railroad magnates says to us: 'Come all the way.' 'Go to the devil,' says we. And so we come halfway to the new railroad and built our town; it'd be a pile more agreeable to have Lukin over where the railroad ends – look at the way I have to drive back and forth for my trade? But just the same, we showed that railroad that it couldn't talk us down."
He struck his horses savagely with the lines; they sprang from the jog-trot into a canter, and the buckboard went bumping down the main street of Lukin.
CHAPTER TWO
Ben Connor sat in his room overlooking the crossing of the streets. It was by no means the ramshackle huddle of lean-to's that he had expected, for Lukin was built to
withstand a siege of January snows and storm-winds which were scooped by the mountains into a funnel that focused straight on the village. Besides, Lukin was no accidental, crossroads town, but the bank, store, and amusement center of a big country. The timber was being swept from the Black Mountain; there were fairly prosperous mines in the vicinity; and cattlemen were ranging their cows over the plateaus more and more during the spring and summer. Therefore, Lukin boasted two parallel main streets, and a cross street, looking forward to the day when it should be incorporated and have a mayor of its own. At present it had a moving-picture house and a dance hall where a hundred and fifty couples could take the floor at once; above all, it had Jack Townsend's hotel. This was a stout, timber building of two stories, the lower portion of which was occupied by the restaurant, the drug store, the former saloon now transformed into an ice-cream parlor, and other public places.
It was dark, but the night winds had not yet commenced, and Lukin sweltered with a heat more unbearable than full noon.
It was nothing to Ben Connor, however, for he was fresh from the choking summer nights of Manhattan, and in Lukin, no matter how hot it became, the eye could always find a cool prospect. It had been unpleasant enough when the light was burning, for the room was done in a hot, orange-colored paper, but when he blew out the lamp and sat down before the window he forgot the room and let his glance go out among the mountains. A young moon drifted across the corner of his window, a sickle of light with a dim, phosphorescent line around the rest of the circle. It was bright enough to throw the peaks into strong relief, and dull enough to let the stars live.
His upward vision had as a rule been limited by the higher stories of some skyscraper, and now his eye wandered with a pleasant sense of freedom over the snow summits where he could imagine a cold wind blowing through reach after reach of the blue-gray sky. It pleased and troubled Ben Connor very much as one is pleased and troubled by the first study of a foreign language, with new prospects opening, strange turns of thought, and great unknown names like stars. But after a time Ben Connor relaxed. The first cool puff moved across his forehead and carried him halfway to a dreamless sleep.
Here a chorus of mirth burst up at him from the street, men's voices pitched high and wild, the almost hysterical laughter of people who are much alone. In Manhattan only drunken men laughed like this. Among the mountains it did not irritate Ben Connor; in tune with the rest, it was full of freedom. He looked down to the street, and seeing half a dozen bearded fellows frolic in the shaft of light from a window, he decided that people kept their youth longer in Lukin.
All things seemed in order to Connor, this night. He rolled his sleeves higher to let all the air that stirred get at his bulky forearms, and then lighted a cigar. It was a dark, oily Havana – it had cost him a great deal in money and nerves to acquire that habit – and he breathed the scent deep while he waited for the steady wind which Jack Townsend had promised. There was just enough noise to give the silence that waiting quality which cannot be described; below him voices murmured, and lifted now and then, rhythmically. Ben Connor thought the sounds strangely musical, and he began to brim with the same good nature which puffed the cheeks of Jack Townsend. There was a substantial basis for that content in the broiled trout which he had had for dinner. It was while his thoughts drifted back to those browned fish that the first wind struck him. Dust with an acrid scent whirled up from the street – then a steady stream of air swept his face and arms.
It was almost as if another personality had stepped into the room. The sounds from the street fell away, and there was the rustling of cloth somewhere, the cool lifting of hair from his forehead, and an odd sense of motion – as if the wind were blowing through him. But something else came with the breeze, and though he noted it at first with only a subconscious discontent, it beat gradually into his mind, a light ticking, very rapid, and faint, and sounding in an irregular rhythm. He wanted to straighten out that rhythm and make the flutter of tapping regular. Then it began to take on a meaning; it framed words.
"Philip Lord, jailed for embezzlement."
"Hell!" burst out Ben Connor. "The telegraph!"
He started up from his chair, feeling betrayed, for that light, irregular tapping was the voice of the world from which he had fled. A hard, cool mind worked behind the gray eyes of Ben Connor, but as he fingered the cigar his brain was fumbling at a large idea. Forty-Second and Broadway was calling him back.
When he looked out the window, now, the mountains were flat shapes against a flat sky, with no more meaning than a picture.
The sounder was chattering: "Kid Lane wins title in eighth round. Lucky punch dethrones lightweight champion." Ben Connor swallowed hard and found that his throat was dry. He was afraid of himself – afraid that he would go back. He was recalled from his ugly musing by the odor of the cigar, which had burned out and was filling the room with a rank smell; he tossed the crumbled remnants through the window, crushed his hat upon his head, and went down, collarless, coatless, to get on the street in the sound of men's voices. If he had been in Manhattan he would have called up a pal; they would have planned an evening together; but in Lukin —
At the door below he glared up and down the street. There was nothing to see but a light buggy which rolled noiselessly through the dust. A dog detached itself from behind the vehicle and came to bark furiously at his feet. The kicking muscles in Connor's leg began to twitch, but a voice shouted and the mongrel trotted away, growling a challenge over its shoulder. The silence fell once more. He turned and strode back to the desk of the hotel, behind which Jack Townsend sat tilted back in his chair reading a newspaper.
"What's doing in this town of yours to-night?" he asked.

The proprietor moistened a fat thumb to turn the page and looked over his glasses at Connor.
"Appears to me there ain't much stirrin' about," he said. "Except for the movies down the street. You see, everybody's there."
"Movies," muttered Connor under his breath, and looked savagely around him.
What his eyes fell on was a picture of an old, old man on the wall, and the rusted stove which stood in the center of the room with a pipe zigzagging uncertainly toward the ceiling. Everything was out of order, broken down – like himself.
"Looks to me like you're kind of off your feet," said Jack Townsend, and he laid down his paper and looked wistfully at his guest. He made up his mind. "If you're kind of dry for a drink," he said, "I might rustle you a flask of red-eye – "
"Whisky?" echoed Connor, and moistened his lips. Then he shook his head. "Not that."
He went back to the door with steps so long and heavy that Jack Townsend rose from his chair, and spreading his hands on the desk, peered after the muscular figure.
"That gent is a bad hombre," pronounced Jack to himself. He sat down again with a sigh, and added: "Maybe."
At the door Connor was snarling: "Quiet? Sure; like a grave!"
The wind freshened, fell away, and the light, swift ticking sounded again more clearly. It mingled with the alkali scent of the dust – Manhattan and the desert together. He felt a sense of persecuted virtue. But one of his maxims was: "If anything bothers you, go and find out about it."
Ben Connor largely used maxims and epigrams; he met crises by remembering what some one else had said. The ticking of the sounder was making him homesick and dangerously nervous, so he went to find the telegrapher and see the sounder which brought the voice of the world into Lukin.
A few steps carried him to a screen door through which he looked upon a long, narrow office.
In a corner, an electric fan swung back and forth through a hurried arc and fluttered papers here and there. Its whining almost drowned the ticking of the sounder, and Ben Connor wondered with dull irritation how a tapping which was hardly audible at the door of the office could carry to his room in the hotel. He opened the door and entered.
CHAPTER THREE
It was a room not more than eight feet wide, very long, with the floor, walls, and ceiling of the same narrow, unpainted pine boards; the flooring was worn ragged and the ceiling warped into waves. Across the room a wide plank with a trapdoor at one end served as a counter, and now it was littered with yellow telegraph blanks, and others, crumpled up, were scattered about Connor's feet. No sooner had the screen door squeaked behind him and shut him fairly into the place than the staccato rattling of the sounder multiplied, and seemed to chatter from the wall behind him. It left an echoing in the ear of Ben Connor which formed into the words of his resolution, "I've made my stake and I'm going to beat it. I'm going to get away where I can forget the worries. To-day I beat 'em. Tomorrow the worries will beat me."
That was why he was in Lukin – to forget. And here the world had sneaked up on him and whispered in his ear. Was it fair?
It was a woman who "jerked lightning" for Lukin. With that small finger on the key she took the pulse of the world.
"Belmont returns – " chattered the sounder.
Connor instinctively covered his ears. Then, feeling that he was acting like a silly child, he lowered his hands.
Another idea had come to him that this was fate – luck – his luck. Why not take another chance?
He wavered a moment, fighting the temptation and gloomily studying the back of the operator. The cheapness of her white cotton dress fairly shouted at him. Also her hair straggled somewhat about the nape of her neck. All this irritated Connor absurdly.
"Fifth race," said the sounder: "Lady Beck, first; Conqueror, second – "
Certainly this was fate tempting tune.
Connor snatched a telegraph blank and scribbled a message to Harry Slocum, his betting commissioner during this unhappy vacation.
"Send dope on Murray handicaps time – trials of Trickster and Caledonian. Hotel Townsend."
This done, having tapped sharply on the counter to call the operator's attention, he dropped his elbows on the plank and scowled downward in profound reverie. They were pouring out of Belmont Park, now, many a grim face and many a joyous face. Money had come easy and gone easy. Ah, the reckless bonhomie of that crowd, living for to-day only, because "to-morrow the ponies may have it!" A good day for the bookies if that old cripple, Lady Beck, had found her running legs. What a trimming they must have given the wise ones!
At this point another hand came into the circle of his vision and turned the telegram about. A pencil flicked across the words, checking them swiftly. Connor was fascinated by that hand, it was so cool, so slender and deft. He glanced up to her face and saw a resolute chin, a smiling mouth which was truly lovely, and direct eyes as dark as his own. She ca
ried her head buoyantly, in a way that made Connor think, with a tingle, of some clean-blooded filly at the post.
The girl made his change, and shoving it across, she bent her head toward the sounder. The characters came through too swiftly for even Ben Connor's sharp ear, but the girl, listening, smiled slowly.
"Something about soft pine?" queried Connor.
She brightened at this unexpected meeting-point. Her eyes widened as she studied him and listened to the message at the same time, and she accomplished this double purpose with such calm that Connor felt a trifle abashed. Then the shadow of listening vanished, and she concentrated on Connor.
"Soft pine is up," she nodded. "I knew it would climb as soon as old Lucas bought in."
"Speculator in Lukin, is he?"
"No. California. The one whose yacht burned at Honolulu last year. Sold pine like wild fire two months ago; down goes the price. Then he bought a little while ago, and now the pine skyrockets. He can buy a new yacht with what he makes, I suppose!"
The shade of listening darkened her eyes again. "Listen!" She raised a hushing forefinger that seemed tremulous in rhythm with the ticking.
"Wide brims are in again," exclaimed the operator, "and wide hats are awful on me; isn't that the luck?"
She went back to her key with the message in her hand, and Connor, dropping his elbows on the counter, watched her send it with swift almost imperceptible flections of her wrist.
Then she sat again with her hands folded in her lap, listening. Connor turned his head and glanced through the door; by squinting he could look over the roof just across the street and see the shadowy mountains beyond; then he looked back again and watched the girl listening to the voice of the outer world. The shock of the contrast soothed. He began to forget about Ben Connor and think of her.
The girl turned in her chair and directly faced him, and he saw that she moved her whole body just as she moved her hand, swiftly, but without a jerk; she considered him gravely.
"Lonely?" she inquired. "Or worried?"
She spoke with such a commonplace intonation that one might have thought it her business to attend to loneliness and worries.
"As a matter of fact," answered Ben Connor, instinctively dodging the direct query, "I've been wondering how they happened to stick a number-one artist on this wire.
"I'm not kidding," he explained hastily. "You see, I used to jerk lightning myself."
For the first time she really smiled, and he discovered what a rare thing a smile may be. Up to that point he had thought she lacked something, just as the white dress lacked a touch of color.
"Oh," she nodded. "Been off the wire long?"
Ben Connor grinned. It began with his lips; last of all the dull gray eyes lighted.
"Ever since a hot day in July at Aqueduct. The Lorrimer Handicap on the 11th of July, to be exact. I tossed up my job the next day."
"I see," she said, becoming aware of him again. "You played Tip-Top Second."
"The deuce! Were you at Aqueduct that day?"
"I was here – on the wire." He restrained himself with an effort, for a series of questions was Connor's idea of a dull conversation. He merely rubbed his knuckles against his chin and looked at her wistfully.
"He nipped King Charles and Miss Lazy at the wire and squeezed home by a nose – paid a fat price, I remember," went on the girl. "I suppose you had something down on him?"
"Did a friend of yours play that race?"
"Oh, no; but I was new to the wire, then, and I used to cut in and listen to everything that came by."
"I know. It's like having some one whisper secrets in your ear, at first, isn't it? But you remember the Lorrimer, eh? That was a race!"
The sounder stopped chattering, and by an alternation in her eyes he knew that up to that moment she had been giving two-thirds of her attention to the voice of the wire and the other fraction to him; but now she centered upon him, and he wanted to talk. As if, mysteriously, he could share some of the burden of his unrest with the girl. Most of all he wished to talk because this office had lifted him back to the old days of "lightning jerking," when he worked for a weekly pay-check. The same nervous eagerness which had been his in that time was now in this girl, and he responded to it like a call of blood to blood.
"A couple of wise ones took me out to Aqueduct that day: I had all that was coming to me for a month in my pocket, and I kept saying to myself: 'They think I'll fall for this game and drop my wad; here's where I fool 'em!'"
He chuckled as he remembered.
"Go on," said the girl. "You make me feel as if I were about to make a clean-up!"
"Really interested?"
She fixed an eager glance on him, as though she were judging how far she might let herself go. Suddenly she leaned closer to Connor.
"Interested? I've been taking the world off the wire for six years – and you've been where things happen."
"That's the way I felt at Aqueduct when I saw the ponies parade past the grand stand the first time," he nodded. "They came dancing on the bitt, and even I could see that they weren't made for use; legs that never pulled a wagon, and backs that couldn't weight. Just toys; speed machines; all heart and fire and springy muscles. It made my pulse jump to the fever point to watch them light-foot it along the rail with the groom in front on a clod of a horse. I felt that I'd lived the way that horse walked – downheaded, and I decided to change."
He stopped short and locked his stubby fingers together, frowning at her so that the lines beside his mouth deepened.
"I seem to be telling you the story of my life," he said. Then he saw that she was studying him, not with idle curiosity, but rather as one turns the pages of an absorbing book, never knowing what the next moment will reveal or where the characters will be taken.
"You want to talk; I want to hear you," she said gravely. "Go ahead. Besides – I don't chatter afterward. They paraded past the grand stand, then what?"
Ben Connor sighed.
"I watched four races. The wise guys with me were betting ten bucks on every race and losing on red-hot tips; and every time I picked out the horse that looked good to me,
that horse ran in the money. Then they came out for the Lorrimer. One of my friends was betting on King Charles and the other on Miss Lazy. Both of them couldn't win, and the chance was that neither of them would. So I looked over the line as it went by the stand. King Charles was a little chestnut, one of those long fellows that stretch like rubber when they commence running; Miss Lazy was a gangling bay. Yes, they were both good horses, but I looked over the rest, and pretty soon I saw a rangy chestnut with a white foreleg and a midget of a boy up in the saddle. 'No. 7 – Tip-Top Second,' said the wise guy on my right when I asked him; 'a lame one.' Come to look at him again, he was doing a catch step with his front feet, but I had an idea that when he got going he'd forget all about that catch and run like the wind. Understand?"
"Just a hunch," said the girl. "Yes!"
She stepped closer to the counter and leaned across it. Her eyes were bright. Connor knew that she was seeing that picture of the hot day, the crowd of straw hats stirring wildly, the murmur and cry that went up as the string of racers jogged past.
"They went to the post," said Connor, "and I got down my bet – a hundred dollars, my whole wad – on Tip-Top Second. The bookie looked just once at me, and I'll never forget how his eyebrows went together. I went back to my seat."
"You were shaking all over, I guess," suggested the girl, and her hands were quivering.
"I was not," said Ben Connor, "I was cold through and through, and never moved my eyes off Tip-Top Second. His jockey had a green jacket with two stripes through it, and the green was easy to watch. I saw the crowd go off, and I saw Tip-Top left flat-footed at the post."
The girl drew a breath. Connor smiled at her. The hot evening had flushed his face, but now a small spot of white appeared in either cheek, and his dull eyes had grown expressionless. She knew what he meant when he said that he was cold when he saw the string go to the post.
"It – it must have made you sick!" said the girl.
"Not a bit. I knew the green jacket was going to finish ahead of the rest as well as I knew that my name was Ben Connor. I said he was left at the post. Well, it wasn't exactly that, but when the bunch came streaking out of the shoot, he was half a dozen lengths behind. It was a mile and an eighth race. They went down the back stretch, eight horses all bunched together, and the green jacket drifting that half dozen lengths to the rear. The wise guys turned and grinned at me; then they forgot all about me and began to yell for King Charles and Miss Lazy.
"The bunch were going around the turn and the two favorites were fighting it out together. But I had an eye for the green jacket, and halfway around the turn I saw him move up."
The girl sighed.
"No," Connor continues, "he hadn't won the race yet. And he never should have won it at all, but King Charles was carrying a hundred and thirty-eight pounds, and Miss Lazy a hundred and thirty-three, while Tip-Top Second came in as a fly-weight eighty-seven pounds! No horse in the world could give that much to him when he was right, but who guessed that then?
"They swung around the turn and hit the stretch. Tip-Top took the curve like a cart horse. Then the bunch straightened out, with King Charles and Miss Lazy fighting each other in front and the rest streaking out behind like the tail of a flag. They did that first mile in 1.38, but they broke their hearts doing it, with that weight up.
"They had an eighth to go – one little measly furlong, with Tip-Top in the ruck, and the crowd screaming for King Charles and Miss Lazy; but just exactly at the mile post the leaders flattened. I didn't know it, but the man in front of me dropped his glasses and his head. 'Blown!' he said, and that was all. It seemed to me that the two in front were running as strongly as ever, but Tip-Top was running better. He came streaking, with the boy flattening out along his neck and the whip going up and down. But I didn't stir. I couldn't; my blood was turned to ice water.
"Tip-Top walked by the ruck and got his nose on the hip of King Charles. Somebody was yelling behind me in a squeaky voice: 'There is something wrong! There's something wrong!' There was, too, and it was the eighty-seven pounds that a fool handicapper had put on Tip-Top. At the sixteenth Miss Lazy threw up her head like a swimmer going down and dropped back, and Tip-Top was on the King's shoulder. Fifty yards to the finish; twenty-five – then the King staggered as if he'd been hit between the ears, and Tip-Top jumped out to win by a neck.
"There was one big breath of silence in the grand stand – then a groan. I turned my head and saw the two wise guys looking at me with sick grins. Afterward I collected two thousand bucks from a sicker looking bookie."
He paused and smiled at the girl.
"That was the 11th of July. First real day of my life."
She gathered her mind out of that scene.
"You stepped out of a telegraph office, with your finger on the key all day, every day, and you jumped into two thousand dollars?"
After she had stopped speaking her thoughts went on, written in her eyes.
"You'd like to try it, eh?" said Ben Connor.
"Haven't you had years of happiness out of it?"
He looked at her with a grimace.
"Happiness?" he echoed. "Happiness?"
She stepped back so that she put his deeply-marked face in a better light.
"You're a queer one for a winner."
"Sure, the turf is crowded with queer ones like me."
"Winners, all of 'em?"
His eye had been gradually brightening while he talked to her. He felt that the girl rang true, as men ring true, yet there was nothing masculine about her.
"You've heard racing called the sport of kings? That's because only kings can afford to follow the ponies. Kings and Wall Street. But a fellow can't squeeze in without capital. I've made a go of it for a while; pretty soon we all go smash. Sooner or later I'll do what everybody else does – put up my cash on a sure thing and see my money go up in smoke."
"Then why don't you pull out with what you have?"
"Why does the earth keep running around the sun? Because there's a pull. Once you've followed the ponies you'll keep on following 'em. No hope for it. Oh, I've seen the boys come up one after another, make their killings, hit a streak of bad luck, plunge, and then watch their sure-thing throw up its tail in the stretch and fade into the ruck."
He was growing excited as he talked; he was beginning to realize that he must make his break from the turf now or never. And he spoke more to himself than to the girl.
"We all hang on. We play the game till it breaks us and still we stay with it. Here I am, two thousand miles away from the tracks – and sending for dope to make a play! Can you beat that? Well, so-long."
He turned away gloomily.
"Good night, Mr. Connor."
He turned sharply.
"Where'd you get that name?" he asked with a trace of suspicion.
"Off the telegram."
He nodded, but said: "I've an idea I've been chattering to much."
"My name is Ruth Manning," answered the girl. "I don't think you've said too much."
He kept his eyes steadily on her while he shook hands.
"I'm glad I know some one in Lukin," said Connor. "Good night, again."
CHAPTER FOUR
When Connor wakened the next morning, after his first impression of blinding light, he closed his eyes and waited for the sense of unhappy doom which usually comes to men of tense nerves and active life after sleep; but, with slow and pleasant wonder, he realized that the old numbness of brain and fever of pulse was gone. Then he looked up and lazily watched the shadow of the vine at his window move across the ceiling, a dim-bordered shadow continually changing as the wind gathered the leaves in solid masses and shook them out again. He pored upon this for a time, and next he watched a spider spinning a web in the corner; she worked in a draft which repeatedly lifted her from her place before she had fastened her thread, and dropped her a foot or more into space. Connor sat up to admire the artisan's skill and courage. Compared to men and insects, the spider really worked over an abyss two hundred feet deep, suspended by a silken thread. Connor slipped out of bed and stood beneath the growing web while the main cross threads were being fastened. He had been there for some time when, turning away to rub the ache out of the back of his neck, he again met the contrast between the man of this morning and the man of other days.
This time it was his image in the mirror, meeting him as he turned. That deep wrinkle in the middle of the forehead was half erased. The lips were neither compressed nor loose and shaking, and the eye was calm – it rested him to meet that glance in the mirror.
A mood of idle content always brings one to the window: Connor looked out on the street. A horseman hopped past like a day shadow, the hoofbeats muffled by thick sand, and the wind, moving at an exactly equal pace, carried a mist of dust just behind the horse's tail. Otherwise there was neither life nor color in the street of weather-beaten, low buildings, and the eye of Connor went beyond the roofs and began to climb the mountains. Here was a bald bright cliff, there a drift of trees, and again a surface of raw clay from which the upper soil had recently slipped; but these were not stopping points – they were rather the steps which led the glance to a sky of pale and transparent blue, and Connor felt a great desire to have that sky over him in place of a ceiling.
He splashed through a hasty bath, dressed, and ran down the stairs, humming. Jack Townsend stood on a box in the corner of the room, probing at a spider web in the corner.
"Too late for breakfast?" asked Connor.
The fat shoulders of the proprietor quivered, but he did not turn.
"Too late," he snapped. "Breakfast over at nine. No favorites up here."
Connor waited for the wave of irritation to rise in him, but to his own surprise he found himself saying:
"All right; you can't throw a good horse off his feed by cutting out one meal."
Jack Townsend faced his guest, rubbing his many-folded chin.
"Don't take long for this mountain air to brace up a gent, does it?" he asked rather pointedly.
"I'll tell you what," said Connor. "It isn't the air so much; it's the people that do a fellow good."
"Well," admitted the proprietor modestly, "they may be something in that. Kind of heartier out here, ain't they? More than in the city, I guess. I'll tell you what," he added. "I'll go out and speak to the missus about a snack for you. It's late, but we like to be obligin'."
He climbed carefully down from the box and started away.
"That girl again," thought Connor, and snapped his fingers. His spirits continued to rise, if that were possible, during the breakfast of ham and eggs, and coffee of a taste so metallic that only a copious use of cream made it drinkable. Jack Townsend, recovering to the full his customary good nature, joined his guest in a huge piece of toast with a layer of ham on it – simply to keep a stranger from eating alone, he said – and while he ate he talked about the race. Connor had noticed that the lobby was almost empty.
"They're over lookin' at the hosses," said Townsend, "and gettin' their bets down."
Connor laid down knife and fork, and resumed them hastily, but thereafter his interest in his food was entirely perfunctory. From the corner of his eye a gleam kept steadily upon the face of Townsend, who continued:
"Speaking personal, Mr. Connor, I'd like to have you look over them hosses yourself."
Connor, on the verge of speech, checked himself with a quick effort.
"Because," continued Townsend, "if I had your advice I might get down a little stake on one of 'em. You see?"
Ben Connor paused with a morsel of ham halfway toward his lips.
"Who told you I know anything about horses?" he asked.
"You told me yourself," grinned the proprietor, "and I'd like to figure how you knew the mare come from the Ballor Valley."
"From which?"
"From the Ballor Valley. You even named the irrigation and sand and all that. But you'd seen her brand before, I s'pose?"
"Hoofs like hers never came out of these mountains," smiled Ben Connor. "See the way she throws them and how flat they are."
"Well, that's true," nodded Jack Townsend. "It seems simple, now you say what it was, but it had me beat up to now. That is the way with most things. Take a fine hand with a rope. He daubs it on a cow so dead easy any fool thinks he can do the same. No, Mr. Connor, I'd still like to have you come out and take a look at them hosses. Besides" – he lowered his voice – "you might pick up a bit of loose change yourself. They's a plenty rolling round to-day."
Connor laughed, but there was excitement behind his mirth.
"The fact is, Townsend," he said, "I'm not interested in racing now. I'm up here for the air."
"Sure – sure," said the hotel man. "I know all that. Well, if you're dead set it ain't hardly Christian to lure you into betting on a hoss race, I suppose."
He munched at his sandwich in savage silence, while Connor looked out the window and began to whistle.
"They race very often up here?" he asked carelessly.
"Once in a while."
"A pleasant sport," sighed Connor.
"Ain't it, now?" argued Townsend. "But these gents around here take it so serious that it don't last long."
"That so?"
"Yep. They bet every last dollar they can rake up, and about the second or third race in the year the money's all pooled in two or three pockets. Then the rest go gunnin' for trouble, and most generally find a plenty. Any six races that's got up around here is good for three shooting scrapes, and each shooting's equal to one corpse and half a dozen put away for repairs." He touched his forehead, marked with a white line. "I used to be considerable," he said.
"H-m," murmured Connor, grown absentminded again.
"Yes, sir," went on the other. "I've seen the boys come in from the mines with enough dust to choke a mule, and slap it all down on the hoss. I've seen twenty thousand cold bucks lost and won on a dinky little pinto that wasn't worth twenty dollars hardly. That's how crazy they get."
Connor wiped his forehead.
"Where do they race?" he asked.
"Right down Washington Avenue. That is the main street, y'see. Gives 'em about half a mile of runnin'."
A cigarette appeared with magic speed between the fingers of Connor, and he began to smoke, with deep inhalations, expelling his breath so strongly that the mist shot almost to the ceiling before it flattened into a leisurely spreading cloud. Townsend, fascinated, seemed to have forgotten all about the horse race, but there was in Connor a suggestion of new interest, a certain businesslike coldness.
"Suppose we step over and give the ponies a glance?" he queried.
"That's the talk!" exclaimed Townsend. "And I'll take any tip you have!"
This made Connor look at his host narrowly, but, dismissing a suspicion from his mind, he shrugged his shoulders, and they went out together.
The conclave of riders and the betting public had gathered at the farther end of the street, and it included the majority of Lukin. Only the center of the street was left religiously clear, and in this space half a dozen men led horses up and down with ostentatious indifference, stopping often to look after cinches which they had already tested many times. As Connor came up he saw a group of boys place their wagers with a stakeholder – knives, watches, nickels and dimes. That was a fair token of the spirit of the crowd. Wherever Connor looked he saw hands raised, brandishing greenbacks, and for every raised hand there were half a dozen clamorous voices.
"Quite a bit of sporting blood in Lukin, eh?" suggested Townsend.
"Sure," sighed Connor. He looked at the brandished money. "A field of wheat," he murmured, "waiting for the reaper. That's me."
He turned to see his companion pull out a fat wallet.
"Which one?" gasped Townsend. "We ain't got hardly any time."
Connor observed him with a smile that tucked up the corners of his mouth.
"Wait a while, friend. Plenty of time to get stung where the ponies are concerned. We'll look them over."
Townsend began to chatter in his ear: "It's between Charlie Haig's roan and Cliff Jones's Lightning – You see that bay? Man, he can surely get across the ground. But the roan ain't so bad. Oh, no!"
"Sure they are."
The gambler frowned. "I was about to say that there was only one horse in the race, but – " He shook his head despairingly as he looked over the riders. He was hunting automatically for the fleshless face and angular body of a jockey; among them all Charlie Haig came the closest to this light ideal. He was a sun-dried fellow, but even Charlie must have weighed well over a hundred and forty pounds; the others made no pretensions toward small poundage, and Cliff Jones must have scaled two hundred.
"Which was the one hoss in your eyes?" asked the hotel man eagerly.
"The gray. But with that weight up the little fellow will be anchored."
He pointed to a gray gelding which nosed confidently at the back hip pockets of his master.
"Less than fifteen hands," continued Connor, "and a hundred and eighty pounds to break his back. It isn't a race; it's murder to enter a horse handicapped like that."
"The gray?" repeated Jack Townsend, and he glanced from the corner of his eyes at his companion, as though he suspected mockery. "I never seen the gray before," he went on. "Looks sort of underfed, eh?"
Connor apparently did not hear. He had raised his head and his nostrils trembled, so that Townsend did not know whether the queer fellow was about to break into laughter or a trade.
"Yet," muttered Connor, "he might carry it. God, what a horse!"
He still looked at the gelding, and Townsend rubbed his eyes and stared to make sure that he had not overlooked some possibilities in the gelding. But he saw again only a lean-ribbed pony with a long neck and a high croup. The horse wheeled, stepping as clumsily as a gangling yearling. Townsend's amazement changed to suspicion and then to indifference.
"Well," he said, smiling covertly, "are you going to bet on that?"
Connor made no answer. He stepped up to the owner of the gray, a swarthy man of Indian blood. His half sleepy, half sullen expression cleared when Connor shook hands and introduced himself as a lover of fast horse-flesh.
He even congratulated the Indian on owning so fine a specimen, at which apparently subtle mockery Townsend, in the rear, set his teeth to keep from smiling; and the big Indian also frowned, to see if there were any hidden insult. But Connor had stepped back and was looking at the forelegs of the gelding.
"There's bone for you," he said exultantly. "More than eight inches, eh – that Cannon?"
"Huh," grunted the owner, "I dunno."
But his last shred of suspicion disappeared as Connor, working his fingers along the shoulder muscles of the animal, smiled with pleasure and admiration.
"My name's Bert Sims," said the Indian, "and I'm glad to know you. Most of the boys in Lukin think my hoss ain't got a chance in this race."
"I think they're right," answered Connor without hesitation.
The eyes of the Indian flashed.
"I think you're putting fifty pounds too much weight on him," explained Connor.
"Yeh?"
"Can't another man ride your horse?"
"Anybody can ride him."
"Then let that fellow yonder – that youngster – have the mount. I'll back the gray to the bottom of my pocket if you do."
"I wouldn't feel hardly natural seeing another man on him," said the Indian. "If he's rode I'll do the riding. I've done it for fifteen years."
"What?"
"Fifteen years."
"Is that horse fifteen years old?" asked Connor, prepared to smile.
"He is eighteen," answered Bert Sims quietly.
The gambler cast a quick glance at Sims and a longer one at the gray. He parted the lips of the horse, and then cursed softly.
"You're right," said Connor. "He is eighteen."
He was frowning in deadly earnestness now.
"Accident, I suppose?"
"What price does the mute ask?"
"Thinking of getting one of 'em?"
"Me? Of course not! What do I want with a runt of a horse like that? But I was wondering what they pay around here for little horses."
"I dunno."
"What's that story you were going to tell me about Harry Macklin?"
"You see, it was this way – "
And he poured forth the stale anecdote while they strolled back to the hotel. Connor smiled and nodded at appropriate places, but his absent eyes were seeing, once more, the low-running form of the little gray gelding coming away from the rest of the pack.

CHAPTER SIX

When he arrived at the hotel Ben Connor found the following telegram awaiting him:
Lady Fay in with ninety-eight Trickster did mile and furlong in one fifty-four with one hundred twenty Caledonian stale mile in one thirty-nine Billy Jones looks good track fast.
Harry Slocum.
That message blotted all other thoughts from the mind of Connor. From his traveling bag he brought out a portfolio full of wrinkled papers and pamphlets crowded with lists of names and figures; there followed a time of close work. Page after page of calculations scribbled with a soft pencil and in a large, sprawling hand, were torn from a pad, fluttered through the air and lay where they fell. When the hour was ended he pushed away the pamphlets of "dope" and picked up his notes. After that he sat in deep thought and drove puff after puff of cigarette-smoke at the ceiling.
As his brown study progressed, he began crumpling the slips in his moist fingers until only two remained. These he balanced on his finger-tips as though their weight might speak to his finely attuned nerves. At length, one hand closed slowly over the paper it held and crushed it to a ball. He flicked this away with his thumb and rose. On the remaining paper was written "Trickster." Connor had made his choice.
That done, his expression softened as men relax after a day of mental strain and he loitered down the stairs and into the street. Passing through the lobby he heard the voice of Jack Townsend raised obviously to attract his attention.
"There he goes now. And nothing but the weight kept him from bettin' on the gray."
Connor heard sounds, not words, for his mind was already far away in a club house, waiting for the "ponies" to file past. On the way to the telegraph office he saw neither street nor building nor face, until he had written on one of the yellow blanks, "A thousand on Trickster," and addressed it to Harry Slocum. Not until he shoved the telegram across the counter did he see Ruth Manning.
She was half-turned from the key, but her head was canted toward the chattering sounder with a blank, inward look.
"Do you hear?" she cried happily. "Bjornsen is back!"
"Who?" asked Connor.
"Sveynrod Bjornsen. Lost three men out of eight, but he got within a hundred and fifty miles of the pole. Found new land, too."
"Lucky devil, eh?"
But the girl frowned at him.
"Lucky, nothing! Bjornsen is a fighter; he lost his father and his older brother up there three years ago and then he went back to make up for their deaths. Luck?"
Connor, wondering, nodded. "Slipped my mind, that story of Bjornsen. Any other news?"
She made a little gesture, palms up, as though she gathered something from the air.
"News? The old wire has been pouring it at me all morning. Henry Levateur went up thirty-two thousand feet yesterday and the Admiral Barr was launched."
Connor kept fairly abreast of the times, but now he was at sea.
"That's the new liner, isn't it?"
"Thirty thousand tons of liner at that. She took the water like a duck. Well, that's the stuff for Uncle Sam to give them; a few more like the Admiral Barr and we'll have the old colors in every port that calls itself a town. Europe will have to wake up."
She counted the telegram with a sweep of her pencil and flipped the change to Connor out of the coin-box. The rattle of the sounder meant new things to Connor; the edges of the world crowded close, for when the noise stopped, in the thick silence he watched her features relax and the light go out of her eyes. It enabled him to glance into her life in Lukin, with only the chattering wire for a companion. A moment before she had been radiant – now she was a tired girl with purple shadows beneath her eyes making them look ghostly large.
"Oh, Bobby," she called. A tall youth came out of an inner room. "Take the key, please; I'm going out for lunch."
"Come to the hotel with me," suggested Connor.
"Lunch at Townsend's?" She laughed with a touch of excitement. "That's a treat."
Already she gained color and her eyes brightened. She was like a motor, Connor decided, nothing in itself, but responding to every electric current.
"This lunch is on me, by the way," she added.
"Why is that?"
"Because I like to pay on my winning days. I cashed in on the Indian's horse this morning."
In Connor's own parlance – it brought him up standing.
"You bet on it? You know horse-flesh, then. I like the little fellow, but the weight stopped me."
He smiled at her with a new friendliness.
"Don't pin any flowers on me," she answered. "Oh, I know enough about horses to
"What price does the mute ask?"
"Thinking of getting one of 'em?"
"Me? Of course not! What do I want with a runt of a horse like that? But I was wondering what they pay around here for little horses."
"I dunno."
"What's that story you were going to tell me about Harry Macklin?"
"You see, it was this way – "
And he poured forth the stale anecdote while they strolled back to the hotel. Connor smiled and nodded at appropriate places, but his absent eyes were seeing, once more, the low-running form of the little gray gelding coming away from the rest of the pack.
CHAPTER SIX
When he arrived at the hotel Ben Connor found the following telegram awaiting him:
Lady Fay in with ninety-eight Trickster did mile and furlong in one fifty-four with one hundred twenty Caledonian stale mile in one thirty-nine Billy Jones looks good track fast.
Harry Slocum.
That message blotted all other thoughts from the mind of Connor. From his traveling bag he brought out a portfolio full of wrinkled papers and pamphlets crowded with lists of names and figures; there followed a time of close work. Page after page of calculations scribbled with a soft pencil and in a large, sprawling hand, were torn from a pad, fluttered through the air and lay where they fell. When the hour was ended he pushed away the pamphlets of "dope" and picked up his notes. After that he sat in deep thought and drove puff after puff of cigarette-smoke at the ceiling.
As his brown study progressed, he began crumpling the slips in his moist fingers until only two remained. These he balanced on his finger-tips as though their weight might speak to his finely attuned nerves. At length, one hand closed slowly over the paper it held and crushed it to a ball. He flicked this away with his thumb and rose. On the remaining paper was written "Trickster." Connor had made his choice.
That done, his expression softened as men relax after a day of mental strain and he loitered down the stairs and into the street. Passing through the lobby he heard the voice of Jack Townsend raised obviously to attract his attention.
"There he goes now. And nothing but the weight kept him from bettin' on the gray."
Connor heard sounds, not words, for his mind was already far away in a club house, waiting for the "ponies" to file past. On the way to the telegraph office he saw neither street nor building nor face, until he had written on one of the yellow blanks, "A thousand on Trickster," and addressed it to Harry Slocum. Not until he shoved the telegram across the counter did he see Ruth Manning.
She was half-turned from the key, but her head was canted toward the chattering sounder with a blank, inward look.
"Do you hear?" she cried happily. "Bjornsen is back!"
"Who?" asked Connor.
"Sveynrod Bjornsen. Lost three men out of eight, but he got within a hundred and fifty miles of the pole. Found new land, too."
"Lucky devil, eh?"
But the girl frowned at him.
"Lucky, nothing! Bjornsen is a fighter; he lost his father and his older brother up there three years ago and then he went back to make up for their deaths. Luck?"
Connor, wondering, nodded. "Slipped my mind, that story of Bjornsen. Any other news?"
She made a little gesture, palms up, as though she gathered something from the air.
"News? The old wire has been pouring it at me all morning. Henry Levateur went up thirty-two thousand feet yesterday and the Admiral Barr was launched."
Connor kept fairly abreast of the times, but now he was at sea.
"That's the new liner, isn't it?"
"Thirty thousand tons of liner at that. She took the water like a duck. Well, that's the stuff for Uncle Sam to give them; a few more like the Admiral Barr and we'll have the old colors in every port that calls itself a town. Europe will have to wake up."
She counted the telegram with a sweep of her pencil and flipped the change to Connor out of the coin-box. The rattle of the sounder meant new things to Connor; the edges of the world crowded close, for when the noise stopped, in the thick silence he watched her features relax and the light go out of her eyes. It enabled him to glance into her life in Lukin, with only the chattering wire for a companion. A moment before she had been radiant – now she was a tired girl with purple shadows beneath her eyes making them look ghostly large.
"Oh, Bobby," she called. A tall youth came out of an inner room. "Take the key, please; I'm going out for lunch."
"Come to the hotel with me," suggested Connor.
"Lunch at Townsend's?" She laughed with a touch of excitement. "That's a treat."
Already she gained color and her eyes brightened. She was like a motor, Connor decided, nothing in itself, but responding to every electric current.
"This lunch is on me, by the way," she added.
"Why is that?"
"Because I like to pay on my winning days. I cashed in on the Indian's horse this morning."
In Connor's own parlance – it brought him up standing.
"You bet on it? You know horse-flesh, then. I like the little fellow, but the weight stopped me."
He smiled at her with a new friendliness.
"Don't pin any flowers on me," she answered. "Oh, I know enough about horses to
"What price does the mute ask?"
"Thinking of getting one of 'em?"
"Me? Of course not! What do I want with a runt of a horse like that? But I was wondering what they pay around here for little horses."
"I dunno."
"What's that story you were going to tell me about Harry Macklin?"
"You see, it was this way – "
And he poured forth the stale anecdote while they strolled back to the hotel. Connor smiled and nodded at appropriate places, but his absent eyes were seeing, once more, the low-running form of the little gray gelding coming away from the rest of the pack.
CHAPTER SIX
When he arrived at the hotel Ben Connor found the following telegram awaiting him:
Lady Fay in with ninety-eight Trickster did mile and furlong in one fifty-four with one hundred twenty Caledonian stale mile in one thirty-nine Billy Jones looks good track fast.
Harry Slocum.
That message blotted all other thoughts from the mind of Connor. From his traveling bag he brought out a portfolio full of wrinkled papers and pamphlets crowded with lists of names and figures; there followed a time of close work. Page after page of calculations scribbled with a soft pencil and in a large, sprawling hand, were torn from a pad, fluttered through the air and lay where they fell. When the hour was ended he pushed away the pamphlets of "dope" and picked up his notes. After that he sat in deep thought and drove puff after puff of cigarette-smoke at the ceiling.
As his brown study progressed, he began crumpling the slips in his moist fingers until only two remained. These he balanced on his finger-tips as though their weight might speak to his finely attuned nerves. At length, one hand closed slowly over the paper it held and crushed it to a ball. He flicked this away with his thumb and rose. On the remaining paper was written "Trickster." Connor had made his choice.
That done, his expression softened as men relax after a day of mental strain and he loitered down the stairs and into the street. Passing through the lobby he heard the voice of Jack Townsend raised obviously to attract his attention.
"There he goes now. And nothing but the weight kept him from bettin' on the gray."
Connor heard sounds, not words, for his mind was already far away in a club house, waiting for the "ponies" to file past. On the way to the telegraph office he saw neither street nor building nor face, until he had written on one of the yellow blanks, "A thousand on Trickster," and addressed it to Harry Slocum. Not until he shoved the telegram across the counter did he see Ruth Manning.
She was half-turned from the key, but her head was canted toward the chattering sounder with a blank, inward look.
"Do you hear?" she cried happily. "Bjornsen is back!"
"Who?" asked Connor.
"Sveynrod Bjornsen. Lost three men out of eight, but he got within a hundred and fifty miles of the pole. Found new land, too."
"Lucky devil, eh?"
But the girl frowned at him.
"Lucky, nothing! Bjornsen is a fighter; he lost his father and his older brother up there three years ago and then he went back to make up for their deaths. Luck?"
Connor, wondering, nodded. "Slipped my mind, that story of Bjornsen. Any other news?"
She made a little gesture, palms up, as though she gathered something from the air.
"News? The old wire has been pouring it at me all morning. Henry Levateur went up thirty-two thousand feet yesterday and the Admiral Barr was launched."
Connor kept fairly abreast of the times, but now he was at sea.
"That's the new liner, isn't it?"
"Thirty thousand tons of liner at that. She took the water like a duck. Well, that's the stuff for Uncle Sam to give them; a few more like the Admiral Barr and we'll have the old colors in every port that calls itself a town. Europe will have to wake up."
She counted the telegram with a sweep of her pencil and flipped the change to Connor out of the coin-box. The rattle of the sounder meant new things to Connor; the edges of the world crowded close, for when the noise stopped, in the thick silence he watched her features relax and the light go out of her eyes. It enabled him to glance into her life in Lukin, with only the chattering wire for a companion. A moment before she had been radiant – now she was a tired girl with purple shadows beneath her eyes making them look ghostly large.
"Oh, Bobby," she called. A tall youth came out of an inner room. "Take the key, please; I'm going out for lunch."
"Come to the hotel with me," suggested Connor.
"Lunch at Townsend's?" She laughed with a touch of excitement. "That's a treat."
Already she gained color and her eyes brightened. She was like a motor, Connor decided, nothing in itself, but responding to every electric current.
"This lunch is on me, by the way," she added.
"Why is that?"
"Because I like to pay on my winning days. I cashed in on the Indian's horse this morning."
In Connor's own parlance – it brought him up standing.
"You bet on it? You know horse-flesh, then. I like the little fellow, but the weight stopped me."
He smiled at her with a new friendliness.
"Don't pin any flowers on me," she answered. "Oh, I know enough about horses to
look at their hocks and see how they stand; and I don't suppose I'd buy in on a pony that points the toe of a fore-foot – but I'm no judge. I bet on the gray because I know the blood."
She had stopped at the door of the hotel and she did not see the change in Connor's face as they entered.
"Queer thing about horses," she continued. "They show their strain, though the finest man that ever stepped might have a son that's a quitter. Not that way with horses. Why, any scrubby pinto that has a drop of Eden Gray blood in him will run till his heart breaks. You can bet on that."
Lunch at Townsend's, Connor saw, must be the fashionable thing in Lukin. The "masses" of those who came to town for the day ate at the lunch-counters in the old saloons while the select went to the hotel. Mrs. Townsend, billowing about the room in a dress of blue with white polka-dots, when she was not making hurried trips into the kitchen, cast one glance of approval at Ben Connor and another of surprise at the girl. Other glances followed, for the room was fairly well filled, and a whisper went trailing about them, before and behind.
It was easy to see that Ruth Manning was being accused of "scraping" acquaintance with the stranger, but she bore up beautifully, and Connor gauging her with an accurate eye, admired and wondered where she had learned. Yet when they found a table and he drew out a chair for her, he could tell from the manner in which she lowered herself into it that she was not used to being seated. That observation gave him a feeling of power over her.
"You liked the gray, too?" she was saying, as he took his place.
"I lost a hundred betting against him," said the gambler quietly. "I hope you made a killing."
He saw by the slight widening of her eyes that a hundred dollars was a good deal of money to her; and she flushed as she answered:
"I got down a bet with Jud Alison; it was only five dollars, but I had odds of ten to one. Fifty dollars looks pretty big to me," she added, and he liked her frankness.
"But does everybody know about these grays?"
"Not so many. They only come from one outfit, you see. Dad knew horses, and he told me an Eden Gray was worth any man's money. Poor Dad!"
Connor watched her eyes turn dark and dull, but he tossed sympathy aside and stepped forward in the business.
"I've been interested since I saw that little streak of gray shoot over the finish. Eighteen years old. Did you know that?"
"Really? Well, Dad said an Eden Gray was good to twenty-five."
"What else did he say?"
"He didn't know a great deal about them, after all, but he said that now and then a deaf and dumb Negro comes. He's a regular giant. Whenever he meets a man he gets off the horse and puts a paper into the hand of the other. On the paper it says: Fifty dollars in gold coin! Always that."
It was like a fairy tale to Connor.
"Jude Harper of Collinsville met him once. He had only ten dollars in gold, but he had three hundred in paper. He offered the whole three hundred and ten to the deaf-mute but he only shook his head."
"How often does he come out of the valley?"
"Once a year – once in two years – nobody knows how often. Of course it doesn't take him long to find a man who'll buy a horse like one of the grays for fifty dollars. The minute the horse is sold he turns around and starts walking back. Pete Ricks tried to follow him. He turned back on Pete, jumped on him from behind a rock, and jerked him off his horse. Then he got him by the hair and bent his head back. Pete says he expected to have his neck broken – he was like a child in the arms of that giant. But it seemed that the mute was only telling him in deaf-and-dumb talk that he mustn't follow. After he'd frightened the life out of Pete the big mute went away again, and Pete came home as fast as his horse could carry him."
Connor swallowed. "Where do they get the name Eden Gray?"
"I don't know. Dad said that three things were true about every gray. It's always a gelding; it's always one price, and it always has a flaw. I looked the one over that ran to-day and couldn't see anything wrong, though."
"Cow-hocked," said Connor, breathing hard. "Go on!"
"Dad made up his mind that the reason they didn't sell more horses was because the owner only sold to weed out his stock."
"Wait," said Connor, tapping on the table to make his point. "Do I gather that the only Eden Grays that are sold are the poorest of the lot?"
"That was Dad's idea."
"Go on," said Connor.
"You're excited?"
But he answered quickly: "Well, one of those grays beat me out of a hundred dollars. I can't help being interested."
He detached his watch-charm from its catch and began to finger it carelessly; it was the head of an ape carved in ivory yellowed with age.
The girl watched, fascinated, but she made no mention of it, for the jaw of the gambler was set in a hard line, and she felt, subconsciously, a widening distance between them.
"Does the deaf-mute own the horses?" he was asking.
"I suppose so."
"This sounds like a regular catechism, doesn't it?"
"I don't mind. Come to think of it, everything about the grays is queer. Well, I've never seen this man, but do you know what I think? That he lives off there in the mountains by himself because he's a sort of religious fanatic."
"Religion? Crazy, maybe."
"Maybe."
"What's his religion?"
"I don't know," said the girl coldly. "After you jerk lightning for a while, you aren't interested much in religion."
He nodded, not quite sure of her position, but now her face darkened and she went on, gathering interest in the subject.
"Oh, I've heard 'em rave about the God that made the earth and the stars and all that stuff; the mountains, too. I've heard 'em die asking for mercy and praising God. That's the way Dad went. It was drink that got him. But I'm for facts only. Far as I can see, when people come up against a thing they can't understand they just close their eyes and say, God! And when they're due to die, sometimes they're afraid and they say, God – because they think they're going out like a snuffed lantern and never will be lighted again."
The gambler sat with his chin buried in his palm, and from beneath a heavy frown he studied the girl.
"I don't hold malice more than the next one," said the girl, "but I saw Dad; and I've been sick of religion ever since. Besides, how do you explain the rotten things that happen in the world? Look at yesterday! The King of the Sea goes down with all on board. Were they all crooks? Were they all ready to die? They can tell me about God, but I say, 'Give me the proofs!'"
She looked at Connor defiantly. "There's just one thing I believe in," she said, "that's luck!"
He did not stir, but still studied her, and she flushed under the scrutiny.
"Not that I've had enough luck to make me fond of it. I've been stuck up here on the edge of the world all my life. And how I've wanted to get away! How I've wanted it! I've begged for a chance – to cut out the work. If it doesn't make callouses on a girl's hands it will
make them on her heart. I've been waiting all my life for a chance, and the chance has never come." Something flared in her.
"Sometimes I think," she whispered, "that I can't stand it! That I'd do anything! Anything – just to get away."
She stopped, and as her passion ebbed she was afraid she had said too much.
"Shake," he said, stretching his hand across the table, "I'm with you. Luck! That's all there is running things!"
His fingers closed hard over hers and she winced, for he had forgotten to remove the ivory image from his hand, and the ape-head cut into her flesh.
CHAPTER SEVEN
That evening Ruth sent a boy over to the hotel with a telegram for Connor. It announced that Trickster, at six to one, came home a winner in the Murray. But Connor had time for only a grunt and a nod; he was too busy composing a letter to Harry Slocum, which read as follows:
Dear Harry:
I'm about to put my head in the lion's mouth; and in case you don't hear from me again, say within three months, this is to ask you to look for my bones. I'm starting out to nail a thousand-to-one shot. Working a hunch for the biggest clean-up we ever made. I'm going into the mountains to find a deaf mute Negro who raises the finest horses I've ever seen. Do you get that? No white man has gone into that valley; at least, no one has come out talking. But I'm going to bring something with me. If I don't come out it'll be because I've been knocked on the head inside the valley. I'm not telling any one around here where I'm bound, but I've made inquiries, and this is what I gather: No one is interested in the mute's valley simply because it's so far away. The mute doesn't bother them and they won't bother him. That's the main reason for letting him alone. The other reasons are that he's suspected of being a bad actor.
But the distance is the chief thing that fences people away. The straight cut is bad going. The better way around is a slow journey. It leads west out of Lukin and down into the valley of the Girard River; then along the Girard to its headwaters. Then through the mountains again to the only entrance to the valley. I'm telling you all this so that you'll know what you may have ahead of you. If I'm mum for three months come straight for Lukin; go to a telegraph operator named Ruth Manning, and tell her that you've come to get track of me. She'll give you the
names of the best dozen men in Lukin, and you start for the valley with the posse.
Around Lukin they have a sort of foggy fear of the valley, bad medicine, they call it.
I have a hard game ahead of me and I'm going to stack the cards. I've got to get into the Garden by a trick and get out again the same way. I start this afternoon.
I've got a horse and a pack mule, and I'm going to try my hand at camping out. If I come back it will be on something that will carry both the pack and me, I think, and it won't take long to make the trip. Our days of being rich for ten days and poor for thirty will be over.
Hold yourself ready; sharp at the end of ninety days, come West if I'm still silent.
As ever,
Ben.
Before the mail took that letter eastward, Ben Connor received his final advice from Jack Townsend. It was under the hotel man's supervision that he selected his outfit of soft felt hat, flannel shirts, heavy socks, and Napatan boots; Townsend, too, went with him to pick out the pack mule and all the elements of the pack, from salt to canned tomatoes.
As for the horse, Townsend merely stood by to admire while Ben Connor went through a dozen possibilities and picked a solidly built chestnut with legs enough for speed in a pinch, and a flexible fetlock – joints that promised an easy gait.
"You won't have no trouble," said Townsend, as Connor sat the saddle, working the stirrups back and forth and frowning at the creaking new leather. "Wherever you go you'll find gents ready to give you a hand on your way."
"Why's that? Don't I look like an old hand at this game?"
"Not with that complexion; it talks city a mile off. If you'd tell me where you're bound for – "
"But I'm not bound anywhere," answered Connor. "I'm out to follow my nose."
"With that gun you ought to get some game."
Connor laid his hand on the butt of the rifle which was slung in a case under his leg. He had little experience with a gun, but he said nothing.
"All trim," continued Townsend, stepping back to look. "Not a flaw in the mule; no sign of ringbone or spavin, and when a mule ain't got them, he's got nothin' wrong. Don't treat him too well. When you feel like pattin' him, cuss him instead. It's mule nature to like a beatin' once in a while; they spoil without it, like kids. He'll hang back for two days, but the third day he'll walk all over your hoss; never was a hoss that could walk with a mule on a long trip. Well, Mr. Connor, I guess you're all fixed, but I'd like to send a boy along to see you get started right."
"Don't worry," smiled Connor. "I've written down all your suggestions."
"Here's what you want to tie on to special," said the fat man. "Don't move your camp on Fridays or the thirteenth; if you come nigh a town and a black cat crosses your trail, you camp right there and don't move on to that town till the next morning. And wait a minute – if you start out and find you've left something in camp, make a cross in the trail before you go back."
He frowned to collect his thoughts.
"Well, if you don't do none of them three things, you can't come out far wrong. S'long, and good luck, Mr. Connor."
Connor waved his hand, touched the chestnut with his heel and the horse broke into a trot, while the rope, coming taut, first stretched the neck of the mule and then tugged him into a dragging amble. In this manner Connor went out of Lukin. He smiled to himself, as he thought confidently of the far different fashion in which he would return.
The first day gave Connor a raw nose, a sunburned neck and wrists, and his supper was charred bacon and tasteless coffee; but the next morning he came out of the choppy mountains and went down a long, easy slope into the valley of the Girard. There was always water here, and fine grass for the horse and mule, with a cool wind off the snows coming down the ravine. By the third day he was broken into the routine of his work and knew the most vulnerable spot on the ribs of the mule, and had a pet name for the chestnut. Thereafter the camping trip was pleasant enough. It took him longer than he had expected, for he would not press the horse as the pitch of the ravine grew steeper; later he saw his wisdom in keeping the chestnut fresh for the final burst, for when he reached the head-spring of the Girard, he faced a confusion of difficult, naked mountains. He was daunted but determined, and the next morning he filled his canteens and struck into the last stage of his journey.
Luck gave him cool weather, with high moving clouds, which curtained the sun during the middle of the day, but even then it was hard work. He had not the vestige of a trail to follow; the mountain sides were bare rock. A scattering of shrubs and dwarfed trees found rooting in crevices, but on the whole Connor was journeying through a sea of stone, and sometimes, when the sun glinted on smooth surface, the reflection blinded him. By noon the chestnut was hobbling, and before nightfall even the mule showed signs of distress. And though Connor traveled now by compass, he was haunted by a continual fear that he might have mistaken his way, or that the directions he had picked up at Lukin might be entirely wrong. Evening was already coming over the mountains when he rounded a slope of black rock and found below him a picture that tallied in every detail with all he had heard of the valley.
The first look was like a glance into a deep well of stone with a flash of water in the bottom; afterward he sat on a boulder and arranged the details of that big vista. Nothing led up to the Garden from any direction; it was a freak of nature. Some convulsion of the earth, when these mountains were first rising, perhaps, had split the rocks, or as the surface strata rolled up, they parted over the central lift and left this ragged fissure. Through the valley
 ran a river, but water could never have cut those saw-tooth cliffs; and Connor noted this strange thing: that the valley came to abrupt ends both north and south. By the slant sunlight, and at that distance – for he judged the place to be some ten or fifteen miles in length – it seemed as if the cliff fronts to the north and south were as solid and lofty as a portion of the sides; yet this could not be unless the river actually disappeared under the face of the wall. Still, he could not make out details from the distance, only the main outline of the place, the sheen of growing things, whether trees or grass, and the glitter of the river which swelled toward the center of the valley into a lake. He could discover only one natural entrance; in the nearest cliff wall appeared a deep, narrow cleft, which ran to the very floor of the valley, and the only approach was through a difficult ravine. The sore-footed chestnut had caught the flash of green, and now he pricked his ears and whinnied as if he saw home. Connor started down the rocks toward the entrance, leading the horse, while the mule trailed wearily behind. As he turned, the wind blew to him out of the valley a faint rhythmical chiming. When he paused to listen the sound disappeared.
He dipped out of the brighter level into a premature night below; evening was gathering quickly, and with each step Connor felt the misty darkness closing above his head. He was stumbling over the boulders, downheaded, hardly able to see the ground at his feet, yet when he reached the bottom of the little ravine which ran toward the entrance, he looked up to a red sky, and the higher mountains rolled off in waves of light. Distances were magnified; he seemed to look from the bottom of the world to the top of it; he turned, a little dizzy, and between the edges of the cleft that rose straight as Doric pillars, he saw a fire burning at the entrance to the Garden of Eden. The sunset was above them, but the fire sent a long ray through the night of the lower valley. Connor pointed it out to his horse, and the little cavalcade went slowly forward.
CHAPTER EIGHT
With every step that he took into the darkness the feeling of awe deepened upon Connor, until he went frowning toward the fire as though it were an eye that watched his coming. He was quite close when the chestnut threw up its head with a snort and stopped, listening; Connor listened as well, and he heard a music of men's voices singing together, faint with distance; the sound traveled so far that he caught the pulse of the rhythm and the fiber of the voices rather than the tune itself, yet the awe which had been growing in Connor gathered suddenly in his throat. He had to close his hands hard to keep from being afraid.
As though the chestnut felt the strangeness also, he neighed suddenly; the rock walls of the ravine caught up the sound and trumpeted it back. Connor, recovering from the shock, buried his fingers in the nostrils of the horse and choked the sound away; but the echo still went faintly before them and behind. The alarm had been given. The fire winked once and went out. Connor was left without a light to guide him; he looked up and saw that the sunset flush had fallen away to a dead gray.
He looked ahead to where the fire had been. Just then the horse jerked his nose away and gasped in a new breath. Even that slight sound flurried Connor, for it might guide the unknown danger to him. Connor remembered that after all he was not a bandit stealing upon a peaceful town; he composed his mind and his nerves with an effort, and was about to step forward again when he saw in the night just before him a deeper shade among the shadows. Peering, he discovered the dim outlines of a man.
Ben Connor was not a coward, but he was daunted by this apparition. His first impulse was to flee; his second was to leap at the other's throat. It spoke much for his steadiness in a crisis that he did neither, but called instead: "Who's there?"
Metal gritted on metal, and a shaft of light poured into Connor's face so unexpectedly that he shrank. The chestnut reared, and turning to control the horse, Connor saw his eyes and the eyes of the mule shining like phosphorus. When he had quieted the gelding he saw that it was a hooded lantern which had been uncovered. Not a ray fell on the bearer of the light.
"I saw a light down here," said Connor, after he had tried in vain to make out the features of the other. "It looked like a fire, and I started for it; I've lost my bearing in these mountains."
Without answering, the bearer of the lantern kept the shaft staring into Connor's face for another moment; then it was as suddenly hooded and welcome darkness covered the gambler. With a gesture which he barely could make out, the silent man waved him forward down the ravine. It angered Connor, this mummery of speechlessness, but with his anger was an odd feeling of helplessness as though the other had a loaded gun at his head.
The man walked behind him as they went forward, and presently the fire shone out at them from the entrance to the valley; thus Connor saw the blanket which had screened the fire removed, and caught a glimpse of a second form.
Even the zenith was dark now, and it was double night in the ravine. With the chestnut stumbling behind him, Connor entered the circle of the fire and was stopped by the raised hand of the second man.
"Why are you here?" said the guard.
The voice was thin, but the articulation thick and soft, and as the questioner stepped into the full glow of the fire, Connor saw a Negro whose head was covered by white curls. He was very old; it seemed as though time had faded his black pigment, and now his skin, a dark bronze, was puckered at the corners of his mouth, about his eyes, and in the center of his forehead, seeming to have dried in wrinkles like parchment. While he talked his expression
never varied from the weary frown; yet years had not bowed him, for he stood straight as a youth, and though his neck was dried away until it was no thicker than a strong man's forearm, he kept his head high and looked at Connor.
The man who had gone out to stop Connor now answered for him, and turning to the voice the gambler saw that this fellow was a Negro likewise; as erect as the one by the fire, but hardly less ancient.
"He is lost in the mountains, and he saw the fire at the gate, Ephraim."
Ephraim considered Connor wistfully.
"This way is closed," he said; "you cannot pass through the gate."
The gambler looked up; a wall of rock on either side rose so high that the firelight failed to carry all the distance, and the darkness arched solidly above him. The calm dignity of the men stripped him of an advantage which he felt should be his, but he determined to appear at ease.
"Your best way," continued Ephraim, "is toward that largest mountain. You see where its top is still lighted in the west, while the rest of the range is black.
"Jacob can take you up from the ravine and show you the beginning of the way. But do not pass beyond the sight of the fire, Jacob."
"Good advice," nodded Connor, forcing himself to smile, "if it weren't that my horse is too sore-footed to carry me. Even the mule can hardly walk – you see."
He waved his hand and the chestnut threw up its head and took one or two halting steps to the side.
"In the meantime, I suppose you've no objection if I sit down here for a moment or two?"
Ephraim, bowing as though he ushered the other into an apartment of state, waved to a smooth-topped boulder comfortably near the fire.
"I wish to serve you," he went on, "in anything I can do without leaving the valley. We have a tank just inside the gate, and Jacob will fill your canteen and water the horse and mule as well."
"Kind of you," said Connor. "Cigarette?"
The proffered smoke brought a wrinkling of amazed delight into the face of Ephraim and his withered hand stretched tentatively forth. Jacob forestalled him with a cry and snatched the cigarette from the open palm of Connor. He held it in both his cupped hands.
"Tobacco – again!" He turned to Ephraim. "I have not forgotten!"
Ephraim had folded his arms with dignity, and now he turned a reproving glance upon his companion.
"Is it permitted?" he asked coldly.
The joy went out of the face of Jacob.
"What harm?"
"Is it permitted?" insisted Ephraim.
"He will not ask," argued Jacob dubiously.
"He knows without asking."
At this, very slowly and unwillingly, Jacob put the cigarette back into the hand of Ben Connor. A dozen curious questions came into the mind of the gambler, but he decided wisely to change the subject.
"The boss gives you orders not to leave, eh?" he went on. "Not a step outside the gate? What's the idea?"
"This thing was true in the time of the old masters. Only Joseph can leave the valley," Ephraim answered.
"And you don't know why no one is allowed inside the valley?"
"I have never asked," said Ephraim.
Connor smoked fiercely, peering into the fire.
"Well," he said at length, "you see my troubles? I can't get into the valley to rest up. I have to turn around and try to cross those mountains."
"Yes," nodded Ephraim.
"But the horse and mule will never make it over the rocks. I'll have to leave them behind or stay and starve with them."
"That is true."
"Rather than do that," said Connor, fencing for an opening, "I'd leave the poor devils here to live in the valley."
"That cannot be. No animals are allowed to enter."
"What? You'd allow this pair to die at the gate of the valley?"
"No; I should lead them first into the mountains."
"This is incredible! But I tell you, this horse is my friend – I can't desert him!"
He fumbled in his coat pocket and then stretched out his hand toward the chestnut; the horse hobbled a few steps nearer and nosed the palm of it expectantly.
"So!" muttered Ephraim, and shaded his eyes with his hand to look. He settled back and said in a different voice: "The horse loves you; it is said."
"I put the matter squarely up to you," said Connor. "You see how I stand. Give me your advice!"
Ephraim protested. "No, no! I cannot advise you. I know nothing of what goes on out yonder. Nevertheless – "
He broke off, for Connor was lighting another cigarette from the butt of the first one, and Ephraim paused to watch, nodding with a sort of vicarious pleasure as he saw Connor inhale deeply and then blow out a thin drift of smoke.
"You were about to say something else when I lighted this."
"Yes, I was about to say that I could not advise you, but I can send to Joseph. He is near us now."
"By all means send to Joseph."
"Jacob," ordered the keeper of the gate, "go to Joseph and tell him what has happened."
The other nodded, and then whistled a long note that drifted up the ravine. Afterward there was no answer, but Jacob remained facing expectantly toward the inside of the valley and presently Connor heard a sound that made his heart leap, the rhythmic hoofbeats of a galloping horse; and even in the darkness the long interval between impacts told him something of the animal's gait. Then into the circle of the firelight broke a gray horse with his tail high, his mane fluttering. He brought his gallop to a mincing trot and came straight toward Jacob, but a yard away he stopped and leaped catlike to one side; with head tossed high he stared at Connor.
Cold sweat stood on the forehead of the gambler, for it was like something he had seen, something he remembered; all his dreams of what a horse should be, come true.
Ephraim was saying sternly:
"In my household the colts are taught better manners, Jacob."
And Jacob answered, greatly perturbed: "There is a wild spirit in all the sons of Harith."
"It is Cassim, is it not?" asked Ephraim.
"Peace, fool!" said Jacob to the stallion, and the horse came and stood behind him, still watching the stranger over the shoulder of his master.
"Years dim your eyes, Ephraim," he continued. "This is not Cassim and he is not the height of Cassim by an inch. No, it is Abra, the son of Hira, who was the daughter of Harith."
He smiled complacently upon Ephraim, nodding his ancient head, and Ephraim frowned.
"It is true that my eyes are not as young as yours, Jacob; but the horses of my household are taught to stand when they are spoken to and not dance like foolish children."
This last reproof was called forth by the continual weaving back and forth of the stallion as he looked at Connor, first from one side of Jacob and then from the other. The old man now turned with a raised hand.
"Stand!" he ordered.
The stallion jerked up his head and became rigid.
"A sharp temper makes a horse without heart," said the oracular Ephraim.
Jacob scowled, and rolling his eyes angrily, searched for a reply; but he found none. Ephraim clasped one knee tightly in both hands, and weaving his head a little from side to
side, delighted in his triumph.
"And the hand which is raised," went on the tormentor, "should always fall."
He was apparently quoting from an authority against which there was no appeal; now he concluded:
"Threats are for children, and yearlings; but a grown horse is above them."
"The spirit of Harith has returned in Abra," said Jacob gloomily. "From that month of April when he was foaled he has been a trial and a burden; yes, if even a cloud blows over the moon he comes to my window and calls me. There was never such a horse since Harith. However, he shall make amends. Abra!"
The stallion stepped nearer and halted, alert.
"Go to him, fool. Go to the stranger and give him your head. Quick!"
The gray horse turned, hesitated, and then came straight to Connor, very slowly; there he bowed his head and dropped his muzzle on the knee of the white man, but all the while his eyes flared at the strange face in terror. Jacob turned a proud smile upon Ephraim, and the latter nodded.
"It is a good colt," he admitted. "His heart is right, and in time he may grow to some worth."
Once more Connor fumbled in his pocket.
"Steady," he said, looking squarely into the great, bright eyes. "Steady, boy."
He put his hand under the nose of the stallion.
"It's a new smell, but little different."
Abra snorted softly, but though he shook he dared not move. The gambler, with a side glance, saw the two men watching intently.
"Ah," said Connor, "you have pulled against a headstall here, eh?"
He touched an old scar on the cheek of the horse, and Abra closed his eyes, but opened them again when he discovered that no harm was done to him by the tips of those gentle fingers.
"You may let him have his head again," said Connor. "He will not leave me now until he is ordered."
"So?" exclaimed Jacob. "We shall see! Enough Abra!"
The gray tossed up his head at that word, but after he had taken one step he returned and touched the back of the white man's hand, snuffed at his shoulder and at his hat and then stood with pricking ears. A soft exclamation came in unison from Jacob and Ephraim.
"I have never seen it before," muttered Jacob. "To see it, one would say he was a son of Julanda."
"It is my teaching and not the blood of Julanda that gives my horses manners," corrected Ephraim. "However, if I might look in the hand of the stranger – "
"There is nothing in it," answered Connor, smiling, and he held out both empty palms. "All horses are like this with me."
"Is it true?" they murmured together.
"Yes; I don't know why. But you were going to bring Joseph."
"Ah," said Ephraim, shaking his head. "I had almost forgotten. Hurry, Jacob; but if you will take my advice in the matter you will teach your colts fewer tricks and more sound sense."
The other grunted, and putting his hand on the withers of Abra, he leaped to the back with the lightness of a strong youth. A motion of his hand sent the gray into a gallop that shot them through the gate into darkness.
CHAPTER NINE
That faint and rhythmic chiming which Connor had heard from the mountain when he first saw the valley now came again through the gate, more clearly. There was something familiar about the sound – yet Connor could not place it.
"Did you mark?" said Ephraim, shaking his head. "Did you see the colt shy at the white rock as he ran? In my household that could never happen; and yet Jacob does well enough, for the blood of Harith is as stubborn as old oak and wild as a wolf. But your gift, sir" – and here he turned with much respect toward Connor – "is a great one. I have never seen Harith's sons come to a man as Abra came to you."
He was surprised to see the stranger staring toward the gate as if he watched a ghost.
"He did not gallop," said Connor presently, and his voice faltered. "He flowed. He poured himself through the air."
He swept a hand across his forehead and with great effort calmed the muscles of his face.
"Are there more horses like that in the valley?"
Ephraim hesitated, for there was such a glittering hunger in the eyes of this stranger that it abashed him. Vanity, however, brushed scruple away.
"More like Abra in the valley? So!"
He seemed to hunt for superlatives with which to overwhelm his questioner.
"The worst in my household is Tabari, the daughter of Numan, and she was foaled lame in the left foreleg. But if ten like Abra were placed in one corral and Tabari in the other, a wise man would give the ten and take the one and render thanks that such good fortune had
"Is it possible?" exclaimed Connor in that same, small, choked voice.
"I speak calmly," said Ephraim gravely. He added with some hesitation: "But if I must tell the whole truth, I shall admit that my household is not like the household of the blood of Rustir. Just as she was the queen of horses, so those of her blood are above other horses as the master is above me. Yet, if ten like Tabari were placed in one corral and the stallion Glani were placed in another, I suppose that a wise man would give the ten for the one."
He added with a sigh: "But I should not have such wisdom."
Connor smiled.
"And at that rate it would require a hundred like Abra to buy Glani?" he asked.
"A thousand," said the old man instantly, "and then the full price would not be paid. I have already asked the master to cross him with Hira. He will answer me soon; one touch of Glani's blood will lift the strain in my household. My colts are good mettle – but the fire, the soul of Glani!"
He bowed his head.
"Ah, they are coming, Jacob and Joseph."
His keen ear heard a sound which was not audible to Connor for several moments; then two gray horses swept into the circle of the firelight, and from the mare which led Abra by several yards, a huge Negro dismounted.