Ведунья

Можно подумать, что сама я прямо в диком восторге от всего этого. Мне, если хотите знать, подобное тоже не слишком нравится. И где-то в глубине души, я может тоже искренне хотела бы верить в любовь с первого взгляда, в то, что добро всегда побеждает зло и вообще придерживаться светлой стороны.
А что, если я до сих пор иногда тоскую по себе той, прежней, с чистой, как слеза младенца душой и розовыми мечтами? Я ведь и была такая... Ещё каких-то жалких пару десятков лет назад.
Да только не вышло… И не по моей, заметьте, вине. Я вообще, говорю же, ни сном, ни духом. Тем более, в то время. Что я там могла понимать?! Мне ведь в ту пору и девятнадцати не было.
Однако, вы правы, стоит начать сначала, а то действительно винегрет какой-то получается.
Родом я из очень бедной, многодетной семьи… Где-то здесь печальную историю моего детства я, пожалуй, и закончу. Почему?
Да потому что:
а) говорить об этом большой охоты у меня никогда не было и нет;
б) рассказывать, собственно, нечего.
Полуголодная, сельская действительность… Уничтожающий всю радость и красоту жизни труд с раннего утра до позднего вчера. Хмурый с похмелья отец, окрики да шлепки матери. И это мне ещё повезло, что я - средний ребёнок. Не так доставалось, как старшим, и не за такой оравой приходилось донашивать рваньё, как младшим.
Я вот, кстати, уже тогда думала: почему это, чем меньше у людей желания и возможности иметь детей, тем этих самых детей у них больше?
Загадка жизни... Хотя, понятно, что загадки никакой здесь нет. Как нет ничего, имеющего отношение к осознанному выбору. И вообще к сознанию. А есть темнота, ограниченность и тупая безысходность.
Одним словом, окончив восемь классов, я уехала в город и поступила в училище при гигантском заводе. К несказанному, полагаю, облегчению дорогих мамы и папы: сбагрили с рук; одним вечно голодным ртом меньше.
И однажды случилось так, что тяжело заболела наша дальняя родственница. Бабка Зэя. Так её звали, не знаю почему. Кажется, это было такое прозвище, так как её собственное имя не каждый мог выговорить с первого раза.  Сколько я себя помню, она всегда была старая. Очень старая.
Молодыми на её тёмном, морщинистом лице оставались только глаза. Чёрные, как уголь, бойкие, очень живые. Казалось, будто они живут на её лице какой-то отдельной, самостоятельной жизнью. И ещё внимательно, очень внимательно следят за всем происходящим. И за тобой, в том числе.
Ещё помню её руки, маленькие, аккуратные, - совсем не похожие на руки сельской труженицы. Пальцы, унизанные массивными, серебряными кольцами тоже всё время находились в движении: плавно и изящно шевелились, будто рассказывали о чём-то.
Виделись мы нечасто, она жила в отдалённом селе. Мой отец был её внучатым племянником или кем-то в этом роде. Впрочем, это не так уж и важно.
Значение имеет то, что мы дети, её не любили. А не любили, потому что не понимали и боялись. Хотя она никогда не кричала, не драла за уши и не хлестала мокрым полотенцем. Чего, например, нельзя было сказать о наших родителях.
Просто бабка Зэя была странная. Смотрела так, что даже в самый жаркий полдень мороз по коже продирал. Молчит и смотрит, иногда что-то шепчет. А что не разобрать никак, хотя я честно пыталась.
Родители считали, что у бабули что-то вроде старческого маразма и внимания обращали на неё не больше, чем на муху, застрявшую на липкой ленте.
Вообще с ней старались не иметь дела. Это я тоже помню.
Однажды мы с сёстрами – Настей и Танькой, - даже ночевали у неё. Не знаю почему мы остались, может помочь ей нужно было с чем-то, а может  отец подгулял и просто забыл заехать за нами. Такое нередко случалось.
Я хорошо запомнила маленький дом почти на окраине с двумя тёмными, завешенными коврами комнатами, с массивной мебелью и старинными книгами.
В доме этом всегда стоял странный запах из смеси разнотравья, тёплого воска, какого-то лекарственного настоя и чего-то ещё, неизвестного и  пугающего.
Моя сестра Таня от страха проплакала полночи. Настя, накрылась с головой и мелко дрожала, пока не заснула. А у меня страх менялся местами с интересом. Главное, было совершенно непонятно, чего именно мы боимся.
Было тихо и темно. Только в соседней комнате, что-то вполголоса бормотала бабка Зэя да во дворе бегал, иногда ворча, спущенный с цепи большой, свирепый пёс. Больше ничего. Но даже тишина эта была вязкая, душная, какая-то обособленная и живая. Как вечно юные, чёрные очи на старческом, будто выжженном лице бабки и её «говорящие» руки.
… И вот мне сообщили, что она тяжело больна. И просит меня приехать. Так мне сказала комендант общежития, мол, звонил мужчина, попросил передать волю умирающей. В первый момент я подумала, может отец?
А потом даже смешно стало. Вряд ли мой папаша способен таким образом озаботиться. Станет он искать телефон и названивать из-за подобной чепухи.
Я сразу решила ехать, хотя мне и было непонятно, зачем я ей понадобилась. На моей памяти, она никем из нас особенно-то не интересовалась. Но поступить иначе, я тогда просто не могла.
… В то время, я уже работала и даже умудрялась помогать своей многострадальной семье. А девицей, между прочим, была из себя весьма миловидной. За мной многие пытались ухаживать, даже наш начальник цеха, - тогда мне это казалось каким-то невозможным абсурдом, тем более что сердце моё свой выбор уже сделало. Так мне тогда казалось. Мне нравился Славик – молодой, весёлый, симпатичный. Осенью мы собирались пожениться.
И вот приезжаю я к бабке Зэе. Если бы не её глаза, мне было бы трудно её узнать.  Угольно-чёрные, блестящие, они так и впились в меня прямо с порога. А ещё руки оставались всё те же: маленькие, смуглые, не знающие покоя. И серебряные перстни на пальцах, без которых её нельзя было представить.
А сама бабка похудела, почернела, и как будто уменьшилась или высохла. Настоящий возраст её никто не знал, но на вид ей было лет сто, не меньше.
Думаю, она очень страдала, потому что уже почти не говорила, а только с силой сжимала в руках покрывало, в то время как по лицу её пробегала болезненная судорога.
Я огляделась: ничего не изменилось в этом доме. Те же ковры, та же обстановка, тот же полумрак, те же старинные книги на полках. Только странный запах, кажется, ещё больше усилился.
И на всём словно налёт, как патина или бестелесная пелена – незыблемое, прочное, законсервированное.
Сидя у постели бабки Зэи, я решила приняться за уборку. Но больная, словно прочитав мои мысли, покачала головой и крепко взяла меня за руку. Наверное, ей хотелось, чтобы рядом оказался кто-то из родных. Ведь медсестра и приходящая раз в день соседка – это совсем не то.
Так я думала тогда. Святая простота!
Удерживая меня за руку, бабка Зэя прикрыла глаза и стала, по обыкновению, что-то бормотать. И странные ощущения у меня возникли тогда. Не только в руке, но и во всём теле. Мне показалось, что я становлюсь лёгкой настолько, что могу, если только захочу – взлететь.
Я чувствовала, что растворяюсь, меняюсь каким-то образом, превращаюсь в кого-то иного и то, что происходит никому из нас ни в малейшей степени не подвластно, но имеет прямое отношение ко мне, к ней и странной взаимосвязи, возникшей между нами.
Не знаю, сколько мы так сидели. Но я и сейчас хорошо помню то, что чувствовала тогда. И её пристальный взгляд сквозь полуопущенные веки, и  маленькую, сухую руку, и эти пальцы в кольцах, что сжимали с такой противоестественной для старой, умирающей женщины силой мою ладонь.
Она умерла ближе к ночи, вложив напоследок в мою руку старинный, литой перстень из чернёного серебра, выдохнув в последний раз протяжно и облегчённо.
Помню, что мне, ещё недавно боявшейся бабку, совсем не было страшно. Наоборот, мне было как-то удивительно хорошо и спокойно. Как будто я, наконец, избавилась от сомнений, проблем и страданий. И вдобавок получила ответы на все свои вопросы. И ещё, знаете что? Пожалуй, это самое главное: я стала другим человеком. И то, какой я стала, чем дальше, тем больше мне нравилось.
… Когда я возвращалась домой, я удивлялась, как это я могла всерьёз рассматривать Славика в качестве спутника жизни? Я будто … увидела не глазами, нет, но каким-то внутренним зрением всю нашу семейную жизнь.
И его пьянство, и смерть нашего ребёнка, свою болезнь, что-то ещё… Я знала, я видела всё это, как на киноплёнке, но мне оставалось лишь выдохнуть с облегчением, поскольку я уже знала, что ничего этого не будет, потому что… Потому что я стала ведать…
… Вскоре я вышла замуж за того самого начальника цеха, который мне, молодой, наивной и глупой казался ещё недавно старым и неказистым.
В 90-е  он стал не только акционером, но и совладельцем в то время убыточного предприятия, а ныне процветающей корпорации. Муж и сейчас считает, что это моих рук дело, и я не спешу его разуверять. Но знаю, что всего лишь помогла ему стать тем, кем ему надлежало стать. Хотя то, что получилось, меня вполне устраивает. Мне вообще нравится моя жизнь. У меня есть всё, что мне нужно и даже намного больше.
Я отреставрировала ветхий домик бабки Зэи. Ну и слегка увеличила придомовую территорию... Теперь это великолепный дом-усадьба с огромным садом и собственным озером. Я отдыхаю здесь душой.
Ну и принимаю иногда страждущих… Такие смешные и наивные люди... И как же предсказуемы все их просьбы... Но я иду на это, потому что просто знаю, что дело бабки Зэи должно жить. Вернее, не знаю, а ведаю.
Ведь я – ведунья, ведьма, по-вашему.
У меня нет ни детей, ни друзей, ни подруг. Меня редко любят. Чаще боятся и ненавидят. Но у меня было время привыкнуть к этому. Потому что впервые такое отношение к себе я заметила в своей родительской семье. Хотя, разумеется, они ничего не знали о том, кто был с бабкой Зэей в её последний час и вообще, что случилось тогда. Тем самым, эти люди стали первыми в списке тех, кого я вычеркнула из своей жизни. И если я жалею, то лишь о том, что не сделала этого гораздо раньше.
Говорят, что я холодная и жестокая. И что у меня дурной взгляд и каменное сердце. Наверное, но сказать, что меня это мало беспокоит, это не сказать вообще ничего. Когда я вижу, как дети при взгляде на меня испуганно жмутся к своим матерям или закатывают истерику, меня душит смех.
Ух, и как же я веселюсь иногда! Сама себя боюсь и уж точно не завидую тем, кто окажется на моём пути! Потому что таких я просто устраняю. Самым разным способом, в зависимости от настроения…
Я вообще быстро поняла, что многое могу, так как убеждалась в этом неоднократно. И теперь стараюсь быть осторожной. Потому что сама до конца не знаю своих возможностей.
А ещё мне иногда так смешны обывательские представления о ведьмах. Уродливая старуха с клюкой и чёрным котом, мечтающая изжарить заживо в собственной печи кого поаппетитней.
Всё не так. Всё гораздо проще и сложнее одновременно. Лично я бы на первое место поставила развитую интуицию. Ну да, тот самый третий глаз. Конечно, и я могу предсказывать судьбу, творить привороты, наводить порчу и мороки. И для этого мне не нужны карты, хрустальный шар или говорящий ворон на плече. Просто это уж... как-то слишком мелко для меня, что ли... Поэтому я стараюсь не размениваться.
Я ведаю, то есть знаю. Или «вижу». Знаю, когда смотрю на кого-то своими чёрными глазами, удивительно похожими на очи бабки Зэи. Знаю, когда человек ещё не произнёс ни единого слова. Иногда вижу даже слишком много и поэтому перевожу взгляд на кольцо бабки Зэи, что с той самой ночи всегда со мной.
Я ничего не имею против, когда меня прямо или чаще всего за глаза, - как будто это имеет значение для такого человека, как я! - называют ведьмой. Но сама я предпочитаю думать, что бабка Зэя передала мне силу. И о размерах её я могу лишь догадываться. Мне кажется, время для неё, настоящей, ещё не настало.
… Да, с той самой ночи, как умерла моя бабка Зэя, я сильно изменилась. Говоря проще, тогда днём к ней зашёл один человек, а на следующий день вышел совсем другой. Но я ни о чём не жалею. Тем более, что не думаю, что от меня слишком много зависело. Да и от кого бы то ни было тоже. Просто так должно было быть.
… Так вот я и говорю, что возможно мне иногда совсем не хочется разлучать, наказывать, мстить и всячески отравлять жизнь людям, не только не сделавшим мне лично ничего плохого, но и вовсе незнакомым, но, что же делать, если таково моё предназначение?!
Говоря проще, кому-то ведь нужно заниматься тёмными делами, чтобы на их фоне были ярче видны ваши белые одежды. Иначе добро утратит своё значение. Оно просто обесценится.
В этом мне видится великий сакральный смысл. И кто я такая, чтобы оспаривать непостижимое и неминуемое? Всего лишь обычная ведьма.
Так было. Так есть. И так будет.