5. Машка, Лидка и жемчужное ожерелье

Часть II, Глава 1.5

Машка, Лидка и жемчужное ожерелье

         Две Машки, две соседки, жили в одной квартире и полностью соответствовали своим прозвищам. Машка-кошатница занимала одну комнату, в которой место изгнанного ею мужа-алкоголика занял десяток разномастных кошек. Машке-пьянице принадлежали две комнаты в связи с многочисленностью семейства. По факту же она проживала в них одна. Муж ее находился неизвестно где. Две старшие дочери повыходили замуж и покинули отчий дом, а третья дочь, "Лидка-дурочка" проживала в интернате для слабоумных детей. Все окна квартиры Машки-пьяницы выходили в переулок, а вечно распахнутая во двор дверь квартиры создавала сквозняк. Сильно выпивающая Машка очень любила свежесть и чистоту. К соседским кошкам относилась с терпением, за что Машка-кошатница, в свою очередь, , терпела ее перегар и поздние ночные возвращения в непристойном виде. К всеобщему удивлению, они пришли к консенсусу и склок между ними никогда не случалось.

         Машка-пьяница была женщиной лет не меньше пятидесяти пяти. Маленького роста, плечиста, узка в тазу и деловита, когда бывала изредко трезвая. Энергично перемещалась она по двору энергично перебирая тонкими жилистыми ножками, особо шустро мельтеша ими с похмелья. Ее лицо было всегда красным от возлияний, а небольшие серо-голубые глаза широко открыты и круглы, не взирая на постоянные пьянки. Начинающие седеть волосы всегда были собраны в тощий  пучок и придержаны костяным гребешком. Машка, надо отдать ей должное, была большой аккуратисткой.  Одевалась она с изысканной простотой обыкновенной работяжки. Но что бы на ней не было надето - летнее цветастое платье или домашний халат - все было чисто, накрахмалено, отутюжено и сидело как влитое. Поэтому при всей ее страсти к спиртному, она казалась немного «недо»-пьяницей.

         Трудилась она в одном из цехов завода «ИЗОЛИТ», желтый каменный забор которого был виден с нашего перекрестка. Ее жизнь делилась на три части. В первой она вкалывала цеху, во второй распивала водку с собутыльниками и валялась под забором после рабочего дня. В третьей  - стирала белье и мыла полы. Жизнь ее была довольно насыщенной однообразными событиями, исключала свободное время и увозможно вполне устраивала ее. Хотя со стороны, в глазах здешних кумушек жизнь ее казалась безрадостной и обреченной. Получалось невесело.

         Пила Машка исключительно водку. Об этом факте знали все во дворе. На исходе выходного дня она бывала замечена лежащей в непотребном состоянии под нашим дворовым забором, не имея сил добраться до квартиры, находящейся метрах в тридцати от места падения. Иногда же утром, шедшие на работу, видели ее, проставшуюся всю ночь на земле и подползающую на четвереньках из последних сил к своим дверям.  Запомнилась же она мне совсем не этим, а двумя очень впечатлившими меня действами. Первое - это то, что с самого раннего утра, будь то с похмелья или на трезвую голову, в любое время года, она уже растягивала веревки поперек двора и развешивала, подобно парусам, чисто постиранное, ослепляющей белизны белье, а затем подпирала уже обвешанные веревки специальными длинными палками-мачтами.

         Чистоплотность Машки зашкаливала. Летом, распахнув двери их общей с Машкой-кошатницей  квартиры и согнувшись практически пополам, она, выгоняя вчерашний хмель из организма, намывала полы огромной грязно-серой тряпкой из грубой мешковины. Непонятно, как на все у нее, уже немолодой женщины, хватало сил и здоровья.

         Однажды она преподала мне даже урок домоводства. Увидев, как я полощу кукольные вещи в игрушечном тазике, а затем неправильно их отжимаю, она подлетела ко мне и яростно вырвав тряпицу у меня из рук. После показала, как следует правильно проводить отжим. Затем велела мне повторить урок еще раз и, убедившись, что я все усвоила, удалилась в свою квартиру, зажимая под боком пустой алюминиевый  таз. Этой ее наукой я пользуюсь до сих пор. И каждый раз, когда отжимаю белье, вспоминаю Машку-пьяницу. Жизнь полна ассоциаций.

         После сноса наших домов и переезда на новую квартиру мне представилась возможность еще много лет наблюдать Машку-пьяницу. Ее поселили неподалеку от нас. Я часто наблюдала Машку, бодро шагающую по двору пятиэтажки и энергично развешивающую простыни на натянутые веревки, подпертые все теми же длинными шестами. Машке каким-то удивительным образом, не смотря на непрерывные возлияния  и нелегкий труд на заводе, удалось дожить до достаточно преклонных лет и пережить многих не замеченных в алкоголизме и табакокурении жильцов нашего старого дома.

         У Машки была семья, а вернее три дочери, которые время от времени появлялись в нашем дворе, навещая мать пьяницу. Поговаривали, что отцы у дочерей были разные, но машкиных мужей никто никогда не видел, да и существовали ли они вообще? А вот дочерей знали неплохо и в лицо. Почти как в сказке. Старшую  видели редко, но знали о ней немало. Средняя дочь, Татьяна, изящная и симпатичная, ухоженная брюнетка лет двадцати пяти, частенько появлялась в нашем дворе. Была дружна во дворе со своими сверстницами. Приходила она не одна, а с трехлетней дочкой, имеющей экзотическое по тем временам имя, Анджела. И несмотря на частые возлияния своей матери-алкоголички, Татьяна временно оставляла дочку на попечение своей родительницы.

         Младшая же дочь Машки, четырнадцатилетняя Лидка, считалась дурочкой и содержалась в интернате для умственно отсталых детей. В нашем дворе появлялась изредка, но кличку успела приобрести. Во дворе ее так и звали -  «Лидка-дурочка». Жестокое прозвище закрепили за Лидкой отнюдь не злые дети. Дети только повторяли это за взрослыми, не видя в том ничего дурного. Со своей матерью Лидка не проживала, но летом на выходные дни мать забирала ее из интерната домой.

         Вырвавшаяся на свободу Лидка играла вместе с нами во дворе или в переулке у дома. Это была довольно общительная, румяная, крепко сбитая веснушчатая девица, обладающая покладистым нравом и развитым крупным телом. Белобрысая, с двумя хвостиками на голове, торчащими как беличьи уши, в слишком коротком для ее лет и комплекции легком платье со складками от талии. На ногах ее всегда были надеты белые гольфы до колен и вся она была какая-то приятно-светло-розовая и вовсе не походила на дурочку. В дни своего пребыванияв нашем доме она с удовольствием общалась с нами, несмотря на разницу в возрасте почти в половину. Играла в  «классики», прыгая на одной ноге по расчерченным клеткам на асфальте, гоняя банку из под гуталина, набитую песком. Ее беличьи белобрысые хвосты при этом пружинисто взметывались вверх, как и складки ее платья. Они разлетались в разные стороны, оголяя такие же розовые, как и вся она,бедра. Но Лидке было на это все равно, а нам, тем более.

         С Лидкой у меня произошла одна неприглядная история. Однажды, в очередной раз из Ленинграда приехал в командировку мой отец. Он всегда навещал нас с матерью, не оставляя попыток все вернуть. В тот раз он не застал ее дома и оставил для нее подарок - жемчужное ожерелье. Оно было прекрасно. Состояло из нескольких сплетенных между собой нитей мелкого белого жемчуга, в которых через одинаковые промежутки были вставлены более крупные бледно-розовые жемчужины. Но мать бус не носила, была зла на отца и возвращаться к нему не собиралась. Посему ожерелье было ею надменно отвергнуто и брошено мне для игр. Привалившее счастье было недолгим. Схватив бусы, я побежала во двор, потом на улицу. На улице я встретила крепкую Лидку, которая прыгала рядом с домом по расчерченному мелом асфальту. Я показала ей прекрасную драгоценность. Лидка восхитилась украшением, и через некоторое время оно стало ее. Я подарила его Лидке. Мне не было жалко ожерелья. Тем более что матери моей оно было не нужно, а мне как-то не по годам. Пусть хоть Лидка порадуется, - подумала я, ни минуты не сомневаясь, что делаю доброе дело. Лидка была в восторге. Она получила прекрасное ожерелье, а я чувство собственной значимости. О том, что она вернулась в тот раз в «школу дураков» с добычей, мне теперь очень сомнительно. Тогда же я была довольна, что осчастливила Лидку.

         Вечером мать, увидя меня, пришедшую со двора, спросила вдруг про ожерелье. Я сказала, что подарила его Лидке. К моему удивлению, мать меня не ругала, но сказала, что и меня надо было отправить вместе с Лидкой в школу дураков. Возвращать ожерелье она тоже не стала. Было уже поздно, и Лидка была уже далеко. Теперь я не могу не согласиться, что погорячилась. Не надо было мне идти на поводу у первого порыва. Надо было отсидеться, перегореть в своем желании осчастливить Лидку и весь мир. Радости и самому нужны. Сидела бы себе, любовалась на ожерелье, перебирала его и радовалось. В конце концов, мне даже спасибо никто не сказал. Но на тот момент почти все были довольны. Я, Лидка. Моя мать, мстившая за что-то отцу и почему-то не устроившая мне выговор и не потребовавшая у Машки-пьяницы возврата ожерелья. Довольны были все, кроме моего отца, если бы, конечно, он об этом узнал. О том, что отцу будет обидно, я не подумала. Получалось, что нельзя осчастливить всех за один присест,  кто-то обязательно да останется в накладе. С «благими намерениями» необходимо обращаться очень осторожно.

         Что было дальше с ожерельем и щеголял ли в нем кто-то я так и не узнала. Скорее всего, ожерелье перекочевало к ее матери Машке-пьянице, а та снесла его на завод и продала по сходной цене. А  возможно просто поменяла на бутылку водки. Самой ей, Машке, надевать ожерелье было совершенно некуда. Участь его была предрешена, и, скорее всего, оно было пропито в ближайший выходной. На Машку я зла не держу, но бедный мой папа, если бы он знал…, если бы он знал…

         Историю про ожерелье я не любила вспоминать. Какая-то оскомина у меня от этой истории осталась. Ведь для чего-то кто-то там, на небесах, заварил всю эту кашу. Все, причастные к этой истории, испытали различные чувства. Мой отец - надежду. Мать - месть. Я - радость дарящего. Лидка - восторг. Неужели вся эта круговерть произошла лишь для того, чтобы Машка-пьяница  в очередной раз надралась вдрызг, а после испытала пустоту и горечь похмелья? А может, это было предупреждение мне, на которое я в очередной раз не обратила никакого внимания? И если посмотреть на случившееся под другим углом, то получается все наоборот. Получается, пострадали все. Отец, чьи старания были обесценены матерью и даже мною. Лидка, у которой Машка наверняка конфисковала украшение, чем довела ее до истерики. Моя мать, которая в очередной раз убедилась в том, что ее дочь - растяпа и «не от  мира сего». Машка-пьяница, оттого что напилась. Я - оттого, что не подумав обидела отца, разочаровала мать,испытала чувство вины и приобрела очередной комплекс. Хорошо, что отец ни о чем так и не узнал. А ведь он старался, выбирал ожерелье, тратил деньги и совсем не заметил за три года совместной жизни с матерью, что она никогда не носила ни бус, ни ожерелий. По видимому, этот факт вызвал в ней еще большее раздражение. Теперь я думаю, что все это было закономерно, а его хлопоты пусты и обречены. Возможно, ожерелье стало последней каплей, переполнившей чашу, после чего их сближение стало невозможным. Я же являлась лишь орудием в руках судьбы.

         После этих событий отец так и не помирился с матерью. Он никогда не узнал судьбу своего многострадального подаркаи матери ничего больше не дарил. А мы с мамой навсегда остались жить в Москве, там, где она родилась и где жили наши предки. Видно, так должно было случиться и было задумано свыше. Для чего-то я была рождена в моем московском семействе. Когда я так думаю, мне становиться спокойнее. Но время от времени меня охватывает смятение, и моя душа рвется в дождливый город на Неве, который так и не стал моей судьбой.