Узел Гл. 2

2
 Девчонка, которую Гриня Савенко прижил от пленной татарки, тешится с камушками, пеленает их как малых деток, колыбельную поёт:«Элли-бэлли кайлэрмен Хикэятли сайлэрмен», словно у камня есть душа. Глупая. Нечто мёртвые каменья умеют говорить?
 Кабы Бог дал им голос, о многом поведали Азовские камни: рассказали о сарматах, гуннах, железноконных хазарах, твёрдой поступи Святославовых ратей, древней Тьмутаракане, людных городах Золотой Орды, беспощадном хромце Тимуре, залившем их кровью, замятне средь наследников Чингисхана, победном громе османских пушек.
 Вспомнили бы камни нескончаемый поток торговых людей из Генуи и Венеции, Багдада и Самарканда, Кафы и Царьграда, Смоленска и Киева. Ни злые пустыни, ни бушующее море не смогли утолить людскую жадность и любопытство, остановить путь, прозванный «шёлковым».
 Рассказали бы камни о тюках полных тканями, что нежнее кожи юных дев, белом, как вершины Кавказских гор, китайском фарфоре, сияющих адамантах, лалах и смарагдах из обильной драгоценностями Индии, звонкой арабской монете, полосах булатной стали, о драгоценных мехах, воске и мёде, слаще которого нет, политой потом ратая золотой пшенице, кожах из степей Крыма и Приазовья.
 Не о том молчат Азовские камни! Коль смогли, возопили бы оне о горе людском, поте кровавом русских людей из Литовской земли, русских людей из Польской земли, русских людей из Московской земли — чёрных мужиков, детей боярских и воев. Поведали бы камни о девичьих слезах, омывших каждую монетку, страхе деток безвинных, что хищные татарове, завязав им руки позади, окружив конями, гнали нагайками на невольничьи рынки Кафы и Азова, без жалости убивая ослабевших.
 О том бы вопили камни, кабы им всемогущий Бог голос дал!

 Своею волею, не спросясь царя московского, в месяце июне 1637 года около четырёх с половиною тысяч охочих людей: донских казаков, запорожцев, торговых промышленников и судовых работников трудом ратным добыли город Азов, освободив две тысячи пленных христиан, и без жалости истребив турецкий гарнизон. Три дни не утихала резня на улицах павшего города, три дни тешили молодцы горячую кровушку.
 Тогда Гриня и взял свою татарку. Хороша татарская девка карими очами, губами алыми, станом гибким. Поначалу не покорилась своенравная красавица, брыкалась и кусалась, словно кобылица необъезженная, но смирилась под казацкой рукой.
 Предав земле павших товарищей, побросав в Дон многие тысячи тел бусурманских, принялись вольные люди стены восстанавливать. Московскому царю же отписали грамотку, что своим промыслом добыли город Азов, винились, что изрубили турецкого посланника грека Кантакузена с его толмачом Ассаном-колдуном и прочими людьми из его свиты, подговаривающих крымцев свести вольных казаков с Дону.
 В ответ первый московский царь из рода Романовых попенял казакам: «Вы это, атаманы и казаки, учинили не делом, что турецкаго посла со всеми людьми побили самовольством. Нигде не ведется, чтобы послов побивать; хотя где и война между государями бывает, то и тут послы свое дело делают, и никто их не побивает. Азов взяли вы без нашего царского повеленья, и атаманов и казаков добрых к нам не прислали, кого подлинно спросить, как тому делу вперед быть».
 Турецкому султану Михаил Фёдорович отписал: «Вам бы, брату нашему, на нас досады и нелюбья не держать за то, что казаки посланника вашего убили и Азов взяли: это они сделали без нашего повеленья, самовольством, и мы за таких воров никак не стоим, и ссоры за них никакой не хотим, хотя их воров всех в один час велите побить; мы с вашим султанским величеством в крепкой братской дружбе и любви быть хотим».
 Москве был надобен мир. Не по силам было царству, едва избавившемуся от многолетней Смуты, тягаться с Османской империей.
 Не получив поддержки от земного царя, казаки вверили судьбы в руки царя небесного и объявили Азов вольным христианским городом.
 Не остановился шёлковый путь. К стенам города потянулись торговые люди из замирённых степей ногайских, из Кафы, Керчи и Тамани, из итальянских и персидских городов. Любой купец, прибывший в Азов, был под защитой Войска, и все его товары были в безопасности на донской земле.
 Четыре года вольный город Азов жил мирной жизнью. Четыре года Гришка Савенко нёс дозор, состоя в летучем отряде из четырёх сотен лучших казаков.
Чтоб не остаться без небесного покровителя, казаки восстановили храм Св. Иоанна Предтечи и построили новую церкву в честь Николая Угодника.
 Поп Семён из Монастырского городка за немалый вклад на новую церкву покрестил пленную татарку Ралину в рабу Божию Раису и окрутил её с Григорием Савенко. А вскорости новообращённая раба Божия затежелела и родила в срок здоровую девочку. Назвали девочку Наталией. «Добрая казачка вырастит,- думал Григорий, подбрасывая дочку на руках,- ничего что поёт куклам «элли-бэлли», как от мамки слышала, молится, как я научил».
 Не теряли казаченьки время даром, припасы делали, стены восстанавливали, пушки ставили, минные ходы копали.
 Зимою 1641 года в самые крещенские морозы наскочила большая крымская орда Бухудур-Гирея на Азов. В чистом поле Божьим велением и удалью отстояли казаки город, порубили в конной сшибке многих бусурман. Гриня Савенко там отличился — снял голову лихому татарскому мурзе, а в преследовании зарубил ещё четырёх степняков, захватил их коней в богатой сбруе. Сам атаман Наум Васильев казака отличил.
 Ушли крымчаки за Перекоп с немалыми потерями.
 А зима того года выдалась суровая да голодная. Лёд в Гирле промёрз до песку, и рыбной ловли не было. Оскудели козаченьки, хлеб только по праздникам едали.
 Крымский же хан присылал им своих толмачей с предложением выкупить Азовскую крепость у Войска Донского за 40 тысяч золотых монет. Посмеялись казаки на такое предложение, ответили бусурманам:«Взяли мы Азов город своим умением, а не праведного царя повелением, взяли своими головами и своей кровию, а головы свои складывали за истинную непорочную веру и за дом святого пророка Иоанна Предтечи, и на твоё тленое и гибнущее злато не прельщаемся. Будет же вам, турскому и крымскому царям, Азов-город надобен, и вы его так доставайте, как и мы доставали: своими головами и своей кровию».
 В то же время торговые люди с Цареграда и других мест стали доносить, что салтан турский сбирает большое войско Азов у казаков перехватить. На Большом Круге казаки решили: стоять за Азов крепко, до светлого праздника Пасхи сбираться казакам из низовых и верховских станиц в осаду садиться, а кто не придёт, нелюбье на тех оказывать. Атамана Лебяжью шею со товарищи на 12 чайках в морской поиск отправили - языков перенимать, крымское и азовское побережье зорить.
 А в мае казакам пришло облегчение вместе с караваном будан с царской казной, огненным и хлебным жалованием. Получили от московских властей негласно 100 пудов пороха, да 150 пудов свинца вкупе с царским знаменем и денежным жалованием. Зажили казаки крепко, наладили связи со степными ногаями, которые обещались перейти под руку царя московского от царя турского.

 Но к лету 1641 года вновь опасность словно туча грозовая нависла над Азовом и всем Войском Донским: нетверды оказались ногаи в слове своём, крымчаки подняли головы, стали Донские городки тревожить, их отряды вновь появились на Изюмском шляхе, летучие чамбулы по Кальмиусской дороге доходили до Каменного брода на Усерде, проникали за засечную черту.
 Утром на двадцать четвёртый день июня подступили неисчислимые силы турецкие под Азов город. Со стены Гриня своими глазами видел, как степь пустая ожила словно муравейник, когда дитя неразумное в него палкой ткнёт.
 А по полудню под звуки музЫки страшной бусурманской стали вороги строиться за полверсты от стены азовской. Стройными рядами подступили к городу, встали в восемь рядов рука об руку подобно тыну огородному. Реют над ними знамена червлёные, сверкают под солнцем боевые наголовья янычарские, словно свечи горят фитили длинных турских пищалей, недобро ревут трубы, зло визжат гудки, тяжко бухают барабаны, будто сердце чёрное чуждое жалости бьётся.
 Позади строев пехотных конники татарские и ногайские скачут, как стаи голодных грачей над нивой созревшей мечутся, тут же конные сипахи все в богатой одежде и оружии; через османский из многих шатров да намётов лагерь мастера огненного боя — топчу пушки осадные к стенам Азова волочут.
 Словно ветром студёным на казаков дохнуло, хоть день был погожий.
- А, это кто в стальных кирасах на особицу идут?- спросил Гриня у куренного атамана Степана Васильева.
- То солдаты немецкие, наёмные. Добро бьются, а хмельное дуют ещё бойче. Видал я их под Смоленском.
 Степан успел послужить королю польскому, царю московскому, хаживал за зипунами на Каспий с атаманом Лебяжья шея, теперь осел в Войске Донском.
 Остановились османы. Ещё громче заревели трубы. Строй янычарский и солдатский пороховым дымом окутался, словно громы небесные грянули пушки. Как от озноба смертного заколыхалась земля, затряслись каменные стены Азов города. От дыма порохового небо потемнело, солнце яркое померкло.
 Многие казаки вздрогнули и пригнулись долу, хоть были воями опытными, такого огненного бою до сей поры никому видеть не пришлось.
- Не гнись, робяты!- крикнул Стёпка атаман,- турка пустым нас пужает, порох жгет, чтоб дух наш смутить. Ни их пулям, ни ядрам оттель нас не достать. Хотят на измену нас склонить. А мы им - вот чо!
Озорник Стёпка словно мальчишка оборотился к туркам спиной, спустил штаны и показал османам голый зад.
 Смех прокатился по рядам казаков. «Стёпка, дупло застудишь!»- кричали ему. «Девки отогреют!»- отбрехивался озорник.
 Широко разевая щербатые рты, смеялись старики. Обхватив себя за бока, блестели белыми зубами молодые. Хохотал кошевой атаман Осип Петров, видевший в детстве самого Ивана Болотникова и переживший в Калуге трёхмесячное осадное сидение. Под стеной, притворно прикрываясь платками, смеялись бабы: «Ну, Стёпка, ну срамник! Вывалил хозяйство!» А Стёпка им со стены: «Не боись, бабочки, я его руками держу, подходи смелее!»
- Без команды не стрелять, ждать пока турка ближе подойдёт,- отсмеявшись приказал Осип Петров,- а кто ослушается, тех батогами велю бить!
 От стены, что на Дон выходит, прискакал вестовой: «Запорожцы! Запорожцы с верховьев идут!»
 Подошли чайки запорожские тайно к Азову, грянули с воды из пушек да пищалей по замешкавшимся туркам, османским карамюслям, сторожившим устье.
 С развёрнутыми знамёнами, под звуки музыки вступили запорожцы в Азовскую крепость. Троекратно расцеловались атаманы. А донцы со стен кричали: «Любо! Любо!» побратимам, исполнившим клятву.


 От полуденной молитвы до вечерней пугали османы казаков грозным видом своего войска и пальбою из пушек. А прокричали имамы на аср, показная пальба стихла.
 Сотворив намаз, турецкие начальные люди: Вали-ага от янычар, Курт-ага от капудан-паши, Чехом-ага от крымского хана, вошли в шатер к главнокомандующему для совета.
- Обещайте им денег, много денег, если крепость сдадут. Посулите султанской милости. Смертью пригрозите лютой, коль не покорятся. Время до утра дайте — пусть с оружием и всем скарбом выходят. Скажите — мы их на пути не тронем.
При последних словах главнокомандующего Чехом-ага с трудом удержал улыбку в бороде. Заметил заблестевшие глаза крымского аги Хусейн-паша, повторил с нажимом: «не тронем!»
- Боле в разговоры не лезьте. Это не ваше дело. С вами толмачи поедут, они знают, как казаков лучше умаслить,- наказывал Хусейн-паша начальным людям,- осмотрите укрепления. Всё замечайте!
 Вали-ага хмурился и крутил чёрный ус. Не верил он, что казаки из-за тройной каменной стены в чисто поле выйдут, но решился положиться на Аллаха. По его воле лист тонет, а камень плывёт.
 Янычарский паша неодобрительно посмотрел на толмачей в дорогих одеждах, буркнул: «Ступайте за мной, держитесь скромней, делайте своё дело!» и вышел из шатра.


 Дальше первой стены переговорщиков не пустили, однако османы успели рассмотреть и выложенный камнем глубокий ров, и казацкие пушки, готовые к бою, и белые кресты на стенах крепостных башен. Турки посмеялись про меж собой над темнотою многобожников — нечто, начертанный извёсткой, крест спасёт от пушечного ядра?
 Казаки встретили посланников насмешками. Начальные люди османские тому ничуть не удивились — чернь везде одинакова, однако казацкая старшина была серьёзна и слушала внимательно.
 Вали-ага последовал совету своего главнокомандующего - говорил коротко и по сути. По непроницаемым лицам казаков было непонятно, разумеют ли они турскую речь.
 Командир янычар смолк, кивнул толмачу - переводи.
 Вступил в дело учёный православный грек, османский подданный. Почал говорить стройно да гладко, вроде как, слова янычарского паши перетолковывает, а сам больше от себя чешет:
«О люди божии, яко орли парящи, и яко львы свирепи, казачество донское и волское, соседи наши ближние, непостоянные нравы. Кому приносите такие обиды великие? Наступили вы на десницу высокую, на царя турского. Где вы тепере можете утечи от руки ево?
 Прогневали вы царя турского. Да вы ж взяли у нево любимою ево вотчину, славной и красной Азов город. Напали вы на него, аки волцы гладные. Не пощадили вы в нем никакова мужичска возраста, ни старова жива, и детей побили всех до единова. И положили вы тем на себя лютое имя звериное.
 Разделили государя царя турскаго со всею ево ордою крымскою. А та у него орда крымская - оборона ево на все стороны.
 Убили вы у него посла ево турского Фому Кантакузина, с ним побили вы армен и греченин, а послан он был к государю вашему московскому.
 Разлучили вы царя турского с карабельним пристанищем. Затворили вы Азовым городом все море Синее: не дали проходу по морю ни караблям, ни катаргам, ни в которое царство, ни в поморские городы.
 Согрубя вы такую грубость лютую, чего конца в нем своего дожидаетесь? Очистите вотчину Азов город в ночь сию не мешкая. Что есть у вас в нем вашего серебра и злата, то понесите из Азова города вон с собою в городки свои казачьи, без страха, к своим товарищам. А на отходе ничем не тронем вас.
 А естли толко вы из Азова города в нощ сию не выйдете, не можете уж завтра у нас живы быти. И кто вас может, злодеи, укрыть или заступить от руки царя турского и от великих таких страшных и непобедимых сил его? Хто постоит ему? Несть никово равна или ему подобна величеством и силами на свете, единому лишь повинен он Богу небесному.
 А естли уже пересидите в Азове городе нощ сию, примем завтра град Азов и вас в нем, воров-разбойников, яко птицу в руце свои. Отдадим вас, воров, на муки лютые и грозные. Раздробим всю плоть вашу на крошки дробные. Хотя бы вас, воров, в нем сидело 40 000, ино силы под вас прислано с пашами болши 300 000. Волосов ваших столко нет на главах ваших, сколко силы турския под Азовом городом.
 Видите вы и сами, воры глупые, очами своима силу ево великую, неизреченную, как оне покрыли всю степь великую. Не могут, чаю, с высоты города очи ваши видеть другова краю сил наших. Не перелетит через силу нашу турецкую никакова птица парящая: от страху людей ево и от множества сил наших валитца вся с высоты на землю.
 И то вам, вором, дает ведать, что от царства вашего силнаго Московскаго никакой к вам не будет помощи и выручки. На што вы надежны, воры глупые? И запасу хлебного с Руси николи к вам не присылают.
 Перевёл дух еллинский выдумщик закончил казаков пугать и стал умасливать:
 «Великой государь восточной, турской царь, не убийца николи вашему брату. Ему то, царю, честь достойная, что победит где царя, равнаго своей чести, а ваша ему не дорога кровь разбойничья.
 А естли толко вы служить похочете, казачество свирепое, салтанову величеству, толко принесете ему, царю, винные свои головы разбойничьи в повиновение на службу вечную. Отпустит вам государь наш турецкой царь и паши ево все ваши казачьи грубости прежние и нынешнее взятье азовское. Пожалует наш государь, турецкой царь, вас, казаков, честию великою. Обогатит вас, казаков, он, государь, многим неизреченным богатством. Учинит вам, казакам, он, государь, во Цареграде у себя покой великий. Во веки положит на вас, на всех казаков, платье златоглавое и печати богатырские з золотом, с царевым клеймом своим. Всяк возраст вам, казаком, в государево ево Цареграде будут кланяться.
 Станет то ваша казачья слава вечная во все край от востока и до запада. Станут вас называть во веки все орды бусурманские и енычены и персидские светорускими богатырями, што не устрашилися вы, казаки, такими своими людми малыми, страшных таких непобедимых сил царя турского - 300 000 письменных.
 Каков пред вами, казаками, славен и силен и многолюден и богат шах персицкой царь. Владеет он всею великою Персидою и богатою Индеею. Имеет у себя рати многия, яко наш государь турецкой царь. И тот шах, персидской царь, впрям не стоит николи на поле противу силного царя турскаго. И не сидят люди ево противу нас, турок в городех своих, ведая наше свирепство и бестрашие. Где ж вам высидеть? Одумайтесь, казачество вольное!»
 Огладил учёный грек, урождённый в православном Цареграде, округлую бороду и поклонился присутствующим на четыре стороны. Он толмач, сказал, что велели, но от этих дикарей всего можно ожидать, а собственная жизнь всякому мила. Не дай нам Бог смерти позорной, как принял салтанский посол Фома Кантакузен.


 Много раз гуторили казаки промеж собой об Азове городе. Твёрдо решили держать сё место торговое, рыбное в своей руке. Надеялись на силы собственные, помощь братскую с сечи запорожской, всей укрАины руской, посулы царя московского. Всем Азов град надобен: запорожцам - за зипунами к мухомедянам плавати, царю московскому — людей своих от татаров беречь.
 Переглянулись атаманы-казаки - кому ответную речь держать? Поднялся Осип Петров, выбранный Кругом головным атаманом. Расправил широкие плечи, почал говорить степенно, с розмыслом, словно кажную ночь уже не вытвердила его душа всякое ныне изрекаемое слово.
 «Видим всех вас и про вас ведаем же, силы и пыхи царя турского,- сказал твёрдым голосом атаман, глядя прямо в глаза паше янычарскому,- все знаем мы. И видаемся мы с вами, турскими, почасту на море и за морем на сухом пути. Знакомы уж нам ваши силы турецкие.
 Ждали мы вас в гости к себе под Азов дни многие. Где полно ваш Ибрагим, турской царь, ум свой девал?- усмехнулся Осип,- Али у ново царя, не стало за морем серебра и золота, что он прислал за зипунами нашими четырех пашей своих с ратью своея. То мы и сами видим впрямь и ведаем, что есть столко силы ево под нами, с триста тысящ люду боевого, окроме мужика черново. Да на нас же нанял он, ваш турецкой царь, ис четырех земель немецких салдат шесть тысячь да многих мудрых подкопщиков, а дал им за то казну свою великую».
Прервал речь атаман, чтоб толмач турский успел его слова паше пересказать, оглядел своих товарищей — всё ли верно он говорит? Кивали други головами: «Жги, Осип Петрович!»
 «И то вам, туркам, самим ведомо, што с нас по се поры нихто наших зипунов даром не имывал. Даже если он, турецкой царь, и взятьем возьмет в Азове городе такими своими великими турецкими силами, людми наемными, умом немецким, промыслом, а не своим царевым дородством и разумом, не большая то честь будет царя турского имяни, не изведет он тем казачья прозвища, не запустиет Дон головами нашими,- продолжил речь Осип Петров, всё больше разгораясь сердцем,- на взыскание наше молодцы з Дону все будут. Пашам вашим от них и за морем не скрыться!
 С Божьей помощью, отсидимся от вас в осаде в Азове городе от великих сил ваших, от трехсот тысящей, людми своими такими малыми. Срамота будет царю вашему вечная от ево братии и от всех царей.
 Назвал он сам себя, салтан турецкий, будто он выше земных царей. А мы люди божии, надежа у нас вся на Бога, и на мать божию Богородицу, и на их угодников, и на свою братью товарыщей, которые у нас по Дону в городках живут. А холопи мы природные государя московского. Прозвище наше вечное - казачество великое донское безстрашное. Станем с ним, царем турским, битца, что с худым свиным наемником».
По казачеству гул одобрительный прошёл: «Правильно атаман говорит!» Османы краской покрылись, татарин за нагайку схватился.
 «Мы не робкие люди шаха персидского, которых вы что жонок засыпаете в городех их горами высокими,- сурово сдвинул брови атаман,- хотя нас, казаков, в Азове сидит сем тысящей пятьсот девяносто человек, а за помощию божиею не боимся великих ваших царя турского трехсот тысящей и немецких промыслов.
 Горделивому царю турскому Бог противитца за ево слова хвастливые. Равен он, собака смрадная, ваш турской царь, Богу небесному пишется. Не положил он, бусурман поганой и скаредной, Бога себе помошника. Обнадежился он на свое великое тленное богатство.
 А пустит ево за то Бог с высоты в бездну вовеки. От нашей ему казачьей руки малыя соромота ему будет вечная. Где ево рати великий топеря в полях у нас ревут и славятца, завтра тут лягут люди ево от нас под градом и трупы многия. Покажет нас Бог за наше смирение христианское перед вами, собаками, яко лвов яростных.
 Давно у нас в полях наших, вас ожидаючи, хлекчут орлы сизые и грают вороны черные подле Дону, брешут лисицы бурые, а все они ожидаючи вашево трупу бусурманского. Накормили мы их головами вашими, как у турского царя Азов взяли, а ноне им опять хочется плоти вашея, накормим уж их вами досыти!»
 Осип Петров дождался пока толмач еллинский его слова паше турецкому перетолкует и спросил товарищей: «Верно ли, всё ли я так сказал?» Загудели други-атаманы: «Верно гуторишь Осип Симеонович!»
 Соскочил с места беглый холоп князя Куракина Афонька Безносый, прозванный так за драные царским палачом ноздри, ныне вольный атаман Войска донского:
- Дайте слово молвить, браты-козаки!
- Говори,- Афонька,- закричал круг, -врежь паше басурманскому!
Рванул ворот рубахи из красного атласа атаман, заговорил жарко:
 «Вы нас, бусурманы, пужаете, что с Руси не будет к нам запасов и выручки, будто к вам, бусурманом, из государства Московскога про то писано. И мы то сами и без вас, собак, ведаем, какие мы в государстве Московском люди дорогие и к чему мы там надобны. Черед мы свой сами ведаем.
 Не почитают нас там на Руси и за пса смердящаго. Отбегохом мы ис того государства Мосовского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых, да здесь вселилися в пустыни непроходные, живем, взирая на Бога. Кому там потужить об нас? Рады там все концу нашему. А запасы к нам хлебные не бывают с Руси николи.
 Кормит нас, молотцов, небесный царь на поле своею милостию: зверьми дивиими да морскою рыбою. Питаемся, ако птицы небесные: ни сеем, ни пашем, ни збираем в житницы. Так питаемся подле моря Синяго.
 А сребро и золото за морем у вас емлем. А жены себе красные любые, выбираючи, от вас же водим. А се мы у вас взяли Азов город своею казачьего волею, а не государьским повелением, для зипунов своих казачьих да для лютых пых ваших.
 А топере нам и говорить с вами болше нечего, что мы твердо ведаем. Нет веры вашим посулам. Христианин побожится душою христианскою, да на той он правде век стоит, а ваш брат, бусурман, побожится верою бусурманскою, а вера ваша бусурманская и житье ваше татарское равно з бешеною сабакою.
 Ино чему вашему брату-собаке верити? Рады мы вас завтра подчивать, чем у нас молотцов в Азове Бог послал. А кто к нам от вас с такою речью глупою опять впредь буде, тому у нас под стеною убиту быть».
 Почернел лицом янычарский паша, когда толмач еллинский ему слова казацкие довёл, сказал в гневе: «Да, свершится над вами воля Аллаха!»
 Значит так тому и быти! Скоро явит Бог всемогущий на чьей он стороне.