Глава 5. Восемнадцать лет

Черный дьявол, или Хакасские хроники
Книга 1. Шесть пудов золота
Глава 5. Восемнадцать лет

На следующее утро дядя и племянник вновь сидели в уютном кабинете Цибульского и продолжали начатый вчера разговор.
— Ну и люди были в Енисейской Сибири! — восхищенно пересказывал Костя содержание прочитанной давеча книжки, — Один купец, представляете, пьяный шел по улице, и стукнулся головой о стену какого-то дома. Так он сразу же его купил, и велел сломать, чтобы не мешался на пути! А другой золотопромышленник на личные деньги собрал в Енисейске пожарную команду, а пожаров все нет. Но ему так хотелось своих орлов в деле проверить, что он специально чей-то дом поджег! А как в то время кутили! За зиму одного шампанского на двадцать пять тысяч выпивали! А миллионер Гаврила Машаров? Он себе огромный дом в тайге выстроил со стеклянными галереями! Апельсины хотел выращивать! Да и простые работники тоже чудили вовсю. Представляете, один приисковый рабочий запряг в телегу с полозьями несколько девок, и велел везти себя пятнадцать верст до родной деревни! А снег еще не выпал, и потащили его девки по голой земле! А другой купил отрез самой дорогущей материи и кинул ее в грязь, для того только, чтобы улицу перейти. Да там-же ее и оставил!
— А может тому рабочему стоило принести домой заработанные деньги, да и жить на них всю зиму с семьей припеваючи, чем свой полугодовой труд за минуту в грязь втоптать? — перебил восторги племянника Захарий Михайлович, — Или про Гаврилу Машарова твоего, в книжке разве не написано, как он закончил? Так я тебе скажу — растратил он все миллионы, был взят под опеку по несостоятельности, да и помер потом в нищете. Уму непостижимо, человек разведал Гавриловский прииск, который в лучшие времена давал по сотне пудов золота в год! Сто пудов!!! Настоящее Эльдорадо! Из простого крестьянина Машаров в одночасье превратился в миллионера! И все промотал подчистую. А ты ему завидуешь!
Костя вчера с большой неохотой взял в руки навязанную ему книгу, поскольку не посмел ослушаться дядюшку. Но, неожиданно для себя, он увлекся чтением, и уснул уже далеко за полночь. А во сне перед его глазами долго еще летали золотые сполохи того волшебного времени, когда люди, всю жизнь питавшиеся капустой с квасом, за год становились сказочными богачами и заказывали в тайгу трюфели и шампанское из Петербурга. Спору нет, некоторые из них разорялись, еще стремительней, чем богатели, но Иваницкий не видел в этом ничего предосудительного. Зато жили они в свое удовольствие, пусть и не очень долго!
— Пойми, Константин Иванович, деньги только тогда цену для человека имеют, когда усердным трудом ему достаются, — горячо заговорил Захарий Михайлович, видя по глазам племянника, что тот с ним совершенно не согласен, — а шальные, случайные миллионы, так же быстро исчезают, как и появляются. Если ты настоящую цену золоту знаешь, то никогда его на дурные причуды не спустишь, подобно Гавриле Машарову, или нашему герцогу Горохову.
Иваницкий, конечно, прекрасно был наслышан о поучительной истории жизни одного из богатейших томских золотопромышленников, Философа Александровича Горохова. Костин отец, Иван Матвеевич, частенько рассказывал его биографию своему единственному наследнику, с детства стремясь воспитать в отпрыске почтение к капиталам и бережливость. Впрочем, Константин Иванович характером пошел совсем не в своего экономного и скуповатого отца, и к деньгам относился с некоторой легкостью. По этой причине его и привели в такое восхищение многочисленные анекдоты из жизни богачей золотопромышленников, вычитанные им в книжке господина Скарятина.
Философ Горохов, как и Асташев, вышел из томских чиновников. Ему не исполнилось еще и сорока лет, когда он в тридцать третьем году получил должность губернского прокурора и вскоре очень удачно женился на дочери богатого местного золотопромышленника Евтихия Васильевича Филимонова, Олимпиаде. Кстати, сам Филимонов приходился мужем Татьяне Ивановне Поповой, сестре Федота и Степана Поповых, которой после смерти брата и дяди досталось значительное состояние, включающее в себя среди прочего и золотые прииски.
Находясь на посту губернского прокурора, Философ Александрович не в меру усердно принялся лоббировать интересы тестя. А когда слухи о его не совсем приличной званию деятельности докатились до самого Петербурга, он быстренько подал в отставку и, вместе с родственниками, создал одну из крупнейших в Томске золотопромышленных компаний. Многочисленные прииски Горохова стали приносить до ста пудов золота ежегодно, шальные деньги потекли к новоявленному миллионеру рекой, а он с упоением принялся тратил свои капиталы.
Прежде всего он выстроил на Миллионной улице красивый деревянный особняк, с зеркальными окнами во весь просвет, а около дома разбил сад, обошедшийся ему в сороковом году в четверть миллиона. Протекающий по территории усадьбы и впадающий в Томь ручей, Горохов запрудил и перекинул через него мост со стеклянным павильоном. В саду Философ Александрович расположил многочисленные статуи и беседки, каждая из которых имела отдельное наименование, вроде «Храма любви», или «Убежища для уединения». А по праздникам гостеприимный хозяин разрешал свободно гулять по своему великолепному саду всем горожанам.
В одной из комнат особняка Горохов устроил библиотеку со стеклянными дверками. А через них хорошо просматривались стоящие на полках ряды книг в роскошных переплетах, одинаковой толщины и размера. Их корешки украшали глубокомысленные и поучительные золотые надписи — «Благонравие и Порок», «Тщеславие и Скромность», и тому подобные. Впрочем, абсолютно все книги в шикарной библиотеке были лишь муляжами, призванными впечатлять гостей.
Жил Философ Александрович на широкую ногу, не задумываясь сорил деньгами, а благодаря своим чиновничьим связям и огромному богатству, постепенно стал главной в городе силой, или осью, вокруг которой крутилась вся местная жизнь. А подхалимы называли его не иначе, как «томский герцог». Банковской системы в те годы в городе еще практически не существовало, поэтому в компанию Горохова несли на хранение свои сбережения и купцы, и чиновники, и мещане — тем более, что проценты по вкладам герцог платил очень высокие.
Но в чем никогда не был замечен Философ Александрович, так это в благотворительности или меценатстве. И тем самым он резко отличался и от Ивана Дмитриевича Асташева, и от многих других богатых томских промышленников и купцов. И конечно же, от самого Захария Михайловича Цибульского, который практически все заработанные деньги пускал на общественное благо.
Вклад же Философа Александровича в подобные дела составил целых 1576 рублей. Такую «огромную» сумму он внес — а точнее ее с него выбили по частям всеми правдами и неправдами — на строительство Троицкого Кафедрального собора, хотя вполне мог позволить себе возвести парочку подобных церквей и в одиночку. Впрочем, Костин отец в нравоучительных беседах с сыном никогда не корил Горохова за его прижимистость.
А в пятидесятом году империя новоявленного миллионера, чьи расходы к тому времени значительно стали превышать доходы, начала рассыпаться в прах. Вкладчики, доверившие ему свои капиталы, в одночасье разорились. Общий долг всех предприятий Горохова составил более трех миллионов рублей, а сам Философ Александрович в пятьдесят пятом году был объявлен несостоятельным должником, и скончался в полной нищете и одиночестве.
— Но и заработать деньги, пусть даже и тяжким трудом, это всего лишь полдела. Расходы, Константин Иванович, всегда бегут впереди доходов, — продолжал свою горячую проповедь Цибульский, — не успеешь ты заработать сто тысяч, как жить начинаешь на двести. Положишь в карман миллион, а планы уже строишь на два! Поэтому самое главное в нашем купеческом деле — вовремя себя одернуть, и всегда уметь сводить доходы с расходами. Запомни Костя, только тот рубль, что у тебя в кармане лежит, ты можешь считать своим собственным! А тот рубль, который ты в будущем году надеешься заработать, в текущих расходах даже и не думай учитывать! А ведь многие именно по этой причине и разорялись — начинали жить не по средствам, на авось надеялись! Вот и кончили потом одинаково, и Гороховы, и Машаровы, и многие другие, подобные им деятели.
Костя принял самый покорный вид и усиленно закивал головой, желая, чтобы дядюшка поскорее закончил нотацию, и перешел к рассказу о своих увлекательных приключениях. Да открыл племяннику страшную Тайну, которую нельзя доверить никому другому.
Словно угадав мысли Иваницкого, Захарий Михайлович завершил, наконец, поучения, и приступил к продолжению вчерашнего рассказа.
— Так на чем я давеча остановился? — задумался он, — Ага, на том, что уволился в сороковом году с государственной службы. А перешел я в компанию к уже известным тебе купцам Рязановым. Я ведь с Аникой Терентьевичем к тому времени был знаком, хоть и не лично.
— Ничего себе, дядюшка, и где Вы с ним успели познакомиться? — удивился Костя.
— После того, как поисковые партии Рязановых прошли юг Томской губернии, — пояснил Цибульский, — они перевалили через хребет Кузнецкого Алатау и нашли золото на его восточных склонах, на территориях Ачинского округа. А земли те относились к инородческим волостям, где жили татары-кызыльцы. Поэтому заявки на отводы доверенные люди Рязановых, помимо земского суда, подавали еще и в Кызыльскую степную думу. А кто в то время служил писцом в Ачинском суде?
— Но Вы же сами и служили! — вспомнил Иваницкий.
— Конечно я. А доверенный Рязанова меня упросил, чтобы я не только его заявки в шнуровую книгу заносил, но еще и разрешал ему в той книге записи конкурентов почитывать, да писал за него прошения в степную думу. Ну а в качестве оплаты моих трудов, Аника Терентьевич разрешил мне заявки собственным именем подписывать. И получал я от него небольшую сумму, якобы за отыскание россыпей.
— Так Вы, дядюшка, оказывается в тридцатых годах не только штаны в суде протирали, а еще и с четырнадцати лет с поисковыми партиями по тайге ходили! — рассмеялся Костя.
— Выходит, так, — улыбнулся и Захарий Михайлович, — поэтому в сороковом году обратился я с письмом лично к Рязанову, и он меня принял к себе.
— А кем Вы служили на его приисках? — спросил Иваницкий.
— Да никем. Ты, наверное, думаешь, золотопромышленная компания — это только тайга да прииски? — усмехнулся Цибульский, — Нет, конечно. Помнишь, я говорил вчера, как Попов всего за один год чуть ли не сотню отводов заявил? Но ведь и Рязановы не меньше него заявок подавали. Я тебе уже рассказывал, какую кучу формальностей приходилось выполнить для получения акта на один единственный прииск! И я еще очень кратко весь путь описал, без лишних подробностей…
Костя погрустнел. Он всей душой ненавидел бумагомарательство и канцелярщину, хотя и прекрасно понимал, что в жизни от них никуда не деться. А Захарий Михайлович продолжал.
— Но и кроме официальных бумаг, в горное управление и в окружные суды, составлялось множество других документов — и контракты о найме на работу, и договоры на поставку материалов и провизии, и указания поверенным и управляющим, и еще много чего… Поэтому делопроизводство у золотопромышленников было ничуть не проще губернаторского. Вот я взял меня Аника Терентьевич в свой томский филиал кем-то вроде правителя дел.
— Ну и поворот, — заметил Иваницкий, — хотели Вы, дядюшка, избавиться от образа канцелярской крысы, а на деле еще больше в него вляпались.
— Ну так надо же с чего-то начинать, — парировал Цибульский. — Самое главное, первый шаг я сделал, в золотопромышленную компанию устроился! Кто бы меня сразу на прииски пустил? Разумеется, никто. Ну а в делопроизводстве я к тому времени уже собаку съел, знал там все ходы и выходы, понимал, как следует письма составлять, на какой бумаге, и как им потом движение правильное придать. А ведя переписку Рязановых, я и сам помаленьку начал вникать в приисковое дело. Да и жалованье мне установили вчетверо от того, что я Тобольском губернском правлении имел — целых шестьсот рублей в год.
— Ну тогда ладно, — с важным видом согласился Костя, — для начала, в принципе, пойдет.
— Я тоже так считаю, — сказал Захарий Михайлович, пряча в усы улыбку, и звоня в колокольчик.
На пороге кабинета мгновенно возник все тот же неизменный Тихон Иванович, который, к вящему удовольствию Кости, ловко накрыл на столе небольшой, но изысканный завтрак. Цибульский жестом пригласил племянника откушать, а сам, как и вчера, к еде почти не притронулся, опять ограничившись настойкой из шкафчика.
— На службе у Рязановых я познакомился с их компаньоном, екатеринбургским золотопромышленником Александром Красильниковым, — пустился в дальнейшие воспоминания дядюшка. — А он, на паях с нашим томским купцом, Емельяном Бобковым, владел приисками в Енисейской тайге. Существовала раньше такая компания, «Красильников и Бобков», в то время достаточно известная. В 1843 году Бобков умер, и Красильникову срочно понадобился поверенный, чтобы вести его дела в Томске. У Александра Дмитриевича ведь и других предприятий имелось множество, за всеми единолично не уследить. А сыновей у Бобкова не было, дела его подхватить оказалось некому. Вот и предложил мне Красильников место поверенного, зная меня, как человека ответственного и надежного, да жалования посулил целых две тысячи рублей!
— А это уже серьезные деньги, — одобрительно сказал Иваницкий, не забывая поглощать вкусный завтрак.
— Конечно! — кивнул Цибульский, — естественно, такое лестное предложение я сразу же принял, и с головой окунулся в новые заботы. Обязанностей у меня, как у поверенного, появилось великое множество. Занимался я наймом рабочих и служащих на прииски, закупал продовольствие и материалы, заключал контракты с подрядчиками, от имени компании вел дела в суде, страховал имущество, и много еще чем другим ведал. Правда, и помощники у меня имелись. Рабочих отдельные подрядчики нанимали, слишком уж хлопотным было это занятие, грузы на прииски резидент отправлял, корреспонденцию тоже специальный человек вел, но отвечал за всю работу я. Компанию, тем временем, переименовали, и назвали ее «Красильников и наследницы Бобкова». Ну а наследницей Емельяна Даниловича Бобкова стала его дочь, Федосья Емельяновна…
— Подождите, дядюшка, — изумился Костя, услышав прекрасно ему знакомое имя, — так ведь Федосья Емельяновна, это же…
— …моя жена, — закончил за племянника Захарий Михайлович. — Познакомились мы с ней в том самом сорок третьем году, а в мае сорок пятого повенчались в городе Томске.
Костя вытянул шею, надеясь услышать какие-нибудь романтические подробности истории любви молодого поверенного и богатой купеческой наследницы, но, впрочем, быстро понял, что его дядюшка не собирается углубляться в эту тему, а ограничится лишь констатацией факта.
— Ты, наверное, сейчас думаешь, Константин Иванович, — усмехнулся Цибульский, — вот повезло молодому выскочке канцеляристу, отхватил себе богатую купеческую дочь, да еще и золотые прииски получил в приданое.
Костя скромно промолчал, не рискнув, конечно, ответить дядюшке, что именно об этом он и подумал, а тот продолжал:
— Но вышло все совсем не так, как могло со стороны показаться. Золотопромышленное дело всегда было очень затратным. Я говорил вчера, Федот Иванович Попов потратил шестьсот тысяч рублей, прежде чем только начал окупать свои расходы. Но у него хотя бы имелись собственные средства, а многим купцам приходилось брать займы, на снаряжение поисковых партий, да обустройство приисков. Кредиты для золотопромышленности в то время выдавали под десять-двадцать процентов (Костя тихо присвистнул в изумлении). В месяц (Костя закатил глаза)! В итоге расклад получился таков: в активе от Емельяна Даниловича Бобкова остался каменный дом в Томске, стоимостью в семнадцать тысяч, парочка торговых фирм, и паи в нескольких золотопромышленных компаниях, приносящие около двадцати тысяч в год, ну а в пассиве оказалось четыреста тысяч рублей по долговым претензиям!
— Невеселый расклад, — только и смог сказать Иваницкий.
— Куда уж грустнее. Кстати, с Красильниковым тоже потом подобная история приключилась. Правда, у Александра Дмитриевича долгов накопилось еще больше, на целых девятьсот тысяч! Вот так и разорялись в то время многие известные золотопромышленники. К концу сороковых годов Эльдорадо пошло на спад, все богатейшие россыпи были к тому времени давно разведаны, сливки с них сняты, а добыча золота в Сибири начала постепенно падать. Но купцы то брали займы в надежде на получение призрачного богатства, а своих активов для погашения кредитов им, естественно, не хватало. Думали они, что скоро разбогатеют, и с долгами рассчитаются, ну а в итоге разорялись. Говорил я тебе уже, Константин Иванович, и еще тысячу раз скажу — жить надобно по средствам! А если твои расходы будут бежать впереди доходов, то тебя ждет один единственный итог — несостоятельность, конкурсное управление, а следом и смерть в нищете и забвении.
Костя покорно и с полнейшим вниманием выслушал очередное наставление дядюшки, а потом задумчиво спросил:
— Захарий Михайлович, так может, при существующем раскладе и не стоило Вам вступать в наследство Бобкова, да брать на себя его обязательства?
— Именно об этом мы с Федосьей Емельяновной и задумались первым делом — кивнул Цибульский, — можно было, конечно, не вступать в наследство, лишиться каменного дома и заложенных приисков, остаться в мещанах, и спокойно жить дальше, не имея долгов за душой. Но, с другой стороны, чем мне грозило вступление в наследство? Посуди сам, Константин Иванович, даже если меня объявят несостоятельным должником, то и отдадут кредиторам только тот самый каменный дом, да заложенные прииски! Ведь никакого другого имущества я в то время еще не имел. Зато после вступления в наследство у меня появлялся шанс рассчитаться с долгами тестя, и разбогатеть самому!
— Полностью с Вами согласен, дядюшка, — сказал Иваницкий. — И в первом случае Вы бы лишились дома с приисками, и во втором. Терять Вам было совершенно нечего. А рискнуть, пожалуй, стоило.
— Вот я и рискнул, — кивнул Захарий Михайлович, — наследство Емельяна Даниловича мы с супругой разделили на две половины и оба объявили в Томске купеческий капитал по второй гильдии. Поступили мы так, чтобы хоть часть имущества вывести из-под долгов. Федосье Емельяновне достались торговые фирмы отца и его дом, а мне отошли паи в уже известной тебе компании «Красильников и Бобков», и еще в одной, «Куликов и Бобков», разрабатывающей прииски в Ачинском округе. Как ты помнишь, доходы от всех наших с женой предприятий составляли около двадцати тысяч в год, а долговых обязательств на моей шее повисло на все четыреста! И началась, Константин Иванович, моя «веселая» купеческая жизнь! Кредиторы гонялись за мной по всей губернии, словно за маралом, подавали на меня в суд, для взыскания по векселям, добивались описи и продажи наследного имущества… Ну а мне оставалось лишь отбиваться от них в надежде на то, что я смогу когда-нибудь разбогатеть и рассчитаться со всеми долгами!
Костя изумленно покачал головой. Ведь ему ничего не было известно про тот давний период жизни своего дядюшки, которого он с детства знал исключительно как богатого золотопромышленника и магната.
— А для того, чтобы разбогатеть, — сказал Цибульский, — решил я заняться золотодобычей в Ачинском округе.
— А почему не в Енисейской тайге? — быстро спросил Иваницкий, — вы же, дядюшка, сами говорили, именно там находилось настоящее Эльдорадо! Да и господин Скарятин о том-же у себя в книжке пишет.
— Вот поэтому я туда и не полез, — пояснил Захарий Михайлович, — в той заводи слишком зубастые хищники водились, и мелкую рыбешку вроде меня они сожрали бы в один миг, не поморщившись! Там за каждый стоящий отвод золотопромышленники насмерть бились! Я в тех краях или не отыскал бы ничего, либо моментально лишился найденного. А про Ачинский округ все крупные рыбы как-то позабыли. Ну сам посуди — в те времена в Енисейской тайге добывали по восемьсот пудов золота в год, а в Томской губернии вместе с Ачинским и Минусинским округом, всего лишь около сотни! Наши края стали для опасных хищников совсем не интересны, зато у мелких рыбешек, вроде меня, появился шанс спокойно там поплавать. Ведь два прииска на речке Черный Июс, да резиденция в Чебаках, мне и так уже в наследство достались. Намывали там, правда, сущие пустяки — не больше пуда в год на каждом прииске, но с чего-то же надо было начинать? Поэтому именно в Ачинском округе я и решил попытать счастья.
— А Ваши кредиторы отстали от Вас, Захарий Михайлович? — спросил Костя.
— Отстали, скажешь тоже, — усмехнулся Цибульский, — наоборот, они в конце концов добились определения суда об аресте моего имущества, и теперь полиция должна была это определение предъявить мне лично. Но я ведь тоже времени зря не терял, и завел, везде, где требовалось, нужные связи — и в Томске, и в Ачинске, и в Минусинске. Не зря же я столько лет в губернских канцеляриях прослужил! В итоге, пока я летом жил в Чебаках, определение лежало без движения в томской полиции, якобы в ожидании моего приезда в Томск. Ну а когда я зимой все-таки появлялся там, чтобы закупить припасы для приисков, определение суда в тот же день отправляли в Минусинск, к горному исправнику, и оно всю зиму лежало там. А весной возвращалось обратно в Томск.
Иваницкий не выдержал, и расхохотался, восхитившись такой необычайной изворотливостью своего дядюшки. Улыбнулся и Захарий Михайлович.
— Но однажды я чуть не попался, — сказал он. — Еле убежал от кредиторов. Помнишь, как дворник Семен меня в куче снега со двора вывозил? Вот так весело я и жил в те годы, Костя!
— И сколько-же времени Вы так весело жили, Захарий Михайлович? — спросил Иваницкий, отсмеявшись, — год, два, три?
Цибульский помолчал немного, а потом медленно ответил:
— Восемнадцать лет.