Конец високосного года 24

Младшая дочь Чейзов, действительно, особенная – носитель врождённой уникальной мутации, с самого рождения под колпаком у ФБР, потому что мутацию, видимо, вызвал мутаген, имеющий некоторое отношение к оружию массового поражения. Чейз давал расписку, что дочка будет наблюдаться только у определённого педиатра в определённой больнице и в случае чего-то экстренного обязался этого врача известить без промедления и следовать его советам.
Малышка почти не говорит, но слышит прекрасно – у неё, судя по всему, абсолютный слух, хотя это стало известно не сразу – сначала думали даже, что она глухая, потому что реакция на внешние звуковые раздражители практически отсутствовала. Но нет, она прекрасно слышит и уже пробовала играть на пианино. Что касается интеллекта, проверить его, как следует, не удаётся из острой неприязни девочки к любым попыткам коммуникации со стороны посторонних людей. А Чейз говорит, что она интеллектуально «поумнее многих, но внутри себя».
- У этого есть название, - сказал как-то Хаус. – РАС.
- Ну, и плевать, - легко откликнулся Чейз и заговорил о другом. А я по этой лёгкости понял, насколько ему не плевать. Нет, он – нежный ,любящий отец для обеих девочек, но со старшей ему легко, а с младшей… мне кажется, он даже немного побаивается того, что может быть в ней заключено – такое впечатление, словно она для него – одна из мидвичских кукушек.
У Марты с этим проще. Марта носила дочку в себе десять лунных месяцев, для неё она просто не может быть инопланетянкой. Это её родной ребёнок, плоть от плоти, а странная хромосомная аномалия - просто болезнь и особенность развития. Плохо, конечно, но бывает и хуже. Поэтому, когда я спрашиваю о дочери, Марта не замыкается в себе как Чейз, а, наоборот, радостно оживляется.
- Растёт. Умнеет. Мы вот думаем, пианино бы ей купить... Ты в них разбираешься?
 - Хаус разбирается. Только... а не рановато?
- Дорастёт, - смеется миссис Чейз.
Я киваю понимающе, но вдруг спрашиваю,  неожиданно даже для самого себя:
- А как у вас с Чейзом, нормально?
А впрочем, не так уж и неожиданно. Рождение ребёнка с особенностью, ребёнка, чей геном даже Хауса заставил зависнуть на несколько минут с приоткрытым ртом - это Хауса-то, который инсценировал некогда партеногенез просто по приколу, из-за глупого пари - травмировало Чейза больше, чем он хотел бы показать. Да и на беседы в ЦКЗ и ФБР таскали отнюдь не оправляющуюся после трудных родов Марту, и я помню, с каким лицом он возвращался с этих собеседований.
- Почему ты спросил?
- Мне кажется, - честно ответил я, - что после рождения Шерри-Энн у вас что-то разладилось.
Марта ответила не сразу, оживление, появившееся на её лице, когда она говорила о дочери, словно подёрнулось грустноватой дымкой.
- Нечему было разлаживаться, Джим. Роберт никогда меня не любил - это я на него вешалась, а он добрый, и, в конце концов, повёлся и уступил. На самом деле он всегда любил Кэмерон - это вот у них "разладилось". А мы просто заключили договор и не нарушаем. Нам очень хорошо и удобно вместе, - словно спохватилась она, но это утверждение прозвучало, боюсь, менее уверенно, чем могло бы до рождения младшей дочери. - Мы отлично подходим друг другу, слава Богу, оба это осознаём, и ломать ничего не собираемся.
- Это очень мудро, - сказал я, задумавшись о собственных отношениях, - и очень правильно. Знаешь… похоже, что любовь - не лучший клей для отношений, как ни парадоксально это звучит.
- Да? Серьёзно? А у вас, похоже, всё в порядке… — она лукаво улыбнулась - Я вас слышала. Там, - она махнула рукой вдоль коридора, указывая направление, и я покраснел, сообразив, о чём она.
- Вы не очень тихо себя вели, - сказала Марта безжалостно. - И когда ты вышел... Нет, Блавски-то себя привела в порядок до последней пуговички...
- Я что, - ужаснулся я, - брюк не застегнул?
- Не настолько. Так… волосы, лицо…
- Подожди! А ты откуда знаешь? Я тебя не видел.
- А в мои планы, – говорит, - и не входило, чтобы ты меня видел.

Я нахожу Хауса в кафетерии. Вот теперь всё в порядке. А то застанешь его на рабочем месте – и невольно начинаешь нервничать, уж не случилось ли чего. Идею Марты насчёт ролевой игры он принял со сдержанной благосклонностью:
- Ну… попробуй. Может, они начнут хоть какие-то правила соблюдать и не путаться бесконечно под ногами.
- Вот именно от тебя слышать о соблюдении правил доставляет.
- И Рубинштейн будет в этих условиях комфортнее отдавать свой глаз интересам медицины, - не слушая, добавляет он. – Вроде как на общих основаниях, только достоверности чуть больше.
- Поговоришь с Орли?
- Почему именно я, и почему именно с Орли?
- У Орли центральная роль в проекте, он имеет влияние на Бича, умеет уговаривать и сам легко заводится, ему нравится играть роль доктора не только в студии – видел же, сам на «утренник» влез, его никто не звал - перечисляю я, загибая пальцы.- И он послушает тебя скорее, чем кого-либо.
- Роль доктора ему нравится играть – да. А роль больного…
- Скажи то же, что сказал мне. Скажи, что так будет лучше для Рубинштейн.
- Скажу, что так будет лучше для тебя, потому что не признавать инфекцию тебе трусливо, а признать хлопотно. И ты, как всегда, пытаешься усидеть на двух стульях – вернее, делать вид, что сидишь на двух стульях, по сути не садясь ни на один. Да ты в этом мастер!
- Хорошо, я признаю. Я – нерешительный, даже трусливый, я боюсь заварить кашу по ошибке, и не заваривать её тоже боюсь. Но зато я умный, хитрый и находчивый – признай теперь ты, что выход-то шикарный.
- Выход шикарный. Только придумал его не ты. Признаю, что наша Мисс-Бескомпромисс умная, хитрая и находчивая.
- Ты с Орли поговоришь?
- Поговорю, - неохотно обещает он.
А уже через четверть часа Ней организует «игротеку» для киношников – опять в многострадальной зоне «А», сразу за приёмной. Там были когда-то палаты диагностического отделения и обсервация, поэтому они одноместные, и там почти так же легко создать режим разобщения, как в гнотобиологии. Заведовать этой бутафорской обсервацией будет пока что Кэмерон.
- Это не просто ролевая игра и не забава, - объясняю я ей, слегка набычившейся от того, что на неё «вешают» такую несерьёзную повинность. – Наши пациенты – люди занятые, люди публичные, на здоровье им зачастую наплевать. Печальный пример: Леон Харт. который чуть не умер у нас в отделении. Печальный пример: мистер Орли, который уже дважды поступал по серьёзным поводам. Лучшее лечение – это профилактика, а они обещали слушаться, так что тебе и карты в руки. Ну, и обсервация остаётся обсервацией, пока мы не получили результаты Сат… мистера Айо. Сама понимаешь, страховка у них полная.

И за хлопотами пропускаю явление нового рисунка. Опять  там же, на стене вестибюля. Только на этот раз карикатура отнюдь не добродушная. Изображена Блавски в виде … козы. Как это Эрике удаётся – придавать животным абсолютно узнаваемые черты – Бог весть. Но тут на ней, чтобы уж никаких разночтений, любимое зелёное платье. И ноги с очень примечательными коленками. Все четыре. Но главное – козье вымя. Оно выписано идеально и оно… как бы это… не совсем козье. И меня просто прошивает горячим от затылка до паха, когда я это вижу.
Слава Богу, в вестибюле никого, и я срываю плакат, ломая до крови ноготь, в гордом одиночестве. Без свидетелей.
Когда я врываюсь к Хаусу, он просматривает на экране своего ноутбука какие-то директивы Министерства - вижу характерную шапку. Это более чем удивительно; обычно на подобные материи ему плевать, а тут даже очки нацепил, хотя, в принципе, мог бы сделать шрифт покрупнее. Или... не мог? Вижу окно в окне, ещё раз  в окне и обилие всяких восклицательных знаков в командной строке.
- Хакнул тайный сайт ФБР?
И он, вздрогнув, быстро сворачивает окна.
Ух ты! А похоже, и правда… Но я пока только отмечаю это про себя, чтобы потом к нему вернуться. Пока же во мне всё клокочет по другому поводу. С треском разворачиваю перед ним плакат
- Полюбуйся! Это уже перебор, не находишь?
Удивлённо раскрывает глаза, но в самой их глубине вижу смех - скрываемый, но несомненный. Смех по поводу нарисованного. Значит, ему зашло. Вот как? Но говорит бесстрастно:
- А я-то при чём? Где ты, кстати, это взял?
- Это повесили в вестибюле. Где и "скворца". Я сорвал. "Скворца" я не тронул, хотя там про меня было, а это сорвал. Ты же понимаешь, почему?
Смех гаснет. Он понимает, почему – что бы о нём ни говорили, отсутствием чуткости мой друг не страдает. Просто Блавски здесь нет, а если её здесь нет, можно и поржать… глубоко в душе.
- Ну, тот, что у тебя в столе, тоже не такой уж нежный...- справедливости ради замечает вслух.
- Дело не в нежности. Дело не в меткости. Дело даже не в мастерстве. Это - другое. Это не дружеский шарж, а злобная карикатура. Это по больному, и тот. Кто это сделал, знает Ядвигу, как облупленную, и знает, куда бить. И я ни за что не поверю, что маленький ребёнок мог до этого сам додуматься. А кто суфлёр, как раз можно догадаться. Всё указывает в одном направлении. И это - почерк отвергнутого претендента.
- Почерк отвергнутого претендента - это влезть на крышу и ласточкой сигануть вниз, если помнишь, - возражает Хаус, но возражает как-то рассеянно, как будто я внезапно заронил ему в голову какую-то неожиданную мысль, как это бывает, когда он так и сяк крутит в голове симптомы больного, а я совершенно посторонним, казалось бы, замечанием вдруг его осеняю - у него и взгляд сейчас сделался характерным для такого состояния, малость остекленевшим. А потом он вдруг протянул руку и властно забрал у меня плакат – почти вырвал.
- Оставь здесь.
 - Хаус, если ты собираешься его кому-то...
- Не собираюсь, - перебил он. - Мне жизнь ещё не надоела. И не лезь с этим к Корвину, мне и прошлых ваших разборок хватило, когда одного пришлось из дурки забирать, а другого от асфальта отскребать. Хватит уже. Посмотри лучше сюда, - и разворачивает передо мной на экране всё то, что перед этим так поспешно свернул.
- А что это у тебя такое?
- Материалы по той нашей эпидемии - помнишь?
Помню ли я? Помню ли историю с международными террористами, в которую мы невольно оказались втянуты, когда зараженный их "биологической разработкой" случайно попал к нам? Помню ли, как Эрика Чейз и Хаус оказались в заложниках а мы тут с ума сходили от беспокойства за них? Помню ли "пенсионеров" Сё-Мина, ветеранов спецслужб, и "рождественского кролика" на пике газовой атаки? Наконец, помню ли, как сам чуть не погиб, а Марта перенесла инфекцию латентно. и именно после этого родила Шерри-Энн с таким геномом, что она с рождения под наблюдением спецслужб?
- Не помню, - говорю. - Альцгеймер - он такой... Зачем ты взялся это ворошить сейчас? Ищешь сходство между тем вирусом и этим? ЦРУ уже искало, КГБ вроде тоже...
- Да нет между ними сходства, - отвечает с досадой - так что я понимаю: искал, реально искал.
 - Это паранойя у тебя, - говорю. - А ещё надо мной смеёшься...
- Я не смеюсь, - говорит. – Я радуюсь. Тому, что это ты – главный врач, и это тебе париться, а не мне, - снова одним кликом всё сворачивает или даже закрывает – во всяком случае, я больше даже иконок командной строки не вижу – и поворачивается ко мне всем корпусом, как будто собрался резко менять не только тему. а вообще образ мыслей и жизни заодно.
- Что там твой бандюган?
- В коме.
- Похоже, его брату не светит освобождение по донорской карте?
- Похоже, - соглашаюсь довольно уныло.
- Жаль. Он мне нравился. Шустрый парень.
- Да, я заметил, что тебе нравятся исключительно асоциальные личности, - говорю. - Подобное притягивается подобным.
- Не лукавь. Он тебе тоже нравился.
Только тут до меня доходит, что говорит он о мальчике уже в прошедшем времени.
- Эй! Он ещё жив!
- Во-первых, ненадолго. Во-вторых, вот видишь: он тебе тоже нравился. А что, если прямо сейчас начать перитонеальный с массивной дезинтоксикацией и утопить его в антибиотиках и противовирусных, наплевав на нефротоксичность –почек всё равно уже нет, портить нечего.
- Нужно взять у матери подпись, - говорю.
- О, как ты деморализован! Даже не споришь. Я чушь ляпнул, а ты проглотил. Хватаешься за соломинку?
- Соломинка, - говорю, - лучше, чем ничего.
- Диализ подавится массивными дозами.
- Ну, и плевать. На другой чаше всё равно только воздух. А вдруг?
- Ладно, - говорит, делай. Если что, у меня справка есть из Мейфилда, ты тоже у Сизуки лежал – отбрешемся как-нибудь.