Рассказы последних лет

ИСПОВЕДЬ  ЛАУРЕАТА

Надоумил меня Господь послать стихи на престижный конкурс – я и послал. Как ни странно, они прошли отбор, разнодробные финалы, и примерно через год получил я в красочном конверте приглашение на заключительное действо. Давно не одевал я парадные одежды, а тут приоделся и поехал, не особо надеясь на награды, просто хотел «людей посмотреть и себя показать». Но встала, таки, монета на ребро: присудили мне главное место!
И вот стою я на сцене в компании других лауреатов и слушаю посвящённый мне панегирик главного жюриста. Выделяясь высоким ростом, вещает он с поднебесья своего положения, не заботясь о дикции, почему то торопясь, так что из его речи я слышу только отдельные отрывки: «Достаточно удачно… ,  довольно смело… , вполне ярко…» и т.д. Дослушали его и попросили, чтобы я сказал что-нибудь.
        Я и сказал! «Когда я получил приглашение, я обрадовался, понимая, что буду чем то награждён. Но обрадовался не награде, а признанию, заслуженной оценке моего многолетнего труда. Летел, как на крыльях, хотя и понимал, что они у меня скорее напоминают пресловутые «ножки Буша». Ну, какие-никакие, но крылья! А где они сейчас?» - тут я повернулся к залу спиной – «Нету! Они подрезаны оценкой Выступающего! Это тем более горько, что высказана она самым высоким членом жюри!» - Тут народ в зале впервые понял, что я говорю шутливо и навострил уши. А я продолжал:   «Посмотрите на ковёр под моими ногами: он прожжён моими горючими слезами! Посмотрите на потолок: как высок он над вами, и как низок над сценой – вам есть, куда расти! Я тоже мечтал расти, но вы сами слышали, что мне Авторитеты несколько раз повторили: «Достаточно… , довольно… !». Я в отчаянии, мне некуда скрыться, у меня нет ни тётки, ни жилья в Саратове!»
        Зал уже аплодировал и всхлипывал смешками, а я продолжал: «Но, говоря серьёзно, я благодарен за признание организаторам этого конкурса, его техническим исполнителям, особенно – читчикам отборочной группы, которым пришлось просмотреть огромное количество присланных стихов, большую часть которых, да простят меня их авторы, даже стихами не назовёшь! Но и эти «не стихи» - не отходы! Многие из них – пока ещё полупродукт, с которым можно и нужно работать, поэтому их авторам так желательна творческая консультация. Хорошо было бы при организующем коллективе создать школу начинающего литератора или организовать публичные лекции по технике поэтического ремесла. Часть отвергнутого материала – уже не сдерживаемые крики душ, не достучавшихся до своих близких, не нашедших участливого слушателя, душ, покалеченных зачерствевшим бюрократизмом. Они не ждут наград или совета, Они ждут, пусть коротенького, ответа, хотят, чтобы их заметили как личность.
И ещё я хотел бы обратиться стоящим вместе со мной на сцене коллегам. На заключительных этапах конкурса действуют уже не только качественные, но и конъюнктурные оценки и правила, поэтому распределение мест – определённая условность, истинное содержание которой – примерно равные достижения. Сегодня здесь – мы все победители, с чем я Вас сердечно и поздравляю! Спасибо за внимание».
        Зал долго аплодировал, и что особенно приятно – аплодировали и члены жюри, даже их долговязый начальник.
               
                2023

КРЫЛЬЯ
(редакция 2023 г.)

I

        Человеки рождаются с крыльями. Все.
Другое дело - не каждый знает, зачем ему крылья даны, а некоторые даже пытаются от них избавиться.
Конечно, если крылья видны или некрасивы, хочется их прикрыть: кто носит пальто, не снимая, кто изобретает различные накидки, накрылки – это люди-жуки. Обычно они и по жизни жучки – тащат по мелочи, скрывают что-то, обманывают, даже любят – мелко. И точат, точат, точат всё вокруг: дружбу, документы, скрепы, основы. На небо поглядывают с зубовным скрежетом: во-первых, не достать, во-вторых – не жуётся.
У светло-рождённых людей крылья не видны. Но они растут вместе с человеком, крепнут и скоро начинают помогать своему хозяину в меру его общественной пользы. Крылоносец даже не всегда понимает, кто или что облегчает ему жизнь. Не понимает, но пользуется, и когда пользуется не так, как надо, или не во благо другим людям, крылья сохнут, порой даже отваливаются напрочь, человеку уже никогда не взлететь в небо - он вливается в сообщество страдающих на Земле до самой смерти.
        Если же человек прожил жизнь светлую, полезную, пусть даже полную страданий, крылья, окрепнув, распрямляются, и, когда придёт пора пускаться в последний путь, - уносят человека ввысь, за небо, Туда!
Но и Там не прекращается служение человека. Правда, уже в другом качестве и другим идеалам. Ведь если оттуда доходят какие-то    сведения, значит, их кто-то приносит?
        И если и на этом поприще человек отличается, то сначала становится Человеком, потом Личностью, потом  Учителем. Эти  не телесные существа и ношу нам передают не телесную: мысли, идеи, воплощение которых и есть    прогресс. И это уже наша забота - интерпретация их сути, мера грубости которой есть мера нашего понимания мироустройства.
        И, наконец, …А, впрочем, что мы знаем о ПОТОМ и НАКОНЕЦ? Легенды говорят, что высшей наградой в том мире является дополнительная пара крыл.
А ведь на иконах мы видим и шестикрылых существ! Есть с кого брать пример и на кого равняться!

                Награждать Крыльями –
                прерогатива Высших сил.
                Нельзя покушаться на
                чужие
                прерогативы!


П

         Крылья - отличительный атрибут праведности, признания, святости - издавна признавались людьми разных стран и народов.
Греки оставили нам трогательный миф о неудачно взлетевшем Икаре. Но этот поэтический миф – приукрашенная, совсем не соответствующая истине, и потому вредная,  история.
         Искусный ремесленник и строитель Дедал не только высекал статуи и строил красивые здания. Везде, куда его приглашали для работы, он кутил, веселился и щедро делил с местными женщинами своё семя. Странно, что Икар был единственным его сыном, скорее, он был единственным, про которого мы знаем.
И не хотел бежать Дедал с Крита: платили ему хорошо и жил он в своё удовольствие. Платили, правда, только за работу, а хотелось уже и отдохнуть от дел - да не на кого было понадеяться: Икар в тени знаменитого отца рос порядочным шалопаем.
         Тут-то и задумал Дедал интригу-афёру: решил сделать Икару чудо-крылья, выдать его за Посвящённого и наслаждаться затем спокойно своей старостью, живя за  счёт приношений благочестивых горожан новому идолу.
Задумано – сделано! Уже через неделю из лучшей меди выбил он тончайшие перья небывалой красоты, а через две недели молотки ремесленников, нанятых местными олигархами, стучали по многим дворам: Икар проболтался, и многие состоятельные горожане стали срочно сооружать своим чадам рукотворные махалы. Уже и программа праздника с показом полётов составлялась, и наиболее горячие головы обещали не просто полёты, а лёт с поворотами, стаей, клином и перестроениями.
        И только Дедал, стуча за высокими стенами своим неутомимым молотком, не ведал, что его идея украдена, переврана, опошлена и потеряла смысл. А когда узнал – плюнул, но молоток из рук не выпустил: не выкидывать же прекрасную работу! Пришлось примириться и заявить Икара на предстоящие полёты.
        Празднество состоялось в очередные римские календы. Расфранчённые юноши собрались на площади, слуги держали поодаль прикрытые тканью тюки. По сигналу распорядителя покрывала были сброшены и глазам толпы открылись изготовленные конструкции: изящные и не очень, воздушно-ажурные и тяжеловесно-солидные, клёпаные и клееные, обтянутые кожей, тканью, перьями, бумагой и даже … паутиной. Крылья Икара оказались самыми красивыми. Медь, обработанная огнём, отливала всеми цветами, искусная ковка придавала тонкому металлу объёмную красоту, блестели золотые аграфы-грифоны. Народ шумно восхищался одними мастерами и порицал других; шутки, порой довольно едкие, одних заставляли стискивать зубы, других – широко улыбаться и щедро делиться с льстецами, а заодно и с городскими попрошайками, содержимым своих кошельков.
        Объявили полёты. Надо было разбежаться и пролететь вдаль площади пару стадий. Юноши-состязатели сбрасывали верхние одежды, оставаясь в лёгких набедренных повязках, и, опоясав себя сбруей крыльев, выстраивались в линию. По сигналу старейшины линия сломалась – спортсмены начали предполётный разгон. Как начали, так и кончили: ни один не поднялся в небо. Кто-то споткнулся под тяжестью непосильной ноши, кто-то зацепил концом крыла соседа - и оба оказались на земле, а того, с паутинными крыльями, остановило пущенное из публики яблоко, пробившее обшивку сразу обоих крыльев. Многие и не рассчитывали на полёт, лишь бы публике показаться: ведь крылья так красиво трепетали в такт бегу!
        А некоторые не взлетели, потому что даже не знали, что крыльями надо махать!
        И только Икар, мощно взмахнув крылами, оторвался от матушки-земли и тут же рухнул: скрепы из воска не выдержали тяжести крыл, сопротивления воздуха и внезапного порыва мускулистых рук.
Сломав при падении ногу, он на всю жизнь остался хромым и гонимым. Икар озлобился. Неудачники, быстро пережив свой позор, насмехались над ним, мальчишки показывали на него пальцами, а супруга критского вельможи, в свите которой он играл первые роли, быстро отказала ему от места. Тут-то он и запустил в мир жалобную историю, сделав себя её несчастным героем. Сработало: недоброжелатели умерли в безвестности, а сказка прижилась, сохранив нам имена несчастного Икара и его отца.

               
                Любое поражение можно
                обернуть себе на пользу.
                Дымка времени туманит 
                даже  мозги Богов, а Боги
                - не злопамятны!
 

Ш

         После Дедала мода на крылья пошла не только среди людей, но и среди демонов и нечистой силы. Вот маленькая историческая справка (В. Орлов. Альтист Данилов, М., Астрель):
         «… Летел он, прижав руки к туловищу, вытянув ноги, но и без особых напряжений мышц. Никаких крыльев у него, естественно, не было. Да и кто нынче осмелился бы их надеть! Мода на них давно прошла, даже тяжёлые алюминиевые крылья от реактивных самолётов, из-за которых страдали и плели интриги всего лишь пятнадцать лет назад, никто в эфире уже не носил…
         … Потом увлеклись крыльями, и Данилов одним из первых пошил себе крылья, глазеть на них явились многие. Каркасы из дамасской стали Данилов обтянул прорезиненной материей, материю же эту он обложил сверху павлиньими перьями, а снизу обшил чёрным бархатом и по бархату пустил дорожки из мезенских жемчугов. Крыльев он пошил восемь, два запасных и шесть для полётов, чтобы было как у серафимов…
         … Потом кто-то нацепил на себя алюминиевые плоскости – и начался бум. Что тут творилось! Многие знакомцы Данилова доставали себе удивительные крылья – и от «Боингов», и от допотопных «фарманов», по четыре каждый, и даже от не существовавших тогда «конкордов»…
         … Нет, Данилов тогда не суетился. Он скромно достал крылья от «Ил-18», ими и был доволен».

                Изучать (и преподавать) Историю
                следует не по датам событий,
                а по их причинам, следствиям  и
                допущенным ошибкам.
                Только тогда она превратится
                в  информацию, которая, по меткому
                выражению лётчика-испытателя
                Марка Галлая, является матерью интуиции –
                алгоритма решения практически всех
                жизненных задач.

               

IV

Однако не все, попавшие Туда, думали только о своей выгоде. Все они сначала грустили о своём земном «детстве», а потом, особенно когда становились Личностями, всё чаще задумывались о перспективах оставшихся на земле человеков, постоянно выискивая пути и способы помощи им. Многие Личности записывалась в «Когорту  волонтёров», члены которой, после тщательной подготовки и посылались на Землю с широкими, но благородными полномочиями
        Землянам отличить их от соплеменников было практически невозможно, ведь крылья их были сделаны из того же материала, что и аура у продвинутых людей. Люди, правда, научились иногда ауру обнаруживать, но не под одеждой, где в сложенном виде волонтёры и прятали свои крылья.
        По мере роста результатов благородных дел, крылья волонтёров матерели, становились всё заметнее и материальнее. И когда скрывать это становилось невозможно, наступало время объяснений с «власть предержащими». Не всегда это кончалось благополучно, но молва о них просачивалась сквозь любые преграды, и благодарные обыватели окрестили их ангелами. Как знак высшей степени признательности, люди стали рисовать их на своих иконах.
Более же изобретательные представители человеческого рода, обнаружив человеческую особь с крыльями, поступали с ней жестоко: крылья выламывали, вырывали, ампутировали, порой без всякого наркоза. Теперь ангел не мог улететь обратно (хотя большей частью и не собирался этого делать) и гарантированно вынужден был продолжать своё благородное дело. Жестоко, но оправданно (не хочется ставить здесь восклицательный знак) – это ли не постулат современной хирургии?
Когда вести об этом дошли Туда, таких ангелов признали истинными и именовать их стали с заглавной буквы. Вот так: «Ангелы».
         Слава им, благодарность за принесённую пользу и искренние извинения за причинённые муки.

                Как эпитафию  им,перефразирую 
                часть прописи на предстоящем кресте
                Гдовского Собора в честь иконы
                Божьей матери «Державная»:

                Слава, благодарность за принесённую пользу
                и искренние извинения за причинённые муки
                Вождям  и воинам,Священнослужителям и мирянам,
                Всем, погибшим за свои идеалы в боях,
                В застенках,
                От невежества и злобы,
                Иным с молитвенным вздохом – в алтарях Храмов.
                Души их вознеслись к небу…
                Аминь!
 
               
                2009-2023

ЛЮДИ С МОТОРЧИКОМ

Это сейчас никого ничем не удивишь, ни явью, ни байкой, а раньше всем  непонятным ведала религия, обращая его себе на пользу, а если человек что-то объяснить пытался «по-человечьи», то и в психушку мог угодить: так и пропало множество свидетельств, которые сейчас, ох, как бы пригодились в качестве доказательств!
По молодости числился я отменным охотником, часто меня егерем  приглашали приезжие охотники, а один, ставший потом  знаменитым писателем, без меня  в наши знаменитые дебри да болота и не ходил. В лесу он не только охотился, но и  постоянно, даже на кратких биваках, что-то записывал в потрёпанный походный блокнотик. Заядлый был человек! И меня к памятливости приучил. Всегда мне говорил: «Пришёл с охоты, запиши, что приметил интересного, пригодится потом…». Вот и пригодилось!
Охотились мы как-то в урманах «Великих рязанских озёр» и  забрели на ночёвку в затерянную деревушку Глухово. Заполучив «свежего» человека, старожилы долго не отпускали нас ко сну. Затянувшийся разговор поддерживали крепчайшими самокрутками и такой же крепости чаем, а когда он коснулся небесных пришельцев, нам поведали местную легенду о свалившемся с неба «давным-давно» круглом самолёте и его странных пилотах. Те ловили и «ощупывали» поселян, но  скоро улетели, не принеся, впрочем, видимого вреда: ну, случились у некоторых селян лёгкая почесуха да несколько быстро заживших ранок. Чудеса начались примерно через год.
Чуткая жена Митьки Бортника стала пенять ему, что он всю ночь жужжит, мешая ей выспаться. Сначала Митяй отнекивался, потом – прислушивался, потом испугался и побежал по врачам.
И в наше-то время посещение врача требует огромных временных затрат, а тогда, да ещё для «валенка» из захолустья, да ещё с непонятной навязчивой идеей, выяснить, что с ним - было делом чрезвычайно хлопотным. Да не на того напали. Привычного к длительным засадам и осадам таёжнику терпения и настойчивости было не занимать.
        К исходу третьего года специалистами ЦНИИ Человека было установлено: (Из Справки ЦНИИЧ) «…в правую большую грудную мышцу пациента был вживлён некий, предположительно – биоэлектронный, прибор,  регулярно передающий сигналы неопределённой природы неизвестному адресату. Наличие устройства в теле пациента не опасно для его жизни, предположительно, прибор выполняет даже некие профилактические корректировки здоровья пациента. Целесообразно продолжить наблюдение  за здоровьем и функционированием организма пациента в стационарных условиях ЦНИИЧ… В компетентные органы и Минцифру представлены соответствующие материалы и наши соображения….».
        Выдержка из докладной записки Председателя комиссии по правам человека Госдумы РФ в соответствующий комитет: «… на период наблюдения гр. Бортника Дмитрия Митрофановича в ЦНИИЧ просим назначить ему пенсию в размере…».
        Не скоро дошли  до Глуховцев вести об их односельчанине. Любопытно, конечно, но посудачили бы, да забыли, ан – нет! Венька Глухов признался, что у него тоже что-то жужжало в том же месте, но он «это» выковырял, и выбросил в огороде. И это бы забыли, но новости о государственном содержании Митьки смутили сознание Вениамина. Всё чаще стали замечать его за перекапыванием огорода. Когда он начал перелопачивать его четвёртый раз подряд, сельчане вызвали милицию, та – докторов. И попал Венька тоже на государственное содержание, но заметно более скудное.
         К чему я всё это вспомнил? Последние полтора-два года у меня, в  правой большой грудной мышце тоже что-то периодически жужжит. Не больно, но, помятуя Венькину судьбу, к врачам идти стрёмно. Побаиваюсь!
И записи про жужжание из дневничка своего изъял на всякий случай.

               
                2023

РОМАНТИЧЕСКАЯ ТРИАНГУЛЯЦИЯ

                «Мы выбираем, нас выбирают…»
                М. Танич

Неизбежно наступает в жизни школяров пора, когда гадкие утята-девчонки вдруг начинают превращаться в красавиц-лебёдушек. И задыхаются от внезапности нахлынувших чувств мальчишки - их вчерашние обидчики, и робеют рядом с ними, и убегают вдруг, и немеют, не зная как завести разговор с приглянувшейся одноклассницей. И появлялись в жизни мальчишек не только тайная радость ожидания, но и неожиданные огорчения по совершенно непредсказуемым обстоятельствам.

Девчонки звали её Маргоша, но я и не помышлял о таком святотатстве,
робко не называя её никак или, с трудом ворочая языком, Рита. Я и тянулся к ней, и подойти боялся, проживая жизнь упованием на случайность. Три момента запомнились навсегда.
Нас только-только приняли в комсомол, и к его ритуалам, как неофиты, мы относились с должным пиететом. В частности – к еженедельным собранием комсгруппы (пять человек). Обсуждать было, вообще-то, нечего, но собирались еженедельно, как того требовал Устав, обычно - после уроков. Учились мы в ту зиму во вторую смену, когда уральские зимние сумерки да тепло хорошо протопленного класса располагало не к официальным разговорам, а к задушевности бесед на случайные темы. Но не так было в тот раз. Я провинился. Не помню по какому – но, уверяю, совершенно ничтожному поводу, и меня вызвали «на ковёр», то есть – к доске, для объяснений. Я же просил разрешения объясниться с места, сказав, что не могу объяснить вслух причину этого. Но «нашла коса на камень»! Общественность приняла мою просьбу как оскорбление, мою блажь и настаивало на своём. Маргоша была тогда комсгруппоргом, естественно – ещё неумелым. Она стояла у доски, краснела, бледнела, но как выйти из положения - не знала.
        Осознав тупик, я предложил, что скажу причину только одному человеку, надеясь, что тот подтвердит весомость моей позиции. Согласились, и я прошептал на ухо своему, как тогда считал, дружку, причину моего странного поведения. И Валька, как я теперь понимаю, не от подлости, а по наивности, громко объявил: «Он говорит, что у него штаны рваные!».
Слёзы брызнули из моих глаз, и я пулей вылетел из класса.
        Где им, детям из полных и, соответственно, благополучных семей, было понять состояние мальчишки, донашивающего за своей старшей сестрой её изношенные рейтузы вместо брюк? И невозможность появиться в таком наряде рядом с девушкой, которая ему нравилась? И надо же было им, штанам, протереться именно сегодня!!!
        Я числился среди ровесников «на втором плане».  Я не был так начитан, как Чахлик, не так стремительно решал математику, как Эдька, не был удачливым физкультурником, как Марка и Красин, потому не питал особых надежд на внимание одноклассниц. Но двор свой знал досконально, и однажды это меня не только выручило, но и как-то приподняло в глазах Маргоши.
        Иногда мы, компания одноклассников, оставались после уроков на школьном дворе, затевая игру, обычно лапту, штандер  или вышибалы. Не помню почему, но однажды случился момент, когда мальчишки бросились врассыпную, а девчонки погнались за ними с явно карательной целью. За мной (совершенно случайно) погналась, и явно меня догоняла, Маргоша. Я спиной чувствовал, как она уже торжествовала, считая, что загнала меня в тупик: впереди был забор в полтора моих роста. Но прыжок-полёт через этот забор был уже отработан! Нога вперёд в упор, руки хватают торчащие рожки вертикальных прутьев, тело по инерции летит вперёд вверх, вторая нога вытягивает его поперёк полёта и – я  уже по ту сторону забора! За его решёткой я вижу восхищённый и разочарованный взгляд Риты и почему-то сильно смущаюсь. Не поднимая головы, я побрёл вдоль забора к калитке, забился в самый укромный угол двора и сидел  там, пока всё не улеглось, и компания не разошлась по домам. Ничего не изменилось в наших отношениях внешне, но что-то затеплилось внутри.
         Это была весна окончания семилетки, через месяц я уехал в Большой город поступать в техникум.
         Следующий раз я встретил Риту через четыре года. Я окончил техникум и приехал в Москву поступать в институт. Разыскал пару школьных друзей, которые годом раньше окончили школу и уже учились тут. Решили навестить и других одноклассников, первой из которых оказалась и Рита, встречи с которой я почему-то побаивался. Нашли её в квартире, где она снимала угол. Приняла она нас просто, так же просто была одета. Ещё не бедность, но намёки на неё проглядывали везде.
         Особенно поразило меня, что её простецкие чулки в резиночку: в школе, как я помню, на ней всегда были похожие на шелковые фильдеперсовые чулки. Острая жалость возникла во мне: впереди у неё были годы трудного студенческого быта, к которому надо было если не привыкнуть, то приспособиться, презреть или победить его, стиснув зубы. Мне тоже надо было пройти через это, но у меня уже были за спиной специальность и четыре года самостоятельной жизни.
Больше мы с ней не встречались, хотя мне всю жизнь хотелось узнать, как сложилась её судьба, поблагодарить её за прекрасные моменты зарождения чувственности.

        В третьем классе, вместе с новой учительницей, появилась  у нас и её дочка – Тамара, Тома – как обычно трактовали это имя на Урале. Она быстро сдружилась с девчонками, терпеливо выносила задирания мальчишек и к седьмому классу прочно заняла место в девчачьем ядре, верховодящем в классе. Её внешняя привлекательность не была броской, уравновешенность характера – нарочитой, а доброжелательность была естественной. Она не была навязчива, но когда вдруг возникала нужда в её помощи  – всегда оказывалась неподалёку. Так и текло время, пока не стал я ощущать некое постоянство её присутствия: то она просила помочь по математике, хотя и сама могла фору дать признанным решалам нашего класса, то понадобилась срочная заметка в стенгазету (выпускали по очереди), то учебник забыла – не одолжу ли я на часок. Возникло ощущение, что эти ситуации были создаваемы не совсем ею, а как бы со стороны, впрочем, при её непротивлении. Вскоре и девчачья компания стала открыто намекать, что я нравлюсь одной девочке, имя которой хоть и не называлось открыто, но угадывалось влёт.
        Вскоре и мама, работавшая в школе и строго следящая за моей нравственностью, стала всё чаще упоминать Тому в разговоре, и классная руководительница, мать Томы стала посматривать в нашу сторону с интересом. А я, не чувствуя в себе никакой заинтересованности в развитии этих ситуаций, а, скорее, ещё не понимая их, вел себя по-прежнему в рамках негласного кодекса дружбы «Мальчик-девочка. Одноклассники». До сих пор не разобрался, было ли со стороны Томы какое-то чувство, или это были проявления некоей «моды» поведения.
        Впрочем, в пользу первого предположения свидетельствует некий эпизод. И я, и Тома пели в школьном хоре, причём по диспозиции она стояла сразу за моей спиной. И вот, на одном из выступлений в городском ДК, я почувствовал, что меня вроде как осторожно погладили по затылку. Это было неожиданно и приятно.
        Поговорить с Тамарой сразу после концерта я постеснялся, позже вообще неудобно стало даже заикаться на эту тему, так что я до сих пор мучаюсь, пытаясь понять, что это было: осознанное действо или случайное прикосновение. Развитие этот сюжет, ввиду моего скорого отъезда на учёбу, не получил, с Тамарой мы больше не виделись, но счастливое ощущение этого неразгаданного мига я помню до сих пор и, если бы нам довелось встретиться, я бы поцеловал Тому с благодарностью за этот, может быть – безотчётный робкий поступок.

                2023               



СТАРЫЙ ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ

Когда после блокады в Ленинград стали возвращаться учёные, их поселяли кучно в очередном отремонтированном доме, в том числе - на углу Кирочной и Суворовского проспекта. Потому  так и получилось, что в одном подъезде на втором этаже поселили видного старого академика, а  под крышей - подающего надежды языковеда, кандидата наук. Академику полагалась мебель, потому подыскали ему приличный кабинетный гарнитур, а оказавшийся в квартире старый обшарпанный письменный стол, ещё дореволюционной постройки, выволокли и оставили на площадке лестничной клетки. Там его и заприметил молодой языковед, убедился в его бесхозности и приволок его, с помощью детей, в две свои небольшие комнатки коммунальной квартиры на пятом этаже.
Стол был старый, но не ветхий. Короткие пузатые ножки прочно держали на себе две тумбы с выдвижными ящиками, а столешница была обтянута плотным, когда-то зелёным, сукном – теперь замызганным, заляпанным чернилами, свечным воском и остатками ещё довоенной пищи, но главное – целым. Мы, дети, тащили его на новое место долго и тяжело, хоть и отвинтили тяжёлые ножки. Поддались из них только три,   породив до сих пор живущую легенду, что в четвёртой, вероятно, находится тайник, который,  при случае, мы собирались вскрыть. Отмечу, что «случая» не представилось до сих пор.
Отмыв и отчистив что можно, стол удачно водрузили вдоль уличной стены. Он сильно затеснил и без того небольшую комнату, но вид её стал более солидным, каждому гостю (а в гости в то время ходили гораздо чаще, чем сейчас) теперь было ясно, что находится он в квартире учёного человека.
Сам лингвист, мой дядька – Пётр Яковлевич, романтик по натуре, в юности ходивший с Арсеньевым в тайгу, создатель письменности многих северных языков, регулярно проводивший полугодовые командировки на Чукотке,  работать за ним не полюбил. В соседней комнатушке он поставил небольшой ветхий столик, за которым в камеральные периоды он и работал, запойно, порой – далеко за полночь. Там было тише, спокойнее, уютнее работалось, и можно было не вставая, дотянуться до самодельных полок с нужными книгами. Кстати, привычку и умение к долгой и усидчивой работе я воспитал в себе, вспоминая, как работал дядя Петя.
        Стол был отдан в распоряжение двух собственных детей  и меня, племянника, приехавшего с Урала для учёбы. Каждому было отведено по ящику, а на столешнице гордо появились изумительно интересные, абсолютно не гармонирующие между собой, вещи: бронзовая настольная лампа, чернильный прибор из алебастра и радиоприёмник. Об этих атрибутах, стоит рассказать поподробнее.
Лампа, тусклой тёмно-красной, под патиной, бронзы, была явно антикварной. На круглой подставке высилась дуга, к вершине которой и был прикреплён электрический патрон. Дугу обвивала бронзовая же виноградная лоза, на которой сидела ворона, а внизу, обняв одну из сторон дуги, томно глядела на ворону лисица. Эта лампа очень мне нравилась. Работая за столом, я даже днём старался её включить, хотя она, отвлекая от занятий, часто вводила меня в мечтательный ступор. После техникума я поступил в московский институт, но часто наведывался в Ленинград, сначала навещая родных, потом, учась в аспирантуре и готовя диссертации, - работая с питерскими проектными организациями и электростанциями. Обычно останавливался у тётки, вдыхая знакомые запахи юности и успокаивая душу созерцанием этой милой лампы. Но однажды я лампу в доме не застал. На мои расспросы тётка поведала мне печальную историю.
        Дядька защитил докторскую диссертацию, и решил освежить антураж жилья. Тогда в моду входили гнутые торшеры, мебель на тонких ножках и хозяйственно бесполезное чешское стекло. Будучи радикалом,  доктор наук потребовал у жены «выкинуть всё старьё», и она, скрепя сердце, вынесла на помойку всё, что он указал, включая и эту лампу, которая так нравилась нам обоим. Эту потерю я переживаю до сих пор.
        Чернильный прибор из тёмно-серого алебастра был рабочим инструментом и состоял из двух кубических чернильниц со стандартными, каменными же, собачками на крышках, и стакана для вставочек: так, по-питерски, именовались перьевые ручки. Только появляющиеся, вечно пачкающие вытекающей пастой, их шариковые аналоги именовались самописками. Дополняло антураж тяжёлое пресс-папье перед стаканом, заправленное многослойной розовой, по моему ощущению – ещё дореволюционной, промокашкой. Однажды, прибираясь, тётка неожиданно смахнула крышку с одной из чернильниц, расколов при этом её собачку на три части. Посчитав происшествие несущественным, тётка - учительница русского языка и литературы, по своему техническому невежеству пыталась склеить фигурку канцелярским клеем, естественно не получив желаемого эффекта. Придя с занятий и выслушав тёткину жалобную исповедь, я снисходительно (последний курс техникума!) объявил, что камень можно склеить только вновь появившимся клеем «Универсал», тут же сбегал в москотельную лавку, неуважительно именуемую «керосинка», принёс новомодный товар, слепил расколовшиеся части и сунул чернильницу в духовку, как того требовала инструкция по применению клея. Результат превзошёл все ожидания! Всё накрепко склеилось, но после нагревания алебастр превратился просто в известняк, поменяв цвет с благородного тёмно-серого с узорами на повсеместный радикально белый. У тётки началась паника. Вариант с перекраской путём нагрева всего прибора она сразу отвергла, оставить на виду чернильницу-альбиноса посчитала опасным, и потому, от греха подальше, прибор «временно» изъяли со стола и упрятали в закрома. «Отряд» (дядька) не заметил потери бойца», и, по прошествии времени, прибор вернули на прежнее место, объяснив перемену цвета одного из кубов естественным старением. Спросить, почему раннее старение наступило только у части изделия, Петру Яковлевичу в голову не пришло, и вскоре все стали считать, что «так и было».
        Старенький ламповый (нынешней молодёжи уже приходится объяснять, что это такое) радиоприёмник ВЭФ, сопровождая нашу жизнь, работал почти постоянно, в фоновом режиме. Именно ему я обязан зародившимся интересом к классической музыке, превалирующей (правда,  после агитационно-политических передач) в его программах. То ли от постоянной усталости, то ли от несовершенства конструкции, он часто замолкал. Наступал информационный голод, и все с нетерпением ждали, воскресенья, по которым курсантам давали увольнительную, и к нам заявлялся бравый моряк в чёрной шинели, по курсантской традиции - с не распоротой складкой на спине, и с неуклюжим, но обязательным, палашом на боку. Это был сын старых московских родительских приятелей, симпатизировавший дочке П.Я., впрочем – безнадёжно. В своём училище он осваивал что-то радиотехническое, поэтому его, предварительно покормив, сразу усаживали за ремонт отказавшего устройства. Без приборов, по чутью и опытом тыка (видно, хорошо учили!), он ухитрялся определить сгоревшую лампу, распаявшийся контакт, перетёршийся провод или расшатанный штепсель, и мы вновь оказывались в информационном поле. Когда наступало время возвращения в казарму, я и сестра его обычно провожали: сестра из вежливости, а на мне лежали обязанности по дороге «туда» - идти несколько впереди и заранее оповещать курсанта о появлении патруля, а «обратно» - охранять сестру от возможных уличных неприятностей.
        Оставшееся на столешнице «свободное» пространство отводилось для учебных занятий детей:  сначала школьников, а позже для дочки - студентки Университета, сына – щеголявшего в форменном кителе студента-горняка, и меня - племянника, учащегося в техникуме.
        Её, столешницу, изуверски истыкал кнопками брат, горняк-первокурсник, многократно переделывающий кроки, добиваясь их немыслимой аккуратности и точности. Того требовали топографическая наука и преподающий её профессор, ненавидимый за воспитываемую им чудовищную требовательность,  оборачивающуюся впоследствии точностью карт и маршрутов, выполняемых воспитанниками Горного института.
        Она почти прогибалась под тяжестью книг, которые сестре-филологичке необходимо было не только прочитать «от корки до корки», а проанализировать, переварить, осмыслить их критику и после этого убедить экзаменатора в правоте своих суждений. Я никогда не видел человека, читающего так много, и это удивление приохотило и меня к чтению. Уже занимаясь в аспирантуре, я как то пытался записать, много ли я прочитаю за месяц. До конца месяца не выдержал, когда список перевалил за пятьдесят пунктов -  надоело.
Я еле умещал на поверхности стола многоскладчатые чертежи своих котлов, синьки их прототипов и кальки будущих конструкций, сравнивая их и стараясь понять логику высокой эффективности и направление её достижения. Столешница была так пространственно-обширна, что заманивала и соседа Витю, студента-корабела, чьи чертежи были огромны: при работе их концы свисали   рулонами по обе стороны стола.
        Естественно, и нами она была заляпана пролитыми чернилами, каплями туши, поцарапана, как садовая скамейка в пору любви, символами науки, азбуки и сердечного пристрастия. Сначала пытались всё это чистить, но потом бросили пустое занятие, и я стал застилать её поверхность прочитанными газетами.
У меня с этим столом были особые отношения. Из-за отсутствия общежития, тёткина семья приютила меня на год, который потом растянулся на весь срок учёбы вплоть до диплома. Днём я не очень докучал родным, даже был полезен в качестве «мальчика за всё». Трудности возникли с ночёвкой. Взрослые спали в маленькой комнатке, там же, за шкафом, стояла кровать сестры, узкий и коротковатый диван в другой комнате служил ночным пристанищем брату,
А мне было определено спальное место на полу, в дефиле между письменым и столовым столами, на сшитом тёткой жидком тюфячке,  который я расстилал перед сном и скатывал по утрам. Ножки, на которые опирались тумбы письменного стола, всё же  поднимали их над полом примерно на четверть метра, позволяя  частично задвинуть под него мой «матрас». Это создавало некое подобие личного пространства, так необходимого юноше, хоть и живущего у родни, но всё же в примаках. Лёжа на тюфячке, я наблюдал стол с изнанки, мечтал и фантазировал, изучая его невидимые снаружи особенности, даже мысленно жаловался ему, когда меня вольно или невольно обижали, поверял ему нарождающиеся «тайны» и даже принимал гостя, в качестве которого выступал наш ловкий кот Барсик, полюбивший спать у меня в ногах. Для закрепления своих прав я даже на днище срединного ящика, рядом с полустёртым штампом, свидетельствующим о связи изготовителя с поставками царствующему дому, нарисовал свои инициалы, регулярно подправляемые геральдическими символами, превратившими их, в конце концов, в некое подобие личного герба.
        Светлыми воспоминаниями остался этот стол в моей студенческой памяти. Я вспоминал его просторы,  неудобно записывая конспекты за узеньким козырьком общей парты в больших «поточных» аудиториях, сидя на полумягких пуфиках сталинского модерна на институтском  «филодроме», на коленке или на прогнувшейся сетке личной кровати в тесной комнатке общежития, а то и примостив бумаги на  заваленной бытовой мелочью пятачке прикроватной тумбочки.
Время, разбросав повзрослевшую семью, пощадило этого мебельного мастодонта. Он пережил длительный развал быта, именуемый «капитальным ремонтом дома с реконструкцией» (в большой комнате разобрали печь и перенесли внутреннюю стенку так, что меньшая комната стала б;льшей, и ровно на такой же метраж уменьшилась бывшая главная комната). Его миновал ажиотаж распродажи старинной зеркальной горки, удобного, но громоздкого, дубового буфета с резными вставками на дверцах, затеянный вышедшей замуж внучкой П.Я., и даже перевоз его в тесную однушку дома- хрущёвки, построенного на насыпном участке бывшего острова Декабристов.
        Там я его и застал, приехав, много лет спустя, навестить двоюродного брата. Стол изрядно поизносился, но его добротная стать всё так же благородно проглядывала сквозь истёртое сукно столешницы, проплешины лака и другие родимые пятна времени. Как я ему обрадовался! Братишка признался, что давно не пользуется его услугами, но избавиться от него рука не поднимается, хотя в комнате уже не повернуться от множества книг, вытеснивших брата, даже для спанья вынужденного приспособить себе какой-то рундучок в кухонке. Глядя на стол, загорелись глаза и у моего младшего сына, приехавшего со мной. В них читалась та же мысль, что возникла и у меня: место этому столу в нашей квартире! Если его почистить, отполировать и заменить сукно, будет не стол, а ого-го! И как бы угадав наши мысли, брат молвил: «Вот после меня и заберёшь его на память!». И добавил мечтательно: «Может быть, и отвинтишь чёртову ножку, проверишь, есть там клад или нет!».
        С этим напутствием мы и ушли. Перед прощанием я провёл рукой по столешнице: она была знакомой и тёплой, а бывший «мой» ящик, как мне показалось, скрипнул на прощанье что-то похожее на «Свидимся!».

        Мы предаём (продаём или выбрасываем) старые вещи, а они не могут ответить нам тем же, иногда всплывая в памяти, напоминанием счастливых секунд прошлого и всколыхивая нашу совесть.               
 
               
                2023               

УТОПИЯ РЕАЛЬНОСТИ

Два уважаемых человека встретились в кулуарах Министерства, поцокали языками, перекинусь парой слов в курилке, после чего зашли в кабинет одного из них и. выпив по стопочке любимого обоими армянского коньяка «Айвазовский», разошлись. А уже утром по Площадке прошёл шепоток, что финансирование утверждено.
С назначением Руководителя проблем не было: отдыхающий на каких-то затерянных в океанах островах человек с неуклюжей фамилией Гораздо и полиндромным именем Натан накануне дал о себе знать открыточкой с пляжным сюжетом,  что на языке понимающих людей означало крайнюю степень пресыщения благостным существованием и нетерпеливым ожиданием нового назначения. Он был талантливым менеджером, успешно закончил ряд проектов и знал себе цену, неуклонно повышающуюся в последние годы. В неизменно находящуюся при нём личную группу управления входили два секретаря, три порученца и всезнайка-айтишник. Секретари были тщательно подобраны, проверены и работали с Натаном уже давно: один – уже семнадцать, другой - пять лет. Помощники не часто, но менялись, причём не пропадали куда-то, а как бы уходили в запас, и при возникшей необходимости вновь включались в команду. Они обладали правом «вето» на решения любого начальника внутри курируемой Программы, а принимаемые ими решения  приравнивались к указаниям самого Горазды. Сам Гораздо на объектах появлялся внезапно, работал там круглосуточно, зрил в корень и никогда не принимал решений сходу. Любители статистики отмечали, что в районах курируемых им объектов заметно снижался уровень бюрократии, а коррупция пропадала вовсе!
Дело стало за выбором Главного Исполнителя объекта.
У Горазды была своя фишка - любил альтернативы. Он искал и предлагал их и в технических решениях, и в  общественных коллизиях, признавая за альтернативами  двигательную роль прогресса. Об этом все знали, принимали это как интересную и, безусловно, полезную ролевую игру и охотно принимали в ней участие. Устойчивого состава конкурирующих групп не было. Обычно сначала устраивался мозговой штурм, вычленяющий основные направления действия. Согласно этим направлениям стихийно формировались и группы сторонников, причём число таких групп и специалистов в них, как и переходы из группы в группу,  ничем не лимитировалось. Потом  устраивались обсуждение и обоснование выбора генеральной технологии, и из её адептов Гораздо и назначал Главного Исполнителя. После этой процедуры любая конкуренция не приветствовалась до появления следующего Проекта, а чтобы он наступил раньше, все с энтузиазмом  включались в выполнение принятого плана действий. Механизм действовал весьма успешно, все знали его принципы, хотя конкуренты что-то не спешили его перенимать. Над этой странностью, относя её к рудиментам бытия, Гораздо не задумывался – он жил будущим.
        В частности - будущим нового объекта и подбором смены самому себе, так как понимал, что жить по-прежнему «в суматохе дня» он уже долго не сможет, пора переходить на кабинетную работу, куда его давно сманивали (каждый к себе) два уважаемых в кулуарах Министерства человека.
Кандидатов себе в замену он уже наметил, и намеренно свёл их на этом объекте. Конечно, он давно знал их лично, следил за их достижениями, знал (наказывал и иногда покрывал) их промахи, при встрече неизменно называл по имени-отчеству (были ещё две  менее уважительные градации: просто по имени или по фамилии с присовокуплением слова «Товарищ»), а про себя именовал их «Пожилой» и «Молодой». Нынешнее их «соревнование» Гораздо считал генеральной проверкой своего будущего решения.
Оба претендента за дело радели, но совершать его примеривались по- разному. Пожилой предлагал неукоснительно выполнять требования Проекта.  Молодой же видел в Проекте некие возможности упрощения решений, впрочем, без ущерба для качества, что и перевесило чашу весов в его пользу.
Разница в позициях заключалась в следующем. Для реализации проекта требовалось много (очень много) щебня. Получать его, по проекту, предполагалось со специально разрабатываемого карьера, перевозя камень по железной дороге из соседнего района. При соблюдении рекомендованной технологии после реализации проекта полагалась солидная премия. Молодой же предлагал перерабатывать на щебень отходы местного горно-обогатительного комбината. Этот подход сулил значительную экономию, из которой можно было и выплатить ожидаемую премию, что было выгоднее, так как позволяло избежать неизбежных нахлебников и  «распила» её части. Премию же, предусмотренную проектом, предполагалось перевести в фонд предприятия и впоследствии использовать на его насущные нужды. (Наивные! Кто из начальства пропускал возможность премирования мимо себя? Авт.)
        Конечно, был принят проект Молодого, да не просто принят, а и блестяще реализован. После фанфар и торжественных речей наступило «хмурое утро».
       Обиженные «уважаемые человеки» вновь встретились в кулуарах Министерства, поцокали языками, перекинусь парой слов в курилке, после чего зашли в кабинет одного из них и. выпив по стопочке любимого обоими армянского коньяка «Айвазовский», приняли согласованное решение. Руководителя проекта гр. Гораздо Натана Роттердамовича поставили перед дилеммой: либо передача дела в суд за нецелевое расходование средств, либо увольнение из Системы по собственному желанию. Молодому объявили неполное служебное соответствие с полным запрещением занимать административные должности в течение пяти лет. Пожилого простили, но, на всякий случай, понизили в должности «за потерю контроля над неправомерными действиями подчинённых».
       Пожилой оказался честным человеком и до конца карьеры пристраивал на инженерные должности и гр. Гораздо Н. Р., и Молодого. Первый вскоре плюнул на всё и ушёл на заслуженный отдых, а второй поработал, поработал, да куда-то пропал. А в сетях с того времени стали появляться едкие статьи на экономо-этические темы, в результате которых некоторые уважаемые люди из Министерства вынуждены были покинуть свои нагретые кресла.
       Но не перевелись ещё «уважаемые человеки» в кулуарах, кулуары – в Министерствах, а «телефонное» право – в стране!
       Поговаривают, что к Светлому Будущему эти недостатки искоренят.

                2023