Мандариновый сок. Глава первая

 Время перед уходом в жизни человека окрашено удивительной красотой. Не мучают уже мелкие страсти, ревности и обиды. Смотришь издалека, будто с высоты птичьего полёта, на прожитое - почти беспристрастно - и вдруг начинаешь  - ПОНИМАТЬ.
 
  В детстве я люто ненавидела две вещи - манго и мандариновый сок в маленьких железных баночках. То и другое стоило баснословно дорого и продавалось крайне редко.
 
 Ребёнком я была болезненным, дистрофичным и малокровным, И поэтому в меня всё время пытались запихнуть что - то полезное, и по моему мнению - отвратительное. Рыбий жир и  говяжью печень с кровью, гранатовый сок и тёртые яблоки.
 Денег в семье особых не было. Мама тогда работала в почтовом ящике, бывала дома редко(вечные командировки), но зато иногда привозила из них всякие диковины.

 Я плохо помню маму в детстве - мы мало общались. Моей семьёй по факту были тётка, бабушка и дедушка. Мама - что - то далёкое, прекрасное  и малопонятное.

 Когда меня спрашивали - "Ты маму любишь?" - я зажмуривала глаза и шептала еле слышно, с придыханием - " Люблю...И боюсь!"

 И вот, из очередной командировки, мама вернулась с баночкой мандаринового сока, по моим детским понятиям резкого и горького, как хина.
 Напрасно я взывала к бабушке - спасительнице, с просьбой избавить меня от муки - она повздыхала и ушла в комнату. А я осталась на кухне. И мне было сказано - " Пока не выпьешь всё - с кухни не выйдешь."
 Мама тоже ушла в свою комнату. А я сидела над ненавистной баночкой, горько вздыхая, и роняя на неё горючие  слёзы. Попыталась выпить - но горло перехватило от горечи. И тогда...
 Я не придумала ничего лучше, как прокрасться на цыпочках к раковине - и вылить туда эту пахучую как одеколон, едко - жёлтую жидкость.
 Вылила - и села, довольная донельзя своей изобретательностью.
 
Мама вычислсла  всё в секунду. Меня выдали жёлтые потёки в раковине - и яркий запах мандаринов из неё же.
 Она ударила меня по лицу и долго кричала. Кричала она всегда одно и то же. Что она пашет - загибается, чтоб купить мне еду одежду и лекарства, что я отравила ей всю жизнь, что я неблагодарный урод.
 В тот раз она прибавила в конце, что мечтала выпить эту баночку сама.

 Я сидела, сжавшись в комок, плохо понимая от ужаса смысл криков. Где - то, по краю сознания промелькнула мысль  - ну и выпила бы, вместо того, чтоб так мучить меня.
 Сейчас, через пятьдесят пять лет после этой истории я уже понимаю - она пыталась отдать мне самое ценное. Ну или ей так казалось.
 У неё всегда - с юности и до самого последнего дня было лицо испуганного ребёнка, который не смог или не захотел повзрослеть. Ну а другой ребёнок рядом - то бишь я - не смог или не захотел этого увидеть - и понять.
 Шли годы. И я всё больше укреплялась в мысли, что мама меня ненавидит. Должно было пройти полвека - и пять лет после её похорон, чтоб я поняла - ей просто было страшно. Ещё страшнее, чем мне, - от непосильного груза, от необходимости пополам с нежеланием заботиться о ребёнке. Душа её рвалась между чувством вины, чувством долга - и желанием самой быть тем самым ребёнком, о котором заботятся, которого любят и берегут...

 Я никогда не видела своего родного деда. Для меня родным был и остался второй муж моей бабушки. Самое острое воспоминание детства - бабушка  ранним утром встречает у двери деда, с авоськой, полной маленьких баночек с детским питанием - он только вернулся с молочной кухни, ходить на которую было его святой обязанностью.
 Ну и ещё одно - чуть менее острое. Дед мечется по даче, держа меня на руках, завёрнутую в одеяло - под гневные крики бабушки. Он по моей просьбе дал мне парного молока после помидорчика с грядки - ну и последствия были весьма предсказуемы. Это нас первый раз вдвоём отпустили на дачу.
 Бабушка подозревала нечто подобное - поэтому очень скоро приехала сама. Деду попало. А у меня так болел живот, что я не смогла за него заступиться.

 Так что и сам дед по крови - и вся родня по его линии осталась для меня чем - то туманным. Знаю только что род был дворянский, кровь - польская, и много в этом роду было духовенства и монахов.
 Бабушка с первым мужем, приёмным сыном Игорем и мамой, жили в Харитоньевском переулке, в большой комнате в коммуналке. В сорок первом году её муж ушёл на фронт, в этом же году оказался в госпитале в Москве с ранением. Там бабушка и познакомилась со своим вторым мужем, который в последствии стал мне любимым дедом. Он лежал там с обострением язвы желудка, по протекции жены, которая была военврачом в этом госпитале. Жена была прилично старше его, у них была дочь чуть старше моей мамы. Вот в госпитале всё и закрутилось.
 Тот, мой первый дед, вернулся на фронт - а у бабушки с дедом в сорок втором уже родилась дочь - моя тётка. Дед остался служить в Москве - в пожарной части - и пришёл жить в ту самую комнату, в Харитоньевском переулке.

  Мама говорила, что после войны её обманули - купили красивые ботинки и велели сказать отцу, что она хочет, чтоб он ушёл. И ещё - что от него всю войну скрывали правду, получая деньги и продукты на двоих детей - и этого она маме и отчиму простить не смогла.
 Ещё она часто вспоминала, как оставлась одна, когда  мама оставляла их с братом, а сама ездила менять вещи на  продукты - отчим жил в казарме и приходил только в выходные. И тогда она звонила  бабушке - и та шла к ней пешком через город, под бомбёжками - и оставалась до возвращения их мамы, с которой не хотела общаться по понятным причинам.
 Я никогда не винила бабушку - может потому, что очень любила. А может потому, что мой настоящий дед ни разу не попытался со мной встретиться.
 
 Ну а мой любимый дед - высокий, красивый, любимец женщин, в какой - то момент пришёл к первой жене проситься обратно - и та сказала ему - " У тебя маленький ребёнок - иди и расти его."
 Как было на самом деле - покрыто мраком. Ведь мы, люди, особенно дети, умеем выворачивать события выгодной стороной к себе, превращая ложь в правду - а самое главное, искренно веря, что всё так и было.