5. Дальний Восток. Ханка

Всю ночь в моей голове крутились всяческие мысли о  триониксах, бочеринских вегетарианских причудах, а к утру родилась идея, и я поделился ей с Бочериным.

– Серёж, ты помнишь, на Сучане мы нашли кусок рыбацкой сети?

– Помню.

– Она у тебя? Ты её не выбросил?

– Кажется, нет.

– Найди её.

Сеть была тонкая, мелкоячеистая. Длиной метра четыре, шириной около двух.

– Я вот, что предлагаю. Сеть расстилаем вдоль берега на урезе воды. Тот край, что ближе к нам, пришпиливаем к земле колышками. К двум её дальним углам привязываем длинные верёвки, берём в руки их противоположные концы, залегаем в укрытие и ждём, когда триониксы выйдут из воды и кто-нибудь из них ляжет на сеть. Вот тогда нужно резко вскочить, замахать руками, затопать ногами и одновременно, при помощи бечёвки поднять дальний конец сети, отрезав им путь к отступлению. Кто-то по-инерции, может быть, и попадётся. Назовём это операцией «Заградотряд».

Утром Бочерин чистил зубы, умывался, причёсывался и смазывал руки кремом. Делал он это чрезвычайно тщательно, а значит, долго. Он был чертовски аккуратен. Я же проделал процедуры в усечённом варианте и немного халтурно, благодаря чему успел соорудить «Заградотряд».

Место, о котором накануне рассказал Бочерин, было, действительно, интересным. Длинная песчаная коса, а на ней небольшое «стадо» триониксов. Мы подкрадывались на четвереньках, и я успел заметить, что три четверти «стада», состояло из малолеток – черепах грамм по сто – двести. Как раз то, что нужно. Стоило нам приблизиться метров на десять, как мы были обнаружены и «стадо» с «топотом» и «воплями» ломанулось к воде, залегло на дно и там зарылось в ил.

Сегодня, по праву первопроходца, ловцом был Бочерин. Он приглядел подходящий кустик и залёг под ним с бечевками в руках. Я же отправился по пляжу на экскурсию. Шёл по самой кромке воды, глядя под ноги. Попадались выброшенные на берег водоросли, мёртвые мелкие рыбешки, порой необычного вида,
и гигантские двустворчатые раковины, покрытые изнутри перламутром изумительной красоты. Он переливался всеми цветами радуги и был чрезвычайно ярким. На берегу прямо из песка росли белые китайские опиумные маки, совершенно на маки не похожие. Я шёл, думая о чём-то своём, когда глаз автоматически выхватил из прибрежного хаоса предмет идеальной симметрии, вроде тщательно сработанного медальона. И тот час послал сигнал в мозг. Я резко затормозил, нагнулся и схватил предмет рукой. Им оказался крохотный трионикс. И я сделал второй вывод, второй потому, что первый, касаемый триониксов, мы сделали вчера с Бочериным. «Должно быть, новорождённые не отходят от воды, а прогреваются на её кромке. Это логично, иначе маленький трионикс не успеет скрыться в воду в случае опасности». Расчёт оказался верным, я нашёл ещё парочку и решил возвращаться.

По дороге назад увидел Бога Саваофа проклинающего Адама и Еву за грехопадение. Бог орал, топал ногами, брызгал слюной, размахивал руками и посыпал голову пеплом. Казалось, из его глаз низвергаются молнии. При ближайшем рассмотрении, Саваофом оказался Бочерин, поднимающий за верёвки противоположный край «заградотряда».

– Он меня укусил, – завёл свою, старую песню Бочерин.

Бочерина почему-то все, всегда и везде кусают: полозы, черепахи, раки. А однажды его укусил шмель. Не знаю, что он с ним делал, шмеля почти так же трудно заставить укусить, как полоза Шренка или желтопузика. Говорит, просто сел и укусил. К счастью не жалом, а жвалами. Правда, орёл его ни разу не кусал. Может быть, потому, что здесь нет орлов?
Бочерин поймал четыре черепахи. Одну, самую большую, назвал Тортилой. К счастью, укусила его не она.

По случаю удачной охоты мы решили выпить. Ром давно закончился, и мы заглянули в местный магазинчик. Там было, как и положено сельскому магазину, тихо, пыльно и просторно от полупустых прилавков. Из спиртного только какие-то плодоовощные бормотухи и «горькая, любительская настойка». До сих пор не могу понять, какой дегенерат её придумал и где он нашёл её любителей. Будь моя воля, я отменил бы социализм хотя бы из-за того, что при нём изобрели подобное чудо извращённого вкуса и травили этой дрянью «историческую общность советский народ». Жаль, что автор давно помер, иначе я бы его нашёл и набил морду. А ещё лучше, влил бы в него бутылку этой слащавой, слабенькой, 27-ми градусной, но жгучей мерзости. Должно быть, изобретатель позаимствовал рецепт у деревенских самогонщиков, которые в свой напиток добавляют резину и граммофонные пластинки. «Для крепости». Взяли бормотуху. Под кашу сойдёт.

Сегодня нам снова повезло: девочки оставили  жареную картошку с минтаем. Мы открыли жужку, Бочерин понюхал:

– Пахнет червячками, цвелью и прелыми яблоками.

– Я бы ещё добавил лёгкие тона Д Д Т.

– Д Д Т сейчас не производят, – возразил Бочерин, – ты ещё скажи МММ.

– По МММ, это ты у нас большой специалист.

Бочерин, кажется, обиделся, а может быть, просто сконфузился, ибо стыдно стало, но быстро отошёл. Он не любил воспоминания об МММ. Ибо пострадал...

– Дашков, а почему бы тебе не приударить за Люсей? Она, кажется, не прочь, слушает тебя с открытым ртом.

– Мне нельзя. У меня есть жена, а у неё есть интуиция и она иногда срабатывает. А потом, ты же сам сказал, нужно время и силы, которых у нас в обрез. Вот если бы сама упала в койку, как Даша Таитянка, я бы, пожалуй, не устоял.

– А кто такая Даша Таитянка? И почему Таитянка? Ты мне о ней не рассказывал, – заинтересовался Бочерин.

– Даша, девушка из группы «Жанниных студентов». Так называли нас кабардинцы. Жанна, как ты помнишь, главный «Алмасты убут» на Кавказе, то есть, охотник на снежного человека. Когда ей местные наркоманы вешали лапшу на уши про встречи с алмасты, они говорили: «Вай, сэстра, хочэшь знать, как пахнэт Алмасты, панухай своих студэнтов».

– Вы что там не мылись?– с ужасом спросил Бочерин.

– Мылись. Иногда. Но мы были ещё и разносчиками водочного перегара. Я был при Жанне «Генеральным секретарём - помощником». В мои обязанности входило сопровождать Жанну с красной папкой подмышкой и на молнии, которую она привезла аж из самого Парижу. Когда мы попадали на приём в официальные кабинеты, я должен был, скорчив важную мину, открывать красную папку и делать вид, что записываю каждое её слово. Потом мы хохотали от души, но надо заметить, действовало.
Так вот, прибыла очередная группа «студентов» и среди них была Даша. Группа многочисленная и ей не хватило койко-мест, а потому, Жанна выдала мне раскладушку. Я, как истинный джентльмен, уступил своё лежбище Даше, а сам лёг рядом, на раскладушке. Всю ночь мы нервно ворочались, да так, что раскладушка не выдержала и лопнула на всю длину и ровно посередине. Ткань оказалась гнилой, а я очутился на полу, но продолжал ворочаться. По лёгкой вибрации пола, я понял, что Даша, зажав ладонями рот и нос, беззвучно хохочет. Ну, потом она сжалилась и взяла меня к себе. Дальше, сам понимаешь, что бывает между разнополыми телами, даже вопреки воле своих хозяев.

– А почему Таитянка?

– Ну, во-первых, я вспомнил Гогена в Полинезии, который восторгался отсутствием ханжества у местных красоток. Во-вторых, она была, действительно, похожа на таитянку. Черноволосая, высокая, гибкая.


Мы проснулись под мерные капли дождя. Ночью прошла гроза. Как муэдзин с минарета завывал ветер. Девочки сегодня не работали, значит, было воскресенье.


Продолжение следует: http://proza.ru/2023/05/20/651