Фантастика без выдумок

                "Народу не нужны нездоровые сенсации.
                Народу нужны здоровые сенсации».
                Бр. Стругацкие. «Сказка о тройке»

Мне с детства хотелось прочитать курс всемирной (обязательно всемирной!) истории, где события излагались бы не фрагментами, надёрганными для доказательства определённых концепций, а в том виде, как они происходили – то есть в хронологическом порядке и без идеологических купюр. (Какие-то сокращения неизбежны, иначе повествование стало бы бесконечным). Но поскольку за всю жизнь я такого исторического курса не нашёл, мне пришлось самому его написать (см. три изданных тома «Всемирных хроник» А. С. Алексеева).
С фантастикой получилось то же самое.
Рядом с упорным стремлением к исторической правде без изъятий и исключений во мне с малых лет уживается жгучий интерес к пришельцам и полётам к звёздам. Отсюда моё давнее пристрастие к фантастике. При этом в фантастике мне важно правдоподобие. Автор фантастического произведения ни в коем случае не должен перебарщивать. Я охотно готов поверить и в мыслящий Океан («Солярис» Лема), и в цивилизацию цветов («Всякая плоть – трава» Саймака), но если бы кто-то написал, как разумный Океан используют для поливки разумных цветов, я бы счёл это явным перебором. Поэтому я критически отношусь, например, к вполне добротному роману Уиндема «День триффидов», где сначала на сцене невесть откуда появляются агрессивные, ядовитые и к тому же ходячие растения, а потом в ночном небе рассыпается комета, от взгляда на которую теряют зрение. Ходячие растения сами по себе – ради бога! Ослепительная (в буквальном смысле) комета? В конце концов, почему бы нет?  Но чтоб то и другое вместе – простите, не верю!
При этом я с большим удовольствием читаю про магов – сотрудников НИИ ЧАВО  из повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Я очень люблю романы Терри Пратчетта о Плоском мире, летящем через Вселенную на спинах гигантских слонов, которые стоят на панцире Великой Черепахи А’Туин, – о мире, который наряду с с людьми населяют тролли, дворфы, вервольфы и вампиры; где бродит говорящий пёс Гаспод; где у Смерти (он там мужского рода) есть внучка-герцогиня, замечательно справляющаяся с обязанностями гувернантки; где место науки занимает магия, а особо опасные магические фолианты в библиотеке Незримого Университета приковывают цепями, чтобы они не натворили бед. Этот мир я принимаю целиком, потому что всё в нём окрашено авторским юмором, а также потому, что у Пратчетта даже зомби больше похожи на живых людей, чем персонажи претендующих на реализм советских писателей-середнячков.
В фантастике меня интересуют преимущественно две взаимосвязанные темы – путешествия во времени и так называемая «альтернативная история». К сожалению,  большинство произведений этой тематики ужасно примитивны и страдают отсутствием логики. Ну, ладно там пресловутая бабочка, раздавленная в мезозое, из-за чего в США на президентских выборах побеждает Дональд Трамп. Брэдбери писал поэтические триллеры, а в этом жанре требовать правдоподобия глупо. Но Азимов-то сочинял стопроцентную сайенс фикшн. Между тем в «Foundation», который я так и не смог одолеть, развитие человечества в подробностях прогнозируется на тысячи лет вперёд – это при том, что мы ведать не ведаем, какой «чёрный лебедь» клюнет нас в задницу через неделю или через месяц. В азимовском «Конце Вечности» для изменения хода истории достаточно передвинуть с места на место какаю-то коробку – это называется «минимальным необходимым воздействием». А в романах Хольма ван Зайчика объединение средневековой Руси с Монголией и Китаем неизвестно, с какого Якова приводит к величайшему прогрессу.
Встречается, конечно, и более правдоподобное решение темы. Вполне допустимо (по крайней мере, казалось допустимым в 1940-х – 1950-х годах) установление в США  диктатуры, возглавляемой евангелическим Пророком. У Пола Андерсона и Мэнс Эверард в «Патруле времени», и американский солдат в-рассказе «Человек, который пришёл слишком рано» действуют во вполне  правдоподобных обстоятельствах.
И всё же меня подмывало написать полномасштабный реалистический роман про перемещения во времени и «альтернативную историю», желательно на российском материале Такой роман я и написал – точнее, да романа.
Рискнуть после долгих лет занятий историей взяться за беллетристику меня в значительной степени побудило самолюбие. В конце концов, чтобы написать роман, достаточно двух условий:
а) иметь, что сказать,
б) уметь складывать слова в фразы и строить какой-никакой сюжет.
Писатель даже не обязан быть умным. Конечно, Пушкин, Лермонтов, Лесков, Чехов были людьми очень умными. Зато и Л. Н. Толстой, и Ф. М. Достоевский часто писали полный бред. Достаточно вспомнить рассуждения Льва Николаевича о медицине, которые сгодились бы любой неграмотной бабе, его же трактовку военного искусстве на уровне поручика, или старца Зосиму из «Братьев Карамазовых» с его идиотским «буди, буди». Писателю достаточно уметь хорошо описывать какие-то куски жизни – реальной или воображаемой. И Толстой, и Достоевский делали это с большим искусством, психологические портреты в их произведениях превосходны (хотя психопатов в такой концентрации, как у Фёдора Михайловича, встретишь разве что в сумасшедшем доме).

Первый свой роман я назвал «Битва за Британию» (почему – поймёте, если прочтёте), но позже переименовал в «Машину времени для олигарха». Потому что много ли людей в России знает про ту, настоящую «битву за Британию», которая развернулась летом-осенью 1940 года? У нас ведь и Второй мировой войны. считай, что не было, а была Великая Отечественная война, начавшаяся на рассвете 22 июня 1941 года. (Иначе пришлось бы постоянно вспоминать, какую позицию в отношении Гитлера занимал Советский Союз до этой даты и кого тогда наши газеты клеймили как «поджигателей войны»).
В своём романе я позволил себе одно-единственное фантастическое допущение: в середине 1990-х годов в России, через пень-колоду бредущей от советского социализма к новорусскому капитализму, в одном физическом институте, страдающем от недофинансирования, случайно открывают эффект перемещения во времени. На фоне тогдашних политических пертурбаций это открытие (разумеется, сразу засекреченное) не очень-то интересует российскую власть. Но кое-кто быстро соображает, что возможность изменить прошлое даёт ключи к настоящему. Правда, не ясно, что и как надо в прошлом менять и как это сделать, чтобы ненароком не стереть из истории самих себя. К тому де возникает ряд чисто технических проблем.
Описывать 1990-е годы было легко, поскольку писал я по горячим следам событий, о которых упоминают эпиграфы с подлинными газетными цитатами. Так что если я что-то неудачно изобразил, вина целиком на мне.
Разумеется, у меня, как у любого моего современника, своё представление о том времени. Нам с женой, как и большинству россиян, пришлось тогда не сладко. Оба дела, которыми я занимался в предыдущие годы –разработка информационно-поисковых языков и баз данных для отраслевых АСУ и обмен научно-технической информацией между отраслями ВПК (так называемой «девятки») – со сменой жизненного уклада оказались никому не нужны. А я был уже не настолько молод, да и недостаточно разворотлив, чтобы начать жизнь с чистого листа. Да, приходилось выживать, хвататься за всё, что подвернётся под руку. Но нам не пришлось, как моему прадедушке, потомственному садоводу Ивану Ефимовичу, и прабабушке Марии Михайловне, в одночасье потерять всё нажитое. Не пришлось, как другому моему прадедушке Михаилу Петровичу, горевать и возмущаться, когда чекисты разорили созданный им потребительский кооператив. Напротив: и моя семья, и семья моей жены получили в собственность квартиры, в которых жили (хотя ценность этого дара мы осознали много позже). Нам не довелось, как моей бабушке Надежде Михайловне, ездить по деревням за продуктами на крышах поездов, отбиваясь от приставаний и прячась от красноармейских патрулей. Не пришлось, как дедушке Владимиру Ивановичу, оказаться в крепости, которую немцы обстреливали из тяжёлых орудий, а спустя двадцать два года потерять квартиру и дрожать в ожидании ночного стука в дверь, когда был арестован нарком Ягода, у которого дедушка служил садовником. Мы не голодали, как дедушка с бабушкой, потерявшие в 1942 году продуктовые карточки. И никого из нас не расстреляли, как ещё одного моего дедушку Александровича Вениаминовича в 1937 году.
Так что по сравнению с тем, что выпало на их долю, наши беды 1990-х годов выглядят мелкими неприятностями, вроде развязавшегося шнурка. Поэтому меня тошнит от нытья о «лихих 90-х» и о том, что «если бы мы тогда знали, чем всё обернётся, мы бы…». Последние свои двадцать лет СССР держался только за счёт западносибирских углеводородов, тут же тратя выручаемые за них деньги и не имея возможности хоть что-то отложить в загашник на чёрный день. Как только цены на нефть рухнули, мы остались на бобах и набросились на беднягу Горбачёва, которому пришлось отдуваться за десятилетия бесхозяйственности и всеобщего пьянства.
Кого винить в том, что в ситуации всеобщего развала при делах оказались только бандиты и оборотистые молодые кооператоры? Конечно, новая власть была далека от идеала, но выбрал-то её сам народ! Среди российских политиков первой постсоветской волны было достаточно умных, дельных и честных людей. Куда они подевались? Да народ просто их задвинул! В любой европейской стране голоса избирателей разделились бы в основном между «Союзом правых сил» и левым «Яблоком», но наш народ упорно голосовал за Кремль, коммунистов и ЛДПР. За что боролись, на то и напоролись. Как написал тогда Валентин Берестов:
«Впервые в России за столько веков,
Жестоких и чуждых морали,
Живём мы под властью таких мудаков,
Которых мы сами избрали».
Понятия не имею, что представляли собой в человеческом плане Татьяна Дьяченко, Валентин Юмашев или Александр Коржаков, да даже и такая вроде бы всем известная персона, как Борис Березовский. Если некоторые мои персонажи напоминают кого-то из них, то лишь потому, что открытие такого масштаба неизбежно должно было оказаться в их руках, иначе описанные события выглядели бы неправдоподобно.
Муханову я передал многие обстоятельства моей жизни (хотя  переводами англоязычной фантастики занимались не мы с женой, а знакомая супружеская пара). Впрочем, отдельные детали моей биографии достались также и Пименову-старшему, и Пименову-младшему, и даже Бергамотскому.
Действие «Битвы за Британию» (она же «Машина времени для олигарха») завязывается в 1990-е годы, но многие события происходят раньше – то в 1960-х годах, то в позапрошлом веке, и даже в пятом столетии от Рождества Христова. Быт поздней Римской империи известен нам очень плохо, так что здесь мне волей-неволей пришлось пофантазировать. 

Ещё я написал «Хронику времён Николая 1;» (первоначальное название «Околобродов») – фантастический (хотя в очень незначительной степени) роман из русской жизни XIX века. Про то время я столько читал и слышал, что мне иногда кажется, будто я там жил. Во всяком случае, та эпоха мне ближе, чем XXI век, в котором я ощущаю себя заблудившимся пришельцем из прошлого.
Меня всегда интересовало, можно ли как-то изменить судьбу нашей (да вообще любой) страны, или она не способна выйти за определённые рамки. Задним числом прошлое легко выстроить в определённую линию, где каждое событие выглядит следствием предыдущих. Но почему же тогда ещё никому не удавалось предсказать дальнейшие события на более-менее длительный срок? На что Маркс был умным человеком, а и то смог всего лишь экстраполировать на всё последующее мировое развитие тогдашнее разорение среднего класса и обнищание пролетариата в странах Запада. А обнищание возьми да и прекратись. Последователи Маркса, видя появление крупных монополий, объявили, что скоро все они сольются в один большой трест, который останется только передать в общественную собственность. А оказалось, что и в единый трест крупные компании не слились, и мелкий бизнес рядом с ними продолжает  существовать как необходимый элемент общественного производства.
Изменить ход некоторых исторических событий действительно очень трудно. В феврале 1917 года даже большевики пытались предотвратить восстание – но питерские рабочие,  голодные и лишённые сухим законом возможности залить горе вином (очень опасная комбинация), этот народ попёр – и через пару дней трёхсотлетняя монархия рухнула.
С другой стороны и случайные события играют в истории очень важную роль. Конечно, сколько ни двигай коробки по азимовскому примеру, это ничего не изменит. Однако Троцкий, например, имел все основания утверждать, что если бы в октябре 1917 года в Петрограде не оказалось Ленина, «рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики» с подачи того же Ленина, не совершилась бы. А если бы Ленин за несколько лет до того попал под поезд, утонул в реке или умер от воспаления лёгких? А если бы он совсем не родился? Допустим, его отец Илья Николаевич Ульянов, защитив диссертацию о методе Ольберса и его применении для расчёта траектории кометы Клинкерфуса, убыл бы не в Пензу, а, к примеру, в Саратов? В этом случае он не встретил бы также приехавшую в Пензу погостить Марию Александровну Бланк. Или если бы Анна Александровна Бланк, старшая сестра Марии, не вышла замуж за уроженца Пензы Ивана Дмитриевича Веретнникова, преподававшего латынь в Пензенском дворянском институте? Мария в этом случае вообще не приехала бы к сестре погостить и не познакомилась бы с сослуживцем её мужа Ильёй Николаевичем Ульяновым. В обоих вариантах Владимир Ильич Ульянов-Ленин не был бы зачат и не появился бы на свет. А ведь большевистскую партию создал он! Только он был способен вопреки обвинениям в бланкизме (заметим – отнюдь не из-за девичьей фамилии матери) мощью аргументации и поистине бешеной энергией увлечь за собой значительное число членов РСДРП и привести их не к прогнозируемой марксистами буржуазно-демократической революции, а к прямому захвату власти и установлению однопартийной диктатуры. Никому другому это было не под силу. То есть без Ленина большевики не пришли бы к власти, а что было бы вместо этого, даже гадать бесполезно.
В романе, действие которого происходит во второй половине XIX века, я позволил себе подправить историю только в одном пункте.
У Александра II, как известно, был старший сын, Наследник-Цесаревич Николай Александрович. Он был помолвлен с дочерью короля Дании Христиана IX принцессой Дагмар, а в случае смерти отца должен был унаследовать российский престол. Но 12 (24 н. ст.) апреля 1865 года Николай Александрович умер в Ницце от туберкулёзного менингита. Наследником Цесаревичем стал его младший брат Александр Александрович, который 28 октября (9 ноября) 1866 года женился на Дагмар (в православии Мария Фёдрпровна). 6 (18) мая 1868 года у них родился сын Николай – будущий Николай II, последний российский самодержец. Когда 1 (13) марта 1881 года Александр II был убит бомбой, брошенной террористом-народовольцем Игнатием Гриневицким, Александр Александрович занял престол как Александр III.
Так вот, в моём романе Николай Александрович, старший брат Александра III, не умирает в 1865 году. Он выздоравливает, как и намечалось, женится на Дагмар и тем самым лишает Николая II шансов на зачатие и рождение. Естественно, после гибели отца именно он занимает престол как Николай II. Но чтобы читатели не путали его с его не родившимся при данных обстоятельствах племянником – историческим Николаем II, я и назвал его Николаем 1;. 
В отличие от Александра III мой Николай 1; – реформатор. Понимая, каким взрывом чревато желание крестьян заполучить помещичью землю, он пытается этот вопрос решить. Но такая реформа стоит дорого, а денег в казне, как всегда, не хватает: (написав в своё время для журнала «Наука и жизнь» несколько статей о российских финансах в XIX  веке и о цене отмены крепостного права, я это хорошо  понимал). Кроме того, мой царь-реформатор за несколько десятилетий до манифеста 17 октября 1905 года разрешает создавать политические партии и созывает Государственную Думу.
Но роман – не монография. Реформы Николая 1; \ образуют только фон, на котором действуют самые обычные люди – мещанин Михаил Околобродов, дворяне Всеволод Гурьянов и Надежда Чернова, купец  Фома Холодков и др. В начале романа они молоды, с годами этот недостаток постепенно исчезает.
Мне следить за их судьбами было интересно, тем более что им случалось сталкиваться и с денежными махинациями, и с убийствами. Всеволод Гурьянов собирался даже изменить человеческую натуру – правда, в отличие от Владимира Ульянова, не путём социальной революции, а с помощью вивисекции и генетики, на манер уэллсовского доктора Моро. Добился ли он успеха, я и сам не вполне понимаю.
Сходство Фомы Холодкова с Саввой Морозовым ограничивается перекличкой фамилий, происхождением из старообрядцев федосеевского согласия и принадлежностью к купеческому сословию.
В Околобродове, главном герое романа, есть кое-что от меня, кое-что от моего прадеда – питерского мещанина, социал-демократа Михаила Петровича Степанова, высланного из Петербурга за неблагонадёжность. В образе его жены Поленьки слились черты и детали биографии моей бабушки Надежды Михайловны и её матери Пелагеи Федотовны, в девичестве Яшиной.

Что мне удалось, что нет, – судить вам.