Философское настроение. Часть3

«Мир меня ловил, но не поймал».
Григорий Сковорода.

За окном отцвела сакура или луизеания трёхлопастная. Аллергики поснимали платки и вздохнули свободнее. Плеяда Майя, робкая возлюбленная Громовержца, пользуясь суматохой эпох, обернулась его супругой, блистательной Юноной. Тайное стало явным. Неустойчивые созвучия разрешились мажорной тоникой. Май сменился июнем. В наш северный город пришло лето, а с ним детские каникулы и чемоданное настроение. Билеты куплены, летим на море!
– Жизнь, слышишь, ты прекрасна! – я возвела очи и руки к небесам в восторженном порыве и... полетела! Только не вверх, а вниз. От резкой боли перехватило дыхание.
– Смотреть надо под ноги, когда идёшь! – наставительно заметила прохожая дама, помогая мне подняться. Я поблагодарила её и заковыляла домой. Точно так, наверное, возвращалась Русалочка от ведьмы, будто по острым ножам.
Дома, вопреки робкой надежде, нога не прошла, а распухла и посинела настолько, что совсем перестала походить на изящную русалочкину. И уже ни один принц в мире не сподвиг бы меня ступить на неё.
А на другой день я довольно ловко маневрировала в специальной коляске по залам аэропорта Пулково, вызывая зависть изнывающих в очередях пассажиров. Семейство едва поспевало за мной. Никогда ещё не удавалось нам так быстро проходить все обязательные контроли.
– На обратном пути опять надо будет посадить её в коляску, чтобы в очередях не стоять, – заметила практичная Риночка.
– А если она к тому времени поправится? – усомнился Рома.
– Тогда ещё раз сломаем ей ногу, – предложил супруг.

И вот мы в Индии, где нас ждут потерявшие для меня всякую привлекательность море, солнце и песок. Зато теперь я получаю прекрасную возможность со своей кровати, вертясь дни и ночи в поисках наименее болезненного положения, насладиться праздником летней жизни, на который не я, но Мы приглашены! 
Пусть не я, но мы прыгаем через рассыпающиеся брызгами волны, валяемся в тёплом песке, хохочем до упаду. Пусть не я, но мы гуляем под усыпанным звёздами небом, загадываем желания. Пусть не я, но мы бегаем за мангустами и кормим рыбок булочками, принесёнными с обеда.
– Что тебе принести с обеда, мам? – ласково спросила Риночка.
– Что-нибудь, – вздохнула я.
«Что-нибудь» на этот раз оказалось восхитительного аромата свёртком с морскими деликатесами, приготовленными на гриле. Так как обед у ребят слегка затянулся, доставили мне его к ночи и сразу отправили в холодильник. Наутро свёрток потерял всякую привлекательность. Но я в порыве страстного желания во что бы то ни стало принять личное участие в общем празднике жизни выставила морские деликатесы, задубевшие и по вкусу напоминающие каучук, на веранду, залитую горячим солнцем, чтобы их таким образом «разогреть». Пропрыгала обратно на свою кровать и погрузилась в мечты. Но погружение было грубо прервано шумной вознёй на веранде. Две белки распотрошили заветный свёрток и подрались из-за куска кальмара. Хохоча и ругаясь, я бросилась, ну... то есть как-то оказалась на месте преступления. Белки улепетнули на соседнюю пальму, разбросав по полу то, что вчера выглядело так аппетитно и привлекательно. Пусть не для меня, но для нас с белками праздник жизни продолжается! Я впала в философскую задумчивость. Нога ныла после «пробежки».
Тут передо мной вырос, словно из ниоткуда, старец с длинной седой бородой, похожий на брамина, и протянул кокос. 
– Сколько? – опасливо осведомилась я.
Похожий на брамина продавец кокосов молча начертил на песке цифру один.
– Одна рупия?!
Это менее одного рубля. Не может быть! Правда, кокосы тут растут на каждой пальме, а люди так бедны... Передо мной несчастный дед, вынужденный целыми днями бродить по пляжу под палящим солнцем, сгибаясь под тяжестью плодов, за какие-то несколько рупий! Слёзы навернулись на глазах от жалости к торговцу. Я схватила у него два массивных ореха и залпом выпила их один за другим, вызвав гримасу удивления у старика. А когда я протянула ему вместо двух рупий пятьдесят, удивление его выросло в настоящий шок. 
– Это что? – воскликнул он, перестав изображать немого.
Я взглянула на цифру один, которую дед вывел на песке. Проследив мой взгляд, он проворно приписал к ней три нуля.
– Одна тысяча рупий, – чётко выговорил он. – За каждый.
Настала моя очередь потерять дар речи. Теперь жалость вызывала я.
– Ладно, за оба, – махнул рукой дед.
Так мне довелось попробовать самый дорогой в жизни напиток. Возможно, он был очень полезен для здоровья, но настроение решительно испортил. Я ещё немного постояла на веранде. С соседней пальмы глухо шлёпнулся в песок кокосовый орех, треснул и потёк. Белки, с интересом следившие за нашим торгом, исчезли. Исчез и старик, похожий на брамина.
Нет, почему он приписал только три нуля? Мог бы четыре. Или, чтобы не возиться с нулями, поставил бы степень. Десять в степени один и три нуля... Скорее всего, он всех этих степеней не знает, зачем ему? Я вот знаю число Авогадро и Грэма, а он оставил меня в дураках. 
– Рома, напиши число Грэма! – обратилась я к сыну.
– Тебе в какой нотации? – отозвался он, переворачивая ноты на пюпитре. – Это не интересно. А ты возьми n-мерный гиперкуб и соедини все пары вершин для получения полного графа...
– Какого графа? – поинтересовалась Риночка.
– Монте-Кристо, – протянул Рома и задумчиво коснулся клавиш.
– Графы - это сети Майи, в которые она ловит нас с тобой, – поправила я.
Рома вопросительно на меня взглянул.
– Есть теория, представляющая пространство как гигантский граф. То есть буквально как сеть Майи!
– Плеяды? – удивилась Рина. Она лучше нас с Ромой знала древнегреческих богов.  Но сейчас я имела ввиду не плеяду.
– Плеядой она стала не сразу. С незапамятных времён именем Майи называли самого Господа, принявшего женский образ для того, чтобы рождать жизнь. У нас была Злата Майя, родительница всего сущего, супруга верховного бога и его же воплощение. Она плела или вышивала реальность. «Первый узор - солнце красное, а второй узор - светлый месяц, третий - то звёзды чистые». Вот вам, дети, древнейшее представление о пространстве как о канве (чем не суперграф?), по которой вышивается видимый мир. – Идея двадцать первого века оказалась не такой уж и новой! – усмехнулся Рома.
– Слушайте дальше. Майя-Мара убивает, поэтому она печальная и даже страшная, но она же и дарит жизнь. Майя - мать всякой материи. И сама произошла, как мы, от звезды, из цветка Астры. На Восток так и ушла под именем Астарта, Астрея или Иштар. Тут, в Индии, она прославилась, как обманщица, потому что олицетворяла реальность. А реальность, как известно всем индусам, есть чистая иллюзия.
– Ах, вот почему они любят хитрить! – догадался Рома.
– Канва Майи превратилась здесь в настоящую пространственно-временную сеть, которой она отлавливает души.
– А что ж плеяда? – забеспокоилась Рина.
– До Греции Майя добралась почти под конец своего путешествия. Была она там и плеядой, и Доброй богиней, в честь которой, кстати, назван месяц май. У римлян принимала даже образы Венеры и самой Юноны, супруги верховного бога.
– Вот откуда происходит название этого месяца! Июнь - Юнона! –воскликнула Рина. – А июль в честь кого?
– В честь Юлия Цезаря. Но давайте я дорасскажу вам о Майе-Маре. Это очень интересно. У нас испокон веков отмечали её День Рождения в праздник осеннего равноденствия. По знаку зодиака Мара - Дева. А кто ещё родился в этот день, знаете? Дева Мария. Христианской Богородицей заканчивает свои странствия по эпохам и культурам наша Мара-Мария. Мария значит печальная, как сама Мара, напоминающая людям о том, что смерть нераздельна с жизнью, как нераздельны горе и радость в мире реальности, которую она, Майя, супруга и женская сила Создателя, рождает.   
– У нас в классе есть одна девочка, её зовут Майя, – объявила Рина.
– А я ансамбль играю с Машей, – заметил Рома.
– Да, в каждой Майе, Маше, Марине, и даже в Рине есть дух великой Майи. Ведь мы рожаем детей, а человек в каком-то очень философском смысле равновелик Вселенной, как бы мал он ни был. 
– Жаль, что ты Катя, мамочка, – пожалела меня дочка.
– Подумаешь! Все Кати тоже немножко Майи, – возразила я с достоинством.
– Плетёте сети мужчинам, – заметил Рома.
– Ты у меня родился, а значит - попал в сеть! У Майи крепкая сеть из пространства и времени, в которую попадает вездесущий Дух и становится тобой, или Риночкой, или белкой той. Ловушка захлопнулась, и вот он в своём теле, как будто узник, совсем маленький, да ещё и со сломанной ногой...
– Я всемогущий, вездесущий вечный дух! – завыла Рина, замахала руками и ногами. Я замахала только руками. Рома смотрел на нас с удивлением, даже с жалостью.
– Интересно выяснить две вещи, – задумчиво протянула я, всё-таки махнув пару раз здоровой ногой. – Во-первых, сколько времени получает в своё распоряжение обладатель вечности, попавшись в тело?
– Если в моё, то лет где-то сто, – предположил Рома.
– А вот и нет. Прошлое прошло. Что ты с ним сделаешь? Его уже не существует в реальности. Будущее не наступило. Его ещё не существует. Помните песню: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». А знаете, чему равнялся миг у наших предков? 5,3*10 в -7 степени секунды. Правда, в песне ошибка. Вернее было бы сказать «есть только сиг между прошлым и будущим», потому что наименьшим промежутком времени у славян был сиг. Отсюда, кстати, появилось слово «сигануть», то есть очень быстро переместиться. Один миг состоял из 160 сигов. Ума не приложу, зачем славянам нужны были такие сверхмалые величины, что они с ними делали? Может, тоже высчитывали, чему равно настоящее? 
– Настоящее равно 5,3*10 в -44 степени секунды. Это планковское время, минимально возможное, в современном представлении, – объявил Рома на память. Экстремальные величины - его стихия.   
– Значит, от всей огромной вечности я получаю от Майи 5,3*10 в -44 степени секунды! Не густо! 
– Мамочка, ты только не расстраивайся, – осторожно начал Рома, – но и этого времени ты не получаешь. На самом деле настоящее не равно планковскому времени. Настоящее бесконечно мало и неизмеримо. Оно такой же фантом, как прошлое и будущее. Говорят, старик Зенон не раз был бит за это дерзкое открытие. Хорошо, не сожгли его, как некоторых других умников. 
– Дикий Запад, – вздохнула я. – В Индии всегда знали, что Майя обманщица, и сеть её выдуманная. Обещает годы, а по факту не даёт ни мига, ни сига, ни фига. Итак, про время мы выяснили. Теперь второй вопрос. Пространство. Сколько мне, вездесущей, положено пространства?
– Меньше, чем мне, – заметил Рома с улыбкой. – Правда, наша разница в росте не имеет принципиального значения. Мы оба так мало места занимаем во Вселенной... сейчас прикину...
– Только без цифр, Ромочка! – взмолилась сестра.
– Если без цифр, то скажу так: пространства нам выделено невообразимо мало. Если Вселенную представить размером с Землю, то человек в ней будет меньше атома. Практически ничто. 
– Маловато для царя природы, – заметила Рина.
– Девочки, вы только не расстраивайтесь, но на самом деле и этого у нас нет. Нам не положено никакого места в пространстве, как и во времени. Возьмём для примера Риночку - она самая из нас компактная. Риночка состоит из ручек, ножек, туловища и маленькой головки. Ручками она может поколотить меня, ножками сильно пинается, то есть использует свой инструмент для действия, но сама она не ручка и не ножка. Это всё можно от неё спокойно отделить. 
Рома говорил не так складно, как я записала, потому что в порыве  проиллюстрировать свою мысль схватил сестру и приподнял её. Она пиналась и колотила его, пока, наконец, не вырвалась.
– Это тебе надо отделить голову, а то слишком умный стал! – смеялась она.
– Если мне отделить голову, как Берлиозу, то я очевидно останусь где-то в голове, а не в туловище, – серьёзно заметил он.
– Совсем мало места будешь занимать в пространстве! – обрадовалась Рина. 
– Подожди, я сказал «очевидно», но не «истинно». Проблема в том, что и в голове нет места для меня. Голова, как и всё тело, состоит из живых клеток. Знаете, сколько их в человеке? Около тридцати триллионов! И ни одна из этих тридцати триллионов клеток никоим образом не я. Они там живут себе, рождаются, гибнут, размножаются, делают, что им положено. Мы друг друга знать не знаем.   
– Ты им начальник! – воскликнула Рина.
– Я им никто. Меня в моём теле нет.
Мы замолчали.
– Ну и обманщица эта Майя! Она похожа на банкира, который даёт тебе кредитную карту с деньгами. Ты веришь, что владеешь некоторой суммой и даже тратишь её на свои нужды, потому что все вокруг договорились, что деньги есть. А их нет, – я развела руками, показывая, что, правда, денег у меня нет. Отдала всё продавцу кокосов.
– Дай мне кредитку, мам, – попросила Рина. – Сбегаю, куплю на неё побольше мороженого, пока другие не догадались, что деньги - мираж.
– А я пойду купаться, – решил Рома, – потому что, хоть и нет времени, но всё же его хватит, чтобы повеселиться до обеда, пока волны не поднялись. Хоть и нет пространства, а я доплыву-таки сегодня до того вон островка.
Я умоляюще взглянула на сына. Он отличный пловец, и островок недалеко, но океан - не бассейн.
– Смотри, чтобы акула не порвала твою фантомную пространственно-временную сеть, в которой ты запутался, – разумно предостерегла сестра.
Но Рома уже убежал. Я проковыляла на свою кровать. Нога мучительно ныла, и к ней присоединилось сердце.
Боль! О ней также нельзя говорить, как о чём-то объективном. Где она? Нет такого прибора, чтобы её измерить. Однако, с болью невозможно жить. Но и без боли невозможно жить. Боль делает реальность реальной, задаёт движение. А движение, как известно, - жизнь, неотъемлемый атрибут любой материи, без которого пространство и время невозможны. Попался в сеть Майи - получай хороший пинок, и погнали! Куда? Конечно, к противоположному, хорошему. От кнута к прянику, от терний к звёздам. Реальность в славянской мифологии называлась явью, и раз уж ты проявился, двигайся от нави к прави, от безобразного к прекрасному, от страданий к благу. Чем жёсче кнут и слаще пряник, тем скорость от одного к другому выше и жизнь, соответственно, ярче. А когда кнут не силён и пряник не сладок, движение между ними замедляется, жизнь угасает. На самих полюсах и вовсе движения нет, не может быть там и жизни. Как абсолютное страдание, так и абсолютное благо одинаково неприемлемы для нас.
Я поменяла положение на кровати так, чтобы облегчить усиливающуюся боль в ноге. Достигнув некоторого успеха в стремлении к благу, я улыбнулась и, взглянув на Рину, продолжила размышлаять о чудесах дивной Майи, от имени которой Рина снисходительно улыбнулась мне в ответ.
– Что за польза от всех этих ваших философских рассуждений, мам? – спросила практичная девочка.
– Сравнительно с пользой от печного горшка - почти никакая, – призналась я.  – А всё-таки хорошо иногда оторваться от привычного представления о пространстве, времени, также и о себе самом, словно о самостоятельно существующих феноменах. И вообразить мир как единую одухотворённую подвижную субстанцию, в которой многообразие форм иллюзорно, границы между одним и другим условны...
– Не «я есть», а «Мы есть». Это я уже слышала. Вы с печным горшком и с горшком, где цветёт наша азалия - одно и то же. Горшки хоть не философствуют...
– И с тобой, Риночка, мы, в сущности, одно и то же. Сознание единства с другими людьми даёт духовную силу, которая не во мне, но в нас. Оно приходит через любовь и самоотречение. Напротив, всё, что разъединяет людей - злоба, зависть, чувство собственного превосходства, корысть, - измельчает душу, замыкает её в себе и превращает в ничто. Вот тебе и польза от философствования: лишний раз поставить себе вопрос, что хорошо, что дурно, и почему так, а не иначе.
– Тогда поставим вопрос, мама, почему я здесь философствую с тобой, а не иду купаться? И почему мороженое до сих пор не купили? Хорошо это или дурно? Ты рассуждай, а я побежала!
Через минуту её уже и след простыл. Я пропрыгала на свою кровать и погрузилась в мечты, на этот раз так глубоко, что заснула. И снилась мне не Майя со своими сетями-графами, не узники в темнице, а как я сижу во дворике своего дома на залитой солнцем скамеечке в окружении мамаш и малышей. Дети резвятся на качелях и лазилках, и где-то цветёт сакура или луизиания трёхлопастная.
Как интересно жить на свете, как хорошо!