Родная Пролетарка

РОДНАЯ ПРОЛЕТАРКА


     Моя родная Пролетарка – район, выстроенный в послевоенные годы, славилась разношёрстной публикой. Здесь жила городская интеллигенция поближе к районному отделению милиции – в нашем доме, но и криминала тоже хватало. Дом стоял и стоит по сей день, как памятник сталинской архитектуры 1956 года. Раньше он был высоткой в четыре полногабаритных этажа, но сейчас его зажали в круг современные многоэтажные дома, которые закрыли собой главную святыню района – Преображенский Собор, когда-то в годы атеизма взявший на себя церковную миссию для всего, почти полумиллионного города.

     Время это я хорошо помню, хотя прошло полвека, из которых более тридцати лет живу в новом районе, но родина, где прошла юность, и куда теперь не выбираюсь, чтобы не ностальгировать, не отпускает нитями памяти. Двор тогда казался просторным, он был окружён по одной границе деревянными двухэтажками, а внешняя граница, примыкавшая к улице, обозначалась нашим шестиподъездным домом, в котором был оборудован детский садик, и детей выводили гулять на участок, спрятанный за дровяными сараями, стоявшими в линию посреди двора. Пока не появились газовые плиты, в каждой квартире на кухне была печь, которую потом заложили кирпичом.

     Я часто наблюдала, как воспитатели спускаются с детьми по отдельному крыльцу, и мне хотелось присоединиться к этой группе малышей, следовавших за сараи, но на участок никого не пускали. Воспитатели бдительно следили за прохожими, идущими мимо участка к храму, и строго выговаривали тем, кто пытался привлечь к себе ребёнка. Может быть, это ежедневное наблюдение за малышами внедрилось в душу до такой степени, что кредо моей жизни стало – работать в детском саду. Других оснований у меня не было. Я выросла в коммунальной квартире, у меня не было братьев и сестёр, а соседки-пенсионерки запрещали водить подруг, чтобы блюсти чистоту в общем коридоре. Это воспитало осознание: мой дом – моя крепость, не смотря на то, что взрослые гости по субботам приходили к нам. Это была мамина родня, которую соседи любили, поскольку они жили неподалёку, в частном секторе, и обычно щедро одаривали и нас и соседок плодами со своего огорода.

     Мы просыпались в своей северной комнате в рабочий день по звонку будильника, а в выходной – от звона церковных колоколов, который наполнял округу, незащищённую многоэтажными домами. Перегородки в доме, как и оконные рамы, были деревянными, и акустика никогда не подводила. Мне было четыре с половиной года, когда я первый раз пришла с родителями в храм. Крестили Олю, мой папа был крёстным. Я помню, мы стояли в освещённом кругу, и папа бережно держал Олю на руках, как свою дочку, так что мне было обидно, что не меня крестят, и я потом спрашивала, когда меня будут крестить, а мама сказала, что я уже крещёная, только не помню, потому что была маленькая, как Оля. Больше мы не были в церкви. По выходным в храм было паломничество со всего города. Тогда ещё ходили трамваи, и верующие вплотную набивались в два вагона, чтобы добраться туда и обратно, в эти часы мы никуда не ездили, потому что на остановке было полно народу.

     Однажды я шла в магазин мимо остановки и увидела сгорбленную женщину в платке, закрывавшем рот и нос. Она громко кричала: «Не подходите – я больная!» От неё все шарахались. Она приходила просить милостыню у ворот храма. Мне сказали, что она безносая и подходить к ней опасно.

     По правой стороне дороги, напротив нашего дома был огромный частный сектор, и мы с подружками ходили гулять по его улицам, напоминавшим деревню. Однажды мы забрели к большой красивой усадьбе светло-зелёного цвета. Мне сказали, что здесь живёт батюшка из нашей церкви, и я потом часто приходила к этому дому, чтобы на него посмотреть, но так ни разу и не увидела, поэтому дом мне казался таинственным. Монашек, входивших и выходивших, видела, а батюшку – нет. Там же, на углу Запольной улицы, была булочная, куда мы любили в детстве ходить. Нравилось брать со стеллажа большой вилкой мягкую городскую булку или сайку. Майская сдоба стоила дороже, на неё родители денег не давали, это считалось баловством. Потом я могла себе это позволить, когда стала получать стипендию, но вилок уже не было… Их запретили выкладывать в целях безопасности.

     Однажды, возвращаясь домой из булочной, я вдруг увидела батюшку! Он шёл пешком на службу в чёрной рясе и с большим крестом на цепи. Он был невысокий и с животиком, такой довольный и красивый, улыбающийся встречным людям, которые его приветствовали. И мне захотелось пойти рядом. И я пошла, но только до своего дома, потому что родители ждали хлеба. И я им ничего не сказала про батюшку, просто сохранила в памяти…

     В соседнем доме, по Пролетарской улице, была детская библиотека, в первом классе мама записала меня в неё и принесла первую книгу «Му-му» Тургенева, которую ей рекомендовала библиотекарь, потому что в книге был крупный шрифт, как в букваре. Я её прочла самостоятельно, и мне было очень жаль Герасима. С этого времени я узнала, что есть, кроме обычных людей, необычные – глухие, и мне хотелось их увидеть в городе. Наша соседка сказала, что у них есть свой клуб рядом с Краснопрудной, оказалось, что эта улица была переименована в честь Андрея Сергеевича Бубнова, видного политического деятеля в период революции и гражданской войны, дом которого  находился на Краснопрудной. Улица Бубнова была на расстоянии одного квартала от моего дома. И я стала спрашивать родителей, как найти клуб глухих. Папа обещал мне его показать на воскресной прогулке.

     Тогда я впервые увидела много молодёжи, стоявшей возле клуба, где должны были показывать фильм с субтитрами. Они жестикулировали друг с другом и приветливо улыбались. Я спросила папу, что они делают, он сказал, что они не слышат и потому разговаривают жестами, жесты обозначают слова. Мне бросилось в глаза, что собравшиеся глухие выглядели счастливыми, смеялись, обнимались, вели себя непринуждённо. Они были красиво одеты, девушки хорошо причёсаны и накрашены, ребята угощали их конфетами. Мне захотелось влиться в эту среду и научиться разговаривать жестами. На крыльцо вышла переводчица и, увидев нас с папой, пригласила посмотреть кино, я тут же ринулась к дверям, но папа сказал, что нас ждут дома к обеду, и мама будет переживать, а в кино можно сходить в другой раз. Другой раз случился только через семь лет, когда мне было четырнадцать, и моя одноклассница подружилась со слабослышащей соседкой, которая позвала нас в кино. Но без языка мы не могли общаться с новыми знакомыми, и не стали больше ходить в клуб.

     В то время моих подруг, соседок по дому и одноклассниц, увлекла ещё одна достопримечательность Пролетарки. Рядом с храмом была конно-спортивная школа, через дорогу. И они узнали, что можно во время тренировок приходить в манеж и смотреть на лошадей. Мы стали ходить туда зрителями и приносить лошадкам хлеб. Молодые спортсмены подводили лошадей к перилам манежа, и мы их гладили, и давали хлеб с руки. Лошади брали хлеб мягкими влажными губами, а потом шли на тренировку. Мы переживали, когда они сбивали барьер, но скоро по-сторонним запретили приходить, чтобы не отвлекать лошадей от работы.

     По соседству с манежем находился красивый кирпичный особняк, на табличке надпись, что он принадлежал крепостному крестьянину Грачёву и его семье и был передан советскому государству для городского Дома пионеров. Нам с подругами сразу захотелось посмотреть внутреннее устройство особняка, а для этого нужна была легенда. И мы пошли в Дом пионеров записаться в какой-нибудь кружок. Нас провели по всем этажам, их было три: на первом – гардероб и хоровая студия мальчиков «Орлёнок», на втором – танцкласс, кукольный кружок и кружок юного парашютиста. Мы всё тщательно осмотрели, нас очень интересовало расположение комнат, их количество, снаряжение парашютиста, куклы, которые можно было подержать в руках…

     В итоге, никто из нас не выбрал себе кружок, потому что для нас были предложены только танцевальный и кукольный. Мне же хотелось петь, но пение – только для мальчиков. Ушли мы из Дома пионеров, довольные тем, что побывали в особняке крестьянина Грачёва, который, как нам рассказали, уехал от барина на заработки в город и смог приобрести себе этот дом и выкупить всю свою семью. Впоследствии у меня оказалась книга об Ивановской области, там Грачёв упомянут, но почему-то как владелец фабрики. Книга издана во втором тысячелетии, и мне трудно судить, где правда: на табличке или в книге…

     Мою родную Пролетарку нельзя было обойти пешком за день, поскольку район этот большой, и много в нём чего интересного, так что приходилось делать остановки и заглядывать в самые неожиданные и любопытные места. Так на улице Марии Рябининой (прототипа Анки-пулемётчицы из «Чапаева») во время нашей исследовательской прогулки с подружками в шестом классе, мы обнаружили непонятное сооружение, похожее на германский замок. Это был дом, построенный по проекту архитектора Дюрингера – знаменитый «дом с привидениями», о котором был снят художественный фильм. Зайти нам туда не удалось – дом был жилой, квартирный, и тут не хватало фантазии для легенды. Так мы ходили вблизи дома и разглядывали это асимметричное строение с башенкой, как у кремля, и с многочисленными пристройками разной конфигурации. Оно было серого цвета и зловеще выползало на фоне типовых домов.

     Однажды нам с одноклассниками удалось пробраться в мединститут. Мы только что отчитались по сбору макулатуры в школе, и пришла идея воспользоваться такой легендой, чтобы попасть в красивейшее архитектурное здание. Тогда ещё не было в ивановских домах лифта, потому что самыми высокими были пятиэтажки-хрущёвки. А в мединституте был грузовой лифт! Он находился в центре здания и был огорожен металлической сеткой, поэтому было видно, как он движется, и все его комплектующие были налицо. Лифт в институте стал для нас, как чудо в цирке, нам непременно захотелось его увидеть! И удалось не только увидеть, но и проехаться, когда мы сказали, что собираем макулатуру. Нас повезли по всем этажам, снабжая ненужными бумагами – каждому из четверых по две сумки! Мы рассовали макулатуру в урны по дороге домой, возвращаясь довольными бесплатной экскурсией. Напротив мединститута располагались текстильный и химико-технологический вузы, но мы подумали, что там тоже щедрые люди, и на улице урн для бумаги может не хватить, а домой нести не хотелось…

     Подростковый возраст не переставал удивлять новыми открытиями в родном районе. Возвращаясь из мединститута к дому, мы решили пойти по улице Пушкина, и тут обнаружили сад акклиматизации южных растений, о чём гласила вывеска на одном из частных домиков. Мы зашли в калитку. И увидели, наверное, то, что поразило, в своё время, взгляд Герды, искавшей Кая. Мы очутились в огромном саду с высокими грецкими орехами, кедрами, какими-то деревьями, обтянутыми металлической сеткой по стволу и настоящей виноградной лозой. Залаяла собака, и хозяйка дома вышла нам навстречу. Она улыбнулась и сказала, что если хотим быть юннатами, то кружка сегодня нет, а записаться можно завтра утром. Мы учились во вторую смену и утром примчались в кружок юных натуралистов. Нас провели по саду, показали экзотические растения, большую теплицу, где выращивали новые сорта и ухаживали за привередливыми цветами. В теплице я стала задыхаться из-за высокой влажности и быстро ушла, поняв, что это бремя не для меня – оно, пожалуй, хуже, чем сбор макулатуры. Подружки записались и стали ходить в кружок юннатов, а я вскоре нашла себя в хоровой студии, правда, в другом районе города… И потому это другая история.