Выскочка

Поселок по видимости был пустым, но озвучен, по-рабочему озвучен: кряхтел трактор, раздавались ребячьи голоса, звуки плотницких, монтажных, каменщицких работ. День на зависть, словно весна глянула в февральское окошко или зима убралась для своего неизвестного людям парада. Торжественно замерли перед ярким солнцем лесистые заснеженные сопки.
Из-за угла скворцовского дома выбежал Лис – собака Логиновых. Завидев Скворцов, он повернул назад, махнув рыжим хвостом. «Людка себе на шапку растит или унты, – подумал Скворцов. – Мало ей моей лисы». Сейчас Людмила с дочкой были на Западе, и Скворцову мнилось, что она там колдует против него.
Лису для Людмилиной шапки убил Журавлев и по понятиям многих лисья шапка должна у Скворчихи, а не у Людмилы Логиновой.
Логинова, приехавшего в поселок полгода назад, сразу посчитали хорошим охотником, и Скворцов позвал его в свой лесной домик недалеко от перевала. Поехала и Людмила и увязался Колька, сын Скворцова. А лису убил он, Скворцов.
На обратном пути вести машину напросился сын-малолетка, а они устроились в фургоне – обмывать лису. Машину подкидывало, мотало. Убитая лиса лежала на фуфайке посреди фургона, рыжий хвост подпрыгивал от толчков выше, чем лисье тело. «Почему все жене? – подумал Скворцов. – Вот если бы жена была такая как Людмила».
Ярко-одетая, захмелевшая Людмила сидела, ухватившись двумя руками за лавку, между Скворцовым и мужем. При резких толчках она старалась отклоняться влево, к мужу. Она глаз не спускала с лисы, и Скворцов решил, что она только и думает, что о лисьей шапке и жалеет, что убил лису Скворцов, а не ее муж.
Скворцов не мог понять, как он так ясно может читать мысли почти незнакомой женщины. Или это не ее, а его мысли? И он остаток дороги уговаривает Логиновых, чтоб они взяли трофей. Неловко? Почему же неловко? А жена? Пусть ее говорит, что хочет. Охота не получка, он имеет право. И ей не пойдет так, как вам.
Дома Колька сболтнул, что отец сам убил и сам отдал ни за что. Жена не пилила, но плакалась бабам.
Людмила сделала себе шапку. Но проходила мимо него, будто он не начальник СМП (строительно-монтажный поезд – А.С.), а столб или дерево. Она не помнила, а он помнил ее в фургоне. Молодая, заботливая, глаза блестят. «Серафим Николаевич, не хотите того, Серафим Николаевич, не хотите этого»… Будто он, желанный, у нее в гостях, а не в этом, черт его дери, фургоне, в котором водка из горла выплескивается.
В молодости Скворцов был деревенский лапоть и о такой, как Людмила Логинова не мечтал. Его клуня была ему вполне парой. А теперь? Пятизначный счет на книжке, орден, власть. Он уехал на БАМ с мелкой должности начальника участка, а теперь трестовский уровень. Почему же только теперь, на сорок третьем году? Скворцов иногда остро завидовал главному инженеру – тот, тридцатилетний, тоже бывший лапоть, на БАМе сыграл свадьбу с молодой красивой. И орден, и власть.
Иногда в скворцовском мозгу поигрывала мысль о разводе или о том, что клуня как-нибудь фантастически исчезла. Но в реальности развод, раздел, алименты, суд, партийные взыскания – все привело бы к краху, к добамовскому положению – теперь пугающему.
И тайное поначалу желание проявлялось, крепло: незаконная связь. Не все он мог купить. Не продавалось что-то такое, чего не было у клуни, но было много у Людмилы Логиновой. И Скворцов решил, что он всю жизнь хотел это иметь.
Он дотошно проанализировал жизнь семьи Логиновых. Казалось, нетрудно. Девяносто из ста семей желали одного: за три вербовочных года достичь возможно большей высоты материального обеспечения. У Людмилы техникумовский диплом, а она работает в бригаде штукатуров – невыгодной. Освободилось место нормировщицы, Скворцов двум отказал, знал, что должна придти. Те две из близкого кружка и узнали раньше и удивились, что место занято. И жена вечером выспрашивала – он прикрикнул, отмахнулся. На другой день клюнуло. Скворцов для надежности от конторы до садика прогуливался, когда родители детей домой вели. Людмила с дочкой шла и его окликнула. Сама в фуфайке, в платке, в валенках, а дочка щеголяет, как столичная: коричневая дубленка с лисьим хвостиком-стойкой, яркая меховая шапка, собачьи расписные унты.
– Серафим Николаевич, говорят, нормировщица уезжает. Место не занято еще?
Голос низкий, с хрипотцой будто простужена. В глаза смотрит: ни робости, ни кокетства, ни озабоченности.
– Приходи завтра в кабинет.
На другое утро Скворцов долго одевался перед зеркалом. Хотел королем, дарителем. В новом светлом дорогом костюме он выглядел солидно. Вспомнил, глядя на себя в зеркало, как описывал его приезжим один парень (случайно Скворцов услышал): невысокий, пузо, как у беременной, шеи нет, голова прямо в плечи воткнута, рожа красная, как у мясника.
Жена, собрав завтрак, жуя на ходу, одевалась в дубленый полушубок, платок, валенки. Ей, конечно, не на открытом воздухе работать, а сидеть в вагончике (который служит конторой железнодорожным властям) да выбивать отсрочку за невыгруженные два вагона с кирпичом.
– Добей, чтоб кирпич в тупичок напротив нового вокзала загнали. Там не мешает, а чуть потеплеет, пошлю штукатуров разгружать.
За окном рыкнул «газик». Жена поспешила на улицу. Скворцов прошелся по большому пятикомнатному дому в дальнюю комнату, из окна которой видна столовая. Окна заморожены – ничего не видать. Он щелкнул выключателем центрального света – ничего: опять энергопоезд не работает. Отменить рабочий день или оставить на усмотрение бригадиров? Опять заорут, чтоб он отдал личный движок в столовую. Он вспомнил свои распри с завстоловой – ничего, пусть сама прибежит.
[пропускаю стр.8 в тетради – общие рассуждения]
Часы показывали без трех девять. На улице заметно посветлело. Надо идти выяснить, где рабочие, а главное, Людмила. Он вышел из дому. Ноздри клейко сжались от морозного воздуха. Между сопками низко висел багровый холодный шар – солнце.
У столовой говорили два каменщика. Он подошел к ним, по обыкновению, молча уставился на бригадира, требуя объяснений.
– Разошлись по домам, Серафим Николаевич. На растворном тоже нет света. Да и голодные все.
– Отработаешь простой или по тарифу платить?
– Ведь не наша вина, Серафим Николаевич, можно и по-среднему.
– Нет у меня таких средств.
…
Скворцов вошел в контору. Здесь работали. Хотя и в пальто, в шубах, в тулупах. Контора – привычное, как старая спецовка, самим построенное – сегодня показалась тесным, грязноватым помещеньем. Будто он только приехал с Запада из высоких кабинетов. В приемной стрекотала на пишущей машинке секретарша. Из кабинета главного инженера, бывшего сейчас на Западе, доносился пьяный спор. В приоткрытую дверь виднелась койка с матрасом и простыней и голые ноги. Скворцов вспомнил, что вчера велел поселить в кабинет главинжа троих вновь прибывших.
Мария перестала печатать, кивнула на голоса: вот, мол, работнички Серафим Николаевич.
– Логинова не заходила.
– Нет.
– Придет, пускай проходит.
– Нормировщицей ее, Серафим Николаевич?
Скворцов буркнул неопределенно. Мария – жена Зяблова. Перед Зябловым Скворцов заискивает. Зяблов сейчас шофер на «Магирусе», но до БАМа руководил АТК в крупном райцентре. Скворцову хотелось бы другую секретаршу, но он не мог.
В холодном кабинете Скворцов втиснулся в кресло и уставился на ворох бумаг. Невозможно разобраться во всем этом. СМП – отстающий, во всем долги. Железнодорожники грозят судом, за аоренду жилья в соседнем поселке не плачено, фонд зарплаты исчерпан за тот год и за квартал. Иногда стройка, поселок, СМП, рабочие, контора, мороз, энергопоезд, сопки, Запад, начальство представлялись ему фантастическим чудовищем, время от времени выпячивающим из себя болезненный бугор…Некому было отвлечь его: главный инженер на Западе в отпуске, главбух на Западе в командировке, матзам и главмех – в Комсомольске.
Логинова вошла неожиданно. В знакомой лисьей шапке и аккуратном тулупчике. Пройдя на середину кабинета, она оперлась на один из стульев, и спокойно взглянула на Скворцова, передавая ему инициативу. Скворцов не выдержал молчания:
– Садись, Люда.
Он постарался не заметить легкой насмешки в его взгляде, но не сумел собраться и неожиданно быстро решил дело и через пять минут ему не о чем было говорить. Людмила вышла.
**
За два месяца отношение Людмилы к Скворцову изменилось от отстраненно-почтительного до презрительного. Скворцов мелко мстил ее мужу, но тот от придирок отлаивался, по-крупному не попадался. Семьей Логиновы стали дружить с Зябловыми.

[стр.13 пропускаю – А.С.]
В марте у Логиновых заболел дочка и как назло они не могли миновать Скворцова, чтобы взять машину до больницы за шестьдесят километров. Главмех уехал в Комсомольск, Зяблов стоял на ремонте… Другой машины не было, кроме скворцовского «козелка».
Глаза у Людмилы заплаканы. На миг мелькнула в них боязнь унизиться и пропала.В Скворцове же давно подспудно жила боязнь обидеть, задеть ее.
А – Я сейчас в Березовку, захвачу тебя – буркнул Скворцов, отводя от нее взгляд. В этотдень он не собирался в Березовку, а решил спонтанно. Людмила вышла, он остался в кабинете, посмотреть бумаги для воинской части, базирующейся в Березовке, где он попросил занедорого рабочую силу. Скоро заурчал «газик» Сковорцов оделся и вышел. Людмила с девочкой уже сидели на заднем сиденье. У раскрытой дверцы стоял, держа в руке полную матерчатую сумку, Логинов. Рядом разговаривали шофер и его золовка – очень крупная, беременная и очень молодая, нет еще семнадцати лет.
– Мне бы в консультацию, Серафим Николаевич, – больше для проформы спросила малолетка.
Скворцов мотнул головой согласно и сел рядом с шофером.
Малолетка оказалась сцепляющим звеном. Она болтала то с больной девочкой, то с шофером, то с Людмилой о своей беременности.
Скворцов, когда ехал по этой дороге всегда подсознательно ждал перевала – места, где погиб первый матзам. Не из трусливого «вдруг и я», а будто по обязанности вспомнить. Эта трагедия не забывалась, и старожилы передавали ее вновь прибывающим.
Малолетка, которая вместе с матерью-бухгалтером тоже была в первой партии строителей, сказала Людмиле: Вот здесь погибли Николай Федорович и Сережка. Все молча смотрели в окно. От натужно ревущего «козелка» спокойно спускались по снегу к замершей реке белые стволы берез. Между ними там и тут виднелись колеса, какие-то части машин, старые ведра. Река поворачивала здесь под прямым углом: одна сторона угла тянулась вдоль перевала, вторая – на запад, в глубь неведомой, нехоженой-неезженой тайги.
Мотор выровнялся, перестал тревожить. «Козелок» осторожно спускался с перевала.
[стр. 17 - пропускаю]
Перевал кончился. Тайга отошла от дороги, открыв белое заснеженное болото. Голубели дальние сопки. Слева вынырнула железная дорога. Настроение у всех поднялось и Людмила вновь, как на охоте и в фургоне, обернулась к Скворцову простой, дружеской стороной. Говорили о бытовых условиях жизни в поселке, о зарплатах, о невыполнении сроков сдачи. Но первая начальническая нота в голосе Скворцова вызвала реплику Людмилы: «Не вам бы начальником быть, Серафим Николаевич». Скворцов хохотнул, обернувшись: А чо не так?
Людмила, не приняв его вызов обратить все в шутку, сказала:
– Лично вам поселок не нужен, для себя вы всего уже достигли и вам теперь наплевать.
Скворцов не думал, что то, что он только недавно стал осознавать, что дела на стройке идут плохо из-за него, другими уже осознано. Естественно, что лучше всего это понимали в «зябловском» лагере и Людмила сейчас, в дороге, выложила это. Шофер и малолетка замолкли, насторожились. Они не принадлежали к «зябловскому лагерю». Малолетка ограничена, а шофер лишь недавно приехал. Но до этих двух Скворцову нет дела, а Людмила нарывается на грубость:
– Не в свое дело суешься. Наверху поумнее тебя сидят.
– Их бы с верху да на землю спуститься,– разошлась Людмила. – Да вы подмажете, подсластите, откупитесь кетой да икрой.
– А вы как думали? – перебил Скворцов. – В интересах дела…
– Бросьте про дело, Серафим Николаевич. Наплевать вам на дело. Вы, как и всякий выскочка…
Скворцов резко сдвинул стекло: «Освежись!»
Малолетка попросила остановить машину. Вышли все: мужчины закурили, женщины и девочка пошли к груде красневшего в снегу кирпича. Скворцов посмотрел им вслед – на миг ему показалось, что от него убегают лиса с лисенком.
– Корчит из себя, а сама тряпишница похуже моей – подумал он. – По ее рассуждать, так не должна она от меня лису принять.
Шофер, стараясь угодить, сказал:
А – А для унтов собаку растят.
Месяц назад Логинов привез из соседнего мостоотрядовского поселка рыжего щенка – Лиса. И злые языки стали говорить, что растит он собаку на унты жене. Скворцов не верил, но сплетня ему нравилась.
**
Увидев Лиса, Сквоцов выхватил какой-то боковой своей памятью свое заявление по собственному желанью. Оно лежало в ящике письменного стола в кабинете. Без даты и подписи. Писал его совершенно трезвым, и суеверно не подписал, будто почерк мог изменится за день или за месяц. Он прикрыл его бумагами, но не забывал.
Логиновский пес, заявление, Людмила на Западе… Надо было разрывать эту цепочку на отдельные звенья…
Людмила – на Западе, и она не забудет о начальнике БАМовского СМП. Правда, силенок у нее немного, так что полгода, а то и год при такой удаленности есть у Скворцова для ретировки.
Жена, баба-дура, когда он сказал об увольнении, раскудахталась:
– Как же так, Сима? А дети? Им с институтом помочь, со свадьбами, с жильем. Деньги твои – на две кооперативные да машина – и пфук.
С ее глупостью легче жить. А Скворцов чувствует, что только обрывки прежних нитей управления остаются у него в руках, а управляют Зяблов и главмех. Он поселку не нужен – вот чего не может понять эта клуня.
Жизненное чутье не изменяет Скворцову – он уедет, скоро. И пусть Людка помнит его и через десять лет. Охоту, подаренную лису, начальника СМП Скворцова – удачливого человека, который отлично живет, несмотря на все ее козни. Пусть грызет ее, что он отлично живет.
А Лиса, рыжую собаку, надо застрелить. Скворцов вылил в себя стакан водки, взял из холодильника кусок колбасы.
Лис спал у соседней конуры. На колбасу он не отреагировала. Зато Рекс – овчарка Скворцова – ревниво метнулся. Черт с ними, с кобелями, – выругался Скворцов. Он устал, он пьяный, опять пьяный.
**
Просьба Скворцова о переводе на Запад не миновала доброго приятеля. Это был наилучший вариант – осесть до пенсии в спокойной, достаточно высокого уровня конторе. Начальником СМП назначен Зяблов Алексей Петрович, 28 лет, коммунист, студент-заочник политехнического.
А Скворцова через полгода можно было видеть в коридоре проектного института и в президиуме разных собраний – с бамовским орденом. Или за рулем кофейного цвета «Жигулей».

Примеч. Это мой самый первый рассказ. Сохранился и нашелся - я пожалела и набрала на ноут.