C расхитителем и белоснежкой

Дело было в начале переходного периода от светлого к, предположительно, еще более светлому, но сильно туманному будущему. Уже по телеку говорили слово “кооператив”, но райкомы по-прежнему требовали выполнения планов пятилетки. После института я попал на завод, принадлежащий Министерству Местной Промышленности, что с моими оценками было не удивительно. Это министерство стояло в самом конце списка ‘Важнейших отраслей народного хозяйства’. На подведомственных ему предприятиях платили самые низкие зарплаты, стояло самое старое оборудование и работали самые экзотичные представители пролетариата.

Мой заводик выпускал (нано)тачки для садового мусора. На станинах прессов красовались плохо закрашенные фашистские свастики, а приток свежей рабочей силы шел преимущественно из колоний разных режимов. Я начал свой трудовой путь технологом цеха. Должность моя имела расплывчатые полномочия и мизерную денежную компенсацию. Видя мое бедственное материальное положение, главмех Меркулов предложил мне делать по субботам шабашку.

Раз в две недели полагалось чистить покрасочные ванны и сушильные печи в малярном цехе. Работа тяжелая, грязная, но заработная – за две субботы платили столько же, сколько я получал за весь месяц.

В пару ко мне напросился некто Миша, только что устроившийся к нам разнорабочим. В первый раз нами руководил главмех, а на вторую чистку мы уже вышли самостоятельно.

Напарник запаздывал, и я принялся сбивать лопатой пригоревшую краску со стенок еще теплых печей. Тут появился Миша, и по отсутствию блеска в его глазах я понял, что он уже принял для сугрева. Миша не торопился лезть в печь, а наоборот призвал меня спуститься на землю. Выглянув, я увидел початую поллитровку и колбасу порубленную на перевернутом бидоне из под грунта.
Температура в печах была где-то +45, в малярке +30 и пить мне совсем не хотелось. Миша сам ‘засосал стакан’ и, виртуозно матерясь на тему отсутствия приятной компании, стал натягивать резиновые ботфорты.

Когда мы закончили, сквозь дыры в ржавой крыше уже светили звезды. Скинув килограммовые от краски перчатки, напарник заявил, что если я с ним не выпью за дружбу, он мне руки не подаст. Пришлось сбегать за трехлитровым баллоном воды и присесть к ‘столу’. После первой появилась вторая. Мишаня тер за жизнь. Она – жизнь, как выяснилось, состояла из трех этапов: школа, бензоколонка, тюрьма.

После школы Михаила по блату устроили на бензоколонку. Там он делал то же, что и все его коллеги, включая знаменитого Василия Алибабаевича – разводил бензин ослиной мочой (или ее эквивалентом в данном климатическом поясе). Наверх платили регулярно, но, все равно, ежегодно поступала разнарядка – кого-нибудь посадить, чтобы продемонстрировать народу борьбу с расхитителями социалистической собственности. Однажды пришел его черед. Дали 13 лет (А, каково, молодежь?! Сейчас такие сроки только за особо тяжкие дают: террористам за взрыв в метро или преподавателям за поглаживание коленки у студентки на зачете).

Сидел Миша хорошо – двоих зарезал, одного правда откачали. Помню, меня поразило то, что срока ему за это не добавили, только на год перевели в камеру (на крытую). Освободился всего два месяца назад. По тюрьме тоскует.

Видимо от тоски по зоне Миша начал проявлять признаки агрессивности. Пару раз хватался за принесенный им для резки колбасы нож, к счастью, втыкая его в деревянный ящик, на котором он сидел. Меня охватила печаль. На заводе ни души, только далеко-далеко вахтерша баба Люба или, сменивший ее, сторож дядя Петя. Передо мной з/к, мечтающий вернуться в родные пенаты. Нож под рукой, безоружная  жертва тоже.

Тогда обошлось. В понедельник я поставил Михаилу условие – никакой водки на шабашке. Он выполнял его лишь отчасти – мне не предлагал, а в тихую пил из горла.

Через месяц Мишаня загулял, и его уволили. Не помогла даже наша пред профкома, на которой он успел жениться за столь короткое время. Моим напарником стал веселый и интеллигентный шлифовальщик Толик. В его присутствии и произошла вторая история.

Пригласили меня на праздник пьянства и плясок в приличный дом. Сабантуй был назначен на субботний вечер. Подружка моя возжелала, чтобы мы пришли вместе, под ручку, как порядочные. Но у меня шабашка! Покапризничав, она согласилась приехать на пустынный завод и порисовать веселых бегемотов в заваленном бумагой кабинете начальника цеха, пока я угораю в неостывшей малярке.

Бегемоты в анфас, профиль, сверху, снизу, под углом и по диагонали быстро закончились, и ей стало скучно. Девушка проследовала в малярку и, встав на почтительном расстоянии, принялась развлекать нас разговорами. В тот вечер она, по наивности, одела модное белое платье из марли. Платье, в сочетании с ее белыми волосами и чуть ‘тронутой ласковым загаром’ кожей, создавало образ белоснежки, наблюдающей за копошащимися в грязи гномами.

Земляные гномы выдыхались, отчего их бодрые голоса становились глуше. Чтобы расслышать их мрачные, как сам малярный склеп, шутки белоснежке пришлось подойти ближе. Толик в это время стоял во врытой в пол ванне для окунания кузовов и вычерпывал оттуда грунт (та же краска, только тяжелее и липче). Я принимал ведро и выливал его в огромную бадью, за которой стояла блондинка.
Вскоре произошло то, что всегда происходит, когда в мрачном подземелье появляются белоснежки. Поднося ведро к бадье, я качнул его чуть сильнее чем следовало. Проволочная ручка выскочила из дужки, и ведро влетело в бадью под углом приземления прыгунов тройным.

Повинуясь одному из дебильных законов, которыми наградили нас древние греки, из чана вылетел солидный плюх краски и, в свою очередь, приземлился на живот, и то что под ним, блондинки.

Дальше было все как положено – слезы и причитания о загубленной молодости. Платье пришлось выбросить, белоснежку затащить в рабочий душ и оттирать подручными средствами.

Самое интересное, что на вечер мы все-таки попали. Толик пожертвовал своими джинсами и клетчатой рубахой, в которые мы облачили девицу, а сам побрел домой в благоухающей краской робе. Хозяйка вечера выделила белоснежке одно из своих платьев, а стресс сняли белым шипучим.