apres moi

     «я в браке с холодом на бессрочно,
      а ты мой тайный любовник».

      (с) паула хен.



твои тёмные локоны, мои слишком бледные руки, мои острые фразы, твоя ломанная нежность, которую приходится взращивать в себе месяцами, чтобы после она смогла поглотить меня. единожды, редко, но так въедливо. прямиком в память, не оставляя выбора. конфетти на детском празднике, стики сахара, один из которых порвался и засыпал карманы пальто. пальцы липли и были приторно-сладкими, как сказки, которые я шептал тебе в ночи, но ты ни одной не верила.

мы стоим на перроне — так близко, но так далеко. я смотрю на твой затылок, словно способен прочесть весь обширный список твоих мыслей, будто в попытках вгрызться в каждую и вырвать с мясом, не позволяя им галопом добежать до понимания. но это невозможно. как и невозможно согреть твои постоянно холодные пальцы. ты вся была холодной. каждой родинкой, веной, белоснежной линией зубов (красивых, таких ненавистных, сталкивающихся с моими, в поцелуях кусающихся), каждым волосом на твоём теле, взглядом и присутствием. согреть сложно, растопить — невозможно. моя снежная королева, потерянная в зазеркалье, видящая в каждом лишь искаженное отражение себя по неровным частям, ошмёткам самого прекрасного и ненавистного в тебе.

— помнишь, как холодное море пробиралось в узкие туфли?
— только ты способна сбежать к причалу так, словно на нем целый бал сатаны и свидание с принцем, о котором грезит каждая женщина.
— у меня было свидание с морем. на балу у сатаны свой дресс-код — обнаженный.

циничная. убийственно проницательная, сводящая с ума — почти что ведьма, не умеющая гадать на кофейной гуще, но по взгляду понимающая куда больше, чем женщины, смотрящие в хрустальные шары с туманной дымкой. твои всегда пьяные глаза, потерянный взгляд — тебе это не нравилось, я же находил эту особенность возбуждающей. это заводило и волновало, как море волнуется от шума ветра, образуя шторм, забирающий сотни жизней. похоронить тебя в солёной глади воды и вместе с тем желать сделать так, чтобы у тебя никогда не было зимы.

— глаза — отражение души. в твоих, например, нет дна, когда смотришь в них, кажется, словно падаешь, но не знаешь куда.
— если глаза — отражение души, тогда у меня внутри пусто, все ушли, а когда вернулись, то обнаружили, что ключи не подходят к замку.
— именно поэтому они такие чёрные?
— еще от безумия. потому что у меня по-прежнему есть зима.

я смотрю в твои глаза, когда данте решается взойти к богу, встречая на своём пути ненасытную волчицу. ты знаешь, что это значит? ты осталась своими длинными пальцы, которые ногтями впивались в мою кожу, оставляя кровавые реки неровных дорог, шрамы на теле. ты была той самой похотью — самым грязным из грехов, в остальном ты была святая. скажи мне, как можно быть такой грязной, но при этом оставаться столь чистой и проникновенной? смеялась на мои вопросы, называла маленьким мальчиком, вызывала тепло в солнечном сплетении и вновь оставляла сотни загадок, словно ответы были способны открыть врата в преисподнюю. сейчас все было иначе — толпы людей с чемоданами и мы, впервые разделённые этим скопищем.

— почему люди умирают?
— потому что они слишком трусливы, чтобы бороться с этой жизнью?
— нет, глупенький, потому что они не бояться пойти наперекор самому богу.
— значит, я тоже не побоялся, подойдя к тебе, в тот холодный день?
— но я ведь не бог.
— тогда почему я мёртв?

наш поезд задерживается. как и мое нежелание смиряться с подобной участью. ты сильнее кутаешься в шарф, как в первую нашу встречу. женственность, закаленная стойкостью, и безупречность во всем, даже во взгляде. я не справился со своей задачей и не сдержал обещание — зима у тебя есть, и впервые минус сорок. я хочу согреть, но мне не позволяет гордость — гремучая змея, впускающая яд под кожу каждый раз, когда пытаешься сделать шаг навстречу, но оказываешься парализованным. наши крупные ссоры всегда были такими. на грани жизни и смерти, с желанием все крепко обнять и бросить, сжечь дотла, чтобы отстраивать вновь.

твой взгляд блуждает по рельсам, потемневшим от соприкосновения с тяжестью поезда. вспоминаешь тот самый роман — книга мешала нам целоваться, я практически успел его возненавидеть, пока ты начинала любить меня, даже не догадываясь об этом. после я тоже полюбил его, он напоминал мне нас, только разница в том, что у тебя не было мужа, которого ты прятала, а у меня — мёртвой любви всей жизни. лгу. до тебя. сейчас есть, но не так буквально. она все ещё дышит.

— что ты вспомнишь, если у тебя спросят о море?

твои обнаженные и красивые ноги, влажные волосы, смех, как на повторе, практически истерический, сбивающий с ног любое понимание «до» и заменяющее его на «после». песок, липнущий к твоему животу, наши поцелуи со вкусом розового игристого. как мужчина в глумливой шляпе с оторванной брошью, изображающей полноценный маяк, улыбаясь во все тридцать два, сказал: «надеюсь, вы поженитесь». с тех пор маяк погас, на твоём пальце по-прежнему не было кольца и мы сбились с пути, теряясь в этой безбрежной пучине океана. если в твоих глазах не было дна, то в нем — тем более. я помню, какими горячими могут быть твои руки, и как глаза светлеют, потому что бесконечно тёмные радужки впитывают солнечный свет. как красиво ты танцуешь и какой ласковой умеешь быть, дыша подо мной все чаще.

— как чайки кричали тогда, предвещая шторм.
— нас он тоже коснулся. и промочил до нитки. разбросал по разным сторонам света. что страшнее: расстояние в десять этажей или же в тысячи километров?
— страшнее то, что на твоём пальце по-прежнему нет кольца, что ты намеренно уезжаешь, пытаясь его удвоить, и даже не смотришь в мои глаза.
— боюсь замерзнуть.
— я не обещаю, что у тебя никогда не будет зимы, но я не позволю замерзнуть.

люди проскальзывают мимо, подобно безликим теням, бесформенным кляксам, и пока все спешат на поезд, мои пальцы спешат к твоим, по изгибам рук, в карманы твоего пальто, как раньше, когда тебе было одиноко без моих прикосновений даже в карманах собственной куртки.

— станешь моим югом?
— всем миром. и тебе больше не понадобятся карты и путеводители.