Дикая степь... Глава 15. Соседи

Время действия - 1732 год

Малыш испуганно оглядывался на остающиеся позади юрты, на громко обсуждающих что-то женщин, на забияку Азамата, умевшего так ударить под ложечку, что останавливалось дыхание.

- Не бойся, барсучок, тебе у нас будет хорошо, - Марья прижала мальчика к животу, пришпорила коня.

Абай ничего не понял и хотел уже заплакать, но голос увозившей его незнакомки был ласковым, а от груди её пахло точно так же, как когда-то от мамы — молочком, и малыш передумал. В конце концов, эта женщина была совсем не чужой и почему-то напоминала о маме. Но почему — он не помнил. Может быть, это её родственница? Тогда почему старуха Танзиля говорила, что у него нет никого на этом свете? Наверное, обманывала.

Малыш вздохнул и прижался затылком к женщине…

- Вот, Прасковья, принимай нового станичника! - Марья подъехала к соседскому куреню, возле которого на столе под плетеным навесом пожилая казачка рубила крапиву для щей.

- Ооой… Это хто ж такой?! - всплеснула руками та.

- Мой барсучок. Абайчик.

- Барсучок? Да он больше на тощего зайца похож, а не на барсука! - Прасковья приняла мальчишку из рук Марьи. - Из аула, что ли, привезла?

- Из аула. Ничего, отъестся. Мы с маткой его о прошлом годе сдружились, они у нас в землянке часто бывали. Даже подушки Карлыгаш мне подарила. А теперь дитё сиротой осталося. Так я выпросила у бая ихнего, чтобы мальчонка пожил у нас до осени. Как откочёвывать соберутся — возьмут его обратно.

- Воссподи, на всё воля Твоя… - перекрестилась казачка. - Атаман-то как на это посмотрел?

Марья соскочила с коня:

- Атаман у бая за меня и спрашивал. Я-то по ихнему ни бельмеса не понимаю. Василь Степаныч сам всё улаживал. Мои-то как?

- Спят вона, в тенечке. А когда не спят, то друг друга забавляют, ручонками цепляются, гулят. Славные ребятки. Иди уж, корми их. Коня я сама Калмыковым отведу.

Марья взяла зыбку с сыновьями, в свой курень пошла. Абай за подол её ухватился, отпустить боится — чужое всё, незнакомое.

- Вот сынок, тута мы и живём, - распахнула она дверь.

ПахнУло хлебом, кислым квасом, детским молочным духом.

- Только ведь у нас ковров нет и на полу мы не сидим. Придётся тебе к лавкам привыкать! - засмеялась Марья и усадила мальчонку на топчан. - Покормить бы тебя, да ты ведь, поди, окромя мяса да молока и не ешь ничего?

Пришла Прасковья, принесла новому станичнику гостинца:

- На вот, косточку тебе, погрызи. Забила я сегодня старого петуха. В щи его пустила. Не топтал уже кур, нечего жалеть.

Села на лавке у двери, а сама всё на Абайчика поглядывает, вздыхает тихонько:

- Сиротам, видно, везде не сладко. Смотри-ка, тихий какой, будто пришибленный. Не просит ничего, голоса не подает. Ты чего его барсучком-то зовёшь?

- При матушке родной-то толстеньким был, щёчки кругленькие. Едва признала его сегодня. Только по глазам и поняла, что это он.

- Ах ты, горе какое… Куда ж батькИ его подевались?

- Отец пастухом был. По осени напали на их аул ба… как же Савелий-то говорил?.. баран…

- Аааа… барантачи*…

--------

* казахи говорят «барымтачи» или «барымташи»

--------

- Вот-вот… Только не поняла я, кто это.

Марья отняла от груди маленького Петрушу, положила в плетеную корзину-люльку.

- Скот друг у друга угоняют они. Это и называют баранта.

Абай, услышав знакомое слово, поднял на Прасковью взгляд. Глазенки его стали наливаться слезой.

- Выходит, конокрады у били Жалгаса… Чужое добро человек защищал, а своего дитёнка без защиты оставил… Не плачь, сынок, а то я тоже сейчас заплачу! - Марья ласково провела ладонью по детской щёчке.

- А матка его куда подевалась?

- Карлыгаш взял в жены старик какой-то, да, видно, не смирилась душенька её. Померла она, а от чего — никто так и не понял. Мальчонка остался у старика того жить.

- Эх, сиротинушка… - Прасковья подошла к ребёнку, погладила его по головёнке. - Вот что, Марья, негоже в таком тряпье мальчонке бегать. Натоплю вечером баню, искупаешь. А ты теперь портки ему пошей, рубашонку. Из чего пошить-то найдёшь?

- Найду…

Прасковья направилась было к выходу, но остановилась, обернулась к Марье:

- Ох, привыкнешь к мальчонке, привяжешься… Как же по осени отдавать обратно будешь? От сердца отрывать станешь?

Марья замерла, глядя на Абая, блаженствующего с петушиной ножкой, сердце её болезненно сжалось, но через мгновение она уже приняла решение:

- Пущай он сам решает — возвращаться ли в аул, у нас ли в станице оставаться. Захочет к своим — так тому и быть.

- Это уж как атаман скажет…

В конце июня пришли вести, что верстах в тридцати ниже по Яику* появились казаки, ставят дозорные вышки, строят дома и службы. А на рудниках будто бы расположили гарнизон. Солдат не шибко много, а всё ж таки основательно устраиваются.

--------

* с Уральских гор Яик течёт к югу, а примерно там, где Орь впадает в него, поворачивает на запад и, изгибаясь огромной дугой и петляя, приходит к Яицкому городку, нынешнему Уральску, где меняет направление на южное.

То есть ниже по течению в повести — означает «на запад», выше - «на восток».

--------

- Видно, и впрямь город-крепость ставить будут, - довольно улыбался Белокозов. - И линию оборонительную строить. Хорошо…

- Надо бы в новую станицу наведаться, атаман, - урядник Тит Ермолкин на вид суровый казак, а сердцем добр. - Может, нужно им чего. На чужом месте устраиваться завсегда чижало.

- А что, и наведайся. Возьми с собой пару казаков да и поезжай.

Тит время тянуть не стал. Нагрузил в телегу гостинцев да вместе с Тимофеем и Петром Калмыковым поехал. Подружились молодые казаки крепко после того, как Тимоха за Петра на вепря кинулся, не побоялся разъяренного зверя. Будто братья стали — не разлей вода.

Новая станица нашлась среди гор, на берегу речки, называемой башкирами Губерлёй, верстах в двух к северу от Яика. Деревянная вышка торчала на вершине холма да три мазанки прилепились у его подножия — вот и всё.

- Здорово, казаки! - окликнул Тит.

В дверях мазанки появился чернобородый великан с серьгой в ухе:

- Здорово, коль не шутишь. Чьи будете?

- Местные мы. Суседи с вами, получается.

- Какой станицы?

- Ааа… - Тит озадаченно посмотрел на спутников. - Да это… Белокозовской?

- Ага, Белокозовской! - подтвердил Петруха.

- Сами не знаете, что ли? - ухмыльнулся громила.

- Да как-то не приходилось о прозвище думать. Станица и станица. Атаманом у нас Василь Степаныч Белокозов. Вот поэтому и сказали, что Белокозовская.

- Депеши-то от воеводы Батурлина как до вас доходят, коли прозвания у станицы нет?

- Дык ведь депеши к нам не почтовым трактом едут, а с нарочными, - начал сердиться Тит. - А уж посылает воевода людей знающих. Небось, вы своему хутору сразу прозвище придумали?

- А то как же! Хутор Подгорный, вот и весь сказ! - осклабился чернявый. - Да ты не серчай, не серчай! Ишь, какой… Сразу глазюками резать взялся. Меня Фёдором прозывают. А меж собою Абреком.

- Абрек? Это что ж такое? - изумился Петруха.

- На Кубани бандита горского так называют.

- На Кубани бывал? - хмуро спросил Тит.

- Довелось. Да вы заходите в курень, чего ж у порога стоять.

- Гостинцев привезли вам маненько. Где казаки-то? Пущай разгружали бы.

- Казаки на службе. Окрестности осваивают. За гостинцы благодарствуем.

Телегу Абрек освободил сам, легко перекидав мешки внутрь мазанки.

- Конюшню покрепче к зиме поставьте, да собак заведите злых, - сказал Тит, оглядывая горы, будто бархатом покрытые зелёной, не успевшей ещё выгореть травой.

- Чего так? Кого бояться?

- Волков здеся прорва. Прошлой зимой в Троицке половину скота порезали. Не боятся ничего.

Тимоха вспомнил, как выли серые разбойники морозными ночами, и содрогнулся — их землянка в овраге не спасла бы от стаи. Спасибо атаману, что принял их с Марьей в станицу…

- А это кто? - Тит показал на выехавших из-за горы всадников.

- Это? - Абрек оглянулся. - Разъезд возвращается. И атаман с имя*.

--------

* - с ними

--------

- Вот и сведём знакомство.

Атаманом Подгорного был уже седой казак, небольшого росточка, щупленький, однако взгляд его был таким острым, а тон, которым он говорил, таким жёстким, что Петруха с Тимофеем поневоле вытянулись перед ним в струнку.

Старик неторопливо сошёл с коня, бросил поводья одному из сопровождавших его казаков и направился к гостям.

- Никак старожилы наведались… - вполголоса сказал Филька, принимая атаманова коня. - Хорошо. Можа, и девки в их станице сыщутся. Гулять будем!

- Там, небось, свои есть гуляльщики! - хмыкнул второй. - Смотри, какие молодые ребята. Своего не упустят!

И вдруг замер, прислушиваясь к голосам гостей.

- Чего ты? - удивленно посмотрел на него Филька.

- Ничего. Давай-ка, я сам атаманова коня обихожу. И своего мне оставь. А ты поди, погуторь с имя. Вишь, ровесниками тебе будут, можа и дружбу сведешь.

- И то дело! - в голосе Фильки звучало недоумение.

Не особенно приветлив был этот Трифон. Не слишком молод, совсем не красив. Прислали его откуда-то из другой крепости. Поговаривали, что не поладил на старом месте Тришка с атаманом. Из-за чего да почему, он не рассказывал. Пытался Федька-Абрек расспросить его, да не вышло. Резанул Трифон взглядом, проворчал что-то в бороду, на том и разговор и кончился.

Потому и удивился Филька — больно уж добр сегодня Трифон. С чего бы это? Однако коня отдал послушно и к приезжим казакам направился.

А Трифон всё в сторонке крутился. Лошадьми занимался, потом амуницию конскую осматривать стал, да нашел, где починить нужно. Тем временем ещё один разъезд из дозора вернулся, и он принялся заново осматривать коней да упряжь.

- Что же вы далёко от Яика обустроились-то? Степняки переправятся, а вы не приметите! - сказал Тит, с сомнением глядя в сторону реки.

- А вот сейчас поглядишь, приметим мы али нет! Айда на вышку! - сказал атаман.

Петруха возле коней своих остался — мало ли что? А Тимофей с Титом на гору полезли. Высок холм — правда что гора, да наверху вышка деревянная. Поднялся на неё Тимоха, глянул и ахнул — ажник сердце зашлось от восторга. Всё как на ладони. И Яик блескучей лентой вдали змеится, и степь за ним расстилается далеко-далеко и в дымке с небом сливается. Обернулся — докуда глаз достает горы стоят. Волнистые, бархатные, так и хочется рукой по ним провести.

Петру такие восторги не знакомы — высоту он не особенно любит. Сидит парень на траве, оглядывает вокруг себя, стебелек цветка какого-то грызёт. Пора бы и обратно уже ехать, в животе сводить начинает от голода. Казак к нему бородатый подошёл:

- Сидишь? Чего на гору-то не пошёл?

- Без меня управятся! - махнул рукой Петруха.

- На вот, поешь. Небось, с утра маковой росинки во рту не было? - казак протянул ему ломоть серого хлеба. - Меня Трифоном зовут.

- А меня Петром.

- Атаман, что ли, ваш? - показал бородач на Тита.

- Не, урядник.

- А третий-то кто? Товарищ твой?

- Бери больше! Почти что брат.

- Это как понимать?

- От лютой погибели меня избавил.

- Ааа… Как же зовут его?

- Тимофеем. Да он придёт сейчас, сведёте знакомство.

- Молодые вы… Эх, где бы вам девок взять! Ажанить вас пора.

- Да Тимофей-то женатый уж, детишек двое у его. А вот мне бы хорошо было казачку в курень привести.

- Жанатый? Такой молодой? Ух, хват какой! Где ж добыл он себе парочку?

- А я не знаю. Они… - Петруха замялся, поняв, что едва не выдал товарища.

- Как зовут-то жёнку его? Погоди, угадаю. Варварой, небось.

- Марьей, - удивленно посмотрел на Трифона Петруха. - Чего это ты чужими жёнами антиресуешься?

- Да вот и мне бы казачку найти где-нибудь, - усмехнулся тот. - Обликом я вроде стар, а кровя-то во мне ишшо играют.

- Вон чего… - засмеялся Петруха. - Это верно, женского полу не достаёт нам здеся. Так куда ж ты, Трифон? Наши казаки уже возвращаются, погоди, погуторишь с ими.

- Да гляжу, вродя конь буланый хромает?

- Где?! Да вродя не хромает.

- Молод ты, а у меня глаз наметанный. Видать, в подкове камешек застрял. Пойду-ка, погляжу. Не дай, Господи, обезножит конь.

Ушёл Трифон, а Петруха по сторонам смотрит, запах травяной полной грудью вдыхает. Про разговор и думать забыл.

Вспомнил уж когда обратно ехали. Вспомнил, что так и не подошёл Трифон к Титу с Тимохой, знакомства заводить не стал и вообще на глаза не показывался. Странный человек… Пожал Петруха плечами да опять о нём забыл.

В Троицке и вправду солдатскую команду поставили. Не на короткое время для наказания бунтовщиков, а до того времени, покуда город не построят. Потом, мол, переведут гарнизон в крепости служить.

В июле, в самые знойные дни, слегла Устинья, помогавшая атаману вести хозяйство. Потемнело у казачки в глазах, застучало в голове, тошнота к горлу подкатила. Упала без чувств, ударилась лицом, носом кpoвь хлынула. Марья, конечно, взваром травяным её отпоила, отлежаться дала. Только работать как прежде женщина была не в силах.

Марья заменить Устинью не могла - трое ребятишек много времени забирали, да и других обязанностей, как и у остальных казачек, невпроворот было. Деваться некуда — попросил атаман у Турали-бая помощницу из аула. Заплатить пообещал. Прислал степняк вдовицу Айшу. Крепкая была бабёнка, молодая. Силы недюжинной — мешки ворочала как пушинки. Муж её помер зимой, замёрз в буран, а она одна осталась — детей нарожать не успела. По обычаям должен был её взять в жёны старший деверь, только беден он был, и лишний рот ему вовсе ни к чему оказался. Так что никто за бедную Айшу не переживал, ничьё сердце не болело, каково ей среди казаков будет.

Но она не унывала, всё исполняла, что ей приказывали. По-русски не понимала поначалу, однако быстро обучилась отдельным словам. Труднее пришлось с едой — рыбу и грибы в первый раз ела степнячка с каким-то суеверным страхом. От хлеба отказывалась, а репа ей почему-то понравилась. Постная еда без мяса и молока была ей непонятна, и казаки, жалея бабёнку, приносили ей из дозора какую-нибудь пойманную в силки птицу.

Так и жили. Несли службу, занимались хозяйством, нянькали детей. Гром грянул в начале августа, когда в станице с барабанным боем появились солдаты.

- Получен донос на казачьего атамана Белокозова Василия Степановича, - сказал офицер, когда затихли барабаны.

- И в чём же меня обвиняют? - прищурился атаман.

- В укрывательстве беглых крестьян.

- Беглых крестьян? - удивленно поднял брови Белокозов. - Это кто же у меня мужик?

- Тебе, атаман, лучше знать.

- А ну, казаки, стройсь! А ты, господин офицер, укажи мне, кто же из моих ребят не казак.

- Ты, атаман, мне театру не устраивай. Скрываешь беглых крестьян Самарской губернии Тимофея и Марью, прозвища которых в доносе не указаны.

- Кляузу, господин офицер, на меня завистники и злоязычники написали. Нет у меня мужиков. И все казаки мои — потомственные. На том присягнуть могу.

- Не бери греха на душу, атаман! - сказал сквозь зубы офицер. - Ведь есть в станице беглые!

- А если бы и были, - понизил голос Белокозов, - я бы тебе их не отдал. Потому как на сотни вёрст мои два десятка казаков дозоры несут. За всем приглядеть нужно. И чтобы киргизцы с башкирами друг друга не перебили, и чтобы никто на русскую землю не покусился…

- А ты на себя много не бери, атаман. Не ты один на рубежах стоишь, - перебил его офицер.

- Не один, - согласился Белокозов. - Потому что закон казачий таков, пришлых не выдавать. А выдавали бы — так и меня одного здесь не было бы. Не приходи сюда боле, господин офицер. Нет у меня беглых.

Ушли ни с чем солдаты. Молча провожал их взглядом Белокозов.

- Должники мы с Марьей перед тобой, атаман, - тронул его за плечо Тимоха.

- Погоди, они ещё вернутся, - тихо ответил ему Белокозов.

Надо было что-то предпринять, чтобы защитить станицу, но что — атаман пока не знал.

Продолжение следует...