Дикая степь... Глава 16. Братанич

Время действия - 1732 год

- Что хмуришься, атаман? - Митрий взял Белокозова за локоть.

- Гадаю, кто донос написать мог. Неужто кто из своих?

- Нет, Василь Степаныч, на своих не думай. Тимоха почитай год возлЯ нас живёт, а никому и в голову не пришло доложить о нём властям. Это чужой. Либо в Троицке кто увидал его, когда мы на Паску в церкву ездили, либо в Подгорном. А больше негде.

- Паска когда была… Нет, это не в Троицке. Видно, среди прибывших казаков завелась гнида. Понимаешь, если бы Тимоха просто беглым был — другой бы разговор! Сколь таких мужиков в казаки поверстано! Да ведь он оговорил себя под батогами! Сознался в тайном сговоре с татями, которые мужиков из поместий уводили да басурманам продавали.

Митрий крякнул досадливо, поморщился:

- Сказывали, выгораживал кого-то?

- Выгораживал. На себя удар принял. И что теперь с имя делать? С им да с Марьей. Обратно из станицы прогонять? С малыми ребятишками?

- Постой, атаман. Я вот что думаю… А если обознался доносчик? - Митрий в раздумье почесал затылок, сдвинув шапку на лоб.

- Как обознался? - не понял Белокозов.

- А так… Тимофей, да не тот! Похож просто. Другой человек.

- Да ведь дознаваться станут — чей, откуда, как родителя звали!

- Ну и пускай дознаЮтся! К примеру, назовётся он Тимофеем Калмыковым, - глаза Митрия лукаво поблёскивали из-под надвинутого края шапки.

- Да как же ты докажешь, что он сын тебе?!

- Братанич* у мене был. Сгинул где-то, сердешный. Тоже Тимофеем звали. Тимофей Калмыков. По летам постарше этого будет года на три. Ну, да три не десять, сойдёт. В какой церкви он крещен был — скажу, коли согласный ты.

--------

* сын брата, племянник

--------

- А коли присягнуть на Библии скажут тебе, что это сродственник твой? - вкрадчиво спросил атаман.

- Эх, Василь Степаныч! Парнишка за мово Петруху на дикого вепря выйти не спужался, нешто я за него вступиться побоюсь?

- Так ведь грех же?

- Отмолю, ничего. Бог милостив. Всё Он видит, всё знает, над всеми нами волен.

- Что ж, выходит, у нас твой братанич поселился? Калмыков Тимофей сын…

- Никаноров.

- А что же сам Никанор? Жив ли?

- Сам-то жив, служит в Табынской крепости. Семьи вот не осталось. Одного сына вместе с жёнкой да малыми ребятами башкирцы зарубили, другой — Тимоха-то — сгинул. Вышел в дозор с товарищем и пропал. Шапку только евойную нашли. А от товарища и шапки не было. Живы ли, нет — никто до сих пор не ведает. Молимся за здравие их, а может, нужно за упокой. А супружница Никанорова от третьих родов померла, когда сыновья ишшо малыми были. Так и прожил жизню вдовцом.

- А как не признает Никанор Тимоху, что тогда?

- Признааает… Ты только дозволь мне, Василь Степаныч, отлучится из станицы на сколь нужно будет, чтоб я, значицца, предупредить его мог. Тимофея самого бы брательнику показать, да опасно это, помнят в Табынской настоящего.

- В Уфу воеводе депешу нужно срочно отвезти. Возмёшься? Как раз по пути и заедешь к брательнику.

- Что ж, только рад буду делу.

- Вот и поезжай.

Атаман вышел на крыльцо. Сновала возле амбара Айша, стирала в деревянном корыте какое-то тряпьё, выжимала, туго скручивая его в жгуты. Поглядывала время от времени на сидевшего неподалёку Савелия.

«Эге! - подумал Белокозов, посмотрев на Савку. - Эк его развезло-то… Кабы греха тут не вышло...»

- Савелий! - окликнул он казака. - Савелий! Поди-ка сюда!

Савка как завороженный смотрел на Айшу, будто не слыша зова. Тело его напряглось, словно для прыжка, глаза потемнели. И был он весь похож на красивого, сильного дикого зверя, охотящегося на быстроногую, ускользающую жертву.

- Савелий! - повысил голос атаман. - А ну, поди сюда!

Савка нехотя оторвал взгляд от степнячки, вздохнул, поднялся, потянувшись, и вразвалочку подошёл к Белокозову.

- Ты чего это, срамник? Оскоромиться хочешь? Ты мне девку не тронь!

- Какая же она девка?! - изумился Савелий. - Вдовица она, баба.

- Всё равно не тронь! И вот что… Митрия я посылаю в Уфу, депешу отвезти к воеводе нужно. Поезжай и ты с им. Вдвоём оно сподручнее будет. Поди, собирайся в дорогу. На рассвете отправитесь.

Савка с сожалением посмотрел в сторону Айши, потом встряхнулся по-звериному, и вот уже из глаз его исчезло чувственное, темное, а перед атаманом предстал прежний Савелий — казак, воин.

- Вот и славно… - прошептал Белокозов, глядя вслед уходящему парню. - От греха-то подале. Покуда вернётся — киргизка уж тю-тю… откочует со своими.

Уехали гонцы к воеводе, а Тимофея атаман до поры в станице придерживать стал. Мало ли кто встретиться может, арестуют парнишку, в кандалы закуют — потом не вырвешь.

- В поле тоже работать нужно! - хмуро отрезал он, когда Тимоха попытался попроситься в дальний дозор с Петром.

- Да ведь другие казаки и в поле успевают, и на службе!

- Сказано тебе — в поле пойдёшь! Али не доволен чем?! - прикрикнул Белокозов.

- Что ж… Доволен, благодарствую… - попятился от него Тимофей. - Мужику и дело мужиково…

- Да пойми ты, дурья башка, что зуб на тебя имеет кто-то! - не выдержал атаман. - Наведут на тебя стражников рудничных аль солдат, как потом вызволять тебя из шахты?

- Что же мне, до самой смертушки в поле работать?

- Погоди, Митрий вернётся, всё расскажу тебе. Тогда и станешь с другими казаками службу нести. А пока терпи. Работай в поле да в станице, по хозяйству крутись, запасы дров да кизяка делай. Не заметишь, как зима навалится.

Вздохнул Тимоха. Непонятно, чего ждать ему от возвращения Митрия, что решит его приезд, однако делать нечего.

Засобирались на юг ласточки, закружили в небе стаи готовящихся к отлету птиц, а по утрам было всё холоднее, хотя к полудню день разогревался и пеклО почти как в июле. Киргизцы стали поговаривать о скором возвращении на зимние кочевья, а у Марьи всё чаще сжималось сердце — приближалась пора прощаться с маленьким Абаем, округлившимся и окрепшим за лето.

- Что, барсучок, хорошо тебе в станице? - Марья поставила на стол блюдо с оладьями.

- Да! - улыбнулся малыш и потянулся ручонкой к угощенью.

- Казаки!!! - раздался крик с вышки. - Наших киргизцев бьют!

Забили в набат, похватали казаки коней, помчали, наскоро собравшись, за реку, обмелевшую от жары. С гиканьем, свистом, улюлюканьем, хлопая изредка выстрелами, сверкая на утреннем солнце шашками.

Метались в ауле женщины, кричали дети — страшно, жутко. Степняки, пытавшиеся защитить селение, бились с пришлыми — мелькали в воздухе дубинки со стальными шипами, сабли, пики. Падали с разбитыми головами мужчины, ломали им ребра копыта коней.

С гиканьем и свистом неслись в эту свару казаки, сверкали шашки. Неожиданно клубок бьющихся степняков распался, и рванули налётчики в сторону, прочь от потревоженного селения.

- Алгаа!!! - воодушевленные бегством врага аульчане понеслись вслед за ними.

- Казаки, в погоню не ввязываться! - крикнул Тит.

Замедлили бег кони, перешли на шаг, тяжело поводя боками.

- Не пойму, с кем они воевали? Кто напал-то? - Петруха соскочил с коня.

- Похоже, как будто сами с собой? - неуверенно сказал кто-то из казаков.

- Похоже на то…

И уже бежали из аула женщины, с плачем поднимали убитых и искалеченных мужей и сыновей, обмывали раны живым, закрывали глаза погибшим.

- Возвращаемся, братцы! - скомандовал урядник Тит. - Наше дело сделано, ничем уж больше не поможем мы.

А вечером прискакал из аула гонец к атаману — с благодарностью за помощь и поддержку.

- Кто ж такие напали на вас? - спросил Белокозов.

- Казахи из среднего жуза. Не хотят они под руку русской царицы идти, хана Абулхаира предателем считают.

- А на ваш-то аул зачем напали? Хана здесь нет, вы при чём? - удивился атаман.

- Корили они наших мужчин, что с русскими связались, что русские обманут нас, заберут наши земли, угонят наш скот. А Турали-бай Абулхаира поддержал, когда решали прошлой осенью, принять ли подданство российское.

- Вон оно что…

- Турали-бай сам бы приехал поблагодарить вас, но нельзя ему — горе пришло в его юрту.

- А что такое?

- Сын его младший, любимый Ержан, погиб сегодня в бою. А невестка, которая под сердцем ребенка его носила, прежде времени рожать начала. Худо ей, не выживет, видно. И горько баю, что потерял он Ержана и не останется от него на этом свете ничего, даже внука в утешение.

Марья как услышала, что невестка бая плоха, сразу рванулась к Белокозову: дозволь, мол, я посмотрю на бабу. Может быть, смогу чем-нибудь помочь.

Устинья с Прасковьей руками всплёскивали в изумлении — что ты, там своих, что ли, повитух не хватает? Охота тебе в аул мотаться? Но Марья упорно на своём стояла:

- Я от бабушки Агафонихи научилася кое-чему, может быть, пригодится это.

Махнул рукой атаман:

- Бог с тобой. Может, и впрямь спасёшь бабёнку. Езжай!

Собрала Марья свои тряпочки да узелочки с травами, поехала в аул, а двое казаков вместе с нею. Чтобы, значит, не обидел её кто-нибудь. Вернулись на следующий день.

- Ну что там? Живая бабёнка? - спросил Белокозов.

- Живая. Мальчонку родила, - засмеялась Марья.

- Ах, умница ты наша! - улыбнулся ей одобрительно атаман. - Лекарка каких поискать.

- Да это бабушке Агафонихе спасибо. Недолго мы у неё пожили, а научила она меня многому.

- А что ж она других баб да девок не научила, а только тебя? Видно, дар в тебе разглядела людей исцелять.

- Можа и так.

А через несколько дней, когда закончились в ауле скорбные дни, приехал в станицу сам Турали бай. Постаревший, осунувшийся, потухший, будто выбили из него всю радость жизни, сидел он, сгорбившись, на лавке в атаманской, и было видно, что хочется ему скорее вернуться в аул и прилечь. Поблагодарил Белокозова за помощь, за то, что защитили казаки аул от врагов.

- Да что там, какого же врага? - махнул рукой атаман. - Не джунгары напали, чай. Горю твоему соболезную, жаль парня. Однако же междоусобные споры, хоть и кpo вавые, всё же не так страшны, как налёты чужаков.

- Не знаешь ты, атаман, ничего, - горько усмехнулся бай. - Битвы между воинами разных родов бывают жестокими. Гибнут мужчины, а победители угоняют табуны, молодых женщин да девушек в Хиву или Коканд на невольничий рынок везут. Остаются в ауле старики да малые дети — как им жить? Чем жить, если нет скота? Для чего жить?

- Ну… - замялся Белокозов. - Тебе вроде бы есть для чего жить? Внучок-то родился!

Лицо Турали-бая просветлело:

- Родился. Мальчик. Продолжатель рода Ержана. И хотел бы я из благодарности к той женщине, которая спасла мою невестку и ребёнка, подарить ей корову и бычка. А казакам коней. Десять коней привели сюда мои джигиты. Хороших коней, вам понравятся они.

- Что ты, что ты, бай! - атаман замахал руками. - Не возьмём мы ничего. Не для подарков вступились мои ребята за вас. Просто привыкли мы к вам, сроднились вроде уже, вот и вскипело в грудях, когда увидели драку.

- Не обижай меня, атаман.

- Да ведь скажут, что мы отобрали у вас скот! Да и вам самим он нужон, вы им и живёте. Как же взять его у вас?!

- Послушай, атаман. Когда в юрте казаха кто-то уми рает, казах раздает садака* , чтобы душе покой ного было легче. Я могу раздать этих коней своим беднякам, могу отогнать их в соседние аулы, но я хочу подарить их твоим воинам. За то, что «вскипело у них в груди», за то, что кинулись защищать, не раздумывая и не ища выгоды. Им нужны хорошие лошади, возьми, не обижай меня. И корову для той женщины — обязательно!

--------

* садака — это любое благодеяние (не только материальное), совершённое искренне, ради Аллаха

--------

- Поминок, значит? Что ж, пусть душа твоего сына попадёт в рай.

- А мы завтра утром уходим на новые кочевья.

- Уходите? Завтра? - немного растерялся Белокозов. - Значит, Айше и Абаю нужно сегодня уже вернуться в аул?

- Да, сегодня… - Турали бай снова оплыл и сгорбился, и было видно, что ему очень хочется прилечь.

Айшу искали долго. Кричали, звали, заглядывали во все двери, но степнячки нигде не было.

- Где же она? - сердился один из джигитов. - Сколько времени на неё потеряли… А мальчишку собрали? Где мальчишка?

Марья вывела тепло одетого Абая из дома, подвела к Турали-баю:

- Вот ваш парнишечка! - говорила, держалась, чтобы голос не дрожал, не сорвался, чтобы слёзы из глаз не хлынули. - Прощай, барсучок. До следующего лета прощай!

До следующего лета… Будет ли у него следующее лето? Не заморит ли его старик? Кто приласкает дитёнка, кто позаботится о нём? Да и кто скажет наверняка, что следующим летом аул прикочует сюда же…

Кто-то из джигитов подхватил мальчишку, посадил на коня перед собой. Абай беспокойно завертел головой, высматривая — на каком коне поедет Марья. Но она не садилась, а стояла возле мазанки, махала одной рукой, другой комкая передник. И вдруг всё понял мальчишка, взвизгнул дико, выскользнул из рук всадника, стёк на землю. Вихрем кинулся к Марье, обхватил её ноги:

- Апа, апа, не отдавай меня! Не прогоняй меня!

Не понимала Марья слов его, на родном языке сказанных, да сами степняки поняли. Всю меру горя детского почувствовали. Турали-бай смахнул слезу:

- Он нашёл себе мать. Пусть останется здесь, сыном этой женщины.

Махнул рукой джигитам и уехал прочь.

- Ну что ты, сынок! - плакала Марья. - Здесь я, здесь.

Белокозов сглотнул вставший в горле комок, подошёл к ней:

- Ну, вот что — коль тебе его сыном оставили, то должон он быть крещёным. В Троицк ехать вам нельзя, опасно, а я сюда батюшку привезу, чтобы службу отслужил, причастил казаков, заодно и мальчонку окстил*.

--------

* совершил обряд крещения

--------

- Подарочек мне сделал бай, - сквозь слёзы улыбнулась Марья.

- Подарочек? Да ведь он тебе на самом деле подарок привёл, - засмеялся атаман.

- Мне?!

- Тебе. Корову с бычком. Пойди, посмотри, на карде* стоит.

--------

* - изгородь для скота — загон без крыши

--------

На скотном дворе лениво жевала свою жвачку рыжая корова, а в углу загона беспокоился, переливчато и низко мычал, рыл копытом землю молодой и сильный бычок.

- Это твоя корова! - сказал Марье Тит. - За спасение невестки и внука тебе бай привёл.

- Моя? - прошептала Марья.

- Твоя!

Марья подошла к рыжухе, обняла её за шею, прижалась лицом. Пахло от коровы молоком, теплом, уютом… Марья заплакала.

- Что ты, дурная? - удивлённо спросил её Тит.

- Значит, моя?

- Да твоя, твоя!

- Кормилица…

Лошадей, подаренных баем, поставили на общее пользование, чтобы никому обидно не было. Для тех, у кого свой конь захворал, на замену. И только одного отдали в собственность Тимофею, того, которого он сам выбрал.

Не удержался Тимоха, выехал из станицы, чтобы к казачьему седлу приучить коня, привыкнуть к его повадкам, приучить его к себе. Хорош жеребец был! Горяч, но руке его послушен.

У родника в роще спешился Тимоха, подошёл к овражку, в котором землянка его прошлой осенью была. Посмотреть захотелось, не обвалилась ли. Зашуршали кусты за спиной. Обернулся Тимофей — и тут же выстрел грянул, шапку сбил с головы.

- Кто здесь? - закричал Тимоха и кинулся на звук выстрела.

Но петля захлестнула его ногу, дернула резко, выбила из-под ног землю. Упал Тимофей, а встать не может — крепко петля держит. Только топот удаляющейся лошади по земле отдается.

- Эй, стой! - закричал Тимоха.

Да куда там! Тишина в ответ ему. Злодея и след простыл.

Продолжение следует...