Дикая степь... Глава 18. Бунт

Время действия - 1735 год

- Эх, хорошо-то как! - Савелий полной грудью втянул свежего лесного воздуха. - Жить хочется!

- Кому же жить не хочется? - хмыкнул Тимофей. - Небось, даже старику калечному и то помирать неохота.

- Э, нет! Не то. Одно дело, когда живёшь и об том не думаешь. Заботы всякие давят, беды одолевают. Другое дело — вот так, когда душа поёт и радуется.

- Троица пришла, птички поют, вся живность Божья празднует, вот и у тебе душа запела.

- А у тебе нет?

- У мене она всё время поёт, - усмехнулся Тимофей. - Горевать, слава те, Господи, не с чего. Вот сыновей скоро на конь садить будем, Машутка родилась — разве не радость?

- А то, что враг твой рядом ходит и пакостит помаленьку — не печалит тебя?

- Так ведь доси* не получилось у него ничего, значит, и не получится никогда! - засмеялся Тимоха.

--------

* до сих пор

--------

Савелий промолчал. Не нравилось ему такое легкомыслие, ох, как не нравилось. Детишки у Тимохи подрастают, а ну как на них перекинется пакостить злодей? Но вслух говорить не стал ничего — не накаркать бы!

- Может, поснедаем чего? - Тимофей с вожделением посмотрел на открывшуюся перед ними полянку, покрытую зелёной, сочной травой. - Тама вот ручеёк вродя есть.

- Айда! - Савка спрыгнул с коня, ослабил подпругу. - Поди, Гнедко, отдохни. Дорога дальняя, идти тебе ещё и идти…

- Далёко до деревни-то ещё?

- Далёко… К вечеру должны добраться.

- Ну, то не далёко. Спать будем, Бог даст, в избе. Сколь ночей уж на земле да под звёздами…

- Тебе разве в диковину? - засмеялся Савелий. - А когда с деревни бежал, где спал?

- С какой деревни? Казак я потомственный, забыл что ли? Калмыковы мы.

- А казаку и того пуще грех жаловаться.

- А я и не жалуюсь. Я радуюсь. Значит, скоро уже придём в Уфу. А там, глядишь, и обратно в дорогу соберёмся.

- Как воевода позволит, так и соберёмся. Не ровен час даст приказ ишшо куда ехать, а то ждать чего.

- Тьфу, типун тебе… Прости меня, Господи… - выругался Тимоха. - Чего каркаешь-то?

- Я не каркаю. Просто не жди шибко быстро домой вернуться, чтобы потом обидно не было, - Савелий разложил на дерюжке домашнюю еду.

- Знатный суджук твоя Агаша делает! - Тимоха отхватил ножом солидный кусок сыровяленой колбасы.

- Мастерица она на такие штуки. Только рыбного духа не переносит. Противен он ей. И грибов боится. У них в ауле грибы глухим ухом называли. Говорили, будто кто съест их, тот навсегда оглохнет, а может, и помрёт.

- Если не знаючи, то и помереть недолго, это верно. Наш Абайчик ничего, и то, и другое уплетает за милу душу! - Тимофей, насытившись, опрокинулся в траву.

- Так и зовёшь его Абайчиком? Православное-то имя не позабудет он? - Савелий сложил остатки еды в мешочек.

- А чего забывать? - хмыкнул Тимоха. - Вы его как положено, Андреем называете, а мы — по-домашнему, Абайчиком.

Ничего нового в этой дорожной болтовне не звучало. Всё сто раз было сказано, сто раз обговорено. Просто на душе от слов этих теплее становилось, потому как о доме они были.

- Хорош у тебя суджук, только пить посля его охота! - сказал Тимофей.

- Родник поискать бы. У меня вода во фляжке кончилась, надо набрать.

- Давай твою пляжку, моя тоже пустая, - поднялся Тимофей. - Коли есть ручей, то и родник где-то быть должон.

- Я с тобой пойду.

- Незачем. За коньми приглядывай. Я сам!

- Сторожко иди, поглядывай по сторонам, Тимоха. Мало ли кто средь деревьев прячется!

Тимофей бровью не повёл. Привык он уже жить, принюхиваясь да приглядываясь. С того самого дня, как стрельнул в него кто-то в роще, привыкать стал. Потому что случались такие пакости не единожды. Не сказать, чтобы часто — две или три за год, но всякий раз на самом краю пропасти оказывался он.

Однова дитёнок в кустах у реки заплакал, сунулся Тимоха поглядеть, кто это там, да в яму провалился, ногу повредил. В яме какие-то ветки, смолой облитые, лежали. Сообразить Тимофей не успел, к чему бы это, как сверху на него горящая пакля упала. Насилу выбрался, насилу сбил с себя огонь. А дитёнка в тех кустах никто так и не нашел. Даже следов не было. Залечила Марья ожоги, а шрамы всё одно остались.

Потом ещё случай вышел — довелось Тимофею одному ехать ночью из Троицка. Слышит он — нагоняет кто-то. Скачет чья-то лошадь, спешит. И блазнится Тимохе, что лошадь эта казачья. А раз так — значит, свой человек. Не особо встревожился Тимофей, а зря. Потому как, проезжая мимо, казак тот взмахнул шашкой… Расстался бы Тимоха с головёнкой в ту ночь, если бы не конь родной — шарахнулся в сторону, краем глаза уловив движение. Вжикнула шашка рядом с ухом, да вреда не принесла. Ускакал злодей, только его и видели.

А раз было ранней весной на Яике — выбирал Тимофей садок с рыбой из проруби, а сверху, с обрыва, свалил кто-то огромный камень. Лёд, уже ставший хрупким и ненадёжным, не выдержал, лопнул, и свалился Тимоха в холодную воду. Зипун мигом намок да вниз затягивать стал, под льдины. Опять только по милости Божьей сумел казак выкарабкаться . Кто валун тот скатил — снова не нашли.

Марья молилась за него да за детишек (тоже ведь страшно — не возьмётся ли злодей их изводить), под образами ползала, в Троицкой церкви свечи самые дорогие ставила. А Тимоха только посмеивался — ничего, говорит, Бог не выдаст, свинья не съест. Кому что на роду суждено, то и будет. Однако ухо держал востро.

Вот и теперь — пошёл вдоль ручья, чтобы родник найти, а сам прислушивается, не треснет ли под ногой сучок, краем глаза следит, не шелохнется ли ветка. Не столько увидел, сколько нутром почуял врага — упал на землю, откатился в сторону, а там, где он только что стоял, стрела пролетела, коротко свистнув. Молнией метнулся Тимофей к злодею, но только топот копыт услышал.

- Смотри-ка, Савелий, какого гостинчика мне прислали только что! - Тимоха протянул стрелу товарищу.

- Кто это сделал?! Ты видел его? - Савка перекрестился в ужасе.

- Башкирская. И подковы на лошади не русские, по следам видно.

- Да ведь башкиры уж давно в мире и согласии с нами живут, для чего им нападать-то?!

- Мало ли… - пожал Тимофей плечами. - Пакостник какой-нибудь. Ни своим, ни чужим. На вот, водицу тебе набрал. Хорошая вода, скусная.

Взял фляжку Савелий, покачал головой:

- Отчаянный ты, Тимоха. Неужто и не спужалси совсем?

- Чего пужаться-то? Я живой, а злодей сбежал. Далеко уж теперя. Ладно, поехали, добраться бы до ночи к деревне.

Тронулись казаки в путь. Смурно на душе у Савки, нет уж радости прежней.

- Да ты чего приуныл-то? - засмеялся вдруг Тимофей. - За меня, что ли, боисси? Так ведь это хорошо, что вышло сейчас. Значит, до осени тревожиться теперь не о чем. Ты вот лучше расскажи мне… Не спрашивал тебя никогда…

- Что?

- У вас с Агашей… с Айшой… договорено ли чё ли было… тогда… Отчего она сбежала, когда из аула за ней приехали?

- Нет, не договорено… - сказал Савелий и замолчал.

Покосился на него Тимоха, но допытываться не стал. А Савелий погрузился в свои мысли. Вспоминал, как ехал из станицы, как глодала его обида на атамана. Рядом была бабёнка, совсем рядом, протяни руку — твоя. Всё сломал Василь Степаныч, всё порушил. Откочует степнячка со своими на зиму, а там… Выдадут её за какого-нибудь старика, которому работница на старости лет нужна, и всё… Прощай, Айша. Выть от злости хотелось, зубами рвать всякого, кто поперёк него вставал. Потом забыть решил её — что это, в самом деле, ему ли, казаку, за какой-то киргизкой сердце рвать! Даже к девицам на вечерки ходил в крепости Табынской. Однако нет, всё не то. Хороши девушки, белолицы, статны, а мелькнёт в памяти огненный взгляд черных глаз под немного припухлыми веками — и не нужен уже ему никто. И девицы манерными кажутся, и разговоры их пресными.

Вспоминал, как обратно ехал, уже смирившись с потерей степнячки. Что же, знать, так на роду написано и ему, и ей. Ничего, столь годов без женщины обходился, проживёт и теперь. Вспомнил, как ухнуло сердце его, когда увидел знакомую фигуру в станице, как обожгло всё нутро огнём. Как с Филькой за неё в спор вступил, как окрутил с Айшой атаман. Боялся, видно, что во грехе они жить станут. Ни разу не пожалел Савелий, что взял тогда степнячку в жёны.

К вечеру доехали до деревни, в которой остановиться на ночлег собирались. Только тихо в деревне было, и гарью пахло.

- Чего это, Савелий? - удивлённо спросил Тимоха, проезжая по пустынной улочке и глядя на разорённые избы.

- Эй! - крикнул Савка. - Есть тут кто живой? Отзовись!

Но тишина, давящая, тягостная тишина была им ответом. Тимофей сошёл с коня:

- Ну-ка, погляжу я, что случилось-то…

Прошёл меж изб, в бурьяне человека увидел. Следом другого, третьего…

- Поехали, Савелий, отседа. Видно, башкирцы побили людей. Больше некому. Копьями и саблями орудовали, ни одного застреленного нет.

- Давно?

- Дни три, не боле. Поедем…

- А люди… Не по-христиански это, зверям оставлять их. Переночуем в избе какой-нить, котора поцелее осталась, а утром предадим земле несчастных.

Света в ночь разжигать казаки не стали, коней в хлев уцелевший завели, сами рядом на соломе легли. Только не спалось им никак — тревожно было. Что такого случилось здесь, отчего мирные башкирцы, присягнувшие императрице, вдруг напали на русскую деревню, в которой солдат никогда не стояло, и чиновников не видали, одни мужики всегда жили, хлеб сеяли, лужки косили, мёд собирали? Неужто мятеж? А если так, то насколько широко этот огонь разгорелся? Что там, впереди? Что воевода уже успел предпринять, чтобы погасить его?

На следующий день, покончив со всеми скорбными делами, прочитав у свежего холмика молитвы, выехали в путь. Солнце уже было высоко, и летний жар набирал силу, но казаки будто и не замечали его, думая о той беде, что пришла на эти земли.

Ехали сторожко, избегая открытых мест и не разжигая костров. Ночевали, неся по очереди вахту, спали вполглаза.

- Смотри-ка! - сказал Тимофей, приостанавливая коня, когда по расчётам Савки до городка с гарнизоном оставалось полдня пути. - Никак побоище было здесь?

- Солдаты… Может, живые есть? Офицер, смотри...

Десяток бездыханных тел лежало в траве.

- Дааа… - протянул горестно Тимоха, стаскивая с головы шапку. - Далеко, видно, дело зашло. Только зачем же? Ведь жили же мирно, чего не хватало людям? Небось, в рудники их не загоняли, к тачкам не приковывали. И на рынке будто скот не продавали. Жили себе в своих лесах, молились Аллаху.

- Просто так люди войну не затевают. Значит, нашли, зачем. Постой, вот тот — не живой ли?

Тимоха соскочил с коня, нагнулся над солдатом:

- Прокофий, ты ли?!

Солдат с трудом открыл глаза, попытался рассмотреть его. Но взор его туманился и уходил куда-то внутрь, будто видел он что-то такое, живому человеку недоступное.

- Прокофий, ты помнишь меня? Я Тимофей. Тимоха. Помнишь, в Троицке?

- А… Тимо… фей… - с трудом сказал солдат. - Жив… Хорошо… Значит, не зря…

- Погоди, я выну из тебя это треклятое копьё! - Тимофей схватился за обломок древка.

- Оставь… Дай помереть… спокойно…

- Кто это вас? Башкирцы что ли?

- Они…

- За что?! Почему?

- Не хотят… чтобы город… строили… И новую линию… казачью… не хотят… Бунт подняли…

Прокофий закрыл глаза, помолчал, потом, с трудом открыв их, сказал:

- Они... русские деревни жгут... на солдат нападают…

- Да уж видел… - вздохнул Тимофей. - Эх, Марью бы к тебе! Она бы тебя беспременно вылечила. А я… не умею. Давай-ка я тебя в городок отвезу, там лекаря найду тебе!

- Оставь… - Прокофий закрыл глаза.

- А штабс-капитан-то где?

- С Кириловым… поехал…

Тимофей взял холодеющую руку Прокофия, попытался согреть её:

- Я ведь тебя всегда помнил, Прокофий, голубчик. Как ты нас с Марьей от рудников спас. Тебя и штабс-капитана. Только он без тебя всё одно ничего поделать не смог бы. И Марья за твоё здоровье всегда молится.

- За упокой… пусть помолится…

Тимофей заплакал, прижав ладонь старика к своей груди.

- Ништо… - шептал солдат. - ништо… ниш…

Тимоха закрыл глаза Прокофия, перекрестился:

- Со святыми упокой, Господи…

- Поедем, Тимофей! - положил руку ему на плечо Савелий.

- А они?

- Городок недалеко. Без нас люди управятся.

- Хоть Прокофия заберу с собой, - горестно сказал Тимоха.

В городке о разгроме команды не знали, и когда казаки бережно положили на лавку тело Прокофия, пришли в недоумение.

- Как? Солдат? Побили? - метался по канцелярии комендант. - С саблями да пиками против ружей?

- Ружья ещё перезарядить надобно, - хмуро сказал Савка. - А башкирцев могло быть много. Что ваш десяток солдат супротив, к примеру, трех десятков конников сделает? Расскажи хоть толком, из-за чего всё случилось.

- Но вы же знаете об Оренбургской экспедиции?

- Слышали кое-что. Про то, что императрица Анна Иоанновна в прошлом годе дала привилегию* на постройку нового города и повелела назвать его Оренбургом. Что обер-секретарь сената Кирилов создал эту самую Оренбургскую экспедицию, чтобы с народами азиатскими торговать способнее было, а також рубежи российские защищать.

--------

* - жалованная грамота, представляющая акт передачи строящемуся городу свободных земель

--------

- Вот-вот! - подтвердил комендант. - Нынешним летом город должен быть заложен. Об этом по весне башкирскому бию Нурушеву написали из Петербурга. Ммм… Некто Алмяков написал… Мулла… Так вот, после этого под Уфой в Газиевой мечети собрался курултай… всенародное собрание. И решено было строительству Оренбурга воспрепятствовать.

- Но почему?! - изумился Савелий. - Чем же им город помешал?

- Видите ли… Башкиры очень ревностно относятся к заселению земель, которые они считают своими. И они… они полагают, что новый город очень ограничит их жизнь…

- Чем?! Разве это плохо — торговать с азиатами? Ведь и им от этого кругом одна польза! Кому мешает торговый город?!

- Видно, есть силы, которым мешает, - комендант задумался. - Есть. И силы эти находятся очень далеко отсюда.

- Не в самом ли Петербурге? - усмехнулся Тимоха.

- Полагаю, что гораздо дальше. Кому-то очень нужно, чтобы Россия не богатела, не прирастала землями, не становилась сильнее. Кому-то нужно, чтобы на рубежах её были вечно гниющие, не заживающие язвы.

- И кто же это такие? Кому нужно-то? - не понял Тимофей.

- Ах, это всё мои домыслы, не слушайте! - махнул вдруг рукой комендант. - Вспомнили вдруг башкирцы на курултае все мыслимые и немыслимые обиды. Самая главная из них — занятие части их вотчинных земель под заводы и русские поселения. Все эти обиды были искусно подогреты, представлены в нужном свете…

- В нужном? Для кого? - прервал его Савелий.

- Этого мне не известно. Однако мы имеем факт — башкирцы против строительства Оренбурга. Курултай послал делегацию к Кирилову, а он делегатов арестовал, сам же выдвинулся к месту строительства города. Это спровоцировало бунт.

- Что же сделал воевода? Как-то ведь нужно тушить огонь.

- О воеводе мне ничего не известно. Что знал, то вам рассказал. Но я был уверен, что наш городок в безопасности. Ведь у нас есть гарнизон.

- Зачем только ваш гарнизон вышел из города… Все десять человек…

- Прибежала девушка из деревни… тут, неподалеку... сказала, что на них напали, просила о помощи. Мы не могли отказать русским людям!

- Это было глупо. Пока девушка добежала, с деревней уже покончили, - жестко сказал Савелий. - На это много времени не требуется.

- Но и равнодушно отказать мы не смогли. А теперь, значит, и наш городок остался без защиты… - грустно сказал комендант, наконец осознав весь трагизм положения. - Что же делать…?

- Бей в набат, собирай народ! - вдруг сказал Тимоха, вспомнив, как готовились обороняться от кочевников в деревне у секунд-майора Евражкина.

- Для чего? Что они могут сделать? - меланхолично отозвался комендант.

- Многое. Собирай людей. Пусть несут всё, чем можно перекрыть входы в город — спиленные деревья, бревна, палки. Сколько в городе ворот?

- Двое.

- Частокол везде цел?

- Почти. В одном месте покосился изрядно. Всё недосуг было починить.

- Кузнец в городке есть?

- Конечно.

- Пусть кто-то покажет мне кузницу…

Через несколько часов, когда солнце село за горизонтом, городок был готов к отражению атаки...

Продолжение следует...