Понедельник в субботу

Компания Гордея в летний период обреталась за спиной советского графа Алексея Толстого. Памятник вальяжно сидел, закинув ногу на ногу, напротив Храма на Большой Никитской. Где Пушкин венчался.

Жить за плечами графа было во всех отношениях комфортно. Буквально, как за каменной стеной. Мягкий газон и пышные кусты сирени почти полностью скрывали гордеево стойбище от людей, торопливо пересекающих скверик. К тому же, этот зелёный островок заканчивался глухим забором соседнего особняка, то есть был выгодно изолирован от соседей. До скверика, стиснутого Никитскими улицами, как будто, и не было никому особого дела.

Слишком маленький для прогулок.
Слишком скучный для культурной программы.
Слишком благополучный для полицейских проверок.

На любом вокзале их давно бы уже разогнали. А здесь…
Гордей любил это место!.. И потому, что недалеко в арбатских дворах когда-то была его школа, и прошло его детство. И потому, что он причислял себя к культурным людям, пусть и испытывающим определённые жизненные трудности… И потому, что он любил центр, этот храм и даже этого советского графа, знавшего малый матерный загиб из тринадцати слов, и за это уже заслушивающего уважения.

С началом зимы, когда на голове памятника вырастала снежная тюбетейка, вся Гордеева семья разбредалась по зимним квартирам. То есть ; кто куда…

Рыжий просился к брату, в деревню.
Батя возвращался на Три вокзала.
Бурят обретался на подземных парковках торговых центров.

Сам Гордей просился помогать знакомому дворнику, имя которого затерялось, и осталось только отчество. Зато какое! Рольфыч.  Рольфыч работал в огромном закрытом дворе на Малой Бронной. Его владения состояли из четырех элитнейших домов, трех мусорных комплексов, которые в среде Гордея назывались ништяками, и шестнадцати вместительных урн, где добра оказывалось не меньше, чем в основных ништяках. Периодически в этот двор к Рольфычу Гордей захаживал и летом. Связь с работодателем надо поддерживать не только из-за собственного шкурного интереса. Помощь, действительно, была периодически нужна. Скажем, в трех помойках регулярно появлялись стопки выброшенных книг. Глупые дворники их выбрасывают, сжигают или просто игнорируют. А умные…
Умные ждут прихода Гордея.

Рольфыч был человек спокойный, уравновешенный. С виду даже представительный, что и являлось его главным козырем, помогающим удерживать хлебное место. Так сказать, его имиджевым преимуществом. Удачная имитация интеллигентного человека. Гордей же, словно был вывернутой наизнанку копией дворника. Внешне похвастаться было особо нечем (особенно портило впечатление отсутствие некоторых зубов). Зато внутренне… Благодаря прочитанным книгам и неплохому образованию в гордеевой голове пылились сведения из самых разных областей. Обладал он так же внушительным запасом научной лексики, и иногда «включал профессора», чтобы ребята поржали.

Так вот, Гордей разбирался в книгах, чем немало удивлял элитного дворника. Он умело сортировал выброшенную литературу. Складывал «актуальное» в пакет, и скрывался на полдня. Возвращался с пустым баулом и некоторой суммой денег, приятной во всех отношениях в качестве прибавки к дворницкому пайку. Деньги Гордей делил честно, даже показывая магазинную накладную и объясняя примерную логику букинистических скупщиков.

– Сегодня Кастанеду всего взяли. Зарубежные мастодонты хорошо идут от любого года. А советское – лучше, если прижизненное будет.
– Пожизненное? – пугался Рольфыч, – это за книги!?
– ПРИжизненное, брат. При жизни писателя то есть. Когда он еще сам мог эту книгу в руках держать.
– Да кто ж это может знать… Чего он держал. Да когда он жил.
– Разберемся… – устало говорил Гордей.
Как-то дворник решить проверить чуйку Гордея, и попросил одного корешка из соседнего двора сдать те книги, которые Гордей забраковал в «неактуальное». Парнишка со всем грузом вернулся назад и, бросив к ногам Рольфыча мешки, хмуро сплюнул:
– Сказали, говно!..

Видя такую точность, Рольфыч пытался подключить Гордея к сбыту нормальных вещей. Туфли там, пальто, куртки, сумки. Все это выбрасывалось иногда прямо в дорогих кофрах, иногда целыми чемоданами, а иногда и вовсе с этикетками. Чего только не находил Рольфыч в своих владениях. Велосипеды и те выбрасывают. Но к тряпкам Гордей был равнодушен. Хмурился и отворачивался: «Прости, братан, не моё это».
В дворницких владениях были явные излишки подвальной площади. Зимой, когда работы прибавлялось Рольфыч пускал Гордея в один из подвальчиков. Подработать было чем: и машину с утра откопать, и место постеречь, и мусор вынести.
Помимо помощи дворнику, Гордей занимался привычными делами. Рано утром обходил ништяки, собирал стеклобой. Работал охотно. Чувствовал в такой своей жизни определенную свободу. Теперь многие моменты не казались страшными. Не боялся за семью, которой больше не было. За карьеру, которая давно рухнула. За отношение к нему людей, которое было заранее понятно. Фактически у него не было четких обязательств ни перед кем, и это – несмотря на весь кажущийся маразм его положения – создавало нужный фон спокойствия и гармонии.

Было время, когда он сидел без работы с огромным долгом квартирных платежей, просроченным паспортом и метался, как дикий зверь в клетке, не понимая, как выкрутиться. Наваливалось сознание краха. Паспорт не меняли из-за коммунальных долгов, без паспорта он не мог устроиться на работу, что-то клянчить и просить на тот момент считал еще пока унизительным. Огромная брешь в бюджете образовалась из-за болезни брата. Гордей лечил, спасал, продавал, вытаскивал. Но чуда не произошло.

Была еще сестра… И когда пошли угрозы опечатать квартиру за долги, он обратился к ней. И тут узнал, что сестра всю жизнь его ненавидела, именно из-за него ей все детство запрещали есть шоколад. У Гордея была аллергия на этот чудесный продукт. А она обожала сладкое. Родители исключали все вкусняшки в доме, чтобы младшему не было обидно. А она, оказывается, страдала. Тайком заглатывала плитки и батончики, судорожно пряча обертки.  Выросла с детской травмой на душе и вот таааким рубцом на сердце. Так и выяснилось: ненавидит сестра Гордея. И ни в чем помогать не будет.

Короче, квартиру забрали у него. Несколько месяцев он пытался мыкаться по друзьям. Потом, конечно, пил. Потом обзаводился новыми друзьями. Снова пил. И, наверное, давно замерз бы где-нибудь… Но в какой-то момент он сказал себе: «Ты, брат, бомж. Это дно. Это ты. И на этом в общем всё».

И вдруг… успокоился. С этого момента жизнь, кряхтя и кашляя, начала поворачиваться к нему какими-то другими частями тела. Все же двигаясь куда-то. Нас никому не сбить с пути – нам по фигу, куда идти.

Он вдруг узнал много полезных вещей, о которых раньше не думал. Например, что есть ночной автобус, идущий от Озерной улицы до Шереметьево. А это почти два часа спокойного сна в тепле. Что помыться можно в любом торговом центре, надо только приспособиться и знать более удачные часы. Что у бомжей есть своя мафия и своя элита. И это совсем не та братва, что обретается в понтовых районах типа Пречистенки или Патриков. Самая элита – это те, кто работает на продуктовых свалках. Туда свозят просроченные продукты из магазинов, и дальше запускается новый виток мусорного маркетинга. В элиту Гордей не рвался. Он нашел своих и успокоился. Улочки вокруг Никитских ворот, патриаршие переулки, арбатские дворы – вот его среда. И чудесная летняя резиденция в кустах сирени за графом. В целом ровный и незлобивый характер Гордея позволил ему прижиться здесь. Постепенно он понял, что среди бомжей есть нормальные люди. Да почти все!..

Однажды утром, как это водится, он разгребал точку у дома 16 по Малой Бронной. Крепкий шестиэтажный дом послереволюционной постройки. Слава архитекторам молодой республики – без мусоропровода. Так что все добро оказывалось там, где ему и следовало быть – на помойке. Гордей говорил, что на такие ништяки можно продавать билеты или раздавать пригласительные. Он вытаскивал пакет за пакетом, сортируя «съедобное-несъедобное» и невольно разговаривая с каждым мешком, точнее с его хозяином. Человеку непосвященному, наверное, невдомек, что всю его жизнь можно прочесть по мусору, им оставляемому. Если б эти богатенькие дяденьки и тетеньки могли себе представить, насколько они уязвимы, ясны и прозрачны, выбрасывая свою подноготную, они предпочли бы сожрать собственные отходы. Можно легко понять: где работает, что ест, с кем спит, с кем живет, в какие магазины ходит, как развлекается, где отдыхает, что читает…

Перетряхивая пакеты, ухмыляясь своим мыслям, Гордей дошел до большого крафтового мешка, где огромными зелеными буквами было написано ЕДИМ и что-то дальше мелким шрифтом. Гордей знал этот магазин в патриарших переулках и не сомневался, что второе слово непременно должно быть «деньги». «ЕДИМ деньги» – самое правильное название для места, где килограмм обычных воронежских яблок стоит 800 рублей. Это у них называется фермерский продукт. Однако в крафтовом мешке лежали не яблоки и не деньги, там лежали книги. А вот это уже интересно. Гордей отбросил остальное. Отошел от баков, сел на оградку и стал поочередно вытаскивать книгу за книгой. Ну так себе литературка, обычный советский макулатурный сбор. Но что-то из этого пойдет в приемник.

О, а вот это забавно. Это Гордей даже оставил бы себе, если б мог обрастать вещами. Мягкая обложка. Ну точно… Понедельник начинается в субботу. 1965 год. Такая книжоночка была у него дома. Ну… когда еще был дом. Когда была мама. Когда были книжные полки. Как у всех. Еще сестре, наверное, покупали. Она, наверняка, успела над ней сожрать пару шоколадок. Хотя она, дура, не любила Стругацких. А вот Гордей их обожал. Зачитывался. Он изогнул брошюру, веером перебрал страницы. Книга сама собой распахнулась на произвольном развороте. Он глянул и остолбенел. Отвел взгляд на мусорные баки, на снежную шапку на крыше детской беседки. На небо туповато-серого цвета.  И резко, словно проверяя эффект, снова уткнулся в книгу. Там он увидел себя. Себя. Давнего. Из прошлой жизни, из параллельной вселенной. Когда еще были книжные полки. Когда была мама. Это третий или второй курс…

Фотка от пленочного кодака. Мутноватая. Его улыбающаяся физиономия кажется совсем детской. Как оно сюда попало. Он начал крутить и вертеть книгу. На последней странице красовалась виселица. Мать честная! Это его книжонка, товарищи. Из его дома. Это он рисовал виселицы, его творчество. Но – в пакете «Жрем деньги»? Не может быть. Гордей медленно, еще раз обвел взглядом «элитнейший» дом. Ну не сестра же здесь живет… Откуда в этой помойке… я?! И вдруг резкая мысль встала поперек всем остальным. Вот идиот! Передо мной же мусор, я сейчас все пойму.

Он кинулся листать все остальные книги. Ничего. Ни клочка, ни зацепки. Он вертел пакет, всматриваясь и чуть ли не обнюхивая его. Ничего. Он кинулся к бакам и стал искать еще крафтовые пакеты. Нет, этот единственный… Черт знает что… Какой человек, отоваривающийся в заведении «Едим деньги», мог хранить его рожу. В его любимой книге… Это же парадокс, антинаучный сюрреализм. Этому не может быть объяснения.

Книгу Гордей сохранил. И карточку со своей глупой физиономией тоже. Этот день вдруг показался ему непомерно значимым. И было отчего. Во-первых, кто-то много лет хранил его фотографию и его книгу. Во-вторых, этот кто-то нехило устроился в этой паршивой жизни, раз живет в его же дворе, ест деньги и выбрасывает книги, как все богатые люди центрального округа. В-третьих, что-то случилось и с его стругацкими и фотографией решили расстаться. За что? Перед кем провинился этот лопоухий идеалист, этот дурачок, верящий всему, что он слышит. В огромном свитере, коротковатых брюках. Гордей пытался поместить свое теперешнее сознание в тело этого паренька на фотке. И ему казалось, что это не он. Некая вторая сущность, оставшаяся там, в том счастливом на самом деле времени, которое казалось сложным, муторным и даже жестоким…

Жестоким оно было из-за Липы. Машка Липовская. Он был на третьем курсе, когда она появилась в универе и сразу стала заметной фигурой. Все звали – Липа. Совершенно бешеный индивид. В самом одуряющем смысле. Даже идя с ней по улице, Гордей испытывал ощущения человека, мчащегося на машине без тормозов под откос или вкарабкивающегося на скалу без страховки. Она могла резко остановиться и посмотреть на него так, что ему казалось, этим взглядом она удерживает его голову в воздухе, а все остальное – позвоночник, внутренности, весь гордеев организм – ссыпается и шмякается на асфальт грязной кучкой. Липа была источником всего – радости, ненависти, горя, досады. Она была словно магический шар, который определял, как он сегодня себя чувствует. Хорошо ему сегодня, радостно. Или он удручен. Или он ревнив. Она за три минуты нагоняла в него столько эмоций, сколько он не испытывал за годы своей предыдущей жизни. Ему могло казаться, что внутри у него горят все внутренности, то есть буквально полыхают огнем. А потом она звонила, куда-то звала, чего-то требовала, и там, где горело, через секунду начинали цвести альпийские луга и бегать умиротворенные овечки. А когда они расстались, внутри полыхало еще долго. Очень долго…

***

С того дня Гордей установил пристальное наблюдение за своим королевством. Он и раньше подходил к помоечному царству ответственно. А здесь прямо осатанел. Он понял, что здесь – непонятно в каком виде – но обретается тайна, касающаяся лично его.
 
Крафтовых пакетов из буржуйского магазина долго не попадалось. Гордей с досадой отбрасывал в сторону вкус вилл, азбуку, глобус гурмэ. Впрочем, он порой просматривал и их. Зацепок не было. Но в один прекрасный день удача снизошла до него. Наконец-то – Едим дома! А внутри – какая-то женская дребедень. В другой ситуации Гордей выкинул бы это добро… Коробочки, тюбики, прокладки, палочки от китайской еды, пустые контейнеры. Ясно – какая-то баба. Но не сейчас. Это не просто «какая-то баба», это баба, у которой хранились его Стругацкие…

В течение следующего месяца информации становилось больше, наблюдаемый объект обрастал характеристиками. Но на главный вопрос ответа так и не было. Интересно, что больше ни от кого жильцов не появлялись подобные пакеты. Оказалось, что «хранительница Стругацких» пользовалась и другими мешками для мусора, черными, из очень плотного полиэтилена, без опознавательных логотипов. Иногда эти мешки выбрасывались один в другом, иногда они были поставлены рядом. Гордей изучал привычки этой дамочки. Она почти не готовила, предпочитая готовую еду. Отсюда бесконечные упаковки и контейнеры разного калибра. Она пользовалась одними и теми же духами в одинаковых крошечных флаконах, регулярно появлявшихся в мусоре. Шампунь в перламутровых голубоватых тюбиках пах морским бризом. У нее был 37 размер ноги. Она носила линзы. Одевалась в дорогих магазинах. Он видел распечатки из медицинского центра, куда она периодически обращалась. Эти бумажки он изучал особенно тщательно, надеясь встретить там имя и фамилию пациентки. Но в платежках фамилии не было. Квитанции она рвала на две части и обе аккуратно складывала в один пакет, поэтому понять цель обращения не составляло труда. Впрочем, все было какой-то ерундой. Кариес, растяжение связок, отит. Неинтересно.

Алкоголь она пила крайне редко. И Гордей на втором месяце слежки был крайне удивлен, обнаружив в плотном черном пакете бутылку из-под виски. Неужто у нас появился возлюбленный. С этого момента следы мужского присутствия стали постоянным маркером. Мужик вторгся в жизнь крафтовой дамочки. Он жрал мясо в отличие от нее. И заливал его соусами для стейков. А потом этот мачо стал оставаться у нее или даже жить. Гордей выгребал пену для бритья, коробки из-под рубашек, трусов, запонок. Как-то этот идальго даже выбросил в крафтовом пакете коллекцию носков. Гордей заинтересовался было, но через 15 минут ревизии понял, что ни одного парного носка у этого животного нет. Одноногий он что ли... Зато выяснилось, что мачо мелковат, носочки 40 размера. Должно быть, мясо жрет в надежде вырасти.

А далее ситуация стала ставить Гордея в тупик. Пакеты с экологической продукцией «Едим дома» стали постепенно исчезать, их агрессивно заменял черный практичный пластик. И только по вытянутым колбочкам духов и перламутровым тюбикам с женским шампунем он понимал, что это все еще тот мусор, который его интересует. Он пытался проследить, увидеть хозяев. Бродил возле баков и вечером, и ночью, и утром. Ни разу не удалось ему увидеть, когда и кто выкидывает эти пакеты. В этом мусоре не было квитанций с коммуналкой. Он не мог узнать ни квартиру, ни подъезд. Гордей пытался выспросить у Рольфыча, но тот ничего путного сказать не мог.

– А почему, у кого-то есть квитанции с квартплатой, а у кого-то нет? – поинтересовался он у дворника.
– У тебя что ль нет? – заржал Рольфыч, – по квартплате соскучился?
– Ну… так… интересно.
– Так сейчас с телефона все платят. А бумажки, можь, и не выкидывают. Собирают. Документ же. А потом не все, кто здесь живет, хозяевА квартир. Они снимают просто. А квитанции, можь, хозяевам отдают… А тебе зачем?
Гордей пробубнил что-то и постарался свернуть разговор.

А на следующий день Гордею совершенно не понравилась картина жизни его подопечных. В мусоре был ворох салфеток со следами крови, несколько битых тарелок и фужер. Со следующим пакетом появились платежки из медицинского центра – прием врача-травматолога, врача-окулиста. Еще через день выброшенные коробочки и трубочки инструкций – мазь от ушибов, глазные капли, антисептик и всякая такая дребедень. Теперь почти ежедневно он доставал из черного пластика бутылки. Любитель виски, похоже, переживал экзистенциальный кризис. И снова кровавые салфетки, ватки, бинты… Чё за хрень… И тут его осенило. Этот мелкий алкаш бьет ее! Хранительницу его Стругацких.

Не сказать, чтоб он как-то особо за нее переживал. Он вообще понятия не имел, что это за гламурная креветка. Но тем не менее… Она нормально жила. Нарисовался какой-то придурок… Все это Гордей мысленно повторял, разбирая очередной пакет. И тут очередной его довод споткнулся о найденный предмет. Точнее о… целый ряд одинаковых предметов. Догадываясь что это такое, он все же понес плоскую коробочку к глазам: «Тест для определения беременности. Покажет количество недель». Святая Дева, покровительница богатых!.. Он становится участником сериала. Беременные женщины. Агрессивные мясоеды. И ни в чем неповинные братья Стругацкие.

В душе Гордея поселилось тревожное и гаденькое чувство, мешающее ему наслаждаться нарождающейся весной. Он даже дал себе слово больше не следить за пакетами и какое-то время относился именно к этой помойке индифферентно.
Но однажды, скалывая лед у подъезда и сбивая сосульки с козырька, Гордей увидел курьера Яндекс.Еды, мучившего домофон и всех жильцов подъезда по очереди. Кнопки домофона не слушались бедолагу, как и его русский язык. После очередной неудачной попытки дозвониться в нужную квартиру. Курьер остановил отчаянный взгляд на Гордее:
– Салам алейкум, бират… Помоги набрать? Мине квартира дивинасать… А не звонит. То один звонит, то дива звонит. Нету что ли дивинасать?
– Так звездочку надо, вот так. Потом вот эту большую кнопку. Двенадцать? Вот смотри: тык-тык-ты… И делов.
– Спасибо, бират! – сверкнул Яндекс металлическим зубом и скрылся за тяжелой дверью.
Гордей лениво тюкал лед, когда «саламалейкум» вынырнул из подъезда. За плечами у него также была фирменная сумка, а вот в руках добавился предмет, при виде которого Гордей застыл, занеся кирку в воздухе. Черный плотный пластиковый мешок. В руке, сжимающей мешок, виднелась смятая пятисотрублевая купюра.
– Э… Салам… А ну-ка подожди… Откуда у тебя пакет? – остановил его Гордей.
– Женщина даль мне! Даль сам и выкинуть просиль. И вот даль еще! Низя? – испуганно тараторил Яндекс, предъявляя ему поочередно то мусор, то купюру.
– Да почему нельзя, тащи, – великодушно обронил Гордей, – Значит, квартира двенадцать… – добавил он скорее себе.
– Дивинасать, дивинасать, – поспешно закивал курьер.

То есть я прямо сейчас могу позвонить в эту «дивинасать» и узнать, что же все-таки… Но нет, это бред. Гордей растянул лицо в гримасе. Очнись. Что и кому он скажет? «Я бомж, я полгода копаюсь в вашем мусоре. Зачем вы выбросили мою фотографию? Ида – не рожайте от этого козла». Рольфыч попрет его после такого индийского кино.

В пятницу утром в черном пакете был ворох кровавых салфеток. В субботу Гордей вытащил из пакета пару бутылок виски, бесформенную накидку из легкого блестящего материала, то ли халат, то ли черт знает что. Халат был разорван и походил скорее на пончо. Хаотичными дорожками и пятнами на нем коричневела кровь. Он задумчиво запихал тряпки обратно.

В воскресенье в пакете была гора битого стекла и керамики. Отдельно в черном пластике лежал еще один пакет, с туго завязанными ручками и с чем-то мягким внутри. Гордей колебался… Происходящее не нравилось совсем. В голове мелькнула дикая мысль: вдруг я разверну, а там – голова, рука или нога этой несчастной. Поколебавшись, он все же решил разорвать узел и выпотрошить содержимое. Им оказалось полотенце… Когда-то белоснежное, мягкое махровое. Но накануне им, видимо, вытирали лужу крови. Гордей на секунду застыл с красно-белым полотном, как с варварским флагом. Через секунду он бежал к подъезду.

Звездочка – 1-2-большая кнопка. Пиликает. Пиликает. Ну же! Никого. Снова набор. Ждет. Какой адски противный звук. Не открывает. Еще раз: звездочка… О чудо! Дверь распахивается и ему навстречу выкатывается коляска, а за ней немолодая дама. Буксует, нервно толкает коляску, зло поглядывая на Гордея. Он помог и шмыгнул внутрь. Бегом по этажам: 9, 11.. Вот она!!! Стильная светлая дверь. Гордей, вообще не думая, что он скажет. жмет кнопку. За дверью приятно поет арпеджио звонка. Тишина. Он жмет еще и еще. Полная, кромешная, трагическая тишина в ответ.

Гордей подавлен. Нет, он просто уничтожен. Этот подонок убил ее. Дурочку, которая тихо паслась и ела свою безобидную травку. Которая ходила на свои йоги, питалась правильно и умерла, видимо, от того, что ей просто размозжили череп. А он – полный идиот – ходил кругами и смотрел, как ее убивают. Почему он не зашел сразу после курьера, когда уже понял, что это ее квартира. Надо срочно что-то делать.
И тут его подбросила страшная мысль… А вдруг она там. Лежит сейчас уже мертвая, а он звонит ей… И над ее телом гудит до-ми-соль-до.
Гордей бросился вон из подъезда. Вбежал к Рольфычу. Он рассказывал ему, рассказывал. Наконец, напугал и его. Рольфыч какое-то время оторопело хлопал глазами. Потом медленно потянулся к телефону.

– Погоди… Давай я Инне Марковне наберу. Старшая по дому их. Погоди… – Рольфыч вышел из дворницкой, за ним как-то безвольно шмякнула дверь.
Сам не понимая, отчего он впал в такое состояние, Гордей отчетливо представлял себе женщину, лежащую, скорчившись, в огромной квартире в расплывшейся багровой луже.
Ему было также пакостно на душе, как в те месяцы, когда рушилась его жизнь, когда кольцо долгов загоняло его на дно. Он злился на себя за то, что так распсиховался, за то, что не среагировал вовремя. Рольфыча не было довольно долго.

Наконец, дверь снова вяло квакнула. Элитный дворник двигался, с торжественностью и уважением глядя на Гордея.

– Старик, а ты прав. Там правда что-то случилось, в двенадцатой-то… Марковна звонила ей, сначала в дверь. Потом на мобильный. Она в больнице оказывается. Сегодня увезли.
– Она живая?
– Живая-живая… Марковна говорит, бедолага, вечно во что-то влипает. Соседи вот жалуются, шумно у нее, скандалы, ор. Она дала мне ее номер, чтобы я типа помог ей потом – в магазин если что, мусор там вынести, ну и так, мало ли... Вот выйдет из больницы, я позвоню.

И Рольфыч бросил на стол белый бумажный квадратик:
Мария Липовская 8-916-112-8786