Короткая немая беседа

После третьего поворота я попал в «метеоритный поток». Они хаотично носились вокруг меня, иногда сталкиваясь между собой, а иногда и натыкаясь на меня. Натыкаясь, отскакивали, согласно третьему закону термодинамики, и возмущённо жужжа падали на спину, обижено шевеля лапками. Но так никто меня, ни разу и не ужалил. Можно считать, что мне повело, поскольку укус шершня дело серьёзное. Правда, это были восточные шершни, менее агрессивные, чем наши, родные – обыкновенные. Рисунок на брюшке у них был иной, не чёрно-желто-полосатый, а состоящий из сложного, оранжево-жёлто- чёрного орнамента. Впрочем, агрессивность наших шершней несколько преувеличена и имеет сугубо оборонительный характер. Не надо отмахиваться руками, если ваша персона, почему-то его заинтересовала, и он совершает вокруг вас разведывательный облёт. Не делайте это, какой бы ужас не вызывал у вас его внешний вид. Засуньте руки в карманы и прикиньтесь гипсовой статуей в парке отдыха. Какой? Зависит от вашего пола и вкуса. Хоть рабочим с молотом, хоть колхозницей с серпом, хоть Венерой, хоть Аполлоном. Но, упаси вас бог, подойти к гнезду, и трижды упаси сунуть туда какой- либо предмет. Вот тогда вы узнаете, что такое настоящая солидарность. С воплями, матами, на вас набросится всё семейство, и тогда не исключён вариант, что вам не придётся больше рассказать вашу историю вашим детям в познавательных и воспитательных целях.

Однако мои шершни, кажется, ко мне привыкли. Да и я к ним тоже.

Была та чудесная, очень короткая пора, что в Туркмении зовётся бахар, то есть весна, когда всё живёт короткой, а потому бурной и жадной жизнью.  Растениям надо успеть дать завязи плодов и напиться воды про запас. Животным спарится, нагулять жирку, накопить его в горбах, хвостах и прочих курдюках с тем, чтобы потом, когда придёт сухой зной, превращать его при помощи сложных биохимических процессов в воду и поить свои организмы изнутри. На всё это отпущено месяц, от силы полтора, а затем, обнаглевшее, безжалостное Солнце выжжет всё живое как атомный гриб в Хиросиме. Растения поблекнут, иссохнут и превратятся в белёсую, позапрошлогоднюю солому. Животные зароются в песок, залягут в свои подземные убежища, а насекомые останутся в виде неактивных зародышей – яиц или куколок. И так до самой осени. А осенью – ещё один взрыв, послабее и покороче. А после снова спячка, на этот раз зимняя.

Я шёл вдоль древней, полуразрушенной, крепостной стены мёртвого города.  Похоронная тишина вокруг. Лишь жужжание шершней, да иногда скворчание, замечтавшейся на Солнышке, а потому застигнутой врасплох эфы. Раздраженная или испуганная эфа не шипит, поскольку у неё нет голоса, а именно скворчит, как раскаленная сковородка, на которую случайно брызнули водой. Делает она это при помощи трущихся друг о друга частей тела, покрытых крупной чешуёй. В одной из ниш стены я заметил что-то ослепительно-белое и до невообразимости пушистое, будто осенним ветром сюда с хлопковых полей занесло половину урожая раскрывшихся хлопковых коробочек. Я остановился, чтобы приглядеться. Через какое-то время раздался писк, белый клубок зашевелился, и из него выросли три смешные головки с клювиками. Не успел я сообразить, с кем имею дело, как по затылку меня ударили чем-то тяжёлым, будто большой подушкой с гнилыми, свалявшимися перьями. Да так, что я едва удержался на ногах. Недоумённо обернулся, никого не было.

- Что за чертовщина? – подумал я.

Оглянулся ещё раз более внимательно. На кургане, метрах в двадцати от меня, сидела здоровенная ушастая сова, и сверлила меня злобным взглядом. Я показал ей кулак, а она мне язык. Потом мы немного побеседовали, и, кажется, поняли друг друга, а в конце раскланялись и отправились заниматься каждый своим делом. Она кормить и воспитывать птенцов. Я – ловить змей.