Военкоры

ВОЕНКОРЫ



1. Поэт


Моя жизнь путана, несовершенна, лишена гармонии.

Но я все-таки пишу стихи.

Не могу не писать.


Мне ни к чему брать псевдонимы для публикаций. Фамилия у меня знаковая - Гранитный.

Впрочем, это псевдоним моего прадедушки, Иннокентия Гранитного, по паспорту Пафнутьева.

Да, я, Миша Гранитный - прямой законный  потомок того самого, лауреата Сталинской премии первой степени, двух Ленинских, Государственной, со всеми причитающимися: астрономическими тиражами, тремя или четырьмя экранизациями, отрывком в школьной хрестоматии, кремлевским пайком, машиной с шофером, квартирой в высотке на Котельнической  и дачей в Переделкино.

Титан. Классик. Столп советской культуры.

Ныне его тексты, воспевающие строительство коммунистического общества в одной, отдельно взятой стране, борьбу лучшего с хорошим и воспитание нового человека  конечно, не могут быть восприняты всерьез. Никак не в состоянии они выдержать
требований просветленных адептов новой либеральной эры. И крылатые буревестники пост-модернизма просто-напросто накакают на них с высоты своих сиятельных небес. 

Старый читатель Гранитного умер, не осилив знаковых катостроф эпохи.

А для немногой молодежи, все еще читающей книги, его монументальная эпопея (трилогия в четырех томах) пойдет по разряду "Фигня Эпическая".

Есть такой жанр, в отличие от просто фигни, фигни с прибамбасами, фигой в кармане и фиглями-миглями.


Однако, победителей не судят.

Великий писатель не обязан быть хорошим (как и хороший писатель не обязан быть великим).

У всех нас навеки впечаталось в сознание его имя. Оно часть речи,примета менталитета.

Плохой, но великий роман. Не первый такой случай в истории литературы.


В библиотеке:

- Дайте мне Гранитного!

И всем все понятно.

И принесут.

И есть одно слово, то ли им самим придуманное, то ли где-то услышанное, но впервые в литературе употребленое И.Гранитным и вошедшее в словари русского языка.

Свое слово в словаре. Это много.


А герои гранитной прозы - беззаконные в глазах всей деревни роковые любовники Прохор и Анфиса, старик Ромуальдыч - кладезь народой мудрости, председатель колхоза "Заветы Ильича" Артемий Деев (с деревяной ногой и в буденновке), ушлый
еврей Яшка Ривкин (он же политрук) - вообще вошли в анекдоты.

- Разыгралось с утра ясно-солнышко, рассупонилось. Председателя Артемия Деева вызвали на ковер в райком партии...

- Яшка Ривкин мечтал съездить в Америку, чтобы там заявить гадам-буржуинам, акулам с Уолл-стрит что не нужен нам ваш ящик печенья и бочка варенья...

- Индо заколдобило. Взопрели на пажити озимые. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку...

- Пришел Прохор к Анфисе на сеновал.
-А-а-а-а-а! - сказала Анфиса.


Ань, пойдем на сеновал,
Почитаем Канта!
Вроде, все с собою взял.
Эх, забыл стакан-то!


Чего ж вам больше?

Это и есть бессмертие.

Единственное возможное, которое мне известно.


О, советские времена, великие и ужасные!

Ампир.

Вампир.

СССР.

Миру-мир.

Гони сувенир.

Гром лир:

Корчагин - мой кумир!

Не спит конвоир.

В ГУМЕ - пломбир!

И дыр, и пыр.


Все это казалось стальным (от фамилии Сталин), гранитным (от фамилии Гранитный).

Но рухнуло в одночасье.


Дыр бул щир.


Может быть,согласно воле провидения, нашему уму недоступной, именно этот человек стал причиной крушения времени.

Тем самым камешком (гранитным), что дает начало лавине.

Спусковым крючком.

Трикстером с триггером.



2. Прозаик.


Я, видимо, нечто передал внуку с генами - так называемый литературный талант, сути которого еще никто не определил.

Хотя имя Гранитного Михаила на скрижалях людской памяти пока не высечено, да и не знаю, будет ли когда.

Талантливый, но не черезчур. Не катастрофически. Не опасно, а ведь смертельная опасность - единственный истинный критерий искусства.

Из его творчества в интернетовских боях без правил приводят чаще всего одну строку:

Целую, время, твой сапог с подковой,
Поэту раскроивший лоб...

Дальше там:

И счастлив буду я, когда лопатою совковой
Страна зароет на кладбище гроб, - но это никто не цитирует.

Понятно - еще сглазишь себя, накликаешь лишнего.

Получить от Его Величества Времени по лбу сапогом лестно для всякого графомана. Удар может высечь ту самую искру таланта, искру божью.

Но умирать, до полной гибели всерьез никому неохота.


Вот вам "объективка" на моего внука:

Студент Литинститута имени Горького.

Третий год обучения.

Староста курса.

Блогер - около 100 000 подписчиков  (средний показатель по больнице).


Официально оформленный, с выдачей на руки документа сотрудник Национального Лексического Комитета.

Осведомитель.

Агент влияния.

Охотник за словами (не без браконьерства).

Словесный акробат 5-го разряда (но должен со временем, как позвоночник усовершенствует в гибкости, и 6-й получить).

Лексический эквилибрист высшего, 6-го разряда.

Войтяжер (и вояжер, и даже коммивояжер) русской словесности, прочно сидящий в седле. Седалище позволяет.



3. Прозаик.


Заодно уж опишу тут и внешность Миши.

Хотя что тут описывать - чай не графинчик (и не граф).

Он, как они все сейчас, студиозусы, гаутамус игитур, племя младое, незнакомое: мне время тлеть, а вам цвести.

Бель ами с мускулатурой из фитнес-зала. Зожник. На руках и груди, и даже на черепе татуировки с какими-то драконами, гондонами, розами, стервозами...

Не знаю, что все сии "фэнтэзи по фене" значат, и знать не хочу.

Наголо (и нагло) обритый и оттого похожий на  героя гражданской войны комдива Котовского. 

Бренд и тренд со всеми аксессуарами и апостилями  - прости, великий и могучий.

Кабы не его прическа под нуль, никто бы ныне, кроме нас, нафталинов и ботанов, комдива Котовского бы не поминал.

Нулек на ножках, околоноля - цитируя классику.

У Мишани вместо чекистской кожаной куртки и пыльного комиссарского шлема - униформа нового прекрасного мира: джинсы, футболка с невразумительным логотипом, кепка задом наперед, кроссы-сникерсы, сладкие, хоть облизывай. (А те шоколадки с орехами бывают до того жестки, что хоть на ноги надевай).

Но рюкзак за его плечами походит на сложенные крылья.

Всегда как бы в полете...


Стоя перед трюмо, состроит глумливую рожу: надует щеки, высунет длиннющий свой язык.

Раздвоенный язык змея-искусителя.

Искуситель - от слова искусать. Кусачий змей.

Но и слово искусство от того же корня.

Искусанный искусством.

Взыскующий славы.


Я читал его сборник.

Концепт, конечно.

Бранное слово.

Ненавистное как массовому читателю, так и тонким ценителям, как журнальным критикам, так и самим стихотворцам.


Автор гарцует на горящем велосипеде и жонглирует бешеными хорьками.

Степ да степ - чечетка.

Стёб да стёб.

Игра слов, бесконечная, безответственная и даже кощунственная игра со словами и смыслами.


Но... Вот что любопытно.

Сам язык  - чудище наше, что обло, озорно, огромно и стозевно - охотно играет с ним в его игры.

Благосклонно принимает всю эту его акробатику, эквилибристику, воздушную гимнастику.

Весь этот лексический цирк.

Фокусы-покусы.

Клоунаду.

О, восемь подброшенных в воздух тарелочек жонглера, как будто жирафа убежала, а пятна от нее остались!


Забавляется, старый черт Язык.

Ангел наш хранитель.

Умный зверь-зверина.


Палиндромы - зеркалки, языковые перевертыши.

Это фишка Мишки.


Гений нег.

И. о. гения — и сияй негой!


Город Рим. Мир дорОг.

Мир течет. Рим.

Но Рем — умер он.

Я Ромул. У моря

Лежу я. Ужель —

Конец сценок?


Дарен ум, ему не рад.

Девовед.

Анна, лежа, желанна.


Тина мутит и туманит.

Весна в авансе
в лесу, у сёл.

И кущи, и щели, и лещи, и щуки
туда падут.


Луны нуль.

Бор густ. Сугроб.

Дар утра марту рад.

Лепет-то — оттепель.


Сон ос.

Нот стон.

Да под сев зари — мира звездопад.



5.Поэт.


Старик мой слаб телесно, но умом по-прежнему титан.

Вместо правого колена у него имплант из титана-победита.

И сам он - титан-победит.


Был в его историко-филологической  берлоге на Котельнической.

Где поселялись под надзор, во время Отца народов и по его личным указаниям, выдающиеся представители творческой (она же гнилая, она же говно нации)  интеллигенции - академики, акамедики (академики медицинских наук), акапедики (академики наук педагогических)...

Живописцы - живая пись. Пей за жисть, пейзажист!

Художники - одни худые, неприкормленные,  а другие от слова худо.

Ваятель до воя тел.

Писатели - заслуженные пИсатели.

Прозаики - те, что про зайчиков.

Удавы в аду (палиндром).


А ныне проживают крутые яйца отечественного бизнеса и живые реликты вроде Иннокентия Гранитного.

Я - гость.

Впрочем, скорее - гвоздь.

Гость неудобный.

Коллега.

Виновный уж в том, что он не калека.

Что тоже способен на кое-то. Пусть не в той мере, как хозяин...


Ну, диван обшарпанный, ковер, молью траченый, столик на хромых львиных лапах, с пошорканной столешницей...

Треснутая лепнина на потолке, щербатый дубовый паркет, люстры с редкими уцелевшими хрустальными висюльками.

Излюбленое тиранами мира красное дерево. Почти уже неприличные на сегодняшний день слова: горка, трельяж, консоль...

Но стоит в этих покоях прозвучать хорошему стихотворению, прозаическому абзацу из классики или просто одному настоящему слову - верьте, настанет преображение полное. Это трудно описать.

Все засияет райскими огнями и звездами, засверкает водопадом, заструится хрустальным потоком.

Я сам был тому свидетелем не раз, но до сих пор изумляюсь и радуюсь, как малое дитя праздничному салюту над Москвой.

Особенно после смирновской, за которой я, так и быть, сбегал в гастроном на первом этаже.

Только в русском языке предложение может состоять из пяти глаголов: решили послать сбегать купить выпить.


Его студенты Кешей называют или Погонным мэтром (он подполковник запаса).

Воевал на 2-м Белорусском. До Эльбы дошел.

Был главредом фронтовой дивизионки.

Главным редактором, а не главным вредом.

Если задачи широкого наступления требовали - сам в руки брал винтовку и шел в атаку.

А не хрен тебе моржовый.

Он у нас в Литинституте ведет курс военно-лексической подготовки.


Динозавр, конечно, но с апгрейдом.

Органист - из органов.

Как говорили в советское время, искусствовед в штатском.

Старый чекист, подписывающий чеки агентам.

Грушник с грушеобразной фигурой.


И, по совместительству, Асмодей.


Ибо так язык могут знать только черти.

Истово, отчаянно, адски, коленопреклоненно, смертельно...

Бессмертно...


Вельзевул черной магии русского слова.

Асмодей языкознания.

Воланд - ему с нами не воландаться.


Сам ас. Себе бес (палиндромы).


В русском языке выражения "Бог с ним" и "черт с ним" означают одно и то же.


А я что же...

Я всего лишь глагол.

Беззащитен и нол.


Несовершенный - до совершенства далек.

Непределенный - никак не могу определиться.

Страдательное причастие, не действительное - все страдаю и действительности, действий в ней боюсь.


Но глаголю!

Зажигаю.

На дискотеках и в ночных клубах.

В фалафельных и кальянных.

Глаголом жгу сердца людей.



6. Поэт.


Зачем я пишу стихи?

Не "из денег", как отвечал на такие вопросы Пушкин. В наши дни на потиражные прожить мог бы разве что только он.

Мне ни рубля не накопили строчки.

Теперь и Маяк не заработал бы строчками на свежевымытую сорочку.

И Мандельштаму никто не разменяет его золотой: 

Только мне бумажек не давайте, трехрублевок я не выношу!


И не славы ради.


Перевертыши мои! Зеркалки!


Я ученик, и не чуя

беду судеб,

несу сень,

янь дня,

дали и лад,

как Улисс - силу.


Но взывал славы звон.

Славы вальс

Летел...

И. о. гения - и сияй негой!


Ради мнения коллег?

Чтобы еще 20 таких же служителей святого искусства, филолухов царя небесного, как ты, на заседании Литобъединения Москвы и Московской области высказались в том смысле, что мол...

Талантливо, хотя и не черезчур. Не зашквар (и прожарят тебя до шкварок).

Звезда первой величины, одиннадцатой степени.

Широкая известность в узких кругах.

Глубокая философия на мелких местах.

Стихи хорошие, открытия нет.

Новое открытие закрытой темы.

С последующим закрытием открытой темы.

Любовь к искусству без взаимности.

Перед прочтением сжечь.


Имею ли я право называться поэтом?

Для меня это вопрос жизни и смерти.

Хотя в самом вопросе уже содержится ответ.

Поэт не сомневается.

Он приходит в мир, как власть имущий.


Я решил допросить высшую инстанцию.

Из мира горнего.

Элизиума теней.

Эфира лир.


И отправился в библиотеку (остается - с моста в реку или бежать в библиотеку).

К прадеду И.Ф. Гранитному (по паспорту Пафнутьеву).


Собрания его сочинений в темно-красных коленкорвых переплетах там стоят на полках под грифом: хранится вечно.

Все сто томов его партийных книжек.

Взял том на дом.


Вслед мне библиотекарши шептали:

- Правнук... правнук...

Внук, но не прав.


Читал весь день его тексты - не роман-эпопею, а газетную публицистику.


Тут тебе и акулы с Уолл-стрит, и их подпевалы, акулы пера.

Антисоветская вакханалия.
 
Бездоказательные обвинения Запада.

Грубая идеологическая фальшивка.

В бессильной злобе...   


И:

Американские марионетки.

Воинствующие молодчики.

Заокеанские вассалы.

Прихостни крупного капитала.

Банды буржуазных наемников.

В антисоветской истерии.

В реваншистском угаре.

Бряцая оружием...


 А наши:

СССР - знаменосец мира.

Братская рука помощи.

Фашизм не пройдет!

Если бы парни всей Земли...


Ничего в этом мире не меняется, однако.


Я знаю, отчего распался СССР.

Отчего коммунистический проект рухнул.


Оттого, что слова затерлись.

Замызгались.

Истончились.

Слова перестали звучать на земле, отзываться в небесах.

Перестали жечь сердца людей.


Нужны были новые слова.

Но их никто здесь не нашел.

Нашлись они - там.

Какой-нибудь отвязанный Сева Новгородский под шум глушилок воспринимался лучше. Не потому, что изрекал святую истинную серемяжную правду. А потому что говорил человеческим языком.

Как твой приятель, кореш, коллега, собутыльник...


У народа с советской властью возникли стилистические разногласия.

И они не были преодолены.



7. Прозаик.


В тот вечер мы в моих державно-ампирных аппартаментах с видом на Кремль пили водку уже не чистую, как слеза, а разбавленную томатным соком.

Кровавую.

Он:

- Какое самое значительное слово ты в последнее время слышал?

Я:

- Есть такое такое, с семью "о".

- Отец Онуфрий Обнял Очаровательную Ольгу: Ольга, Отдайся, Озолочу!

- Нет.

- А какое же?

- Обороноспособность.


- А не слишком ли мы с тобой, внук, в последнее время предались Зеленому Змию?

Это ведь кто как напивается, - отвечал он.

И вынув из внутреннего крмана своей джинсовки свеженаписанный текст, стал декламировать, не без пафоса:

Плотник - в доску.

Стекольщик - вдребезги.

Сапожник - в стельку.

Портной - в лоскуты.

Пожарный - в дымину.

Гробовщик - в усмерть.

Свинарка - до поросячьего визга.

Охотник - в дупель.

Портной - в баранку.

Железнодорожник - в дрезину.

Футболист - в аут.

Повар - в сосиску.

Лесник - в шишку.

Музыкант - в дудку.

Электрик - в отключку.

Математик - в ноль.

Медик - до потери пульса.

Физик - до потери сопротивления.

Химик - до выпаденния в осадок.

Голубой - в ж*пу.

Астрофизик - до звезд из глаз.


- А писатель, что же? До ручки?

- До точки, Иннокентий Федорович, до точки.



8. Поэт.


Болтали сперва о том-о сем, потом ни о чем, а в конце пьянки, как всегда бывает, о самом главном.

О том, для чего и напились.

О том, важнее чего нет ничего в этой жизни.


Он, как обычно, парил сизым голубем под облаками.


Конституция!

Да честные выборы!

Свободы - слова, печати, собраний!


Я мысью (белкой) по древу растекался.

Русская правда.

Скрепы духовные.

За веру, царя и Отечество!


Одни слова против других слов.

И хотелось воззвать в отчаянии: да сколько ж можно нам с вами предаваться сей распре?

Ведь оба мы слуги, жрецы, любовники русского языка.

Существования  своего без него не мыслим.

И в сущности, ближе, чем мы двое, нет у нас никого на свете.

Мы взаимообусловлены.

Срослись боками и даже головами, как сиамские близнецы.


Концепт. - сказал он обо мне.

Кое-что.

Обнадеживает.


Хотя, с другой стороны, так можно сегодня отозваться буквально о каждом тексте.

Говорят "концепт", когда не читали или не хотят обидеть автора или не знают, что сказать.

Кое-кто полагает, что это слово вообще цензурный синоним "херни".

Херни продвинутой. Херни с апгрейдом. Хе-хе-хе.


Лучше было бы, более лестно, если бы сказал он - КОНЦЕРТ.

Словесный концерт.

Для ундервуда (ноутбука) с оркестром.


Что это за музыка слов?

Каламбурчики.

Мемчики.

Проговорки, не по Фрейду.

Заклинания из смертельных заговоров.

Обереги.

Стоп-сигналы.

Пароли эпохи.

И возможно, что как и его роман  "Сполохи", мой  поэтический сборник, с тем же названием предвещает фатальный разлом времени.


Я славил зарю, разливался.

Невидим архангел лег на храм, и дивен.

А лира думу дарила...


Далекие, еще глухие громы за горизонтом.

Вихри.

Зарницы будущих пожаров.


...А лавина взывала, вызванивала.

Это было 22.02. 2022 (дата - палиндром).



9. Поэт.


Я сказал ему, что запишусь добровольцем на фронт.

И в скором будущем стану присылать ему эсэмэски из Артемовска и Славянска.


Он вздрогнул, помутнел лицом, весь перекосился, отвисла челюсть.

Тут раздался странный звук, будто в соседней комнате, за стеной струна лопнула.

Рюмка синего стекла соскользнула со столика, разбилась вдребезги.

И в трюмо эпохи петровского барокко зигзагом по амальгаме треснуло зеркало.


Я кинулся было к нему.

- Дед! Да что с тобой?!

Побежал в спальню, где на подзеркальнике (я знал)  лежит нитроглицерин в фиолетовом патрончике - схватил.

Вернулся бегом:

- Две штуки! Под язык!

Опять язык...

Вывалившийся изо рта, сизый, в багровых географических пятнах.


Иннокентий таблетки оттолкнул.

Тяпнул водки прямо из горлышка лазоревого, с алмазной гранью графинчика.


Я клялся себе мысленно страшными клятвами, что больше никогда, никогда....

Ни за что, ни за чем, ни почему не буду рисковать им.


Но тут вмешалось еще и нечто другое.


Часы на Спасской башке пробили.


Иннокентий живет в легендарном Доме, и вид за окошком его кабинета - на Кремль.

Отсюда слышен отдаленный звон курантов.

Славарь русского языка сверяет время по главным часам России.

Чуть высунувшись, можно даже разглядеть их циферблат.


Я отворил раму и выглянул из окна.

Стрелки курантов показывали без десяти десять.

Т.е. двадцать два.

Не должны были бить они.


Старик захрипел. Упал с кресла на пол, ткнувшись головой о львиную лапу столика.

И умер.

Умер у меня на глазах, с последним ударом курантов.




10. Поэт.


Наш эшелон отходит завтра с Казанского вокзала.

Я уезжаю воевать за родину.


Лермонтов.

Толстой.

Гумилев.

Прилепин...

Мальчики - Павел Васильев, Семен Гудзенко, Павел Коган, Сергей Орлов...

Твардовский. Окуджава. Симонов.


Вспоминаю не по ранжиру, не по алфавиту - то, что само вспоминается.


Бой был жестоким. А потом
Мы пили водку ледяную
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую...


Мой товарищ в смертельной вгонии,
Не зови ты напрасно врачей!
Дай-ка, лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

И не плачь, не стони ты, не маленький.
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка, лучше сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

И:

Я убит подо Ржевом
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.

...Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев, наконец?



И:

До свидания, мальчики! Мальчики!
Постарайтесь вернуться назад!


И:

Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди...


Эти слова вновь звучат в России.

Они не убиты.

Но я найду и новые слова! Свои слова! Наши слова - моего поколения.


Кумачового цвета том из собрания сочинений Гранитного Иннокентия, с культовым романом "Сполохи" все еще лежит на тумбочке в моей общежитской комнате.

Уходя на фронт, я открыл его. Прочел:

Прохор пришел к Анфисе...


И у них все то же самое.

Что у меня с Анной.

Что у меня с Жизнью.


Дед считал (он не говорил, но я знаю), что в сравнении с литературой Великой Эпохи я пишу галимый вздор.

Пусть так.

Но я все-таки воюю за Отечество.

И слабость концепта рукописей моих искупается пролитой моей кровью.

Потому что поэт это жизнь и гибель.

Единственный критерий литературы - смертельная ее опасность.


Победителей не судят.

И погибших за родину тоже.


Пусть судят меня равные мне.

Военно-полевым судом.

Не тыловым крысам судить боевого офицера.


И дед мой воевал.

Главный редактор фронтовой дивизионки Второго Белорусского фронта.

От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С лейкой и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.

Так выпьем за победу,
За нашу газету.
А не доживем, мой дорогой -
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой!


Старик был военкором своего времени.

Хорошо ли писал, плохо - не суть важно.

От жары и стужи
Петь мы стали хуже,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
- С наше покочуйте, с наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!


Репортажи с полей сражений.

Корреспонденции из окопов, блиндажей и землянок.

Хроника великих битв.


И вечный бой! Покой нам только снится!
Сквозь кровь и пыль
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль!


О, Павка Корчагин, пишущий карандашом, зажатым в зубах!

Летчик Мересьев, танцующий вальс на протезах!

Женщина-комиссар из "Оптимистической трагедии"!

Бравый солдат Василий Теркин!

Мальчиш-Кибальчиш!


Вы отдали жизнь за революцию.

Вы отдали жизнь за Родину.

Но и за поэзию.


Поэзию мы выбираем! Поэзия или смерть!


О, беззаконные в глазах всей деревни роковые любовники Анфиса и Прохор!

Дед Ромуальдыч, кладезь народной мудрости!

Председатель колхоза "Заветы Ильича" Артемий Деев, в комиссарской кожанке, с деревянной ногой!

И ты, политрук Яшка Ривкин!


Герои героической литературы прадедов!

Привет вам от героиновой литературы.

Героиновой, но горящей, не потухшей.

Сжигающей себя, как свечу с двух концов.

Но, все же, освещающей жизнь.

Мы вас помним. Мы вас любим. Мы без вас - не мы.

Встанем рядом, за Родину!

Помогите нам в роковой час, в годину лихих испытаний!


Поэт и прозаик, мы оба с дедом военкоры эпохи, каждый - своей.



Май 2023 г., Артемовск.

От вашего фронтового корреспондента.