Нравственное начало в сочинениях Н. М. Карамзина

НРАВСТВЕННОЕ НАЧАЛО
В СОЧИНЕНИЯХ Н.М. КАРАМЗИНА

Следовать за мыслями великого человека
есть наука самая  занимательная.
А.С. Пушкин

1. Просвещение – путь к счастью человечества

Историческая память, безусловно, призвана делать  человека вполне человеком, и, по словам А.С. Пушкина, отличает образованного человека от дикаря, при этом поэт подчёркивал, что следовать за мыслями великого человека  есть наука самая занимательная. Изучая  биографии личностей в Истории, мы, хотелось бы верить, следуем этому мудрому завету.
Уметь жить в дружбе  и согласии с другими людьми равно для человека умению быть счастливым. Очевидно, что, наверняка, у каждого человека есть всё или, лучше сказать, почти всё для счастья, но он чаще всего либо не замечает этого, что лишний раз подтверждает положение: хорошее плохой учитель, либо не довольствуется тем, что имеет. Отсюда, как  бабочка из кокона, вызревает  конфликт, вначале  внутренний, а затем  и внешний.
Категорию счастья, на наш взгляд, следует рассматривать как суть нравственную  категорию, теснейшим образом связанную с фундаментальными человеческими концептами добра и зла. Ведь если верно утверждение, что кому-то плохо, когда кому-то хорошо, то ясно – мы не имеем к этому никакого отношения, ибо в своём стремлении к  счастью человек должен скорее руководствоваться иным принципом, а именно: на чужом несчастье счастье не построишь.
Данное положение является свидетельством того, что человек нравственный не может оставаться равнодушным при виде страданий других людей, уже по одному тому только, что чужого горя не бывает.
Карамзин, ссылаясь на Вольтера, писал, что  человек рождён к общежитию и дружбе, и рассматривал вслед за вольнодумцем всю  историю человечества как развитие человеческого духа в восходящем направлении… уровень развития общества определялся им степенью просвещения и нравственности.
XVIII век был объявлен  веком разума, просветители, подобно Сократу, полагали:  всё зло  в мире исключительно от невежества. Девизом всего XVIII века  вполне можно было объявить следующий лозунг: «Да здравствует Солнце! Да скроется тьма!»
«Век разума, – указывал  Карамзин, – XVIII век  дал человечеству  просвещение, одна искра которого может осветить бездну заблуждений» .
Стоит только бросить искру разума в окутывающий землю мрак, и  мир осветится ярким пламенем Света, и тогда просвещённая эпоха  на полном основании сможет объявить  наступившее Царство Разума.
Построить всеобщее счастье человечества или, по крайней мере, создать  необходимые условия для этого, вот, пожалуй, главное, о чём мечтали лучшие люди Западной Европы XVIII века.
Лучшие  умы западноевропейской части человечества ставили своей целью  не что иное, как просвещение или воспитание  всей остальной её части, то есть всего народа.
Можно было бы добавить также, что «следуя за мыслями великого человека», каждый неизменно следует другому мудрому завету, а именно: познай самого себя. А что же может быть человеку занимательнее самого себя? – спрашивал Карамзин.
Нравственное начало гуманитарных наук  неизменно призывает человека видеть прекрасное в мире, будит в нём лучшие чувства, недаром  поэт, разумея «ничтожность» жизни, тем не менее надеется, что, возможно, и его труд  не пропадёт напрасно в реке забвения.

Покамест упивайтесь ею,
Сей лёгкой жизнию, друзья!
Её ничтожность разумею
И мало к  ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдалённые надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

И чьё-нибудь он сердце тронет;
И, сохранённая судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может  (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья
Поклонник мирных  аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!

Сочинитель, указывал Н.М. Карамзин,  в привлекательной форме «сообщает свои  нравоучения и понятия о разных вещах, важных для человечества»  Поэт же, «сопровождает  мораль свою пленительными образами, живит её в лицах, и производит более действия» . 
В 1789 г. произошло событие, перевернувшее жизнь Карамзина, он уехал в полуторагодичное путешествие по  Европе, побывал в  Германии, Швейцарии, Франции, Англии. Важность такого события была  так очевидна, что Карамзин решил поделиться  своими впечатлениями с русским читателем, для чего начал издавать «Московский журнал», где по частям печатал «Письма русского путешественника».
Всю историю человечества Н.М. Карамзин делил, как это можно заметить по «Письмам русского путешественника», на три этапа, определяемые уровнем развития просвещения: первобытное состояние, времена варварства и просвещения.
В статье «Мелодор к Филалету», в 1794 г. Н.М. Карамзин писал: «Блажен тот из смертных, кто в краткое время жизни своей успел рассеять хотя одно мрачное заблуждение ума человеческого, успел хотя одним шагом приблизить людей к источнику всех истин, успел хотя единое плодоносное зерно добродетели вложить рукою любви в сердце чувствительных, и таким образом ускорил ход всемирного совершения!» .
Человек приходит в мир ниоткуда и уходит в никуда (или всё же приходит откуда-то и уходит куда-то, т.е. возвращается?). Здесь  мы не можем  сказать что-то принципиально новое, но, уж коль мы говорим о человеке, то не можем не указать, что желали бы  скорее понять, изучить, узнать его духовную сущность, хотя и,  вероятнее всего, непостижимую. Пусть так, но мы так устроены, что не можем жить и не задавать себе вопросов, как не можем не познавать мир и  самих себя, подобно тому, как оказавшись в лесу, не можем не искать выхода.
Немецкий философ И. Кант в принципиальной ограниченности человеческого познания видел и определенный нравственный смысл: если бы человек был наделен абсолютным знанием, то для него не было бы ни риска, ни борьбы при выполнении нравственного долга . В черновиках Канта  можно прочитать следующее: «Рассудок больше всего действует в темноте. Тёмные представления выразительнее ясных. Мораль. Только внести в них ясность. Акушерка мыслей. Все акты рассудка и разума могут происходить в темноте. Красота должна быть неизречённой. Мы не всегда можем выразить в словах то, что думаем» .
 Кант  выделял  три главных философских вопроса: 1. Что я могу знать? 2. Что я должен делать? 3. На что я могу надеяться? В сущности, подчеркнул он в  лекциях по педагогике, эти три вопроса можно свести к одному единственному: Что такое человек?
Во время  своего путешествия по Европе Н.М. Карамзин встретился с Кантом и имел с ним беседу,    в этом разговоре с Карамзиным Кант прямо определяет назначение человека: «Деятельность есть наше  определение». Без деятельности, развивал этот тезис Карамзин, «не найдём мы  ни спокойствия, ни наслаждения, ни счастья» .
Известно, что в другой раз  Кант  заметил: «Работа – лучший способ наслаждаться жизнью». В самом деле, разве  не считаем мы лучшим день, наполненный доверху делами? Когда человек  занят своим делом, он почти никогда ничего не теряет, зато всегда приобретает:  здоровый аппетит, крепкий сон, отличное  настроение от  ощущения  исполненного долга. К тому же,  у вечно занятого не остаётся времени для раздумий, по большей части тягостных и бесполезных.
Размышляя о проблеме соотношения добра и зла, для человека оказывается очень важным найти ответ на вопрос – чего же в мире больше – добра или зла? Не  находя  в себе достаточно оснований  найти правильный  ответ  на этот важный вопрос или опасаясь заблудиться, он обращается к гению рода человеческого с надеждой, не без оснований полагая, что те вопросы, которые он задаёт себе, замечательный ум уже ставил перед собой.
Несмотря на то, что  нынешнее время  уже окрестили эпохой безкнижия, хотелось бы  выразить надежду, что книгу отменить нельзя. Чтение – полезное и приятное занятие вообще, если же учесть, что вдумчивый читатель, подобно гурману, выбирает себе в собеседники достойнейших  представителей  рода человеческого, то очевидно, что от такого общения он не только ничего не потеряет, но напротив,  только выиграет. Так, он имеет возможность возвыситься над фиксацией унылой повседневности, отвлечься  от бессчетного множества  несовпадений,  неудач,  невзгод, подготовить почву для построения своей собственной читательской и творческой системы, обогатиться духовно, подняться к высшему синтезу, где вся  его жизнь, прошлая и будущая, озарится одним источником света.
Очевидно, что гениальность есть такое специфическое человеческое качество, которое невозможно  приобрести даже постоянным трудом, но всё же  творения гениев весьма поучительны  и не поддаются забыванию.
Изучая сочинения Шефтсбери, Карамзин находит ответы на  многие вопросы, которые задавал себе сам. «Мир так устроен  доказывал Шефтсбери – что допуская злое и бесправное, мы тем самым подвергаем  опасности своё собственное благо: наоборот, всё  содействующее  добродетели ведёт к прочному и высокому блаженству» .
Стоит только стать на достаточном расстоянии, говорил Шефтсбери, чтобы убедиться в совершенстве мироздания, в котором преобладает добро. «Во всём имеется  доля неудобств, наслаждение и страдание, красота и уродство, добро и зло… повсюду переплетаются  друг с другом и образуют, мне думается,  смесь, достаточно приемлемую в целом…»
Тем самым и мы, в свою очередь, можем с удовлетворением заметить, что гениальное произведение  особенно замечательно тем, что будит нашу собственную, читательскую мысль, которая оказывается  как бы оплодотворённой высоким, замечательным умом.
Сторонник свободы мысли, Шефтсбери  в разуме усматривал единственный критерий истины. Философ-моралист и эстетик Шефтсбери  в своих  рисовал  в своих сочинениях величественную картину вечно творимого и творящего космоса с единым первоисточником истинного, благого и прекрасного. Образ космоса у Шефтсбери – выражение стремления человека к идеалу гармоничной естественности как разумной упорядоченности человеческого бытия.
Нравственность, по Шефтсбери, коренится во врождённом человеку «нравственном чувстве»; сущность её – в гармоничном сочетании индивидуальных и общественных склонностей. Присущая Шефтсбери эстетизация  мира связана с утверждением эстетического характера нравственного совершенства, неразрывного единства красоты и нравственности .
Подобно Шефтсбери, Карамзин считал, что нужно помочь человеку найти ту точку, с которой он сможет увидеть всю благость творения. Но для этого человека нужно подготовить, воспитать его разум для восприятия истин, сделать его философом.
Вопрос о соотношении общего и частного блага Н.М. Карамзин решал так: каждому человеку от природы свойственно стремление к собственному счастью и благополучию, желания его беспредельны. Но тем не менее предел желаниям человека поставлен «моральным законом» или совестью, «чувством добра и  зла» .
Основным положением нравственности, на наш взгляд, можно было считать  знание того, что  такое хорошо и что такое плохо, а также  стремление и умение  поступать соответственно. Вернее, кто – хороший и кто – плохой. Очевидно, что мир для нас не чёрно-белый, самые понятия добра и зла отнюдь не так однозначны.
Вопрос о причинах зла в мире имеет многовековую историю, так, возникающие религиозно-философские  теории о теодицее (греч. theos-бог + dike-право, справедливость; введённый Г. Лейбницем термин буквально переводится как «оправдание Бога»), ставили целью объяснить и оправдать противоречие между наличием в мире зла и несправедливости  и благостью Всемогущего Бога.
В самом деле, если Бог сотворил мир, если Он есть любовь, то почему существует зло? Опираясь на текст Священного Писания, философ и богослов IV в. Августин Аврелий доказывал, что всё сотворённое Богом причастно к абсолютной доброте; Всевышний запечатлел  в тварном определённую меру, вес и порядок; в них вложены внеземной образ и смысл. В меру этого, в природе, в людях, в обществе заключено добро. Подобно тому, как тишина есть отсутствие шума, нагота – отсутствие одежды, болезнь – отсутствие здоровья, а  темнота – отсутствие света, так и зло – отсутствие добра . Иначе говоря, ответственность за  отсутствие добра, т.е. за зло, несут сами люди.
Также к проблеме соотношения добра и зла обращался известный философ и богослов эпохи Возрождения Якоб Бёме. Хотя он и был самоучкой, но смышлёность и жизненный опыт способствовали тому, что он стал рассматривать  распространенные идеи своего времени. Стимулом его творчества была, как и у Августина, проблема зла. Он находит разгадку зла в том, что все для своего проявления нуждается в контрасте, каждое «да» нуждается в своем «нет»: без противоположности ничто не обнаруживается; ни одно изображение не проявилось бы в зеркале, не будь одна из его сторон тёмной.
Ничто  есть жажда к нечто. Борьба и раздвоенность в человеке возникают из влечения и страсти. По словам Бёме, «пока я ничего не желаю, я нахожусь в  состоянии мира, свободы и равенства, но я не имею также качеств, я – ничто! Только во влечении я получаю свойства, становлюсь определенной сущностью – алчущей, жаждущей, женолюбивой, честолюбивой и корыстолюбивой самостью, т.е. чем-то» .
Мы знаем, недостаточно только указать на зло, чтобы искоренить его, бывает необходимее и  даже интереснее найти причины, побуждающие человека  делать зло. Ясно также, что он не всегда был злодеем,  вернее всего, обстоятельства его жизни сложились так, что он постепенно  шёл к тому, к чему пришёл. Но чаще всего это не принимается во внимание ни правосудием, ни общественным мнением, хотя мы знаем, что и само добро мы можем лучше  увидеть в виду зла, мы знаем, что в жизни зло может быть рельефнее, а добро плоскостным.
Говоря же о совести или «моральном законе», следовало бы подчеркнуть, что совесть есть самая настоящая характеристика человека, есть совесть – есть человек, нет совести и человека нет. Иначе говоря, сколько совести – столько и человека.
Но совесть же – наш самый  беспристрастный судья, вспомним слова поэта: «Да, жалок тот, в ком совесть не чиста» .  Это значит, что совестливый человек судит себя строже самого строгого судьи. Как же человеку должно быть сложно перед судом собственной совести. Но если «освободить»  человека от мук совести (как  позднее «освободил», например, Ф. Ницше), то это означало бы, что  на самом деле ничего нет, ни ада, ни рая – ни-че-го.
Если совесть, как мина замедленного  действия, могла когда-нибудь «заговорить» в душе человека и вернуть его к жизни, заставить раскаяться, творить  благо, то пустота ничего не могла предложить, но могла только поглотить его. Это и есть самое страшное, страшнее мук совести.
Благополучие каждого, полагал Карамзин, находится  в  нём самом, и задача просвещения в том и состоит, чтобы помочь человеку найти в себе едва ли не самое главное  для того, чтобы жизнь его стала счастливой и спокойной. «Истинный философ или (что всё одно) истинно благоразумный человек смотрит на мир с того места, на которое он поставлен судьбою; … знает, что всякое состояние в гражданском обществе имеет свои приятности и неприятности, и для того покойно остаётся в своём, не завидуя никому» .
Итак,  по мысли Карамзина, не тот философ, кто заботится о большем, кто не находит себе применения или, напротив, всегда готов выдумывать себе проблемы, но тот, «смотрит на мир с того места, на которое он поставлен судьбою».
Пусть никто не говорит, что история ничему не учит, что истины, провозглашённые в века минувшие, давно устарели, потому что это не так, потому что истины нравственные – из  разряда вечных, и потому ни устареть, ни отмениться они не могут.
Все важные нравственные  истины известны с глубокой древности, этому учат нас все великие учителя человечества – Будда, Конфуций, Христос, Мухаммед, однако, несовершенство человеческой природы заметно сказывается и в том, что хотя  они всем известны, но немногие следуют  замечательным принципам и, хотя правила существуют для всех, но нарушают их всегда кто-то другой.
Как же человеку разобраться, где  как ему, как и следует полагаться на свои силы, а где примириться с её величеством Судьбой? В связи  с  могущим возникнуть противоречием приходит на память  молитва Симеона Верхотурского: «Боже, дай мне спокойствие, научи меня примириться с тем, что я не в силах изменить. Дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И мудрость отличить одно от другого». Слова  этой молитвы, исполнены и мудрости, и глубины, и верны они совершенно так же, как были верны три века назад.

2. «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина

Не было в начале XIX в.  в России  образованного читателя, который бы  не прочитал повести Карамзина «Бедная Лиза», это была одна из первых в стране сентименталистских повестей, которая принесла славу её автору. Мысль историка и литератора о том, что «и крестьянки любить умеют!» была для того времени удивительно новой. Вместе с писателем читатель проходит окрестностями Симонова монастыря, и стоя на горе, показывает почти всю Москву, «сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо  когда светит на неё солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зелёные  цветущие луга, а за ними, по жёлтым пескам, течёт светлая река, волнуемая лёгкими вёслами рыбачьих лодок или шумящая под рулём грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран  Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом».
Следуя за писателем, и мы  встречаем  вместе с ним весну, сюда же приходим и  «мрачные дни осени горевать вместе с природою», то она радует нас, то баюкает, то возмущает, то смиряет.
Мысль писателя возносится  над  обыденною жизнью и устремляется к высотам  философского обобщения. «Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокой травою, и в тёмных переходах келий. Там, опершись на развалинах гробных камней, внимаю глухому стону времён, бездною минувшего поглощённых, – стону, от которого сердце моё содрогается и трепещет.
Вместе с сердцем писателя трепещет и наше сердце, ещё  не вовсе очерствевшее в безумной сутолоке дней или в «мертвящем упоенье света».
Писатель, а вместе с ним и мы, читатели, живо представляем себе  безыскусные картины минувшего. «Иногда вхожу в келий и представляю себе тех, которые в них жили, – печальные картины! Здесь вижу седого старца, преклонившего колена перед распятием и молящегося о скором разрешении земных оков своих, ибо все удовольствия исчезли для него в жизни, все чувства его умерли, кроме чувства болезни и слабости. Там юный монах – с бледным лицом, с томным взором – смотрит в поле сквозь  решётку окна, видит весёлых птичек, свободно плавающих в море воздуха, видит – и проливает горькие слёзы из глаз своих. Он томится, вянет, сохнет – и унылый звон колокола возвещает мне безвременную смерть его».
Кому из нас не приходила в голову мысль о бренности нашего существования и, увы, со временем  мы вынуждено обращаемся к ней всё чаще, когда видим  нечаянную, нелепую смерть, когда теряем близких, друзей, просто знакомых людей. Разве мы тогда не спрашиваем себя (в который раз!): «Что же была его жизнь?». И думая о другом, мы вольно или невольно возвращаемся к себе и какой-то не до конца понятный язык говорит нам о том, что мы все здесь связаны одной нитью.
Замечательный учёный Ю.М. Лотман нашёл редкую брошюру, сохранившуюся  на родине писателя в единственном экземпляре. Рассказ, писаный Карамзиным на французском языке, Лотман  перевёл на русский язык и включил в свою книгу «Сотворение Карамзина».
Имея в виду счастье  как цель человеческой жизни, Карамзин размышляет о прелестях  родной  для него природы. Читая и перечитывая  строчки, давно ставшие хрестоматийными, мы вновь и вновь  пленяемся  ставшими милыми и для нас пейзажами.
«Да, друзья мои, я утверждаю, что можно быть счастливым и в Знаменском, как и в Москве, лишь бы быть философом и ценить жизнь. Без сожаления оставляю я городские удовольствия – я их нахожу много в моём  сельском уголке. … И когда иду полями, устремляя мой взор то на ковры  лугов,  всегда столь прелестные, то на  лазурный свод неба, всегда столь  величественный, – великий  Боже, что за сладкое и чистое наслаждение для  моего  чувствительного существа! – Здесь меня ничто не стесняет; я всегда сам себе господин, я могу делать всё, что хочу; могу забываться в мечтах…, хранить молчание целыми часами, читать или марать бумаги, чтобы немного развлечь моих друзей. Здесь  я вижу только тех, кого люблю… Здесь у меня нет забот, и мой корабль в гавани».
Сильные  поэтические образы  способны вызывать в душе  порядочного читателя цепь собственных образов, они возникают как бы из ниоткуда, однако, не подлежит сомнению тот факт, что подобное рождает подобное. И счастлив человек и поэт, которому, подобно Карамзину удалось создать  целую галерею незабываемых образов.
Читая такие строчки,  нетрудно предположить, что все верное и даже  лучшее давно сказано, и – дело  за малым, человеку только следует объяснить что – хорошо, а что – плохо и тогда наступит на земле  всеобщее  царство счастья. Покоем и вечностью веет от  этих простых, безыскусственных слов.

3. Гармония  и счастье

Золотыми буквами вписаны в историю мысли Карамзина о счастьи и благополучии человечества, об отношении к правлению, о добродетели  и  необходимости следования нравственным установлениям. «Утопия (или царство счастия, сочинения  Моруса) будет всегда мечтою доброго сердца, или  может исполниться неприметным  действием времени, посредством медленных, но верных, безопасных  успехов разума, просвещения, воспитания, добрых нравов. Когда люди уверятся, что для собственного их счастья добродетель необходима, тогда настанет век златой, и во всяком правлении человек насладится мирным благополучием жизни.  Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот. Предадим, друзья мои, предадим себя во власть провидению: оно конечно имеет свой план… лёгкие умы думают, что всё легко; мудрые  знают опасность всякой перемены и живут тихо» .
Нельзя не любить своё прошлое, как нельзя не любить себя, не любить своих ближних. Но только смелые люди могли пойти так далеко, как Маркс, чтобы объявить счастливым того, кто сделает счастливым наибольшее число других людей. Итак, пытаясь осмыслить вопрос о счастье,  мы неизбежно становимся перед  роковым вопросом: как мы хотели  решить  вопрос – быть счастливым лично или счастливым вместе со всеми другими?
Благодаря техническому развитию связи, мы можем  позвонить почти в любую точку земного шара. Казалось бы, какие возможности, какие перспективы, но – стал ли каждый человек в отдельности и человечество в целом счастливее  не только от этого усовершенствования, но и от всех технических новшеств вместе взятых?
И если очевидно, что невозможно построить  счастье в одиночку, точно так же, как невозможно построить своё  счастье на несчастье других, то из этого ещё ничего не  вытекает, потому что мы неизбежно  оказываемся в тупике, прекрасно понимая, что как нельзя быть лишь самому счастливым, так нельзя и сделать счастливыми всех людей.
Одно из двух, либо, верно, если мы счастливы, то не замечаем этого, либо если не замечаем его, значит, счастливы. Но мы никак по природе своей не можем примириться с тем, что порой утверждается другими людьми, именно, что нет в жизни счастья.
Интерес  к истории  это отнюдь не случайное явление,  ибо по сути, интерес к нашему прошлому, обусловлен интересом к  нашему настоящему.
Именно из безбрежного океана, именуемого историей, именно из нашего общечеловеческого прошлого мы  черпаем образцы и образы, которым  пытаемся следовать всю   жизнь; сверяя курс, спрашивая себя,  как бы в  данной  ситуации поступили те, на кого мы  равняемся, на кого готовы молиться, будь то наши предки или герои, имена  коих навечно вписаны в анналы  Её Величества  Истории. 
Думается, что  мы в долгу перед теми, кто жил до нас,  всегда останемся в долгу перед матерью, и ответственны перед теми, кто идёт вслед за нами.
На вопрос о том, хотите ли вы прожить 1000 лет, один молодой человек ответил удивительно точно: «Да, если вместе со мной будут жить все те, кто меня сейчас окружает и все те, кого я люблю».
Обратной, негативной стороной долгой жизни является именно то, что долгожитель  вынужденно будет  терять  друзей и близких и, в результате останется в одиночестве. Эта мысль находит своё выражение в пушкинских строчках,  размышляя о том, «кому ж из нас под старость  день лицея торжествовать придётся одному?», поэт  уже полнится  тоской и печалью, и – незавидна участь  одинокого скитальца.
Пируйте же, пока ещё мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем, дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придётся одному?

Несчастный  друг! Средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…

У поэта, указывал Л.Шестов, есть одно неоспоримое преимущество перед  наукой: у него никто не спрашивает, почему он так сказал, почему он вчера сказал так, а сегодня иначе. Потому что жизнь, отражённая поэтом в образах, поистине, богаче всяких теоретических конструкций и даже стройных мировоззренческих систем. Поэт может многое именно потому, что он – ПОЭТ.
Мы  повторяем: терпение и труд всё перетрут, гений это  1% гения и 99% потения и т.д., будто не понимая, что успех, удачу, как  счастье, как любовь невозможно заслужить или заработать, недаром  фортуну называют слепой…
Мы любим  повторять слова римского консула Аппия Клавдия, цитированные историком Саллюстием, подхваченные потом  мудрым Мирандолой и, возможно, благодаря ему,  разнесённые по всему свету: человек – сам кузнец своего счастья. О человеке, который добился  многого в жизни и этим  прославился,  говорят: «Self made  man – вот человек, сделавший себя сам».
Возможно, оно и так, но снова и снова  мы связываем своё личное счастье  (а что может сказать о всеобщем, общечеловеческом счастье тот, кто не испытал личное?) с другим человеком.
Таким образом, следует признать (в который раз!), что мы необходимо возвращаемся к самим себе, вынуждены  вновь и вновь осмысливать то, чем мы, намеренно или нечаянно собирались  взволновать   кого-то другого или кого-то ещё.

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся, –
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…

Найти гармонию, увидеть ее в окружающем мире  природы, ощутить в себе слиянность с этим  миром, это и значит оказаться, наконец, в гавани, где сердце  способно испытывать покой и блаженство после  плавания по бурному морю, ежеминутно грозящему опасностью.

Список использованной литературы
  «Московский журнал, 1791, июль, стр. 64»; Цит. по: Кислягина  Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. – М., 1976.  с. 65.

  Пушкин А.С. Евгений Онегин. Глава вторая. Стр. XXXIX-XL
  Там же, с. 40.
  Там же, с. 63.
  См.: Спиркин  А. Г. Философия: Учебник.  М., 2000. с. 145.
  См.: Гулыга А. Кант. М., 1977.
  «Московский журнал, 1792, декабрь, стр. 79»; Цит. по: Кислягина  Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. – М., 1976.  с. 63.

  «Отечественные записки, 1858, т. 116, стр. 117; Цит. по: Кислягина  Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. – М., 1976. с. 63.
  См.:  Философский энциклопедический словарь / Гл. редакция: Л.Ф. Ильичев, П.Н. Федосеев, С.М. Ковалев, В.Г. Панов – М.: Сов. Энциклопедия, 1983. с. 781.
  Там же, с. 62.
  Спиркин  А. Г. Философия: Учебник.  М., 2000. с. 86.
   Таранов П. Мудрость трех тысячелетий. М., 1997. с. 480-481.
  Слова царя в поэме А.С. Пушкина «Борис Годунов».
  Н.М. Карамзин. Соч., т. III, стр. 498;  Цит. по: Кислягина  Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. – М., 1976. с. 116.
  Н.М. Карамзин. Соч., т. II, стр. 462;  Цит. по: Кислягина  Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. – М., 1976. с. 146.
  Пушкин А.С.19 октября

  Тютчев Ф.И. «Нам не дано предугадать…»


Историческая наука: проблемы и основные тенденции развития: материалы Международной научной конференции. Тула, 30 мая 2010 г. –  Тула: Изд-во ТулГУ, 2010 г. 156 с. с. 28-3