24/09/2022.
Мирослав Авсень.
Драгуны
(роман)
Часть 2-я.
Турецкая война.
Глава 2-я.
Х Х Х
…Драгуны готовились переправляться на левый брег Куры. Приказом командующего, для этой цели отрядили сводный полк из второго дивизиона драгун, и дивизиона улан под общим командованием Раевского. В десять утра начала переправляться пехота. Местами вода доходила до подмышек, но пехотинцы, привычно рассекая быстрые потоки, упрямо двигались вперёд и закреплялись на берегу. Попытки неприятеля помешать переправе. были отбиты орудийным огнём с редута Миклашевского. Турки отошли к городу и стали на высотах, по двум сторонам Ахалцих-Чая.
К пяти вечера, турецкая кавалерия занимала высоты близ городских палисадов, и таилась в оврагах, явно к чему-то готовясь. Когда турки поняли, что русская переправа с того берега на этот, и обустройство нового лагеря, это не демонстрация, а явь, они заволновались. По обеим сторонам Ахалцых-Чая, их конница шагом тронулась вперёд и шла так какое-то время, а затем понеслась в карьер, стараясь с двух флангов прорваться к вагенбургу и врубиться в него. Четырёхтысячный кулак османов, с диким воем, визгом и стрельбой, обрушил свой удар на позиции правого фланга, на батарею, которую прикрывал Эриванский полк.
Подпустив конницу поближе, артиллеристы ударили картечью, а егеря-эриванцы встретили её плотным ружейным огнём. Как градом повыбивало из конных рядов десятки лошадей и сотни людей (егеря палили беспрестанно) Отбитая конница круто развернулась влево чтобы пройти лощиной, но наскочила на батальон Грузинского полка, стоявший при батарее на оконечности правого фланга. Столь же убийственный огонь пушек и ружей вынудил турок броситься левее, и здесь…
Второй дивизион Нижегородцев под командованием капитана Семчева, стоял в полной боевой готовности. Гром боя уже доносился и сюда, и драгуны слегка волновались. Пока грохотало и трещало у эриванцев близ вагенбурга, драгуны лишь прислушивались и перебрасывались короткими репликами. Но когда заварилось у грузинцев и их батарее, капитан Семчев выхватив шашку, в пол-оборота повернулся к своим, и зычно крикнул.
- Дивизи-о-о-н! В атакуу-у-у!! З-за-а-а мно-ой!!! Ур-р-р-а-а!!! – и двести шашек сверкнули в воздухе!
Драгуны неслись в атаку во весь опор, когда на них, из-за скалы высыпала конная толпа турок, не ожидавших видимо встретить здесь нижегородцев. Драгуны стремительно, с ходу ударили на турок, прямо на передовых всадников, начавших уж было торопливо осаживать коней, и в какие-нибудь пять секунд опрокинули и снесли их, завязав яростную рубку с остальными. К месту боя подоспели ещё два казачьих полка, ударивших по туркам с фланга. Этого османы уже не выдержали, и развернувшись обратились в бегство.
- Руби в догон ребята! Кроши до конца! – кричал своим Ладога, вздыбив коня. Но драгун не нужно было уговаривать на это. Они неумолимо настигали и безжалостно рубили. Турки на скаку отстреливались, драгуны тоже палили, и немало тел в цветастых платьях, гремя саблями и амуницией, катились с сёдел в каменистую пыль. Рубка бегущей неприятельской конницы завершилась только тогда, когда обе стороны, достигли почти что стен города. Дабы не попасть под огонь защитников, драгуны и казаки стремительно отступили, оставив османов приходить в себя, и переводить дух. На правом фланге русских позиций, дело окончилось малой кровью и большим успехом, а вот на левом, события пошли по гораздо более кровавому пути.
Егеря Миклашевского, в этот час оказались занятыми на возведении редута, и едва успели сомкнуться в каре, дабы отбить атаку летящей на них конницы. Турки окружили егерей со всех сторон, и яростно принялись бросаться на них, стараясь прорвать и рассеять каре. Егеря уже в привычной себе манере, штыками и огнём отразили несколько атакующих волн, но противник не отставал. Озлобленные и фанатичные, османы всей своей массой старались во что бы то ни стало, раздавить маленькое каре, и не просто каре, а егерей, их лютейших и заклятейших врагов, после драгун! Атака! Атака! Ещё атака! Маленькое каре ползёт огненным ёжиком сея вокруг себя десятки и десятки вражеских трупов. Но турки оказались упорнее персов, и егерям в итоге начала угрожать неминуемая и страшная гибель. Почти в последний момент, к ним на помощь пришли другие егеря, батальон эриванцев, бегом примчавшийся с правого фланга по приказу Паскевича. Едва османы увидели ещё и этих, они быстро развернули своих коней прочь…
А эскадроны Раевского, пока османы старались раздавить егерей, со всех ног летели с правого фланга на левый, на выручку всё тем же егерям. На эти-то эскадроны и обрушились раздраконенные турецкие массы, отхлынувшие от егерского каре и подходящего батальона. Закипело жаркое и яростное кавалерийское дело, редкое даже для той войны. Ещё в самом начале сражения, Раевский повёл свои части во фланг противника, но вмешался случай: неровная местность, крутые подъёмы и овраги, всё это, замедлило бег русской конницы. Едва только передовые начали подниматься из глубокого и длинного оврага, они тут же оказались атакованы массой турецких всадников. Раевский быстро скомандовал, и первая линия, в составе 2-го эскадрона нижегородцев и эскадрона Серпуховских улан которых вёл полковник Анреп, стремительно бросилась в атаку. Закрутилось и завертелось нечто несусветное! Первая линия русской конницы, врезалась в густые толпы неприятеля. Зазвенело, завизжало-заскрежетало, и заахало конное сражение!
Драгуны сразу же заработали своими особыми шашками, один за нескольких. Вся многолетняя воинская наука биться малым числом супротив большего, выплеснулась теперь из их ножен, на свет божий! Турки, не смотря на свой более чем весомый перевес, ничего не могли поделать: в горячке боя, они скорее мешали друг другу, чем помогали. Пыль, сама пыль, казалось, уже напилась крови, и клубилась теперь меж людей, то поднимая, то опуская свою завесу. Пороховые дымы, азартно вылетая из горячих стволов пистолетов, карабинов или мушкетонов, врывались в облака пыли, сливаясь с ней в страстных плясках кровавой сечи… Левый фланг турок поколебался, его стало лихорадить, толчея в рядах усилилась, русские нажали ещё, и неприятель побежал.
- В догон! Руби их в песи! Круши в хузары! – ревели уланские и драгунские глотки, бросаясь за толпами бегущего противника. Капитан Ладога уже давно перестал считать скольких он отправил в небытие, а видя бегство турок, направил свой эскадрон в погоню. Левый фланг османской конницы, оказался полностью сбит с позиций, его опрокинули, расколотили и гнали до самого Ахалцыха, причём впереди всех, на своих дорогих и породистых лошадях, летели красавцы-уланы стрекоча флюгерами своих смертоносных пик. Серпуховцы увлеклись преследованием, и в какой-то момент потеряли драгун из виду, полагая что они несутся следом, и не заметили того, что произошло за их спинами.
Эскадрон Ладоги тоже бросился вперёд, но врезавшись в правое крыло неприятеля, принялся рубить и крошить его на все боки, повергая попавшихся им вражьих всадников в ужас и смятение. Через несколько минут, вражеское крыло рассыпалось, подалось-попятилось, и наконец бросилось наутёк кто вперёд, спасая свои жизни.
Но Ладога и его бойцы, как это нередко случается даже с наиболее опытными и успешными воинами, увлеклись погоней, (как тут было не увлечься в таком пылу!) и опомнились только тогда, когда увидели что попали в кольцо тысячных турецких толпищ, собиравшихся раздавить и затоптать горсть дерзких гяуров. Жизнь четвёртого эскадрона пошла на минуты. Решение ударило в голову моментально.
- Спешиться! – проревел капитан, и весь эскадрон моментально слетев с сёдел и сбившись в плотный круг, приготовился. Сердца колотились так, словно хотели выскочить наружу, и убежать прочь из страшного места. Турки, с дикими криками ринулись на драгун со всех сторон, но оказались отброшены плотным огнём, хотя минуты через три, по новой ринулись в атаку, сами грозя русским ружьями и пистолетами. Драгунам, уже случалось ранее применять подобную тактику обороны, но теперь, врагов было слишком много даже для самых сильных, смелых и умелых воинов. Вторую атаку отбили тоже огнём, а уже третью пришлось отбивать шашками. стоя плотно друг к другу, Ладога, Есаулов и Червонец, держась левой рукой за повод, правой отбивались и наносили удары. Русские старались колющими ударами, поражать в морды вражеских коней, отчего те, захлёбываясь кровью и слизью, вставали на дыбы и заходясь в диком крике от боли, сбрасывали седоков, и убегали прочь, мотая ранеными мордами во все стороны. Из-за плотности драгун, турки не могли пока разорвать их строй и перетоптать, но время играло за османов: один за другим, падали в каменистую пыль убитые и раненые нижегородцы, павшие и умиравшие их лошади невольно расстраивали круг, но он моментально соединялся, живые смыкали его над мёртвыми.
Капитан Ладога, уже без фуражки, в полураспахнутом мундире после отражения очередного натиска, повернул к солдатам своё потное и окровавленное лицо,
- Стоим насмерть ребята! Умирать так с честью, смерти нет!..
Турки налетели снова, и эскадрон, медленно стал подаваться назад, яростно отмахиваясь шашками. В какой-то момент, у ординарца Есаулова убило коня, и подпоручик едва успел отпрянуть чтоб труп животного не придавил его, а затем, он коротким выпадом сразил вражескую лошадь ударив под нижнюю челюсть, и уже на земле добив всадника, кошкой отскочил назад: в то самое место где секунду назад стоял он, косо воткнулось бамбуковое копьё.
- Не ершись Костя-а! Береги башку, вдруг да понадобиться! – хрипло бросил ему капитан, пятясь назад со своим конём. Им, дерущимся в этом пекле, могло тогда показаться, что они режутся тут бог знает сколько времени, а на самом деле пролетели лишь минуты; так стремительно и напористо разворачивалось то страшное дело!..
Подполковник Андронников, стал на коне на вершине большого холма, ещё в начале атаки нижегородцев, заподозрил грозящую им опасность, а когда 4-й эскадрон попал в кольцо, подполковник стремительно сорвался с места, и полетел вперёд…
Горсть русских драгун продолжала таять, остался без лошади раненый Воронец, что прижался к коню соседа, и отбивался так; минута, и всё было бы кончено, но здесь, с громовым «Ура!» ворвался в дело батальон Миклашевского с одной стороны, а с другой, во весь дух прилетел из второй линии эскадрон Баградзе, врубившийся в турецкую массу, как врубается в камыш вырвавшийся из леса раненый вепрь. Ещё издали, Кахи увидел, как попали в беду его друзья, и всё нутро его перевернулось от ужаса: «Неужели?!»
- Держись р-ребята-а! Жора-а-а, держись!!! – с бешенным выражением лица проорал Кахи, проносясь мимо. Освобождённый эскадрон Ладоги тут же взлетел в сёдла, и во главе своего расхристанного, окровавленного командира, ринулся вместе с другими на конных османов. Подполковник Андронников, опрометчиво рванувшийся вперёд, сам едва не попал в плен, очутившись среди нескольких турок, отбившись от которых, поворотил коня обратно. Вернувшись, он подхватил 1-йэскадрон с поручиком Левковичем и парой конных орудий, да понёсся обратно на выручку. Донские пушки, описав дугу, моментально развернулись, и жахнули картечью по напиравшим турецким всадникам. Все кавалеристы перемешались в один большущий винегрет. Не описать ни пером, ни грифелем то, какие чудеса творили иные одиночные драгуны, выручая товарищей в этой жестокой и неравной сече! Бросались один на десяток, и жертвуя собой спасали друга. либо погибали вместе. Прапорщик Балаховский очутившись бок о бок с князем Баградзе, в исступлении рубились так, что продрались до самых турецких знамён, увлекши за собой в прорыв другие эскадроны. В гуще битвы, Кахи почувствовал, что конь его слабеет, и немудрено; верный карабахский друг, получивши много ран, с трудом держал на себе хозяина, буквально из последних сил! Переменить коня в такой сече нечего было и думать, а потому, Баградзе стиснув зубы и мысленно попросив у бога помощи, рубился что было сил, понимая, что их, так мало, а турок так много, ослаблять напор нельзя!
Балаховский тоже видел, что конь у товарища слабеет, а потому, держался всё время рядом, ища глазами кое-кого ещё, но тщетно: лица и одеяния в звоне стали и грохоте выстрелов мелькали с такой быстротой, что Евгений не успевал толком понять, кто там пролетел, Ладога или Бобальевич? А может это ненормальный Есаулов?.. Нет, всё перемешалось, перекрутилось и перепуталось!.. Прапорщик Жохвистов. влетев со своим взводом в толпу куртинцев, рассеял и разметал её в пару минут, а затем развернувшись, бросились уже в самую гущу свалки.
Ладога со своими неотступными помощниками, денщиком да ординарцем, бились в самом центре. Пуговицы, с мундиров всех троих, уже поотлетали ко всем чертям до половины, да едва не выдрали с мясом орден у капитана (Есаулов заколол кинжалом дерзнувшего турка) многие враги узнавали в капитане Карадрагуна, и очертя голову лезли на него всем скопом чтобы зарубить, и тем прославить себя и получить 10 тысяч на русские деньги. В какой-то момент, в левую руку Ладоги попала турецкая сабля, и он, привстав на стременах, пошёл вращать ей и шашкой, подобно живой вертушке. Этого, османы уже не выдержали, и один по одному, бросились кто-куда (те, кто уцелел) Есаулов и Червонец надёжно прикрывали командира с боков. Один из курдских всадников, подлетев вплотную сбоку, нацелил на Есаулова свой пистолет, и спустил курок, осечка! В ответ, подпоручик метнул прямо с пояса один из своих ножей, и противник, понёсся далее в седле уже мёртвым, судорожно схватившись узловатыми пальцами за рукоять русского ножа, торчавшего из груди.
Прапорщик Лев Пушкин, брат знаменитого поэта, летел в 4-й эскадрон нижегородцев с поручением от подполковника Андронникова, когда на него, наскочила целая куча турок, стремясь захватить его в плен. Пушкин, яростно матерясь выхватил шашку, и закружился на коне, не позволяя османам использовать своё численное преимущество, а напротив, они опять стали мешать друг другу. Прапорщик, ловко маневрируя зарубил двоих, ранил одного, и вырвавшись-таки от них, примчался в то место, где должен был находиться 4-й эскадрон, но таковой весь был в бою. Подумав с минуту, Лев Сергеич ничтоже сумняшись, нырнул в то же омут.
В другом месте, известный многим князь Шаликов, потерявши убитым уже второго коня, теперь яростно дрался пешим, а вскоре, к нему присоединился и его юнкер Авалов, и ставши спина к спине, они рубились не подаваясь и не отступая, стоя по сути своей, уже на дрожащих в судорогах остывающих телах…
Никита Жохвистов, разрядивши в противника последний пистолет, схватился сразу с двумя, благо, оба насели с одной стороны. Отбив несколько ударов, прапорщик уклонился от колющего в грудь, и сам косо полоснул врага по животу. Заревев от боли, турок отпрянул, и зацепил товарища, чем тут же воспользовался драгун, и прямым колющим, сразил второго всадника. Быстро оглянувшись, Жохвистов понял, что один. «Как ж это я от взвода отбился? Худо дело»… додумать прапорщик не успел: злющая и галдящая куча турок, вынырнувшая из пороховой пелены, исторгая проклятия, разом кинулись на него. Описав шашкой вокруг своей головы несколько свистящих кругов, Жохвистов сумел отбить первые выпады, а затем, крутясь в седле как белка на дереве, попытался пробиться из смертельного кольца. Дома… давно не был дома, и письма матери так и не написал, всё недосуг… да и женщине любимой всего-то два за всё время отправил, а последнее, победное, сразу после Персидской компании… «Жди в отпуск, сердце моё»… Удар! Боль! Горячее жжение в груди, сбоку и на спине! Он успел, успел зарубить троих, он точно успел троих, успел!.. Усп…
Кровь хлынула Жохвистову на лицо изо лба, и уже находясь на границе двух миров, прапорщик услышал голос унтера Гонты, что летел ему на выручку. «Ваше благородие-е-е!»… словно затухающее горное эхо пронеслось в голове у Жохвистова, и он резко провалился в непроницаемую пелену…
Богдан Гонта, вращая шашку с невероятной ловкостью, влетел в турок, убивших прапорщика, и в две секунды зарубив троих, заставил трёх оставшихся спасаться бегством. Сильный от природы, Гонта склонился, и приподняв одной рукой тело прапорщика за поясной ремень, а другой за плечо, положил его поперёк седла, и не теряя времени поскакал к своим.
… Из толпы турок, с диким криком, бешено раскручивая во все стороны саблю, выскочил какой-то отчаянный всадник и ринулся прямо к драгунам. На всём скаку срубил первого подвернувшегося нижегородца, развернувшись на месте, схватился со вторым, и в короткой, но жаркой схватке одолел и его, а затем сцепился с третьим. Всё это, увидел Бобальевич и поворотив коня, ринулся на выручку молодому товарищу, который, пока ещё отбивал все выпады ловкого и храброго турка, но ещё бы минута, одна бы ошибка, и молодцу несдобровать…
- Осади-и!!! – зычно прокричал Коста, врываясь как раз между поединщиками, когда они, на пару секунд отпрянули друг от друга для замахов клинками. Доли секунды, и поручик уже глядел в глаза ретивого турка, с уст которого хрипло слетело «Третьим станешь, гяур-р-!!!» но, воин султана ошибся. Кровная ненависть черногорца к вековому врагу, помогли Бобальевичу. Мастерски отбив три рубящих с боков и сверху удара, Коста сам насел на османа, который, надо отдать ему должное, умело уклонялся и рассекая воздух саблей, парировал удары драгуна до тех пор, пока поручик, кручёным приёмом отбросил руку турка вверх, а шашкой, без замаха рубанул вниз, рассекши грудь врага наискось. Храбрый турок с протяжным хрипом повалился на спину, а затем, рухнул на груду тел, под бешенные копыта. А Бобальевич, не глядя уже ни на спасённого товарища, (который рубился уже где-то в стороне) ни на сражённого противника, ринулся дальше, туда, где мелькнул эполетами его расхристанный и растрёпанный словно дворовый кобель в драке, друг Георгий. «И куда только чёрт лезет в самое пекло каждый раз!» думал о друге Бобальевич, позабывши на миг, что аналогичное же замечание, можно смело применить и к нему самому. Солнце жгло нещадно, словно старалось разогнать сражавшихся, окутанных сухой и горячей пылью, уже скрипевшей на зубах, оседавшей на бороды и головы, и запорошивших одежды. Издали было видно, как мелькают в воздухе клинки отражая собой блики, то поднимаясь, то опускаясь. И звон их сливался с криком тысяч глоток, орудийным и ружейным грохотом, при будоражащим кровь и воображение, пронзительном ржании боевых коней.
В гуще драки, на драгунского унтера наскочило разом чуть не десять куртинцев, и казалось, что смерть, уже занесла над воином свою выщербленную косу, но на выручку унтеру, вдруг вылетел из самой гущи прапорщик Спиридон Чавчавадзе, брат геройски павшего ещё в персидскую компанию, пехотного поручика. Стремительным натиском, грузинский витязь разметал на все стороны уже торжествующих победу разбойников, и вырвал из их лап, раненого несколькими ударами копий, соратника.
Не затихает накал сечи, не хочет враг уступать поле немногочисленной русской кавалерии, не желают воины Киос-паши, показать горделивым ахалкалакцам свою слабость перед грозным, но невеликим в числе противником. Вот русский офицер прорубившись через толпу, вырывает у неприятеля солдата, а в ста саженях правее, уже нижний чин, выносит из боя своего окровавленного, почти юного поручика. «Поживёшь ещё, ваше благородие, поживёшь парень!» шепчет при этом седоусый ветеран. Словно раненый барс, не чувствуя ни боли от ран, ни усталости, бьётся на все замахи и выпады, другой представитель славного рода Чавчавадзе, Роман. Груда вражеских тел громоздиться вокруг неистового драгуна, и уже есть те из турок и куртинцев, что развернувши коней, бегут прочь от страшного противника, объятые суеверным страхом перед ЭТИМИ драгунами… И вдруг, конь Романа издав предсмертное ржание, стал оседать, но всадник уже проворно слетел с седла, и принялся рубиться пешим, стоя над трупом верного, четвероногого друга. В дикой толчее пытались османы зарубить Чавчавадзе, но он, смог продержаться до подхода подмоги: юнкер по фамилии Родич, на скаку срубив одного турка и застрелив другого, на пару секунд замер подле Чавчавадзе «Прыгайте!» и спустя мгновение, лошадь юнкера в пороховом дыму вынесла на себе обоих драгун из опасного места.
Полковой штаб-лекарь Лещинский, мелькает в своём полувоенном мундире среди дикого кавардака рубки, с двумя фельдшерами из своей команды, и поспевает везде где только может, оказывая медпомощь и вынося раненых. Уже и сюртук его прострелен, лошадь ранена, а лекарь, не взирая на опасности и сам трудиться, и фельдшеров своих подгоняет. Полыхают на ветру стяги и колышутся как камыши из стороны в сторону: какой-то падает, его подхватывают и уносятся с ним прочь. У одной из пушек кипит жаркое дело: турки с куртинцами лезут скопом чтоб отбить её, а артиллеристы и пехота, штыками да пулями не дают им сего совершить. Из порохового марева вырывается растрёпанный взвод егерей, и штыковой атакой обращает неприятелей в бегство, орудия – целы! Опрокинув и порубив одну толпу неприятелей, эскадрон Ладоги врезался в другую, правда уже менее решительную, состоявшую в основном из разбойных карапапахов и курдов. К этому времени мундир капитана трепыхался бортами на две стороны, показывая измаранную кровью сорочку. Перепоясанный ремнями крест на крест, разгорячённый, со всклоченной головой, с шашкой и саблей в руках, капитан Ладога подобно ангелу смерти носился по полю, издавая либо пронзительный свист, либо леденящий кровь боевой клич пополам с девятиэтажным матом. Вращая клинками с неописуемым искусством, Ладога вносил во вражьи ряды совершеннейшее опустошение и ужас. Немного находилось смельчаков рискнувших схватиться с ним, но все они летели наземь из сёдел, с предсмертными криками. Ладога вошёл в особое состояние, когда человек, перевоплощается в боевую машину уничтожения. Он увёртывался от клинков и уклонялся от пик, перерубал древка копий и дротиков, летевших в него, и отчего-то оставался неуязвим для пуль, хотя порезов от скользящих ран, горело на теле предостаточно. От него теперь шарахались уже целыми ватагами: панические крики «Шайтан-драгун! Карадрагун-шайтан!» раздавались всё чаще. не отставал от командира и его бесшабашный ординарец, подпоручик Есаулов, в сдвинутой набекрень фуражке. Оторвавшись на какое-то время от капитана, Есаулов творил свои чудеса в другом месте. Подхватив на скаку торчащее из земли копьё, подпоручик полетел держа его по-улански, но левой рукой, а в правой сжимая шашку. Видя своими глазами гибель многих сослуживцев и приятелей, в их числе и Жохвистова, Есаулов маневрировал словно танцевал вальс со смертью: нигде не задерживаясь он сражался на ходу.
Вот летит из седла всплеснувши руками какой-то куртинский бек, а его сабля, кувыркаясь в воздухе пропадает среди завалов. Увернувшись от выпада карапапахского копья, ординарец уже своим копьём, точным и отработанным уланским ударом, поражает врага точно в горло, и мчится дальше. В десяти шагах, четверо турок с саблями увидав Есаулова, бросились к нему, а он, пришпорив коня понёсся прямо на них, и в долю секунды поворачивает чуть левее: трое османов проносятся мимо, а четвёртый уже катиться по земле с располосованным боком. Не давая троим опомниться, ординарец стремительно развернулся и привстав на стременах, метнул копьё в центрального турка, и оно пробив ему спину, остриём выходит из груди. Судорожно ухватившись за окровавленный наконечник, враг тяжёлой грудой повалился с коня, а подпоручик уже рубился на клинках с третьим, и тяжело ранив османа в грудь, оставил того уткнувшись в конскую гриву, умирать в седле. Ординарец быстро оглянулся: четвёртый турок уже почти пропал в раскалённой пыли, но рука прапорщика уже вскидывала от седла верный мушкетон, а сам он дал коню шпоры, но тут, справа выскочило двое карапапахов с саблей и копьём, кинувшихся на драгуна. Первый ловко бросает своё копьё, но ординарец успевает пригнуться свесившись с другого бока коня, и пальнуть в неприятеля прямо из-под лошадиного брюха; копьё свистит над ординарцем, а его владелец кувырком летит из седла сражённый пулей, а уж неутомимый Есаулов рубиться с его товарищем. Весьма ловок и опытен оказался этот карапапах: жилист, силён, смел и напорист, увёртлив да прыток, но только, как вышло, для лихого, разбойничьего дела! Отразив семь или восемь его ударов, подпоручик обманным движением заставил противника поднять вверх саблю как бы для отражения рубящего удара, а сам, с быстротой молнии, нанёс укол в живот, и уже не глядя как и куда он упадёт, ординарец капитана, вновь полетел в самую сечу; отдыхать было пока нельзя ни секунды, исход битвы а с ней и всего дела, решали теперь напор и выдержка!
Верный Червонец старался не отставать от командира, и носился за ним как нитка за иголкой, или как метко выражался иногда сам капитан «Как репей на хвосте у забеглого кобеля!»
В какой-то момент конь Червонца то ли отступился, то ли получив рану рухнул на правое колено, и Назар покатился по земле, едва не напоровшись на собственную шашку. Открыл глаза: над ним крохотный лоскутик неба, тучи грязной пыли, конские копыта и хвосты, да дёргающиеся в стременах ноги всадников. Буквально ужом скользнул ефрейтор по трупам, и пружинисто оттолкнувшись, вскочил на ноги да чуть не расстался с жизнью; наскочивший на рыжем жеребце турок уже занёс саблю, но унтер, вовремя отбив удар, уже сам полоснул врага по ноге, почти перерубив её. Дурным рёвом возопил ворог, падая из седла, но денщик уже не глядел на него: запрыгнув в седло отвоёванного коня, полетел искать командира попутно вступая в схватки, выручая и спасая других русских кавалеристов, да уворачиваясь от пик, копий, да ещё бог знает от каких предметов экзотического оружия, коим воевали подвластные туркам племена. Как, каким непостижимым образом держала и стояла в тот исторический день 5 августа 1828 года горсть русской кавалерии против тысячных вражеских скопищ, остаётся загадкой не только для наших праздных умов, но и для высоких лысин учёных мыслителей и теоретиков от тех времён, и по сию пору! В то время, как основная масса русской конницы уже рубилась в сражении, в резерве оставался последний эскадрон улан Борисоглебского полка под командованием ротмистра Лау. Эскадрон стоял во взводной колонне, когда дозорные сообщили тревожную весть: новая, огромная толпа турок, никем ранее не обнаруженная, пробралась по глухому и бездорожному оврагу, и уже в тылу борисоглебцев. Никто во всём русском корпусе не знал, да и не мог знать, что тут, на этом участке сражения, задрожала натянувшаяся до предела струна, от прочности которой стало зависеть теперь всё. Запаникуй или дрогни уланы, и вся русская кавалерия, втянутая в битву и стиснутая с двух сторон жерновами тысячных масс врага, непременно погибла бы, сражаясь в соотношении один к пятнадцати!
На наше счастье ротмистр Лау слыл за хорошего офицера, отличавшегося невероятным спокойствием духа. Внезапное появление противника его не смутило.
- Назад! Строй эскадрон! – спокойным голосом отдал он команду, и его эскадрон, легко и чётко, словно на учениях построился, и как вкопанный застыл лицом к противнику. Запела боевая труба, пики стрекоча флюгерами наклонились, и весь эскадрон как единый организм, ринулся с места на «Марш-марш!» Турки, увидав как маленькая с виду кучка людей в один миг превратилась в грозный, ощетинившийся пиками боевой фронт, неумолимо летящий прямо на них, не приняли боя, развернули свои толпища и в диком беспорядке и толчее, шарахнулись в тот самый мрачный и нехоженый овраг, из которого только недавно они вынырнули. Уланы гнали их почти до самого оврага, но мудрый ротмистр Лау верну эскадрон обратно.
- Стой! Равняйсь! Пики по плечу!
И уланы стали так, словно и не собирались всего лишь пять минут назад, вступить в неравную схватку с огромными массами неприятеля. Паскевич видел это славное дело со своего кургана, и более всего, оценил в последствии то, что ротмистр не потерял голову и не увлёкся преследованием, а вернул эскадрон туда, где ему и надлежало находиться: служить резервом и поддержкой для первой линии.
Х Х Х
И не выдержали турки! Не выдержали их тысячные массы, нестройные и плохо дисциплинированные, против сотен поистине сказочных и непревзойдённых по храбрости, ловкости и стойкости духа, бойцов русской армии!
Объятые страхом, а кто и суеверным ужасом, бежали всадники Киос-паши, на глазах всего Ахалцыха, оставив груды своих трупов на поле брани, и два знамени в руках русских воинов. Однако опытные служаки в лице старших офицеров и бывалых солдат, сильно усомнились что это всё, слишком уж велик оказался позор турецкой конницы чтобы Киос-паша стерпел это, и не попытал удачи снова. Уже в сумерках, земля снова загудела от многих тысяч конских копыт: на израненные русские эскадроны, неслась ещё более многочисленная чем в первый раз, масса турок. Видимо Киос-паша приказал своим всадникам, разделаться с гяурами во что бы то ни стало.
И показалось бы тогда стороннему наблюдателю, что участь русских кавалеристов предрешена… Но здесь, в абсолютно безвыходной ситуации, вновь показал себя полковой дух нижегородцев. Заметив опасность, эскадроны спешились, сбатовали коней, то есть привязали их седло к седлу как делали казаки, а сами окружили их с трёх сторон своими стрелками, уперевшись тылом в гору. Ладога, Червонец и Есаулов, а также их друзья и товарищи взвели курки у всей своей «артиллерии» и приготовились к отражению атаки. Первую отбили огнём: турецкие всадники неслись столь плотной массой, что ни одна русская пуля не пропала зря. Десятками летели через конские головы куртинские, карапапахские, анатолийские и прочие кавалеристы, поднимая новые клубы уже было улегшейся на ночной покой усталой пылищи. Некоторые докатывались и застывали мёртвыми телами у самых ног драгунов, оставшиеся разворачивали коней для повторного удара.
Русские офицеры, коротко, но, по сути, отдавали нужные команды: драгуны успевали перезаряжать ружья, пистолеты и мушкетоны прежде, чем неприятель приближался на опасную дистанцию. Нагретые за день горы, вновь огласились тысячным рёвом атакующих, чьи кривые сабли бешено вращались в отблесках луны и звёздных искр, глядящих с небосвода на эту битву. На сей раз, несколько отчаянных турок всё же ворвались в ряды драгунов, но ни один не вернулся обратно, все сгинули от штыков или шашек нижегородцев, только очумелые кони их ища выхода, вырывались назад, скача куда-то в ночь.
- Держись ребята, осман тоже выдыхается, самые ретивые уже землю обняли, а эти только из-за страха перед Киос-пашой лезут, отобьёмся! – уверенно кричал Ладога, хотя сам уже с трудом стоял на ногах. Драгуны ободрились от его слов, и ещё крепче вросли ногами в землю. Без перерыва, весь следующий час атаковали османы позиции нижегородцев, и не смогли пробить и разметать сочащийся кровью дивизион. Вновь и вновь, с диким визгом накатывались массы азиатской конницы, летевшей уже прямо по трупам своих, погибших пятью минутами прежде, и вновь русский свинец и русская сталь, в руках казалось бессмертных воинов в белых летних мундирах, отбрасывали и выбивали султанских всадников десятками.
Не раз и не два, некоторые из них опять врывались в русские ряды, стараясь проложить дорогу другим, но шеренги драгун неумолимо смыкались за их спинами, и турецкие смельчаки тут же гибли на штыках или шашках. Грохот ружей и пистолетов, тысячеголосый ор, истошное ржание несчастных коней, переходящий порой в захлёбывающийся хрип, и оглашенный русский мат на всё это, сотрясали воздух ещё целый час, пока на подмогу вконец измотанным драгунам, не примчался батальон неутомимого Миклошевского. Теперь, османы не выдержали уже по-настоящему, всё, на сегодня, они иссякли полностью… Неприятель повернул коней назад. А что же наши драгуны? А они, взявши видимо силы от самого неба, взлетев в сёдла, бросились в погоню, и гнали, и секли-рубили врага, до самых стен города.
Всё поле вокруг, которое только могло окинуть око, чернело трупами людей и коней. Тяжкие стоны умиравших оглашали эти страшные завалы с торчащими из них конечностями рук, ног и копыт. Довольно густо, словно жердины, склонившись наискось, торчали копья и пики, а кое-где и сабли. Какие-то ещё живые люди, выкарабкивались из мёртвых груд, и отползали в темноту, надеясь отлежаться там.
Нижегородцы возвращались в свой лагерь уже глубокой ночью, на взмыленных и умученных конях, тихим, усталым шагом. Ладога пребывал в подавленном настроении из-за дикой усталости, и тяжёлых потерь: от его эскадрона, в живых осталось только половина, и те все до единого переранены, а иные и не по одному разу. В другом эскадроне, потери оказались значительно меньше, 16-ть убитых рядовых, несколько офицеров, и более 40-ка человек ранено.
- Первое в моей жизни такое сражение, даже под Елизаветополем и Джаван-Булахом легче было! – хрипло признался Ладога, двигаясь между Есауловым и Червонцем. Ординарец, только теперь поправив фуражку как должно, устало выдохнул.
- Да уж, я тоже пару раз слышал, как архангелы в небе поют, думал всё, прискакали…
- Вот это они напирали на нас ныне, а что завтра будет? – покачал головой Червонец. Капитан повернулся назад, и вглядевшись в темноту, коротко позвал.
- Лёшка, Воронец, ты там живой?
- Живой… только бублики жёлтые перед глазами маячут, и рука горит – устало донеслось в ответ.
- Эт ты жрать хочешь Лёшка, бублики-то увидал! – хмыкнул из мрака Бобальевич, и вся компания негромко, но искренне загоготала: смерть и смех на войнах той эпохи, шли порою рука об руку, и бойцы, помянувшие павших товарищей, уже отводили печаль и боль души, подобными бесхитростными разговорчиками.
- Никиту жаль, целой тучей на него турки насели, - хмуро проговорил Балаховский, осматривая свой мундир, вернее то, что от него оставалось.
- Интересно, у Кахи там кто из наших остался? – вслух спросил Ладога, а затем, оглядевши свой когда-то белый летний мундир, что теперь по своей расцветке, не походил ни на один известный науке колер, изумлённо заметил – Э, а у меня только одна нижняя пуговица и уцелела, вот теперь будет хлопот, ищи-пришивай… тьфу бля!
- Зато награды все целы – подсказал ординарец, оглядывая и свой непрезентабельный вид.
- Награды целы! – скупо улыбнулся Ладога.
- Мы, теперь походим на стаю породистых кобелей, кои весь день грызлись со сворой одичавших собак, - ввернул Бобальевич, в Воронец, улыбнувшись через силу, добавил, что в таком обличии, теперь бы самое то, предстать пред светскими дамочками и восторженными барышнями!..
- А что? Мы теперь, красавцы хоть куда, хоть в будуар к пристойной дамочке, хоть в заведение к непристойной! – деловито заметил Балаховский.
- Мне, сейчас одно заведение, растянуться на бурке, и гори огнём все будуары с борделями! – устало добавил Ладога, ласково поглаживая своего бедного, измученного жеребца. Турки, после полученного ими чувствительного удара 5-го августа, затаились в неопределённой нерешительности на несколько дней, позволив измученной русской коннице, отдохнуть и прийти в себя.
Общее положение всего русского корпуса, оставалось сложным, ибо 30-ти тысячная армия Киос-паши могла ударить в любой момент, и даже при поддержке 10-ти тысячного гарнизона Ахалцыха. Русское командование задумалось. Под стенами этого города, решалась судьба не только всей компании, но возможно всей войны в целом. В конечном итоге, нерешительность турецкого командующего, сыграло с османами злую шутку. Вместо того, чтобы уже 6-го числа двинуть на русских свои огромные силы, Киос-паша остался наблюдателем того, как Паскевич, в те же сутки воздвиг два новых редута, прикрывших тыл и правый фланг лагеря.
Турецкая конница показывалась на соседних горах, но атаковать не осмеливалась: видимо сказывалось впечатление от её позорного поражения. Дни 7-го и 8-го августа, турки продолжали проводить в молчаливом созерцании того, как гяуры укрепляют позиции, и к чему-то готовятся.
Рекогносцировки и обычная разведка местности близ крепости, проводились ежедневно: русские, сверяли свои средства со средствами противника, и сии сравнения выходили в пользу неприятеля. Высота Таушан-Топа, с помещённой на ней артиллерией, не могла накрывать огнём всё пространство, раскинувшееся перед ней. Дабы обезопасить себя от вылазки из восточных ворот города, осаждавшие соорудили на пригорке каменные завалы для стрелков, и ложемент для роты пехотинцев. Турки молча наблюдали и старались не мешать. В ночь с 7-го на 8-е августа, русские сварганили внизу меж курганом и крепостью, новый редут, всего в каких-нибудь трёхстах саженях от городского предместья. Утром, с этого редута уже глядели на город девять батарейных орудий и одна, двухпудовая красавица-мортира. Но именно в это утро 8-го августа, русская разведка принесла тревожное известие о том, что на подмогу к уже имеющимся у противника 40-ка тысячам, спешит вспомогательный корпус в 10 тысяч лазов, под началом мейданского паши, и через два-три дня, они будут здесь.
Родилось небезосновательное предположение что турки, бездействовали эти дни именно для того, чтобы усыпить бдительность русского корпуса, дабы в подходящий момент, навалиться на дерзновенных гяуров всеми разом. Понимая несопоставимое неравенство сил, Паскевич собрал военный совет, и поставил вопрос ребром: продолжать ли осаду, или отойти в Грузию, пополнить там ряды живой силой, и тогда уж вернуться под Ахалцых? Победило предложение допущенного на совет Пущина, внезапным ночным ударом разбить турок в их же лагере, чем и развязать себе руки для более свободных действий под городскими стенами.
Решение приняли единогласно, а с вечера, по войскам тихонько передали все необходимые приказы, и части корпуса стали усиленно готовиться. Драгунский полк, как и вся кавалерия вообще, при содействии восьми пехотных батальонов, и 25-ти орудий, готовили себя к особенной ночной экспедиции под командованием Паскевича. Охранять лагерь остался генерал Муравьёв с бригадой гренадеров, сводным батальоном и тремя ротами пионер.
Нижегородцы к тому времени полностью отдохнули, отоспались-отъелись, помылись-постриглись и подшились (их мундиры красовались многочисленными нестандартными пуговицами, и аккуратными заплатками) Боль от потери стольких товарищей уже притупилась, и драгунов теперь волновало нечто иное: удастся ли им всем (всему корпусу) наличными силами осуществить задуманное?
- Лазутчики наши сообщили, что османы, стоят четырьмя лагерями, - задумчиво говорил Ладога в кругу друзей и приятелей, когда у небольшого костерка, они тешили душу ароматным армянским чаем – один вон прямо тут, на высотах против северной стороны крепости; второй, на западе, подле мощной башни Каядага, а остальные два, близ Су-Килисса и Ашаг-Памача, на большой Ардаганской дороге. Эти два, самые вредные. Они держат под наблюдением весь правый берег Ахалцыхе-Чая, тот, что горист и некомфортен… Дорога к этим лагерям прикрывается сильным укреплением, которое турки, у деревни Марды поставили…
- Марда? – невесело хмыкнул Бобальевич, и отпив чайку, добавил – Будет чувствую я, у той Марды, знатное мородо-битие!
Каламбур поручика оценили, и негромко посмеявшись, согласились что задача, предстоит потруднее чем даже 5-го числа!..
- Я, боюсь, что если моё войско ещё денёк так повоюет, как 5-го числа, то в составе эскадрона останусь я, да ординарец с денщиком! – невесело ввернул Ладога, а чаеведы, дружно рассмеялись, поглядывая друг на друга понимающими глазами.
- Рискованно по этой дороге идти, на мой прикид, лучше всего ударить с севера – наливая себе половником чай из закопчённого котелка, проговорил штабс-капитан Клевицкий.
- Там, люнет очень сильный, дорогу преграждает, укрепились османы обстоятельно, что и говорить – заметил Воронец, отпивая из кружки. Люнетом, называлось полевое укрепление для пехоты и пушек, защищённое и ведущее огонь с трёх сторон: с фронта и с флангов, а тыл оставался открытым.
- Дуриком лезть, добра не будет, проводники нужны – держа кружку обеими руками, отозвался Балаховский, и подув на чай, отпил пару глотков – тут наверняка же есть тропы или дырки какие-нибудь в горах! – добавил он.
- Дырки есть, но и турок не дурак, ищет те дырки да штопает! – отрывисто пояснил Кахи, пригубляя свою кружку.
- Знаете господа, я, говорить вам не хотел, сантиментов не люблю, – чуть посмурнев, вздохнул Ладога, - сны мне нынче всякие-разные снились, муть в общем… А уже перед пробуждение, наши погибшие приснились, (сидевшие у костра, разом навострили уши) Христофор, Копыловский Гордей, Никита вот… Как живые все! Будто бы сидим мы вечером, на закате уже, и в лучах солнца вино из бокалов пьём, и закусываем от души… И так мне потом тошно на душе стало, что будь я дома, напился бы сей день!
Друзья понимающе загудели, и прямо тут же выяснилось, что и кое-к кому из них, павшие товарищи являлись тоже.
- Я подумал даже, не за мной ли они пришли? – задумчиво признался Ладога.
- Если за собой не манили, то не бери в голову – отмахнулся Бобальевич, и оглядевшись по сторонам, осторожно добавил – Хуже было бы, если б кто из них, в натуре пришёл к тебе, или к нам кому-то, ночью… Вот тогда дело худо… И не гляди на меня как на контуженного – Коста подлил себе чайку из котелка – В Черногории и Сербии похожих случае немало было: когда убитый гайдук выходил из могилы, и приходил к своим товарищам под видом вурдалака… Учёная братия меня может и на смех поднять, но, что было, то было…
- Ну, вот к чему ты это щас рассказал? – неопределённо уставился на него Воронец.
- Так, ни к чему – пожал плечами Бобальевич – мимоходом упомянул, и всё. Ночь всё-таки уже спускается…
- Друзья, а не выпить ли нам, по глоточку? – предложил Кахи, и сидевшие тихонько прогудели что можно. Тогда князь повернулся, и позвал своего верного повара, что пребывал неподалёку, и отлично слышал весь разговор, в том числе и предостережение Бобальевича. Мамука тотчас же подошёл и замер в ожидании очередной повинности.
- Сходи в палатку и принеси бутыль «Кахетинского» - невозмутимо приказал князь, отчего бедолага Мамука, сменился с лица.
- Сейчас… сходить? – сглотнув ком, упавшим голосом переспросил он.
- Конечно сейчас, иди уже, да! – повелительно повторил князь, но побледневший Мамука, робко напомнил хозяину, что уже темно и вообще… (при этих словах, повар покосился на Бобальевича) Кахи, наконец понявши в чём дело, от души расхохотался, и всё-таки приказал Мамуке идти за вином.
- Ладно, если меня совсем не жалко, я пойду! – трагически вздохнул повар, и развернувшись, поплёлся выполнять задание, а сидящие у костра гоготали уже от души. Мамука, обернулся буквально в две минуты, и вернулся весь мокрый от пота, но с бутылкой в руке. Друзья символически выпили, а вскоре поступила команда выступать. Оказалось, что у русских, появился весьма знатный проводник, господин Мута-бек, один из ахалкалакских старшин, добровольно предложивший свои услуги Паскевичу. Этот человек прекрасно знал все дороги, и повёл войска в обход, на селения Цыйра и Цхурут, огибая цитадель с северной стороны не далее двух-трёх вёрст.
Лощина, прикрытая горами, по которой двигались русские войска, делала их невидимыми для турок. Дорога на сей раз оказалась вполне себе проходимой, но сама ночь выдалась такой тёмной, что при постоянных спусках и подъёмах, войска невольно растянулись, а Херсонский полк, исполнявший роль арьергарда, так и вовсе сбился с пути, ибо как на зло, начинало уже светать, и становилось очевидно что ночной атаки не получиться…
По плану, все войска уже обязаны были находиться на позициях, но из-за той треклятой задержки с блужданием херсонцев в горах, они ещё лишь только выдвигались из селения Цыйры. В горах очень хорошо всё слышно, особливо в ночной тиши, а посему, гул продвижения русского корпуса, на турецких аванпостах услышали. Сигнальный пушечный выстрел поднял тревогу во всех четырёх лагерях разом!..
- Вот тебе и скрытная ночная операция, фейерверк, в честь нашего прибытия! – сплюнул с досады Ладога, когда в округе всё загрохотало и забухало. Вся буча поднялась, когда русский отряд находился ещё в трёх верстах от головного лагеря османов, и вероятно должен был теперь принять бой в самой невыгодной для себя ситуации, но выбора более не существовало: турки сами собирались напасть на русских.
Была возможность занять высоты торчащие против северной стороны крепости, но путь к ним вёл через весьма неудобные рытвины, и вязкие, рыхлые пашни, преодолев которые, солдаты корпуса увидали перед собою, огромные вражеские массы готовые к общему броску. Противников разделял глубокий, и очень извилистый овраг с крутыми и скалистыми берегами, за которыми и стояли теперь турки, в полной боевой готовности, со множеством орудий. Непосредственно сам овраг, протянулся параллельно крепости, а далее, под прямым углом загибался на север, и обходя русские позиции, уходил вдоль, теряясь где-то в заболоченных низинах, за селением Цхурут. И за этой, другой части оврага, уже сосредотачивались крупные части турецкой конницы. И выходило всё так, что теперь, турки могли обстреливать русские позиции перекрестным огнём. И хотя со своей стороны овраг и прикрывал позиции корпуса, но по его дну, как по проходу, османы могли не опасаясь, подбрасывать резервы. Впрочем, Паскевич не поддался ни растерянности, ни унынию, а в свойственных ему решительности и быстроте, перестроил войска в оборонительные порядки.
Два полка донцов с четырьмя пушками поскакали обратно для помощи Муравьёву в возможной обороне вагенбурга. Левый фланг, занял сводный пехотный полк, состоящий из батальона эриванцев и батальона 41-го егерского полка с полудюжиной пушек, под командованием гвардии майора Сенявина. В центре стоял Херсонский гренадерский полк с четырьмя под началом генерал-майора Попаова.
Правый фланг, из-за изгиба оврага оказался несколько сзади, почти под прямым углом к левому флангу, и его занимал сводный батальон пехоты, два полка казаков с парой полевых орудий, а у деревни Цхурут стоял Ширванский полк, с четырьмя батарейными пушками.
Бригада Раевского, линейцы, татарская конница, и 42-й егерский полок, составили резерв, при котором находился и сам командующий. Стоя в укрытии, драгуны на сей раз не рвались в сражение немедленно, понимая, что положение корпуса таково, что они и вся прочая конница, нужны для решительного удара.
- В этих оврагах пока пехоте самое дело, егерям нашим теперь туговато там придётся! – проговорил Ладога, из седла наблюдая за начинающимся сражением.
- Плохая у нас позиция, большой кровушкой заплатит наша пехота за эту баталию! – мрачно проговорил Бобальевич, окидывая взором, всё что видел.
- Теперь, всё от стойкости пехоты будет зависеть, да от артиллерии нашей – негромко подытожил Ладога. А тем временем, события развивались более чем драматично. Около шести утра, при массивной поддержке артиллерии, турки с двух сторон пошли в атаку, однако русские пушки своевременно выдвинутые в первую линию, встретили их таким шквалом картечи, что напор османов резко сник, и ослаб. Турки отпрянули, смешались, и в беспорядке начали отступать, преследуемые огнём русских стрелковых цепей. Атаки турок на левом фланге при помощи своей конницы, которая стремилась пробиться к русскому лагерю, разбилась о стойкость егерских рот, а когда донёсся шум приближавшихся казачьих полков, османы и вовсе повернули назад.
Паскевичу стало очевидно, что на занимаемой позиции, возможно отразить все нападения неприятеля, и решил пока сохранить оборонительную тактику, до того момента, когда можно будет перейти в наступление и разбить измождённого атаками неприятеля. А тем временем, турецкий командующий, убедившись, что русский корпус малочисленный, в гневе потребовал от своих войск, во что бы то ни стало, смять его и уничтожить. Вторая атака последовала в семь часов утра, против русского центра. Построившись в колонны, турки пошли по дну того самого оврага, ставши неуязвимы для русских пушек из-за высоких берегов. С распущенными знамёнами, с криками «Алла!» турки смело шли к своей цели, и их натиск, казалось, уже ничего не могло остановить. Херсонские гренадеры продвинулись к самому краю оврага, а цепь его стрелков спустилась ниже на полускат и приготовилась встретиться с турками лицом к лицу. Через минуту, противоборствующие цепи ринулись друг на друга в штыковую.
Захрустел, залязгал, зачавкал липкой и горячей смертью, упорный штыковой бой! Турки, зная о том что их больше, упрямо лезли вперёд, но херсонцы брали тактикой и техникой; они постоянно подкрепляли своих стрелков, и треклятый овраг несколько раз переходил из рук в руки, и в итоге оказался густо завален телами. Подняться, рвануться из того оврага и развить наступление, у турок не хватало запала: они по пустякам истратили свои пыл и храбрость на драки то куча на кучу, то в рассыпную. Ударить одним ежовым кулаком у них не вышло. Барон Остен-Сакен, будучи начальником штаба, лично прибыл на место боя. Целый час он разъезжал на коне под огнём неприятеля, приободряя солдат, или отдавая необходимые распоряжения, пока наконец османы, не выдержав штыкового боя, начали подаваться назад. Увлекшись преследованием, стрелки из 2-го батальона, с криками «Ура!» перемахнули овраг и стали цепью на другой его стороне, по гребню высоты, лежавшей напротив русского правого фланга. Не успели стрелки как следует укрепиться на новой позиции, и сбиться в кучи, а уж из-за соседней горы, с визгом выскочило порядка четырёхсот конных делибашей в высоких остроконечных шапках, и ринулись на стрелковую цепь. Завязалась ожесточённая, и как тогда уже многим показалось, предрешённая драка: стрелкам пришлось принимать индивидуальный бой лично и каждому. Стоявшие вдали русские батальоны, рывком сорвались с мест, и взапуски понеслись на выручку, открыв массированный огонь прямо через овраг. Центральная батарея, так же начала осыпать турок ядрами, но многим было видно, что это уже не поможет; скоро, херсонских стрелков, отчаянно и яростно парировавших удары, даже не стало видно за крутящимися делибашами…
С высокой горы, Паскевич воочию наблюдал всё происходящее. Когда стрелки исчезли в конной массе делибашей, командующий отвернулся и угрюмо произнёс.
- Не стоило так далеко высылать стрелков, вот и пропали, и спасать уже некого!
И здесь, буквально через минуту, кто-то из его свиты, восторженно крикнул ему.
- Ваше сиятельство! Цепь уцелела! Стрелки живы!
Паскевич резко обернулся: раздёрганные и перемешавшиеся с турецкими всадниками кучи херсонцев, истово отбиваются, и массы делибашей редеют на глазах, и уже в полном беспорядке скачут назад!
- Узнать фамилию офицера, командовавшего сими стрелками, и коли жив он, послать ему тотчас же Владимирский крест, минуя прочие награды! – пылко приказал Паскевич, на явившееся на его глазах чудо: солдаты что должны были погибнуть, живы, и отбиваются весьма успешно! Передовая цепь херсонских стрелков, устало отошла обратно за овраг.
Конница со своей позиции, тоже наблюдала за этим необычным боем. В какой-то момент, Ладога до боли сжал в руке плеть и закусил губу.
- Да твою ж мать! Пехота-пехота!.. Ну ладно мы тогда, увлеклись погоней, но мы-то в сёдлах, нам прорваться легче, а вы?! Пропали стрелки, и помочь-то нельзя-а!!!
Нервничали и восклицали почти все, за исключением подпоручика Есаулова, что сидел в седле с несколько заинтересованным лицом, и лишь изредка шевелил бровями, и как-то по-особому, зрачками глаз. Ладога пару раз бросал на него взоры, но никаких вопросов не задавал, не до того было. А когда стрелки оказались живы и отбились хоти я и с потерями, драгуны торжествующе закричали, приветствуя удачу стрелков.
- Вот черти, а?! Ну молодцы же, ей-богу молодцы! От такой толпы делибашей отбились! Редкое чудо на войне! – воскликнул Борбальевич, ему подхватили другие, и только Есаулов молча вытер пятернёй запотевшее лицо, и облегчённо выдохнул. Повисло кратковременное затишье.
- К третьей атаке готовятся турки, в овраге том треклятом сосредотачиваются, - прикидывая вслух, проговорил Ладога, вглядываясь в даль – Интересно, что Паскевич предпримет?
А командующий, решился на сей раз упредить неприятеля контрударом, и приказал сводному полку Сенявина, немедленно переходить в наступление. Под ритмичный, будоражащий душу и кровь, бой барабанов, третий батальон эриванцев шагал в первой линии, егеря во второй, за ними. С начала они шли с ружьями на плечо, но при приближении неприятельской позиции, чётко, как в безотказном механизме, ощетинились сверкающими на солнце штыками. Турки открыли огонь, но русские линии продолжали наступление, смыкая ряды после каждого убитого. Так, под огнём, они спустились с высот, и под не стихающий барабанный ритм, молча надвигались на занятый неприятелем овраг. И лишь у самой границы офицеры резко обнажили клинки, и эриванцы с дружным «Ура!» бросились на турок в штыки. Османы не дрогнули, и также пошли в штыковую, навстречу русским, враги сшиблись. В первые же минуты жестокого рукопашного боя, с обоих сторон повыбивало многие десятки солдат и офицеров. У эриванцев, не считая рядовых вышли из строя все ротные командиры, а молодой подпоручик Финляндского полка Дубровский, первым ворвавшийся в неприятельские ряды, пал в гуще схватки. Невзирая на такие потери, эриванцы (бывший 17-йегерский!) дружно шли напролом, и турки, уже дрогнув, начали подаваться назад. Оглушительный взрыв, от которого, казалось, загудела и потрескалась сама твердь, окутал русское каре непроницаемым дымом: турецкая граната угодила в зарядный ящик одной из рот 41-го полка…
Взметнулось вверх пламя разгоняя дым, и на земле показалось множество изуродованных взрывом тел, некоторые части коих бились даже в конвульсиях, а какой-то искалеченный бедолага, на одних только руках пытался отползти, пока не затих, ткнувшись лицом в землю. Пальба вдруг резко оборвалась, и на какое-то короткое время, все застыли в немом изумлении. Первыми опомнились османы. Их скрытые за горами и высотами резервы, внезапно появились как грибы после дождя, на окрестных высотах, оглашая их воинственными криками. Однако эриванские стрелки уже пришли в себя, а трое ротных командиров (все раненые!) штабс-капитаны Кириллов, Карпинский и Гуралёв, появились среди своих бойцов и сомкнув их ряды, с неистовым отчаянием повели их в страшную атаку! Турки, только что так воинственно демонстрировавшие свои намерения, вдруг отчего-то не выдержали и обратились в бегство, оставив в русских руках два знамени.
Но эриванцы уже не могли продолжать атаки, они совершенно выбились из сил, и больше, чем сделали теперь, сделать были не в состоянии, и офицеры благоразумно отвели их батальон назад. Это случилось уже в два часа пополудни: восемь часов кипела непрерывная битва, входе которой русские части отбили все атаки, но продвинуться дальше, так же не смогли. Турки, имея на правом фланге крепость, остались на своих позициях. Не удалось русскому корпусу и овладеть тем трижды проклятым оврагом, в атаках на который, три наших полка, совокупно только убитыми потеряли пятьсот человек. Создалось положение, при котором победитель на то время дня не определился, и теперь любой решительный удар одной из сторон, мог повернуть ход сражения.
Паскевич сидел на батарее в наимрачнейшем состоянии: о чём теперь думал, прославленный генерал? О том ли, что он может повторить судьбу Гудовича, не рассчитавшего своих сил ещё в прошлую компанию под Ахалкалаки? Или же мучительно искал выхода из такой тяжёлой ситуации? Никто из свиты, зная его нрав, не решился подойти к нему с советом или за распоряжением. Никто, за исключением неутомимого Пущина, что вернувшись из разведки, высказал генералу свои соображения. Пущин, в частности обратил его внимание на то, что вот так, взять и удержать овраг нельзя, этому мешает сильный люнет, что стоит у самого начала оврага.
- Возьмём люнет, тогда и овраг, и лагерь турецкий, всё будет наше! – уверенно заявил Пущин.
- А кого я пошлю на штурм? – задумчиво спросил Паскевич, после короткого размышления.
- Ширванцев! Они в деле ещё не были, и все силы сохранили! – подсказал Пущин. Генерал тотчас же послал за полковником Бородиным, командиром этого полка, бывшим когда-то адьютантом у Паскевича. Бородин прибыл, и как бы между прочим, даже в рассеянности, полюбопытствовал у командующего.
- Какие укрепления ваше сиятельство, надобно взять?
Паскевич молча указал рукой на люнет.
- Ну, его взять можно, так, мимоходом! – легко бросил Бородин, чем весьма обрадовал Паскевича, и через минуту уже скакал к своему полку, чтоб подготовить его к атаке. Теперь, когда гнев и нервы Паскевича были успокоены, Бородин стал готовиться к выполнению приказа. Разумеется, что бросаться на такой мощный люнет одним полком было бы чрезвычайно опасно, а посему, полковник вытребовал себе из резерва 42-й егерский полк, и направил приказ Муравьёву, дабы тот с одним либо двумя батальонами, атаковал люнет с другой стороны.
Нижегородский полк, равно как и вся остальная конница с четырьмя орудиями, получили приказ провести отвлекающую демонстрацию против левого фланга неприятеля.
- Ну, вот наконец-то и мы понадобились, значит наступает решительная минута, господа! – бросил своим Ладога, правя коня в сторону.
- Да, пехота наша, видать в стенку упёрлась – мрачновато проговорил Балаховский, выезжая сбоку.
- Да сколь же можно, меньшими силами, турок на такой мощной позиции атаковать? – с негодованием заметил Воронец, оглядываясь от чего-то по сторонам – Тут превосходящими-то силами попотеешь такой овражище занять, а он меньшими хотел!
- За все просчёты и ошибки воинских начальников, будут всегда платить нижние чины, и полковые офицеры! – так же мрачно бросил капитан, пришпоривая своего Вороного.
- Накладно это выходит, генеральские векселя оплачивать! – ровным голосом отозвался Есаулов, думая о чём-то своём. Русская конница спокойно перешла овраг, и выстроилась в боевые порядки на высотах, прямо против основного лагеря турок, расположившегося на том берегу Ахалцых-Чая, возле Су-Килисса. Вырастание русской кавалерии на этих высотах, не на шутку растревожило турецких пашей. Вся их конница очень быстро оказалась переброшена на свой левый фланг, и стала готовиться к бою, демонстрируя русским свою полную решимость.
Ладога внимательно наблюдал, как из-за гребней высот и гор на всём их протяжении, медленно, словно черневший на горизонте лес, показывались трепыхавшиеся на ветру вражеские знамёна, наконечники пик и копий, да островерхие шапки турецких всадников. Разношерстная, разноплеменная конница, турки, карапапахи, курды, ещё какие-то всадники во главе своих беков, или уважаемых, седобородых шейхов в дорогих одеждах. Колышется вражья стена, гудят, переговариваются некоторые о чём-то, указывая скрученными плетьми в сторону русских, другие уж саблями помахивают, грозят привстав на стременах. Кони беспокойно переступают копытами, крутят мордами, фыркают, гривами трясут, уздами гремят, чуют сердечные, что погонят их скоро, на тяжёлое и страшное дело!..
- Вон они, красавцы! Чертей со всех волостей Киос-паша сюда нагнал, неужель кавалерийский бой по всем правилам предстоит? Давненько такого не было! – довольно улыбнулся Воронец, машинально нащупывая пальцами рукоять шашки.
- Похоже на то, вон как ярятся османы, кровь себе разгоняют перед сечей, сейчас и наши начнут! – провидчески проговорил капитан Ладога. Вначале донцы, спокойно обнажая свои шашки, легонько осаживали играющих коней, некоторые из которых пытались встать на дыбы привычно волнуясь. Знаменщики ровно держались в сёдлах сжимая древка знамён, полыхавших над казачьими шапками. Некоторые донцы, творя молитву обнажали головы, широко крестились, и спокойно надевали обратно. Уланы сидели молча, держа пики вверх, ожидая команды. Татары, после короткой молитвы тоже вытаскивали сабли, и гарцуя на месте, выкрикивали туркам всякие ругательства, истово грозя им клинками. В воздухе, появилось какое-то напряжение, и неземная, нездешняя музыка, рокотала и перекатывалась, переливалась волнами над головами построившихся для битвы полков. Ладога кожей ощущал как дрожит воздух от действа невидимых струн гигантского инструмента, где весьма искусно и синхронно, между переливами толстых струн, просачивались ритмичные но не сильные, хотя и частые, удары неких глухих бубнов… Подобное, впрочем случалось и ранее, но не каждый раз, случилось и теперь, и скорее всего от того, что текущее сражение во многом определит исход всей войны…
Х Х Х
Турки не выдержали первыми: с дикими криками они ринулись в атаку, а им на встречу, взметнув вверх клинки, понёсся Карпов со своими донцами и татарами, что, джигитуя и размахивая шашками да саблями, оглашали горы боевыми кликами.
- А мы как же? – изумился Червонец, поглядев на командира.
- Мы, на сладкое! – коротко ответил капитан, глянув на него одним глазом. Турки, впрочем, внезапно изменили намерение, и завязали перестрелку, стараясь видимо расстроить ряды противника. Однако Карпов и его всадники принялись столь искусно маневрировать и мотать турок, что те не утерпели и ввели в сражение всю конницу, и только тогда казаки и татары ударили на них, но вскоре как бы рассыпались и обратились назад. Турки с торжествующим воем понеслись следом, и вдруг, русские отхлынули на две стороны, и османы узрели перед собой жерла казачьей батареи. В упор ахнули картечью пушки, и как градом по спелым колосьям, пронёсся свинец по османским рядам, часть которых круто развернувшись, помчалась обратно. И только здесь, полковник Раевский, обнажив шашку, повернулся к своей бригаде в пол-оборота.
- За мной, в атаку-у! Ур-р-а-а!!!
И вся бригада, драгуны справа, уланы слева, понеслась в атаку на тех турок, что не попали под картечь, и могли угрожать флангу. Увлечённый общим порывом, капитан Ладога принялся выделывать номера джигитовки; вначале встав на стременах в полный рост, он с неистовой силой принялся вращать шашкой вокруг себя и над головой, чередуя боевой клич с пронзительным свистом. Червонец летел рядом в подобной же позиции, и лишь подпоручик Есаулов фланкировал своей шашкой, сидя в седле. Большая часть драгун, войдя в раж, демонстрировала такие акробатические номера, что только дух захватывало! Иные, летели в атаку стоя на сёдлах, другие на ходу перекручивались на сёдлах вокруг себя, и сверкая шашками набирали разгон. Некоторые знаменщики столь ловко вращали древками своих полотнищ, что поневоле заставляли трепетать сердца сторонних наблюдателей. Казалось, что сам грозный бог войны, расправив крылья, летит над русской конницей!
Всё это великолепие длилось, впрочем, около пары минут, прежде чем драгуны приняли в сёдлах обычные положения, когда до неприятельских рядов, оставалось не более сита саженей. Передние ряды турок от такой демонстрации тревожно заколебались, и многие их всадники, в основном из разбойных племён, бросились в разные стороны наутёк. В эти-то расстроенные полки османов, на всём ходу и влетела бригада Раевского, внеся в их ряды жестокое опустошение, в первую же минуту сабельного боя!
Ладога сходу смахнул с седла русобородого карапапаха, и резво схватился с молодым, черноусым всадником в островерхом шлеме со стрелкой на лбу, и роскошной, отливающей серебром кольчуге с узорочными бляшками. В левой руке, противник держал небольшой круглый щит с выпуклой поверхностью, украшенной арабской вязью, коим он ловко закрывался от ударов драгуна, пытаясь уже сам, поразить его. Капитан, крест на крест, с плеча отбил два неприятельских замаха, а когда сильным ударом сбоку буквально отбросил в сторону его руку с саблей, в ту же секунду прямым колющим, под край щита, поразил противника пробив кольчугу, сразу же оросившуюся тягучей кровью из раны. Вражеский всадник ещё валился из седла, а уж капитан рубился со вторым, седобородым поджарым карапапахом, в высокой, остроконечной шапке. Этот, оказался не столь ловок как молодой, и с третьего удара капитан зарубил его, уже ища глазами следующего противника. В глазах рубящихся перемешалось всё и вся: вытаращенные глаза коней и их оскаленные морды с дребезжащими уздечками, разноцветные знамёна, стяги и значки носившиеся во все стороны, будто живые тени. За них яростно дрались-рубились до кровавых искр, их мужественно защищали и напористо отбивали. Они то падали как подрубленные колосья, то снова взмывали вверх, но уже в чужих руках, что с диким гиканьем уносили их прочь. В ноздри лез запах железа, старых кож, конского и человеческого пота и горячей крови, что вкупе с пороховым дымом рождала на губах рубящихся всадников, горьковато-солёный привкус. Удар бригады Раевского, уже чуть более чем через три минуты, опрокинул и смял турецкую конницу совершенно, и вся она без остатка, показала тыл.
- Р-руби в догон! – гарцуя на своём коне, зычно прокричал Ладога, размахивая шашкой и собирая свой эскадрон.
- Ур-р-а-а!!! – орало десятки глоток, развивая погоню и скоро весь дивизион уже нёсся по пятам турок разрубая им спины, затылки, или стреляя. Противник, мчась подобно стаду быков, почти не оказывал сопротивления, и лишь беспорядочно отстреливался. Поражение турецкой конницы было полным, вся дорога её бегства, не считая поля, оказалась устлана телами людей и коней. Киос-паша не мог поверить тому, чему стал свидетелем: теперь, русская конница нависала всей своей силой над его магазинами. Ещё какие-нибудь полчаса или час промедления, и его армия останется без припасов, а тогда последуют полный крах и катастрофа. Киос-Магомет-паша в пожарном порядке перебросил большую часть пехоты, стоявшей против русских позиций, на защиту Су-Килисса, главного лагеря и магазинов. Турецкий фронт растянулся на 10 вёрст, чего и ждал Паскевич от своего манёвра с конницей.
Генерал-майор Гелленшмит выдвинулся на высоты против турецкого люнета, с восемью батарейными и шестью лёгкими казачьими орудиями, при поддержке коих уже собирались штурмовые колонны. Турки взирали на эти русские перемещения, и совершенно не понимали их назначения, а тем временем, к люнету уже подошёл 42-й егерский полк майора Королькова. Турки на бастионах не показывались. Русская артиллерия открыла огонь, но противник не отвечал, и через какое-то время, нападавшие заподозрили что люнет либо защищён весьма слабо, либо вовсе брошен турками.
С запада давно уже ползли тёмные тучи, которые теперь закрыли собой весь горизонт, и разродились, как назло, проливным дождём с громом и молнией. Корольков видел, что колонны Муравьёва и ширванцы уже идут на люнет с двух сторон, а посему взвесив всё вышеописанное, решился не дожидаться общего удара, а начать приступ только одними своими егерями. Шесть орудий конной казачьей артиллерии Зубкова, выскочили вперёд и открыли по люнету картечный огонь, под прикрытием которого, 42-й полк бросился на приступ. Турки подпустили их на сотню шагов, и внезапно встретили мощным залпом, повыбивавшем много егерей из первой линии, а прочие в замешательстве остановились. Их командир генерал Корольков, дабы ободрить своих, бросился вперёд со шпагой в руке.
- За мной! На батарею! – стали последними словами в его жизни: пуля в голову и пуля в грудь, сразили его насмерть. Смерть генерала ещё больше смутила егерей, открывших по люнету беспорядочную стрельбу. Всё заволокло дымом, а затем с турецкой стороны донёсся тысячегласый рёв: османы массово пошли на вылазку, вооружившись только саблями и кинжалами. Егеря успели сплотиться и ощетиниться штыками, но перед такой огромной массой турок им пришлось бы худо, если б к месту побоища не подоспел Бородин со своими верными ширванцами. Ширванский полк шёл в полной тишине и порядке, не обращая внимание на происходящее перед ним. Прямо по мокрой траве они вышли из-за фланга егерей, и с громовым «Ура!» пошли прямо на турецкое укрепление. Одновременно с этим, «Ура!» огласило воздух, с другой стороны, это, атаковал люнет 1-й батальон эриванцев, ведомый неутомимым Муравьёвым. Сложилась часто возникавшая на войне ситуация: сделавшие вылазку, теперь сами оказались отрезаны, и бросившись обратно в свой люнет, напоролись там на русские штыки. И здесь, и перед люнетом, закипел яростный рукопашный бой; терять османам было уже нечего, а уступать просто так, они не собирались.
Поручик лейб-гвардии егерского полка барон Врангель и майор Михайлов, первыми пробились к брустверу, а следом за ними, в люнет ворвались и все остальные егеря. Однако им, уже ничего не досталось: четыре орудия и семь знамён, были взяты бойцами Бородина и Муравьёва. в этом бою, ширванцы почти не понесли потерь, в то время как эриванцы, в жесточайшей схватке лишились 35-ти рядовых, и почти всех офицеров. Целым и невредимым из этой кроворубки, вышел только полковник Бентковский, первым ворвавшийся на вал во главе эриванцев. Разной степени раны, получили и все прочие выжившие офицеры. С падением люнета, участь турецкого лагеря на Северных высотах, теперь была практически предрешена… Оставшиеся в живых защитники люнета, обратились в массовое бегство, поднимая общую панику. На всём ходу, они толпой влетели в самый лагерь, и подняв переполох уже там, увлекли во всеобщее бегство и войска, стоявшие в оном лагере. Русские развивали преследование превращавшееся в стремительно нарастающий разгром. Киос-паша, дабы хоть как-то исправить положение, верхом на коне, потрясая обнажённой саблей, пытался остановить бегущих, взывая к их чести и храбрости, грозя проклятием всевышнего и гневом султана, но в этот момент русская пуля ударила командующего в ногу, и бывшая рядом свита, спешно увезла его под огнём, в Ахалцых. Туда же прибежал и пятитысячный отряд его пехоты. Преследование бегущих от люнета и из Си-Калисса турок, прекратилось только подле городского палисада. Всё пространство между люнетом и городскими воротами, оказалось завалено телами османов.
Таким образом, отвлекающая демонстрация Паскевича, неожиданно превратилась в настоящее наступление, а получив известие о взятии люнета, Паскевич приказал всей кавалерии и херсонцам с егерями, идти вперёд. Турецкие войска на этом направлении оказались полностью деморализованы, и беспорядочно отступали по всему полю. Какие нибудь два-три русских батальона, гнали перед собой несколько тысяч турок, такой страх и хаос, охватил неприятельскую армию. На плечах бегущих, русские ворвались в первый лагерь и овладев им, ринулись не останавливаясь дальше. С неистовыми боевыми кликами, два казачьих полка и татары, насев на неприятеля, влетели в его второй лагерь, и заварили там такую дикую кашу, что ни о каком правильном сопротивлении, османам невозможно было и мечтать. Бригада Раевского, драгуны и уланы пронеслись мимо, и со всей силы ударили по третьему лагерю, увеличивая и без того растущее смятение и панику. Капитан Ладога и прочие офицеры, давно уже не испытывали такого азарта, как в тот бой. Рубя бегущих на все боки, они снося палатки и перескакивая телеги, завертели бой в самом лагере, по всем правилам. Уланы, носившиеся меж палаток, да перевёрнутых и разграбленных самими турками и их союзниками повозок, проворно работали пиками, переходя местами в сабли, когда эти самые пики утрачивали, метая их на скаку как копья или дротики. Драгуны, те просто крошили неприятеля, стараясь пробиться к пушкам, знамёнам и складам провианта с боеприпасами. От разлетавшихся во все стороны головешек из костров, загорелось множество палаток, и пламя пожара алчно начало пожирать имущество лагеря. С пронзительным визгом и паническим ужасом разбегались во все стороны, сами не зная куда, невольницы и наложницы, некоторые из которых нелепо и трагически погибали от шальных пуль, или под копытами бешенных коней. Где-то рванул зарядный ящик, ошалелый табун бесхозных лошадей пронёсся по лагерю неведомо куда. Драгуны во всю отводили душу за тяжёлый бой 5-го августа; шашки их свистели беспрестанно, и нижегородцы почти не брали пленных, было просто не до того. А меж тем, пока от первых трёх турецких лагерей летели во все стороны пух и перья, выбитые из Су-Килисса османы, спешно заняли примыкавшие к этому селению высоты, чтобы на них, задержать русский прорыв, и прикрыть насколько это возможно, отход собственной армии, и целой массы обозов, скопившихся на Ардаганской дороге.
Довершив уничтожение третьего лагеря, драгуны, первыми из бригады понеслись в атаку на эти высоты, по приказу своего полковника. Капитан Ладога, за минуту до атаки, крутясь на своём жеребце, прокричал эскадрону.
- Р-ребята-а! За мной! На высоты! Втопчем османов в эти холмы! Ур-р-а-а!!!
И полк полетел во весь дух. Но, едва только передовой эскадрон Ладоги показался перед высотами, весь неприятель, не приняв боя бросился-шарахнулся во все стороны света, кто-куда только мог: русская кавалерия, перемахнув высоты, обрушила свой сокрушающий удар на скученные турецкие обозы, и перемешавшиеся с ними войска.
Обозники, турецкие солдаты, маркитанты, погонщики скота, всё это орало, кричало, вопило и попадало под удар в общем кошмаре боя: несколько повозок попытались свернуть на обочину и как-то уехать или умчаться, но из-за спешки и общей толчеи, они завалились на бок, опрокинувшись на всём ходу в ямы да канавы. Люди с них летели во все стороны; прыгали, гибли ломая шеи или попадали под копыта да колёса, сопровождая всё это истошными, животными воплями, страшен, нежданный разгром армии!
Драгуны и уланы крушили неприятеля, буквально не давая тому ни роздыху, ни отдыху. Несколько больших команд турок, попавших из-за затора на дороге в капкан, были истреблены до последнего человека. Тем османам кому посчастливилось разбежаться в разные стороны, пока ничего не угрожало: русская конница довершала разгром противника на забитой транспортами дороге. Уже горело множество телег, подожжённых русскими, что на момент этого, не были уверены в возможности удержать обозы за собой, и теперь рубились-дрались среди огня, копоти и дыма. В какой-то момент, Ладога увидел хвост уходящей к четвёртому лагерю турецкой пехоты: решение пришло мгновенно.
- Ребята-а! За мно-о-й!! – проорал он, разворачивая коня и указывая шашкой в ту сторону. Один за другим, русские всадники помчались в новую погоню. За драгунами уланы, за уланами казаки, все вместе, они словно порыв ледяного вихря пронеслись по бегущей в неописуемом ужасе вражеской пехоте, и что называется, мимоходом ворвались в четвёртый, и последний лагерь османской армии.
Эскадрон Ладоги, сразу же бросился к двум видневшимся на позиции орудиям, и в короткой стычке порубив прислугу, захватил их. Кто-то из драгун завладел знаменем, там казаки с драгунами прорубившись к центру, взяли ещё четыре стяга, и уже сгоняли толпы пленных, коих только тут взяли порядка пятисот. Армия Киос-Магомет-паши, была наголову разгромлена, рассеяна, и теперь её остатки кто группами, кто по одиночке, пробирались горными и лесными дорогами к Ардагану.
Военной добычей русского корпуса стали 10 орудий, 10 знамён, четыре лагеря со всем добром, обозы, магазины, транспорты и парки. От полного истребления, турок спас только приказ Паскевича прекратить преследование, дабы армия не сильно увлеклась. Дорого досталась эта победа и русским: было подбито одно орудие, зарядный ящик, погиб один генерал, более 30 прочих офицеров, и только в овраге до 500-от рядовых, и ещё несколько сотен полегли в других местах сражения. На волне общего подъёма, полковник Бородин едва не уговорил Паскевича на ночной штурм Ахалцыха, но тот, в последний момент отменил решение.
Корпус стал приготовляться к ночёвке. Пехота облюбовала себе люнет, а кавалерии велено было оставаться ночевать за 20-ть вёрст от города там, где она завершила преследование неприятеля. Теперь, русским предстояло решать не менее трудную задачу, чем разгром армии Киос-паши; осада и взятие грозного города-крепости, с фанатичным и решительным населением, готовым либо победить, либо умереть. Едва драгуны расположились на ночлег, как сразу ощутили нахлынувшую усталость, и только тут поняли, как верно поступил Паскевич, отменив штурм города с ходу: атака на хорошо укреплённый город, с сильнейшим, ещё не измотанным битвой гарнизоном, стала бы провальной. Солдаты разводили костры, вешали на огонь котелки, офицеры выставляли усиленные караулы, полк готовился отдыхать. Ладога со своими собрались у костра, и после обильного ужина (пригодились турецкие запасы) тянули ароматный травяной чай, щедро сдобренный красным вином, для поднятия сил.
Все обсуждали военное чудо произошедшее в этот день: во время их атаки и преследования, во всём полку погиб один человек, второму оторвало ядром обе ноги, пятеро офицеров получили ранения, а под двумя другими убило лошадей. У соседей урон был хотя и повыше, но тоже не велик.
- Раз на раз не приходиться – заметил Ладога, наливая себе чай из котелка, - пятого числа в моём эскадроне половина легла, а ныне одни царапины, да подбитый глаз у фельдфебеля…
- Да, я уж было подумал, что прощаться приходиться с белым светом, как в шашки-то пошли, – вспомнил Воронец прихлёбывая чай и похваливая винную добавку. – а потом даже сам не поверил, когда мы лагеря как орешки щёлкать стали: подумалось даже. «Уж не во сне ли всё это?»
- А у меня вообще всё как в тумане было – сознался Балаховский, замерев с кружкой в руке – вот как в лагеря врываться стали, тут и поплыло всё, - прапорщик вновь ожил – шашкой секу, а сам в толк не возьму, где я, и я ли это?
- Это так бывает, - добавил Кахи, отставляя свою кружку в сторону – со мной случалось пару раз, но ты прав Евгений, такой бой, у нас всех впервые!
Бобальевич, задумчиво глядящий в переливающиеся раскалёнными рубинами угли, так же произнёс.
- В Ахалцыхе, нас ждёт дело потруднее, кровавее и тяжелее… Со всем населением воевать придётся, как когда-то в Ленкорани… Ох и много же славных голов русских поляжет на этом штурме!..
- Да, ахалцыхцы уже лет 300 сами себе хозяева, хотя и воюют за турок по требованию султана, - напомнил Ладога – своеобразный народ, получившийся из смешения племён христианских и магометанских, воюющий с небывалым неистовством и упрямством. Их наверняка не смутило поражение Киоса-паши, они не шибко-то на тех турок и надеялись, даже прогнать пытались… так что решимости у горожан хоть отбавляй, легко не будет!
- Гордыни у тех ахалцыхцев хоть отбавляй, она же их и погубит! – решительно заметил Кахи, приподняв одну бровь, и подливая себе чай, при этом глаз его сверкнул не то озорством, не то ледяной усмешкой.
- Полагаю, что мы, в сём горячем деле участия не примем, а составим резерв, – подал голос, молчавший до сего Есаулов, отпивая чай – Или же будем стеречь прорыв, как при Ахалкалаке…
- Уланы с татарами постерегут – уверенно сказал Воронец, поправляя шашку – а наше дело, вслед за пехотой в прорыв идти, в огонь и дым!
- А мне вот наплевать куда Паскевич нас поставит: в огонь и дым, или на дорогу, беглецов стеречь! – устало проговорил Балаховский, откидывая носком сапога, уголь в костёр.
- Если б мы в полном составе тут присутствовали, а не два неполных дивизиона, то это одно, а так, - махнул рукой штабс-капитан Клевицкий – в такой адовой драке, только пехоте сподручно работать будет, в теснинах улиц! – добавил он.
- Ну, что и как оно там будет, увидим на этих днях, а пока, не стоит гадать на чае с вином, время дрыхнуть господа, завтра будет много работы! – устало подытожил Ладога.
Утро 10-го августа выдалось ясным и многообещающим. Русские стояли перед грозным Ахалцыхом в полной готовности. Скорее по обычаю, чем по расчёту, Паскевич отправил в город парламентёром Мута-бека, с предложением сдачи, ибо в случае приступа, на город обрушатся все ужасы сопровождающие штурм. Ответ пришёл прогнозировано грозный и горделивый. «Прежде надобно снять месяц с неба, а потом уже луну с ахалцыхской мечети!»
- Ну что же, значит нам предстоит снять луну с ахалцыхскуой мечети, пусть и при свете месяца! – сказал на это капитан Ладога, когда стоя с друзьями в тени дерева, услышал ответ горожан. Паскевич, понимая, что теми силами коими он располагает, взятие города не станет обычной задачей, приступил как полагается, к правильной осаде. Русским предстояло сражаться не только с сильным и упорным врагом, но со здешней природой, верной союзницей ахалцихцев. Город стоял на левом берегу Ахалцых-Чая. в семи верстах от её впадения в Куру, посреди гористой и пересечённой местности в тесном ущелье. С южной стороны, город защищал хребет Цхенис-Цхале, безлесные и острые утёсы которого, образовывали напротив крепости нагорный берег, практически перекрывая подход с этой стороны. С севера, над городом господствовали весьма крутые высоты, соединявшиеся с Католическим предместьем, небольшим перешейком, находящимся меж двух оврагов. Именно на этой высоте и стоял знаменитый люнет взятый нашими войсками 9-го августа. С юго-западного направления, у самого города возвышалась высокая гора Кая-Даг, продолжавшая береговые утёсы Цхенис-Цхале. На этой горе торчала большая круглая башня, обстреливающая как окрестное поле, так и всю внутреннюю площадь города. Лишь с восточной стороны, город открывал вход в небольшую низменную долину у реки, хотя и она не облегчала положения осаждавших. Раскинутые на крутых утёсах крепостные линии и скученные постройки, где дома возвышались один над другим как ступенчатые пирамиды, стоили бы русским больших потерь. В итоге, столица Ахалцыхского пашалыка вполне оправдывала репутацию разбойничьего гнезда, упрочившуюся за ней, по всей Малой Азии.
Сам город, не видавший на своих улицах иноземных солдат более трёх веков кряду, был укреплён ещё более основательно, чем окружавшая его местность. Сама крепость состояла из двух частей: голая, почти отвесная скала окружённая стеной, и была той самой основной цитаделью, а чуть ниже, к ней примыкала Верхняя крепость, стоявшая на высоком утёсе и защищённая двойной лентой стен с башнями по краям. Сорок орудий защищали эти стены, превратившиеся с течением веков в сплошную массу, которую не могла пробить даже полевая артиллерия. В крепости размещались все основные административные здания, дома пашей, большая мечеть и весьма обширная библиотека на всём исламском Востоке. В крепости имели право жить только мусульмане, так что никакой измены опасаться не приходилось. Саму крепость окружал большой город с запутанными кварталами, кои сами по себе представляли труднопроходимые препятствия. Внешняя оборона состояла из четырёх соединённых меж собой бастионов, прикрытых палисадом из мощных сосновых брёвен с бойницами в несколько рядов. Высотой в четыре с лишним метра, он был настолько прочен, что даже осадная артиллерия, не сразу могла пробить эти брёвна. Штурм палисада осложняло и то, что атакующие, ворвавшись наверх должны были прыгать с такой высоты вниз, на штыки и сабли оборонявшихся!
Овладев палисадом, русским надлежало преодолеть три глубоких оврага, деливших город на столько же неровных частей. А между этими оврагами, в укреплённых зданиях, сидело население, поголовно враждебное и храброе. И всё это располагалось в хаотичном, неравномерном порядке без улиц и площадей, с домами висевшими одним над другим, разделявшимися узенькими переулками, служившими единственными средствами сообщения. Даже численно превосходящей армии, было бы неимоверно тяжело и долго штурмовать такой город, а что же говорить о русском корпусе, уступавшем в количестве, сидевшими за стенами противникам!
Драгуны со своих позиций, наблюдали за приготовлениями к штурму. Нижегородцы, как и большинство других, понимали и видели, что непременная цель осады, это проникновение в центр. С севера, с отбитых у турок высот, проще всего было громить неприятельский бастион, прикрывавший Армянский квартал. Для этих целей, с 10-го на 11-е августа, на месте турецкого люнета, появилась громадная осадная батарея за нумером шесть.
Ни Ладога, никто другой из полка, не принимали участие в установки батареи из 4-х тяжёлых, двух мортир, двух единорогов, 12-ти батарейных и шести лёгких пушек, что уже к утру стояли на позициях перед городом.
- Знатную баню эти красавцы туркам устроят! – указав скрученной плетью на орудие, довольно заметил Бобальевич, из седла любуясь на брешь-батарею. К основным орудиям, командование добавило восемь лёгких, бывших ночью в прикрытии рабочих команд и 10-ть османских пушек, добытых в минувшей баталии. Но эту артиллерию разместили непосредственно уже на виду, для стрельбы через банк, или говоря современным языком, с закрытых позиций, либо из-за бруствера.
- Город мы возьмём, но и своих положим не мало, вся надежда на огонь! многозначительно проговорил Ладога, также вглядываясь в русские пушки. Ранним утром 11-го августа, эта самая батарея открыла по городу ужасающей силы канонаду. Огонь оказался столь сильным, что рушились целые дома, погребая под обломками и солдат и жителей. Клубы дыма и марево, повисли над северными кварталами, и через какое-то время, там выкинули белый флаг.
- Ух ты, неужель сдаются? – приподнявшись на стременах, искренне удивился Балаховский, когда белое полотнище затрепетало над руинами.
- Сдаются, хотя эти жители, депутацию к Паскевичу пришлют наверняка, к начальствующим пашам гонцов направят, но большая часть народа на капитуляцию не пойдёт – скептически заметил Ладога, поворачивая голову – Да и Киос-паша не допустит переговоров. Ему за поражение реабилитироваться нужно, да репутацию свою подмоченную восстановить!
- Ну, поглядим-поглядим… - неопределённо проговорил штабс-капитан Клевицкий. Слова Ладоги вскоре подтвердились: переговоры оказались сорваны, и канонада возобновилась, но осаждённые не отвечали, и как справедливо заподозрили русские, берегли заряды для последней минуты. Передовые части графа Симонича закрепились на южных высотах, глядевших прямиком на цитадель. Чуть ранее, в ночь с 10-го на 11-е, на месте турецкого укрепления, русские возвели батарею №7, устроенную в два яруса: три орудия стояли внизу, а два сверху, под ними. С этого часа, проход жителей к реке за водой и пригон скота на водопой, сделался чрезвычайно опасным и дорого стоящим в плане жертв.
Часть войск меняла позиции, и бригада Раевского расположилась у Су-Килиссы. В общем и целом, крепость оказалась обложенной со всех сторон, и всякое с ней сообщение сделалось невозможным. У драгун в полку царило бодрое настроение, а в эскадроне Ладоги, даже приподнятое. Дулись по лёгкому в карты, малыми порциями пили вино, и ждали приказа. Один из вестовых принёс новость что Паскевич, в другой раз уже послал в крепость предложение о сдаче, но бывший с этой миссией штабс-капитан Караганов, привёз заведомо ожидаемый ответ: «Одна сабля разделит нас»
- Ну, сабля так сабля, цветочки им дарить я и не собирался! – отрывисто проговорил на это князь Баградзе, шлёпая карту на затёртую конскую попону, на которой и шелестела игра, а в банке лежали потрёпанные ассигнации, несколько горстей серебра, да чьё-то золотое колечко.
- Ну, наши-то шашки вряд ли в городских кварталах посвистеть смогут, мы за стенами, неприятеля стеречь будем, - уверенно возразил на это Есаулов, выкладывая перед изумлённым Кахи, четыре заветные карты – Партия, господа!
- Да шайтан тебя дери, и чёрт в придачу, а?! Ты опять Бессарабец выиграл? Нет, господа, - досадливо выдохнул князь, избавляясь от проигранных денег, - это просто моя удача взбунтовалась, и ускакала!
- Это просто ты, друг мой, взалкал реванша у подпоручика, и сим заболел – наставительно заметил ему Ладога, внимательно изучая и свои карты.
- Постойте господа, постойте! – тревожно всколыхнулся тут прапорщик Балаховский, неприязненно перебирая свои карты – У меня был валет «бубей» с коим я, собирался сорвать банк… где валет «бубей»?
- Нет «бубей» хоть этим бей! – шевельнув бровями, обыденно посоветовал ему Воронец, указав взором на ту часть мужского тела, что вслух, в порядочном обществе, почти не произноситься.
- Вы, можете издеваться, но валет был, а теперь его нет! – дрожащим от волнения голосом, воскликнул Балаховский, и заявив при этом, что по закону и справедливости, банк - его!
- По закону, Женечка, за валетами следить надо, а по справедливости, то передёргиваний в игре не было, банк у Бессарабца, а валет твой, видать в самоволку ушёл! – хлопнув его по плечу, подытожил Ладога, а на последок, тихо пригрозил чтобы прапорщик, не вздумал скандалить, Балаховский, понимая ситуацию, погасил огонь праведности и гнева, в ожидании новых приказаний от начальства. А Есаулов, собравши выигрыш, спокойно заметил потерпевшему.
- Случается понадеявшись на валета, не обнаружить его в нужный момент в колоде, присматривать за ним подлецом надо…
Прапорщик попытался что-то эмоционально ответить, но поглядевший на него штабс-капитан Клевицкий, коротко подвёл черту под темой.
- Балаховский, всё, игра окончена!
Нехотя, прапорщик подчинился. А тем временем, пробравшиеся из города грузины и армяне, сообщали что горожане, укрепляют всё что можно, и полны решимости, отстоять город несмотря ни на что. Дабы ускорить дело, в ночь с 12-го на 13-е, русские принялись закладывать редут №10, в котором разместили брешь-батарею на шесть тяжёлых орудий. От крепости, этот редут находился в 130-ти саженях от северо-восточного угла городского палисада. Как на зло, в эту ночь на небе ярко светила луна, и турки. заметив работы. открыли по тому месту самый сильный огонь, который только могли себе позволить; картечью и двойными ядрами. Однако русские сапёры заблаговременно прикрыли место работ мощными турами, и урон не превысил десяти человек за всю ночь. Драгуны, лёжа на своих позициях, привычно слушали этот громовой концерт, прикидывая каково там теперь нашим рабочим под такой канонадой, и чего это де мы, не отвечаем? Впрочем, это не помешало нижегородцам достаточно выспаться, тем более что на рассвете, достроенный русский редут, обрушил на противника чувствительный ответный огонь. Первыми же залпами удалось поразить вершину башни Кая-Даг, откуда осаждённые сняли все орудия, установивши их на площади, дабы хоть как-то отвечать на обстрелы. Ещё хуже пришлось глиняным стенам северного бастиона, от такого огня, русской брешь-батареи!
Положение города день ото дня становилось всё хуже, и было близко к безнадёжному. Однако число оборонявшихся, по-прежнему значительно превосходило число осаждавших, и весь успех предстоящего штурма, зависел теперь только от мужества и отваги, да беспримерной выучки и терпения солдат, русского Кавказского корпуса. Не оправдались надежды Паскевича и на помощь христианского населения города: Киос-паша, предвидя подобное, загодя разоружил всех армян и грузин, проживавших в городе. Становилось очевидно, что без кровавого штурма, не обойтись…
- А харч-то в котлах, скуден стал, а, господа? – заметил поручик Воронец за обедом, помешивая жиденький кулеш, с запахом мяса.
- Н-да, меню стало скромнее – хлебнувши варева, согласно кивнул Клевицкий, чуть поморщившись, и полез в карман за солью, кулеш показался ему пресноватым.
- Значит на этих днях, будет приступ – буднично проговорил Ладога, макая в кулеш сухарь – у нас всегда так, дотянут до последнего, а потом ломятся всеми разом…
- Я сегодня от улан слыхал, что от Арзерума к Ахалкалаки, немалые силы турецкие идут – подал голос Бобальевич, доскребавший свою скудную порцию.
- Даже если колокол льют, Паскевич со штурмом тянуть не станет, - задумчиво сказал Воронец, пряча ненужную уже ложку, и прислоняясь спиной к шершавому стволу старого дерева. Паскевич особо и не скрывал день атаки. Проезжая 14-го августа мимо Ширванского полка, он остановился, и поздоровавшись, сказал им.
- Братцы, а ведь завтра город надобно взять!
- Возьмём, ваше сиятельство! – единодушно ответили солдаты, а их командир, полковник Бородин, тут же упросил командующего предоставить ему и его ребятам, славу и опасность первой атаки. Единственной военной тайной, оставалось время приступа. До старших офицеров, секретным приказом довели точную дату: 15 августа, в день Успения Пресвятой Богородицы, в четыре часа дня. Эта идея многим показалась слишком смелой и рисковой. Паскевич охотно разъяснил своим офицерам, суть замысла. Турки, по прошлым кампаниям, по взятию Карса, Ахалкалаки и ряда иных крепостей, уже свыклись с мыслью что русские, будут атаковать их на заре. По этой-то причине, ахалцыхские турки, с наступлением ночи занимали позиции в палисадах, а утром расходились по домам, оставляя лишь небольшие караулы. На этом-то, Паскевич и задумал подловить неприятеля. Дабы усыпить бдительность турок, он, в последние дни перед штурмом, именно около четырёх часов дня, демонстративно производил смену людей на прикрытии батарей. В добавок к этому, в вечерние часы проще было скрывать малочисленность русских резервов.
Этим же вечером, граф Симонич с Грузинским полком, начал переправляться на левый берег Посхов-Чая, разбив бивуак напротив восточного фаса крепости. Туркам этот манёвр показался подозрительным, и они открыли сильный огонь. Одно из их ядер повредило лафет русского орудия, но люди не пострадали. Манёвр Грузинского полка привёл к тому, что турки, ожидая приступа, всю ночь простояли в готовности у восточных ворот и палисадов. Пока османы караулили тут, на холме у северных высот, русские устроили ещё одну брешь-батарею на четыре 12-ти фунтовых пушки, на расстоянии 80-ти саженей от северного бастиона. По доносящейся с вражьей стороны команде, драгуны сразу смекнули что свои, чего-то затевают, и теперь приводят замысел в исполнение.
- Дразнят турка, чтоб не спал, собачий сын! – язвительно улыбнулся Бобальевич.
- Ну да: раз шуганём, два шуганём, а на третий хвать и на приступ! – лениво заметил Воронец лёжа с заложенными за голову руками.
- Это, пожалуй, будет самое горячее дело, с начала войны, такой сильный город с фанатичным населением, нам со времён Колтляревского брать не приходилось, -задумчиво повторил Кахи, озвученную кем-то ранее, мысль.
- Наверняка ширванцы, да егеря, на острие удара пойдут… ох и круто ребятушкам придётся! – покусывая травинку, вслух подумал Ладога, сидя на земле, согнув ноги в коленях.
Поздно ночью, когда уже наступило 15-е августа, всех облетела тревожная весть: двое фельдфебелей из херсонцев, перебежали к туркам, и теперь весь замысел атаки повис на волоске; поверят ли турки перебежчикам или нет, и чего они вообще, могли рассказать? В город срочно послали лазутчиков, и где-то к полудню, они принесли обнадёживающие вести: турки не поверили перебежчикам и взяли их под арест. Но тем не менее, русское командование приняло все надлежащие меры предосторожности: никакой излишней суеты в лагере и перемещения войск, всё шло как обычно, и турок удалось убедить что атаки не будет, и перебежчики врут, или просто ничего не знают.
- Твою же ж мать, ну вот обязательно перед серьёзным штурмом, какая-нибудь сволота, к неприятелю перебежит! – лениво бросил Ладога во время завтрака.
- Это уж как водиться, за всеми не углядишь – обыденно заметил подпоручик Есаулов, грызя сухарь.
- Поверят турки или не поверят, сегодняшний день всё решит! – устало проговорил Клевицкий, набивая свой чубук.
Х Х Х
День штурма Ахалцыха совпадал по дате не только с праздником Успения Богородицы, но и с полковым праздником Ширвнского полка. В русском стане ничего не говорилось о том, что они готовятся к штурму: как обычно совершались привычные церемонии. Ширванцы начинали день с молитвы, а по завершении традиционного парада, для солдат дали праздничный обед из неприкосновенных запасов, а офицеров пригласили на застолье к полковнику. Под конец пиршества подали даже шампанское, которое офицеры пили с таким видом, словно впереди их ждал не кромешный ад жестокого штурма, а развесёлый бал с красивыми барышнями. С турецкой стороны всё это видели, причину пиршества, разумеется, знали, и это ещё более убеждало их в отсутствии у осаждавших намерения атаковать их. Нижегородцы, отнеслись к застолью у товарищей с пониманием: в их полковой праздник, они гуляли точно так же, а теперь просто радовались за коллег.
- Хорошо вот эдак, перед смертным боем гульнуть напоследок, закусить да выпить! – мечтательно произнёс Есаулов, пришивая пуговицу к мундиру, сидя на камне под развесистым кустарником.
- А по мне, налегке лучше в атаку идти, хотя погулять перед делом не помешало бы – усмехнулся Балаховский, тасуя в пальцах колоду, и манипулируя с картами. Драгуны навострили уши, когда в три часа, всех генералов и старших офицеров позвали к Паскевичу, за получением последних приказаний.
- Значит господа, скоро начнётся – глядя в сторону палатки командующего, пробормотал Ладога, а стоявший рядом Червонец протянул командиру здоровенное румяное яблоко.
- Скушайте, Георгий Гвидоныч, надыбал вот…
- Давай – капитан охотно взял яблоко, и смачно вгрызся в него. На исходе четвёртого часа, нижегородцам пришёл приказ быть наготове, и драгуны быстро заняли надлежащие им места. Турки, уставшие от ночных бдений на позициях, разбрелись кто-куда ещё с утра. а в бастионе оставалось только 60 человек. И вот наконец ширванцы показались из-за брешь-батареи, полковник Бородин скомандовал.
- Песенники, вперёд!
Запевалы разом затянули народную песню, и батальоны двинулись к проломам сильно порушенного нашей артиллерией, бастиона. Впереди всех, шло двести человек охотников-добровольцев, лучших солдат полка, под началом майора Родзевского, старого вояки ермоловских времён, состоявшего при Паскевиче в качестве смотрителя походных госпиталей. По собственному почину, он упросил командующего возглавить отряд охотников. Компанию ему составил поручик лейб-гвардии Преображенского полка, Дик, Белгородского уланского полка, поручик Аненков, и Серпуховского полка, корнет Абрамович. С песней и полковой музыкой под рожки, бубны и медные тарелки, батальоны неумолимо двигались к крепости всё ближе и ближе.
Драгуны с тревожным ожиданием наблюдали как обе ширванские колонны поднялись уже на середину холма перед бастионом.
- Подпускают наших поближе, поняли всё османы, сообразили да поздно уже! – буднично выдохнул капитан Ладога, и буквально вслед за его словами, грянул убийственный залп из турецких орудийных амбразур, выбив из передних рядов ширванцев два десятка бойцов разом, с подпоручиком князем Вачнадзе третьим. Следом, сотни глоток зарокотали могучее «Ура!» и первая волна охотников-добровольцев, ринулась-хлынула в готовые проломы. Штурм Ахалцыха начался!
Первым вскочил на бастион и ударил тревогу, полковой барабанщик Головченко, чем на несколько мгновений ошеломил турок. За ним уже ворвались штабс-капитан Разнатовский, поручики Дик и Вачнадзе-первый. Те 60 турок что оставались здесь, погибли на месте не отступив ни на шаг, хотя и продержались лишь несколько минут, так силён и стремителен оказался натиск атакующих. Первыми русскими трофеями во взятом бастионе оказались три орудия и несколько знамён. Разнатовского и поручика Дика серьёзно ранило, и их пришлось выносить из боя. Первому прострелило обе ноги, а второй с ходу влетел в гущу турок, и его жизнь спас унтер-офицер Водницкий, из разжалованных декабристов.
Подошедшая сюда пионерная рота, спешно принялась рубить палисад для свободного прохода штурмовых колонн. Полковник Бородин и прапорщик Пущин не выдержали, и перемахнув частокол, увлекли за собой ширванцев. Не снижая напора, русская пехота с развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой рванула уже на улицы самого города. Первым районом Ахалцыха, оказалось место узкого и тесного перешейка, который с боков подпирали крутые овраги. Сразу за ними, величественно высилась старинная католическая церковь, закрывавшая дорогу в центральную часть города.
Взятие этого костёла, являлось одной из первостатейных задач, позволявшей плотно закрепиться в городе, и оттуда развивать дальнейшее наступление. Но турки засевшие в оврагах, вели оттуда губительный перекрестный огонь, чем задерживали продвижение ширванцев. Подполковник Юдин развернул первый батальон и пошёл ломить вправо, а подполковник Овечкин с другим батальоном, бросился на левые овраги. Колонна добровольцев осталась в центре, напротив костёла, подкрепляя своей густой цепью, фланги обоих батальонов.
В туже минуту, с треском и грохотом распахнулись ворота старого костёла, и оттуда, с диким боевым кличем ринулась огромная масса турок, отдыхавший там резерв. Османы смело бросились на защиту пробитой русскими бреши, но дружные залпы охотников-добровольцев, заставили турок откатиться назад с большими потерями. С быстротой горячего обжигающего ветра, по кварталам понеслась страшная весть, что гяуры, уже взяли северный бастион, и теперь ворвались в сам город. Спустя какие-то минуты, все горожане уже были на ногах. вскакивая от тяжёлого сна, бросая кушанья и кофе, вооружённые жители, наперегонки опрометью неслись из своих домов, на помощь ещё державшемуся резерву. По главной улице что вела от крепости к взятому бастиону, спешно шли турецкие колонны. И случилось так, что вся эта обезумевшая от отчаяния и внезапности масса врагов, с ходу, лицом к лицу столкнулась с ширванцами.
Первый удар пришёлся на центр, где с охотниками стоял полковник Бородин. Турки навалились на русскую цепь всей массой, и добровольцы долго и упорно сдерживали их натиск, но в конце концов полковник призвал на помощь второй батальон, а первый атаковал турок с фланга. Между взятым бастионом и костёлом, в тесном этом пространстве закипел-загорелся, упорный рукопашный бой, с лязгом, хрустом, хрипами и руганью, да короткими выстрелами. Вот напирают османы и подаются назад ширванцы, но воспрянув духом кидаются вперёд, и теснят турок.
Обе сражающиеся силы оказались достойны друг друга: с турецкой стороны в первых рядах сражались даже некоторые женщины с вычерненными сажей лицами, погибая рядом с мужьями и братьями. Несколько раз, ширванцы отбрасывая турок пытались ворваться в костёл, взлетая даже на его плоскую кровлю, но там же все и погибали, турки упорно держали каменную храмину. Более получаса шёл яростный бой вокруг костёла, но и он и лежавшее рядом христианское кладбище, оставался в руках противника. Однако то, что ширванцы занимали, обратно уже не отдавали, раз за разом отбрасывая турецкие контратаки. Целыми рядами погибали храбрые ширванцы, но шаг за шагом продвигались к намеченной цели. Наконец к ним подоспела подмога в виде есаула Зубкова, что при помощи сапёров перетащил пару своих пушек через палисад, и с высокого бугра жарил теперь по туркам через головы своих. Орудийные выстрелы раскатывались по тесным улицам страшным, гулким эхом, перемежёвывавшимся с гулом рушившихся зданий, поднимавшими плотные клубы землистой и глиняной пыли. Сразу за есаулом, в город ворвалась сапёрная рота под командованием Бурцева. Под не прекращавшимся вражеским огнём, сапёры дружно и споро проделывали проходы в палисадах, перетаскивали на руках орудия через ров, и ни на минуту не прекращали работу, время доставалось очень дорогой ценой! Гром орудий и прилив подкреплений сразу воодушевил ширванцев.
- Слава богу браты, теперь точно устоим, и турка побьём! – радостно кричали солдаты. Наконец второй батальон стремительным штыковым броском опрокинул неприятеля, и вырвал из его рук заваленное телами кладбище. Теперь ширванцы прочно укрепились на позиции, всего лишь в каких-нибудь 15-ти шагах от костёла. Полковник Бородин, переведя дух послал вестового к Паскевичу, дабы известить того, о своём намерении удержаться в городе. Кругом творился кромешный ад: турки с яростными криками бросались на кладбище чтобы отбить его, русские с ещё большей яростью, отбрасывали их назад, стреляя из-за надгробий или схватываясь в штыки да тесаки. В одной из таких атак, пуля ударила полковника Бородина в живот, и он пал там же где и находился, во главе своих ширванцев. Его место быстро занял полковник Бурцев, сумевший ввести в город ещё несколько орудий, при помощи коих и удержал занятые позиции.
Дорогую цену заплатил русский полк за эти несколько саженей земли, устлав её телами храбрейших солдат и офицеров. Убитыми или выбывшими из строя, оказалось более десятка командиров, включая начальника охотников-добровольцев, майора Радзевского, павшего в гуще сражения. Тяжёлую рану получил командир второго батальона, подполковник Овечкине. Пуля прошила его навылет в поясницу, это была уже шестая рана за военную службу, но подполковник, преодолевая боль, при поддержки своих солдат, продолжал командовать батальоном! Как вспоминали позже участники того штурма, чтобы выдержать контратаки турок впервые часы, требовались такие солдаты как ширванцы, и их погибший командир полковник Бородин, носивший «георгия» с Бородинского же сражения!
Полковник Бурцев оказался достойным памяти своего товарища. Пока кипела драка за кладбище, пионерный батальон вошёл в город, и принялся за устройство ложементов, неглубоких траншей для стрельбы лёжа и с колена. Правда их рытьё затрудняла весьма сложная местность: от бастиона на лево, тянулись плотно примыкавшие друг к другу дома, стоявшие к палисаду очень тесно, а перед их фронтом лежала небольшая площадка, подходившая к костёлу спуском на турецкие позиции. Вправо от этого, зиял глубокий и крутой овраг. Всё это, впрочем, не сильно замедлило работы, и пионеры быстро продвигались. Оседлав плоские крыши домов, они возвели на них мощные туры, и продолжали работы до самого оврага. Изогнутое положение ложементов обеспечило наступающим не только полное занятие бреши, но своим примыканием к костёлу, добавляло большие выгоды. С беспримерным хладнокровием и решительностью, следуя за своими офицерами, свершали пионеры свои подвиги: трудные и смертельно опасные работы, примеров которым вряд ли найдётся в богатой истории войн. Лишь в десяти саженях от работавших пионеров, дрались-резались холодным оружием толпы турок и русские линии. Из-за костёла, из-за надгробий, из оврагов сыпались на них пули, да ещё и турецкие артиллеристы сосредоточили сюда огонь всех имевшихся под рукой орудий.
Пионерам пришлось не только вкалывать, но время от времени прикрывать одним других, да иногда даже помогать уже самим ширванцам. Пока одни работали лопатами, другие стояли под ружьём, и так всё время. Иной раз приходилось тому или другому пионерному взводу усиливать стрелков, ибо отряд прикрытия ширванцев, сократился до 60-ти человек. Сколько ж достойных и хороших солдат да офицеров, пали тогда на этих адских работах, и яростных атаках! И молодые, и убелённые сединами ветераны с иконостасами наград на мундирах, все лежали вперемешку сжимая в окоченевших руках кто оружие а кто шанцевый инструмент… Потери среди пионеров росли на глазах: быстро погибли поручики Шефлер и Соломка, и штабс-капитан Шмит. Прапорщик Пущин получил пулю в грудь на вылет, а его товарищ прапорщик Нечаев, в руку. Подпоручик Вильде, отправленный для устройства брешь-батареи внутри города, после пулевого ранения в шею, уступил своё место прапорщику Нижегородского полка Дорохову, который и закончил дело.
В трёх пионерных ротах, оказались убиты или ранены свыше ста человек. На весь батальон оставалось только трое офицеров, поспевавших всюду и ободрявших солдат, коим приходилось действовать то лопатой, то штыком. К заходу солнца окопы оказались закончены, их заняли стрелки, а пять орудий есаула Зубкова, открыли по неприятелю долгожданный огонь. В ответ также летело множество разного железа, и Зубков, бывший на виду, скоро получил две сильные контузии в грудь, но уже лёжа на разостланной бурке, продолжал командовать батареей, хриплым голосом отдавая приказы, не позволяя санитарам уволочь себя в безопасное место. Именно его орудия во многом и обеспечили ширванцам удержание кладбища. Лёгкую батарею крепко поддерживала батарея кегороновых мортир, неутомимый и храбрый командир которых поручик Крупенников получил серьёзную рану, и был вынесен из боя своими артиллеристами, вследствие чего, огонь его мортир начал ослабевать.
В начале шестого часа, к месту сражения начали подходить подкрепления: первым подошёл батальон херсонцев, занявший позицию сразу за ширванцами в виде резерва. Бурцев, увидев подмогу, принял решение снова атаковать костёл и взять его до наступления ночи. Бросок был произведён с небывалым напором и порывом; первый батальон ширванцев с подполковником Юдиным ударил справа, и очищая церковную площадь, погнал неприятеля вдоль оврага, а второй батальон при поддержке херсонцев, начал решительный штурм костёла.
Несколько добровольцев-охотников забравшись на крышу и пробив в ней отверстия, стали разить огнём засевших там турок. Критический момент боя настал: атакующие разом лезли в окна, и ворвавшись через двери, в коротком, но яростном рукопашном бою внутри храма, овладели-таки всем костёлом, представлявшим собой теперь воистину кошмарное зрелище!.. Пулевые отверстия словно дырки в сыре, зияли во всех стенах, а пол стал липким и красным от крови, и завален телами да обломками нехитрой мебели.
Оставшиеся в живых турки едва держались теперь в овраге, и отчасти на главной улице города. Русские моментально затянули на крышу церкви горный единорог, а в ложементы добавили кегороновых мортир для ведения огня прямо по улицам. Пока гремели орудия с крыши костёла и из окопов, прибыл второй батальон эриванцев, сходу вступивший в бой, подкрепив штурмовые колонны.
Упорная оборона костёла и прилегающей к нему местности, наконец-то была прорвана, и атакующие прочно заняли все места среди дыма и копоти. По взятию храма, как по команде повисло короткое, и какое-то зловещее затишье. Противоборствующие стороны, ослабленные потерями и одинаково утомлённые, переводили дух, глядя друг на друга, лишь с нескольких десятков шагов. Первыми не выдержали турки. Сосредоточившись в большом количестве в западном овраге, они бросились с отчаянными криками на батальон Юдина, стремясь раздавить его своей массой. Ширванцы встретили врага плотным строем в штыки, завязав отчаянную рукопашную схватку. Сам Юдин в пылу боя вдруг очутился среди турок, и если бы не унтер-офицер Анисимов (из разжалованных) что получивши три ранения спас командира, то не глядеть бы Юдину более на свет божий.
Видя опасное положение ширванцев, из резерва, им на помощь бросился батальон из 42-го егерского полка под началом полковника Реута, в задачу которого входило ударить правее бастиона, и ворваться в Еврейский квартал, располагавшийся между западным оврагом и городской оградой. Турки, державшие здесь палисад, встретили наступавших плотным огнём.
Четыре орудия донской конной артиллерии вынеслись вперёд и принялись засыпать османов картечью. Под прикрытием этого огня, егеря прорвались к палисаду, но взять его пока не могли. Им удалось только захватить бойницы с наружной стороны, и через них, в упор расстреливать оборонявшихся. Турки отвечали тем же, и в одну минуту порядка десяти егерских офицеров оказались убиты или ранены. В эту самую минуту, к месту боя подоспела рота сапёров прапорщиков Коновицына и Богдановича. Погибла половина сапёров, но палисад был срублен, а из его брёвен сумели устроить мост, по коему быстро прошла артиллерия, и укрылась за турами, поставленными теми же сапёрами.
Жертвенный подвиг сапёров так воодушевил других солдат, что оставшимся в живых офицерам, пришлось сдерживать их порыв во избежание напрасных потерь. Едва рухнул палисад, в открытый пролом, прямо по брёвнам егеря и турки кинулись друг на друга в штыки. В пылу этой драки, два донских орудия, сразу за егерями проскочили пролом, и закрепившись на крыше одной сакли, в упор ударили по туркам картечью. И в этот самый момент, крыша сакли, не выдержав тяжести пушек обрушилась, и лафет одного из орудий провалился внутрь. Турки, воспользовавшись ситуацией навалились на егерей, и потеснили их, прорвавшись прямо к пушкам, у которых оставалось только восемь казаков во главе с высоким и широкоплечим урядником Кундряковым. Не желая отдавать врагу орудия, ставшие за три года родными, казаки бросились в шашки, и потеряв убитыми двоих, отстояли свою артиллерию. А там и егеря устояв да отбросив от себя турок, ворвались в сам город. Ещё одно усилие, ещё один бросок, и яростные храбрецы-егеря сомкнули свои ряды, с рядами ширванцев.
А уже полсотни русских орудий с командных высот утюжили город, и их рокот совершенно заглушил треск ружейной перестрелки и лязг рукопашной резни. Сражение за Ахалцых бушевало и разгоралось. Ширванский полк и батальон херсонцев перестроились, и перешли в наступление. Католический храм, залитый кровью и заваленный телами, висевшими в оконных проёмах и на крыше, вповалку лежавшими около и вокруг, да скрючившись в самых неестественных позах среди могильных плит, всё это осталось теперь позади наступавших русских сил.
Теперь предстояло самое тяжёлое и отчаянное: взять город, выстроенный как бы без площадей и улиц, где не представлялось никакой возможности биться сомкнутым строем, и предстояло брать с боем каждый дом в отдельности… В семь вечера начало стремительно темнеть, и становилось сложно ориентироваться в полной темноте. Судьба видать услышала чаяния атакующих, и одна из гранат запалила здание на церковной площади, и пожар, взвившись прямиком от костёла, побежал по направлению к крепости. Паскевич сразу же оценил возможности пожара, для выбивания противника из города, и с Северных высот полетели ординарцы и вестовые с приказами зажигать дома, и разжигать пожары всеми доступными средствами. Исполнение сего приказа столкнулось с определёнными трудностями, ибо большинство домов были глинобитными и плохо поддавались огню. Солдатам приходилось привычным образом метать ручные гранаты в окна и трубы, и стоило это всякий раз нескольких убитых или раненых…
Нижегородский полк уже сидел в сёдлах в полной готовности, и наблюдал за величественной картиной невероятного по сложности штурма! Драгуны и сами не единожды уже принимали участие во взятии укреплённых горных аулов, замков мятежных князей и беков, персидских и турецких городов, но битва за Ахалцых, невольно завораживала старых вояк. И Ладога и его ординарец Есаулов, и неутомимый денщик Червонец, и все остальные друзья-товарищи, с закипавшей кровью ожидали приказа на бросок в город на помощь своим.
- Второй дивизион, готовсь! – раздалась вдруг громовая команда, и драгуны в одну минуту огрузившись вязанками сена и связками заранее заготовленной соломы, поскакали в город.
- Никогда ещё не приходилось идти в атаку в охапку с сеном и соломой! – на ходу воскликнул Есаулов, летя рядом с командиром.
- То ли ещё будет! - в тон ему, крикнул Ладога, уже понимая зачем сено и солома в городе. Влетев в кварталы, драгуны чётко как на учениях, принялись забрасывать дома и прочие строения, горючим материалом. Ветер раздувал огонь с неимоверной силой, и многие турки начавши выбегать из укрытий, погибали в коротких, но яростных схватках. Нижегородцы, обнажив шашки, тоже приняли участие уже в ночном сражении в тех кварталах, где находились. Большинство спешились, но некоторые рубились с сёдел, метаясь в пламени пожаров. Всё походило на какой-то апокалипсис с мистических картин гибели древних городов. Бушующее пламя в свете которого сражались турки и русские, клинками и штыками отбивая жгучую пляску смерти в языках огня, гудело пекельным горном, а хриплые крики бьющихся и отчаянные вопли сгоравших заживо, дополняли этот жуткий реквием…
Среди смрада и удушающего дыма, в раскалённом воздухе, вопреки всем законам мира, ожесточение битвы только нарастало. Никто из турок не хотел сдаваться добровольно, и даже многие женщины, возбуждённые истовым фанатизмом, во избежание плена, с воплями бросались в пламя домов, предпочитая плену столь жуткую смерть! Прочие турчанки вооружившись кинжалами смело бросались в битву, и гибли в схватках.
В одном месте, у пылающего дома, ветхого вида старик размахивая саблей, отбивался от троих егерей, которые очевидно хотели вначале просто обезоружить его, но старик, оказался ловчее чем казался на вид, и ухитрился убить одного из троих, и тут же был заколот остальными. Однако ворваться в дом егеря не смогли; прочие турки, поражённые подвигом старика, разом бросились на защиту дома, и только рухнувшая от пожара крыша строения, остановила схватку, похоронив под своими обломками всех защитников. Один из ширванцев, высадив ногой дверь, ворвался в попавшийся дом, и его встретили двое турок, заряжавших свои ружья, но не успевшие сего закончить. Не теряя ни секунды, солдат сразу же заколол одного из них штыком, но другой успел ранить ширванца кинжалом в бок, да к тому же, из соседней комнаты с криком выбежала молодая турчанка вооружённая саблей, и ударила ей солдата попав по толстой перевязи на которой крепился подсумок. Только поэтому, у ширванца хватило духу ударив турчанку прикладом, заколоть её, и тут же, одолеть в схватке и второго турка, и обливаясь кровью, рухнуть без сил! Тут в дом заскочили его товарищи и бросились к умирающему чтобы вынести и перевязать.
- Что ж ты брат, сплоховал-то так? Не стыдно ли, баба повалила? – шутя пеняли ему закопчённые гарью товарищи, пытаясь наложить бесполезные теперь бинты.
- Баба-то дура… - едва перебирая губами шептал умиравший – не умела где рубить… мою голову пожалела, да свою и потеряла… перевязь-то толста, не бабьим ударом прорубить…
Десятки подобных сцен полных ужаса, смелости и животного отчаяния, вспыхивали и гасли повсеместно, словно свечки на ветру. В одной из мечети заперлось и оборонялось до 400-т турок, а когда загорелась и она, русские отхлынули назад, и стали свидетелями обрушения её, и страшной гибели всех там находившихся.
В Ахалцыхе происходило нечто такое, что могло бы поколебать самые крепкие и железные нервы и души. Между тем как тут рекой лилась русская и турецкая кровь, в северной части города, на глазах возводились укрепления. Ложементы, затеянные Бурцевым, дошли уже до самого костёла, который сам в свою очередь, стал неприступным редутом. На его плоской крыше и соседних домах, солдаты соорудили туры, обложив их мешками с землёй для удобства стрельбы из ружей. Тут же спешно возводили новую брешь-батарею, чтобы с рассветом громить крепостные стены. Работы шли при свете пожарища, и вдруг, переменившийся ветер погнал огонь на русские позиции, охватив церковную площадь и приближаясь к костёлу. Пожар всерьёз стал угрожать уничтожением всех плодов тяжкого труда русских солдат…
Мало того, к этим опасностям, прибавилась ещё одна, весьма страшная: в здании храма обнаружили склад пороха, чудом не ахнувший в этом бедламе. Турки, зная о складе, пытались проникнуть туда и бросить горящие головни. К счастью, часовые эриванского полка (бывшего 17-го егерского) великолепно несли охрану, и перекололи всех поджигателей, коих набралось семь человек. Свою спасительную роль сыграла и каменная стена, защищавшая храм со стороны кладбища, не застроенного домами, остановившая огонь. И всё же пришлось оставить костёл и вывести из него солдат, пока ветер не переменит направления. Турки занятые смертельным боем, не видели, да и не могли видеть огненную опасность, нависшую над русскими близ костёла. И даже если б османы и увидали сей удобный для себя момент, они не смогли бы им воспользоваться: выбить эриванцев с занимаемых ими позиций Северного предместья, у турок не вышло бы уже ни при каком раскладе.
Положение защитников с каждым часом ухудшалось, подходя к гибельному итогу. Из четырёх внешних бастионов, три находилось в русских руках. Пока ширванцы шаг за шагом прогрызали вражью оборону в Северном предместье, а ужасающий пожар освещал эту апокалиптическую картину страшной резни среди руин, со стороны Еврейского квартала, в город с криками «Ура!» ворвались две роты 42-го егерского полка, под началом подполковника Назимки. Они с ходу овладели угловым Северо-западным бастионом, последним ещё остававшимся в руках врага, и взяли в нём четыре орудия. Тогда же, рота эриванцев, сразу от костёла ударила по Северо-восточному бастиону №2, и взяла его с тыла вместе с двумя пушками и восемью знамёнами. Своим успехом, егеря были во многом обязаны казачьим пушкам сотника Шушкова, который с начала приступа приблизившись к турецкому палисаду на 60 саженей, один бился с этим бастионом.
Турецкий огонь, ведшийся из башни, временами становился настолько губительным, что русские артиллеристы принуждены были укрываться за камнями.
Одному из казаков это осточертело, и он, вскочив на лафет, лихо начал отплясывать «Камаринского», пока вражья пуля, ударив в грудь не сбросила его наземь. Падая, казак Стариков сумел подхватить горящий фитиль, и в последний раз пальнуть из орудия. С потерей бастионов, турки теперь не могли держаться в отдалённых кварталах и начали отступать, сосредотачиваясь в крепости.
Подъехавший к месту сражения начальник корпусного штаба барон Остен-Сакен, решил, что можно продолжить атаки со стороны Еврейского квартала, для взятия могучего Кая-Дага. Барон лично повёл батальон полковника Реута через всё Западное предместье что не было ещё затронуто пожаром, и очутился перед укреплённой башней. Однако амбразуры Кая-Даг молчали: ни картечи, ни пуль.
- А ну-ка ребятушки, отрядитесь сорок охотников, да разведайте что там за молчание такое, и нет ли западни? – осторожничая приказал барон. Тот час вызвалось искомое количество солдат со штабс-капитаном Корчановым, и быстро ушли вперёд. Прошло не более четверти часа, как из башни донеслось несколько одиночных выстрелов, а прибежавшие вестовые, сообщили командиру что гарнизон из башни ушёл, за исключением нескольких фанатиков, коих разогнали выстрелами.
- Вперёд! – коротко скомандовал барон. Батальон быстро двинулся, и занявши башню, нашёл в ней пять неповреждённых орудий, кои тут же развернули против цитадели. Сосредоточенный огонь артиллерии при неукротимой ярости штурмующих колонн, привёл этот последний опорный пункт турок к падению, и они оставили последний находившийся в их руках, Восточный бастион№1. Воспользовавшись этим, батальоны графа Симонича заняли всю примыкавшую к бастиону городскую часть, и цепи его стрелков соединились наконец с застрельщиками Эриванского полка. Таким образом, в руках турок оставалась только одна шестая часть города, угол между крепостной стеной и Восточным оврагом.
В сражении за Ахалцых, особенно выделялась фигура полкового священника 41-го егерского полка, отца Стефаноса, Адрианопольского грека. Его высокая, яркая фигура, производила впечатление на обе сражавшиеся стороны. Он появлялся в самых горячих местах, где сильнее грохотала канонада, истошнее визжала картечь, где ломалась сталь о штыки да сабли, и сотнями гибли люди, где полыхали пожарища и клубился едкий, угарный дым.
С крестом в руке он лично поднимал солдат в атаку и водил их на приступы домов распаляя их мужество, и вмести с тем сдерживая и укрощая их дикие и разрушительные порывы, волей-неволей выплёскивавшиеся из них, под влиянием кровавого штурма и жестокости уличных боёв.
Немало турок, в первую очередь раненые, женщины и дети, именно отцу Стефаносу были обязаны спасением своих жизней. В одном из домов, какой-то из драгун капитана Ладоги, увидел поразившую его сцену: наш солдат, смертельно раненый картечью, боролся с молодой, отчаянно кричавшей турчанкой, стараясь заколоть её штыком. Отец Стефанос мигом подскочил к ним, и взявши солдата за плечо, проговорил.
- Оставь её солдат, она христианка!..
Солдат беспрекословно ослабил хватку, вознамерился было перешагнуть через порог обратно, но внезапно рухнул мёртвым. Священник прямо тут же прочёл над ним отходную молитву, а вскоре его уже вновь видели во главе очередной штурмующей колонны. Ко всеобщему восхищению и удивлению, священник вышел из битвы живым и невредимым, хотя вся одежда его и даже крест, оказались испещрены картечью. Штурм Ахалцыха, оказался в истории осад, одним из самых жестоких по накалу и упорству, и навсегда остался в памяти самых закалённых воинов, (что уж было говорить о молодых солдатах?)
Офицеры предпринимали нечеловеческие усилия для того, чтобы держать среди солдат хоть какой-то порядок среди сего ада кромешного, и самого лютого кровопролития, и всю ночь, беспрестанно гремели боевые барабаны, выбивая сбор.
Упорное сопротивление турок только ожесточало атакующих, увеличивая количество жертв, в том числе и случайных. Но участь османов была ничто в сравнении с тем, что постигло русских перебежчиков, коих к удивлению наступавших, оказалось здесь довольно много. С ними расправлялись с особой лютостью. Поймавши таковых, их с яростной бранью вытаскивали за руки-ноги, за волосы из нор и укрытий, жестоко истязали-избивали, а затем, заживо бросали в огонь, не взирая на мольбы и слёзы.
- Какие мы тебе братцы, паскуда?! – с горящими ненавистью глазами, рычали закопчённые и забрызганные кровью солдаты, пиная валявшихся в ногах перебежчиков – Я, турка за его храбрость могу пощадить, а такую июду как ты, мразь, лягва, такой смерти предам, что ты нашим мёртвым позавидуешь! Хватай его ребяты, да к сатане в парилку! – и очередной разоблачённый дезертир, с пронзительным воплем летел в огонь горящего дома, и погибал в самых лютых мучениях…
В одном из домов русские обнаружили обезображенные тела двух фельдфебелей-херсонцев, что бежали намедни к туркам.
- Вот они, красавцы, нашлися сукины дети! – сплюнув на пол стали говорить солдаты, осматривая тела изменников.
- Эт кто ж их эдак разрисовал-то? – осведомился в слух седоусый подпрапорщик, оглядывая трупы – Турки за шпионов приняли да запытали, али наши ребятки расстарались?
- А леший их знает, турки «отблагодарили», али наши воздали по заслугам… Один чёрт, собакам – и смерть собачья!
Так и осталось неизвестным, кто расправился с перебежчиками-херсонцами, всё внимание русских было направлено на подавление последних очагов сопротивления. Только к рассвету, удалось окончательно выбить турок из города, и остатки их гарнизона затворились в самой крепости. Утром 16-го августа пожар ещё продолжался, ещё дымились обугленные руины, среди которых грудами и вповалку громоздились обгоревшие тела защитников. С затиханием боя, затихало и ожесточение русского солдата, и пошла что называется обратная тяга: толпы турецких женщин, стариков и детей, массами бежали к русским батареям ища спасения, и наши солдаты уже по собственному почину, принялись спасать остатки уцелевшего имущества жителей. Они даже помогали метавшимся матерям, заносить их малюток на спасительную гору, чтоб там осмотреться и прийти в себя после пережитого кошмара. Теперь, позиция занятая русскими на высотах, давала им возможность совершенно уничтожить сосредоточенным огнём и крепость, и цитадель. Понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, Киос-паша ещё до восхода солнца прислал парламентёра с просьбой подписать перемирие на пять дней. Паскевич, от щедрот своих, дал туркам на размышление пять часов, по истечении коих штурм возобновиться, но тогда уж, пусть никто не гневается…
Какое-то время спустя, прибыл другой парламентёр с ответом что паша согласен сдать крепость, если гарнизону позволено будет выйти с оружием и всем имуществом. Русская кровь уже обильно пропитала улицы Ахалциха, и лишней её без суровой необходимости проливать уже не хотелось, да и не имело смысла. Паскевич выдвинул окончательное условие, что все четыре тысячи турок уходят куда им надобно, но, сдают всё оружие, пушки, знамёна и всё казённое имущество.
Турки вновь заколебались в решение о сдаче, а русские силы уже подошли к самим воротам, а генералы Муравьёв, Сакен, и с ними полковник Бурцев, потребовали от Киос-паши конкретного ответа. Кто-то из турок крикнул со стены, что их всех приглашают к командующему. Но едва генералы и полковник вошли в крепость, ворота за ними немедленно захлопнулись, и османы заговорили более высокомерным тоном. Муравьёва, Сакена и Бурцева это нимало ни смутило, и они с холодным достоинством повторил свои требования. Их ли уверенное спокойствие, решительный вид грозных русских полков, готовых уничтожить крепость и всех кто в ней в случае какого вероломства, но османы в итоге согласились на предложенную Паскевичем капитуляцию. Подписали надлежащие бумаги, и ключи от крепости тотчас же оказались переданы русскому командующему.
В восемь утра, в ворота цитадели с музыкой вошёл Грузинский гренадерский полк, и его Георгиевское знамя уже скоро заполыхало в вышине там, где в течении последних 250-ти лет, никогда прежде не реял чужеземный стяг! Вслед за этим сам Паскевич, окружённый пышной свитой, въехал в поверженный город. Следы едва затихшего побоища виднелись во всех своих реалиях везде и всюду: завалы из тел загромождали проезды по улицам, да и пожары кое-где ещё продолжались, но их устранение теперь было лишь делом времени. От разрушений тянуло горелым мясом да угольём, мимо Паскевича угрюмо тянулось обезоруженное турецкое войско, из рядов коего, время от времени, на русского командующего сверкали унылые взгляды, и тысяченогий шаркающий и тяжёлый шаг, долго ещё раздавался по улицам города прощальной, угасающей дробью. Часть горожан находившихся при гарнизоне, уходила вместе с солдатами, уводя свои семейства, с нескрываемым горем покидая родные стены и могилы предков.
Крепость и цитадель, также оказались весьма серьёзно повреждены, много орудий бывших на станах было напрочь сбито, у других разбиты лафеты. Пороховой погреб, находившийся в самом секретном углу цитадели, оказался пробит русской бомбой, но не рванул адским взрывом по причине, не поддающейся никакому разумному объяснению. Прекрасные, чудные в своей глазурной красоте строения главной мечети, также не избежали следов попадания, а позолоченная луна, сбитая русским ядром с минарета Ахмедиевой мечети, лежала теперь на земле, как символ поверженного русскими, турецкого владычества. Её впрочем вскоре торжественно приобщили к общим трофеям.
На всём пути продвижении Паскевича, войска встречали его торжественными, приветственными криками, и даже те нижегородцы, у коих к Паскевичу было своеобразное отношение, приветствовали его криками «Ура!» отдавая дань его военному гению. Поравнявшись с Ширванским полком, потерявшим в битве треть своего состава, командующий, поблагодарив солдат за храбрость и мужество, спросил, как бы между прочим.
- А много ли вас ребята, осталось?
- Штурма на два достанет, ваше сиятельство! – остроумно ответил ему один из солдат с перевязанной головой. Урон, понесённый турками, вообще оказался огромен. Из четырёх сотен турецких артиллеристов, живыми из этой бойни вышли только 50 человек. Сто беглых от султанского гнева янычар, полегли здесь все до одного. Из находившихся в гарнизоне 1800-от лазов, погибли 1300, а жителей сгинуло в боях свыше трёх тысяч, из них около сотни женщин.
Велики оказались и потери штурмующих: погибли 62 офицера и свыше 600 рядовых, а раненых насчитали в разы больше. Ширванский полк лишился трети своих людей, закалённых в боях воинов, и молодых, но горячих солдат. Знамёна этого полка оказались во многих местах пробиты картечью, и порядком опалились. Такой вот ценой, страшной в общей этой арифметике, оказалась покорена сильнейшая изо всех сильнейших твердынь, в азиатских владениях султана. Общей добычей русских стали 52 знамени, пять бунчуков, и 67 пушек, из коих пять оказались русскими, потерянные ещё Гудовичем при осаде Ахалкалаки, и Тормасовым под тем же Ахалцыхом.
Впоследствии, по велению государя-императора, Ширванскому полку за его доблесть и упорство, было пожаловано звание полка графа Паскевича-Эриванского. Долго ещё возились русские солдаты и уцелевшие жители на разборе завалов и скорейшем захоронении тел, чтоб избежать разложения и зловония
- Ух братцы, неужель сковырнули мы твердыню эту, а? – покачивали головами солдаты, в минуты перекура, опершись кто на ружья, а кто на лопаты – Кто только не подступал к этим стенам, и ни с чем отходили, а мы первые кому удалось это дело!..
- Да уж, кровушки пролили не мало! – согласно кивали другие, попыхивая трубками.
Драгуны переводили дух после сражения, отдыхали, чистили коней у реки, да вспоминали минувшую ночь.
- Ух и знатная потасовка была, ваше благородие! – заметил Червонец, поглаживая своего Рыжаго.
- Да, брат, баня удалась на славу, - согласился Ладога, и тут же, прищурив один глаз, наставительно прибавил – только вот пехота-то наша бессмертная. в самой парилке с турками хлесталась огнянными вениками, а мы с тобой любезный, только в предбанник заглянули, так-то вот!..
- Да и в предбаннике жарковато было – деловито вспомнил ординарец, уже закончивши холить своего четвероногого друга. Ещё несколько часов назад, они с импровизированными факелами в руках, носились подобно призракам от дома к дому, забрасывая их огненными орудиями. Лишь несколько домов нашли пустыми, в большинстве же из них, турки забаррикадировались целыми семьями, и нижегородцам, под командованием майора Казасси, приходилось брать их штурмом по всем правилам, и со всеми исходящими последствиями… Один из домов защищался особенно упорно, и подпоручик Есаулов, когда вломился туда со своей командой и в короткой схватке перебил оборонявшихся, нашёл в нём два знамени лазов. По счастливой случайности, в этом сражении, драгуны потеряли убитым только одного, и ранеными семерых. В этой суматохе, покончив с зажигательной деятельностью, Георгий Гвидоныч орал не жалея глотки, созывая своих, и где-то в течении часа собрал всех: чёрные как эфиопы, в перепачканных, местами прожжённых мундирах, с ног до головы огруженные захваченным холодным да огнестрельным оружием.
- Все живы, черти чумазые? – хрипло крикнул Ладога, стараясь разглядеть в толпе расхристанных оборванцев, знакомые лица.
- Все ваше благородие, все живы, только подкоптились малость! – бодро ответил кто-то из рядовых.
- А ординарец мой где? – Ладога подошёл ближе.
- Да где-то был, в Армянский квартал зачем-то нырнул! – сплюнув густой чёрной слюной, ответил шагнувший вперёд Бобальевич, почесавши свою бородку.
- Да вон, не он ли на бочке едет? – коротко указал рукой прапорщик Балаховский на освещённый пожаром переулок, из которого показалась телега водовоза, управляемая средних лет круглолицем армянином, рядом с коим сидел и подпоручик Есаулов с радостным видом.
- Сто-о-о-й! – скомандовал ординарец, и водовоз остановился.
- Принимай водичку, ребята! Гаси горячие головы! – соскочив с телеги, бодро предложил Есаулов, и был принят на всеобщее «Ура Бессарабцу!» Вспоминая всё это, драгуны искренне радовались тому, что в этот раз судьба их помиловала, а не пощипала как в прошлых сечах.
- Интересно, а сколько бы нас осталось, если бы мы, рванули в проломы всем дивизионом, в первые же минуты сражения? – задумчиво прикинул штабс-капитан Клевицкий, уже закончивший чистить своего коня, и устало опустился на бережку согнув ноги в коленях и положив на них руки.
- Да не больше чем ширванцев, а то и меньше даже! – устало ответил Ладога, присаживаясь рядом.
- Господа, к чёрту уныние, мы победили и пора хорошенько подкрепиться! – раздался сбоку приветливый голос князя Баградзе, и через секунду подошёл и он сам в более-менее вычищенном мундире почти со всеми пуговицами – Что тут за разговоры о потерях? Мой Мамука уже зажарил на вертеле великолепного молодого барашка, и достал у здешних грузин, шесть кувшинов доброго вина, и я приглашаю вас отметить нашу славную победу!
- Вот за что я тебя Кахи люблю, так это за то, что ты со своим Мамукой, даже перед эшафотом сумеешь сварганить добрый шашлык, и достать вина! – резво понимаясь, радостно воскликнул Ладога, и все остальные бросились расточать князю хвальбы, гуртом устремившись за ним. Скудный рацион последних дней, сыграл положительную роль в повышении аппетита наших драгун. Зажаренная кудесником Мамукой баранья туша на вертеле, источала аромат не только молодого мяса, но и щекочущих носоглотку специй, от одного запаха которых, можно было проглотить самого барана вместе с вертелом. Мало того, близ жаровни, на четырёх валунах лежала испещрённая пулями, дощатая дверь с вырванными с мясом погнутыми петлями, на коей стояли шесть пузатых кувшинов вина, горкой высились спелые овощи и зелень, соль в деревянной миске, здоровенная головка сочного, мясистого сыра, и глиняные кружки.
Господа-офицеры щедро пластовали жаркое и упивались им вместе с вином и прочим, (Ладога и о верном денщике не забыл, отмахнув ему здоровенный кусок бока, и Червонец с Мамукой, стоя у жаровни, от души ели-пили, пока офицеры закусывали у стола)
Торжествующие крики солдат в поверженном городе, придавали нижегородцам бодрости и поднимали настроение.
- Господа! – обведя всех стоящих за столом ясным взором, торжественно заговорил Клевицкий, поднимая очередную кружку вина, и держа в другой руке кинжал с нанизанным на него куском истекающей соком баранины – тяжко и тяжело началась эта компания; позади неприступные доселе Эривань, Карс, Ахалкалаки, и ряд иных османских твердынь, в горделивой непокорности своей, мнивших себя недосягаемыми! Но пришёл русский солдат, пришли мы, его офицеры, наши штыки и шашки, наш пот и кровь, наше мужество и доблесть, пересилило турецкое мужество и доблесть! Четверть тысячелетия, Ахалцих, страшным своим именем разбойничьего гнезда, наводил ужас на Грузию. Смею надеяться, что день нынешний, станет праздничным для народа ея, и потомков в будущем. Старый Тифлис, ставший родным и нашему полку, отныне, может спать спокойно: грозного Ахалцыха больше, а есть теперь просто город Ахалцых… Ура господа!
- Ура! Ура! Ура!!! – трижды прокричали стоявшие за столом, и стукнувшись гулко, осушили кружки и смачно закусили. Червонец и Мамука, растроганные речью штабс-капитана, вытянули свои кружки, и с аппетитом принялись лакомиться свежатинкой.
- Эх, жаль тут наших товарищей нету, - прожевав, заметил Ладога – Бебутов со своей гитарой кстати бы пришёлся, Ландграф наш, эстет в миру и сатана в бою, да Ванька Кривопляс, крепко потужат что не принимали участие в этой пирушке!
- Да, друзья наши много интересного пропустили! – улыбнувшись, согласился Бобальевич, наливая себе из кувшина.
- Чутьё подсказывает мне друзья, что мы скоро их увидим, нас наверняка отведут на отдых, пополнение и тому подобное, - напророчил Ладога, откусывая мясо с ножа, - то-то нальём им пуль на семь пудов о нашем геройстве! – улыбнулся капитан, и остальные, весело загрохотали.
В тот же день, некоторым драгунам из дивизиона Казасси, пришлось поучаствовать в вывозе знаменитой Ахалцыхской библиотеке древних книг и рукописей, содержавшейся при мечети, книги и свитки которой, хранились в последствии в Императорской публичной библиотеке в Петербурге. Когда чиновники и солдаты осторожно разбирали книги, один из ответственных лиц, поднявши с пола ядро, залетевшее в окно во время осады, поинтересовался вроде шутки, у находившегося здесь же эфенди.
- К которому из разрядов, мы можем отнести сие послание?
- Занесите его в разряд памятников о превратностях земного мира! – печально вздохнувши, ответил старик. Среди сокровищ завоёванной библиотеки, открылись такие редкие бриллианты древнего мира, что напрасно разыскивались искателями восточной мудрости по всему Ирану и в Ардебиле. Когда капитан Ладога с ординарцем проглядывали некоторые свитки, а смотритель толковал им о чём в них писано, Георгий Гвидоныч искренне признал.
- Вот это, стоит трёх сокровищниц любого, самого владетельного хана!
- Ваши слова исполнены мудрости, господин офицер! – приветливо улыбнулся старик, и кропотливая работа продолжилась. А уж вечером, разыскивая по лагерю сгинувшего в неизвестном направлении Червонца, Ладога забрёл к гренадерам, и нашёл денщика у одного из костров, где ефрейтор, сидя среди рослых солдат кипятивших травяной чаёк, слушал задушевный рассказ седоусого ветерана, потягивавшего свою вишнёвого дерева, трубочку.
- Здорово ребята! – негромко поприветствовал их Ладога.
- Здравия желаем, ваше благородие! – в разнобой ответили солдаты, приветствуя офицера вставанием. Капитан жестом усадил их обратно, и примостился на брёвнышко рядом с одним из унтеров, напротив Червонца.
- Ну, о чём ты братец так увлечённо рассказываешь? – обратился капитан к седоусому усачу.
- Да вот ваше благородие, сравниваю Ахалцыхский штурм, со штурмом Ленкоранским, ишшо в ту войну бывшим! – качнув головой, пояснил ветеран.
- А ты что, разве Ленкорань брал? – немного изумился Ладога, и ветеран хитро прищурившись, согласно кивнул.
- Точно так ваше благородие, я ить тогда в другом полку служил, это уж опосля, спустя шесть годов, меня в нынешний перевели-то…
- Ну и рассказывай дальше братец – сказал Ладога, чуть подавшись вперёд.
- Ну, вот я и говорю, - пыхнув трубкой продолжил ветеран – трудновато в Ахалцыхе пришлося нашему брату, турок здесь лютый попался, гораздо злея чем в иных крепостях, да… И числом нас превосходил, и бабы ихние на нас некоторые кидались как ведьмы, мы всё это сдюжили-осилили, - старый гренадер вновь затянулся своей трубкой – Но только вот ребятушки, В Ахалцых-то мы с ходу ворвалися, объегорили турка. Артиллерия опять же осадная здорово помогла, проломы нам сделала… И то, мы с четырёх вечера, до восьми утра с турком резались. Здешние вот солдатики говорят мне, что мол страшнея штурма ещё не было, ширванцы сказывали… А я вот ребятушкам говорю, что штурм Ахалцыха в сравнении с Ленкоранским, это всё одно что редут в поле взять. Ведь как оно в Ленкорани-то было? – сделав задумчивое лицо, припомнил ветеран – Зима, холод, мы с батюшкой Петром Степанычем, через Мунганскую степь продрогшие все подошли, стали… Осадных пушек нет, а стены крепости глянешь, и шапка валиться. Нас, 1700 душ, а персов в гарнизоне, 4000 злющих и отважных сарбазов, да комендант ихний, сдуру ещё население всё вооружил; баб, детей даже. стариков, всех на стены согнал! Ну, Котляревский наш, храни его господь, на прикрытие две сотни оставил, а нас на приступ лишь полторы тыщи и пошло всего… От тут и хлебнули солёного когорчика! – тяжко вздохнул ветеран – До двух раз нас персы вниз сбрасывали, а уж на третий-то, Пётр Степаныч наш, выхватил шпагу, и сам пошёл, одним из первых на стену влез, и изрубили его там жестоко, да и сбросили на груды тел… А там уж мы, гренадёры, гранаты навесиком через стены пометали, да и вскочили: орудия их захватили, развернули и картечью по парапету!.. А там улица из трупов образовалась, да… Картечь-то не выбирает кто тама, сарбаз, баба, али малец глупый со своим ножиком… Ну, а там уж в драке за город, когда на одного нашего пять-шесть лезло, мы уже себя не помнили, и к утру в той Ленкорани, в живых один сарбаз и остали, мы его к шаху с наказом отправили. А от населения совсем мало кто уцелел… Так-то вот ребятушки, а вы говорите, Ахалцых самый трудный город, н-да!.. - старый гренадер ещё раз затянулся, и вздохнув прибавил – И нашли мы после боя, батюшку нашего, отца родного, Петра Степаныча, в груде тел с изувеченной головой, но жива, и в сознании, да и понесли на себе… И шли, слёзы роняли, вот вроде и победа, и силу вражью могучую одолели, а радости на душе не было никакой. Чувствовали мы сердцами, что прощаемся с нашим Котляревским, и не ходить уж нам более под его началом, в атаки да на приступы… А принц ихний, Аббаска, что Ленкорани на помощь шёл со свежим войском, узнавши про нашу победу, оглобли свои назад поворотил, не рискнул с нами, окровавленным да утомлёнными сразиться!.. А вы говорите, Ахалцых! – скупо улыбнулся в конце, старый гренадер.
- Да, братец, прав ты, пожалуй, Ахалцыхский штурм с Ленкоранским не сравнить, не было такого допрежь, и уж пожалуй не будет – искренне согласился Ладога, и тяжело поднявшись, сказал денщику что он ему нужен, и Червонец попрощавшись с товарищами, поспешил за командиром.
- Ты чего это исчез, как нечистый на рассвете? – на ходу спросил капитан, а Червонец почесавши в затылке, ответил, что просто решил пройтись по товарищам, да потолковать о том о сём.
- А на что я вам потребен стал? – тихо спросил Червонец, стараясь не отстать от начальника.
- Приборы мои серебряные найти не могу опять! Ты ж багаж упаковывал, где они есть-то, негодяйская твоя рожа? – остановился Ладога с укором глядя на оторопевшего денщика.
- Дык а я почём знаю? В кожаном мешке промасленном, где и всегда были, туда я их и запихнул!
- Нету их там, мазурик ты чёртов!
- Ну что я их по-вашему, проглотил? Каждый раз вы меня этими ложками-вилками тираните, а в походе они не помню когда и требовались! – продолжал отбрёхиваться Червонец.
- Так, пошли к палатке, и при мне всё там перетряхни, если не найдёшь, я из тебя дух вышибу! – с напускной суровостью пригрозил капитан, толкая денщика в горбину. При свете лампы, был учинён самый строжайший досмотр багажа командира, но в кожаном мешке, столовых приборов обнаружено не было, не нашлись они и в белье капитана, и в мешке с сухарями и вяленым мясом тоже. И уже при посредстве отборных матюгов и посулах загнать негодяя-Червонца в тартарары, серебряные приборы обнаружились в одной из запасных седельных сумок-ольстах.
- Так, и каким манером они в ольстах очутились? – суя денщику под нос пучок вилок и ножей, деловито спросил начальник, прикидывая про себя, что, Червонец, придумает для оправдания на сей раз?
- Ну каким? – пожав плечами, задумчиво пробормотал Назар – Должно быть, когда я их чистил в энтот раз, да по забывчивости в сумки и запихнул… Они ж один чёрт запасные, и просто так валяются!
- Нет, Червонец, не помрёшь ты своей смертью, тебе с твоими фокусами, на Устюхе надо жениться, славная из вас выйдет комиссия! – выпустив пар, заботливо заметил командир, и тут же потребовал себе немного вина, на что Червонец сразу же согласно кивнув, тут же выудил откуда-то целую бутыль, и протянул командиру.
- Кружки давай, разбойник, треснем по одной, да на боковую! – приказал Ладога, и вскоре нехитрая церемония была завершена, и капитан с денщиком нырнув в свои палатки, через пару минут уже спали ровным, спокойным сном.
Конец 2-й главы.
21/12/2022
продолжение следует...
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
Драгуны. Часть 2-я Турецкая война. Глава 2-я
© Copyright: Мирослав Авсень, 2023
Свидетельство о публикации №223052300033
Свидетельство о публикации №223052300033
Рецензии