Байки от Бабайки. Мухоморы

Матрёна, ты новость то слышала?
- Ась?
- Я говорю новость у меня есть, курица ты старая! Подь сюды.
Степановна наклонилась к подруге и зашептала на ухо.
- У тебя сердце то болит?
- Ой, болить. Ой так болить, так заходится, то колет, то режет, а то вообще будто останавливается. Двух шагов пройти не могу. Вчерась за автобусом бежала, так что ты думаешь, не догнала. Это когда ж такое было то?
- Ну всё. Теперь всё.
- Что всё?
Старушка побледнела, представляя это «всё» гробиком с плюшевой отделкой, красненькой, крест медный, и лицо свое на фото в овале, в платьице том красненьком, горохами. Там она такая благолепная, аж жуть. А после, это уж как водиться, поминки: кутья и кисель малиновый. Аж облизнулась, до того реалистично представила. Вот встает её подруга, делает скорбное лицо, слезки утирает, речь говорит, дескать была она Матрёна исключительно хорошей женщиной, и церковку ходила, и голубей на помойке прикармливала, а уж капуста у неё какая была, розаны, а не капуста. И пахла так же, в смысле капуста пахла, не Матрёна. А главное то, сама то причитает, но и глазами зырк-зырк, чайник присмотрела себе большой с росписью, старое Дулёво, и ложечки чайные с позолотой, мужнин ещё подарок. Вот ведь тварюга! Так и есть тварюга, а не подруга. И зять вон сидит, ухмыляется, видать уже баян под столом держит, а то и два. Он дооооооолго ждал. Дождался…И от этих злых мыслей Матрена будто очнулась, и увидела, что жива-живёхонька, сидит у себя на кухне, и подруга, та, что тварюга, на месте, и чайничек. Словом, всё хорошо.
- Ты чего лепенишь!? – набросилась она на Степановну, я ж живая, живая ищщо!
— Вот тетеря глухая, а я тебе про что толкую?
- Про что?
- Здоровее всех здоровых будешь, ибо средство нашли. Тайное! От сердца, и вообще от всех болячек. Им, говорят, на самом верху лечатся. Там!
Для наглядности Степановна так высоко подняла руку с оттопыренным указательным пальцем, что чуть было потолок не проткнула. Мол вишь, как высоко то. Палец тут же облюбовала муха. Села и стала потирать лапки: Ссссскорее ужжжжже ужжжжжин бы, ссссскоре бы ужжжжжже ужжжжин бы…
Марья Иванновна муху прихлопнула без пиетета, и обмахиваясь газетой, поторопила:
- Ну давай уже, выкладывай, что там у тебя.
- Ну так вот. Слушай, - бабульки склонились над столом как два партизанки, - ко мне вчерась племянница приезжала, а у ней муж. Мужик так себе, пузатый да плешивый, но не абы кто, а профессор в НИИ технологий и каких-то там ваций. Что за вации не знаю, но ему там одна баба сказала, что у её тетки материна сестра мужа мухоморами лечится. Ясно тебе? Му-хо-мо-ра-ми. Это ж не абы кто сказал. Это ж в НИИ. Там врать то, как в телеке, поди не будут…
 — Это как же она ими лечится?!
- Да так. Настойку делает на молоке и пьеть. Но не просто так: а сначала три месяца в темноте эту настойку держит, потом каплю выпивает, на следующий день две, ну и дальше прибавляет до пятидесяти, а потом обратно, убавлять начинает. И так целый год.
Степановна к такой идее отнеслась со здоровым скепсисом. Прихлебнула чаю, закусила конфеткой, основательно насладилась вкусом, и только после этого сказала тактично, чтоб не обидеть подругу:
- Брехня это всё, Степановна. Я вон по курортам всю жизнь моталась и что? Помогли они мне энти курорты? Восьмидесяти еще нет, а вон уже вся как дуршлаг, нету его, здоровьица.
Обе всхлипнули. Вспомнили, что и здоровьица нет и красоты уж давно, и уж давно отцвети хризантемы, спели, вспомнили кавалеров, кто был какой, как бегали за ними, тогда еще юными и прекрасными, какие подарки дарили, словом, отвлеклись. Вспомнила Марья про мухоморы, когда Степановна уже двинулась на выход.
- Ну а баба ента что? С мухоморами, то… Жива?
- Какая баба? А…. Ещё как жива, то еле полозила, а то, говорят, мужика себе нашла, молодого, замуж выходит.
- Едем за мухоморами. Решила Марья и хлопнула рукой по столу так, что все мухи с потолка повзлетали и закружили, зажужжали в возмущении: 
- Жжжжжмотина, жжжжжжиру ей жжжжжжалко, жжжжжамужжжжж хочет. Ужжжжжас.
Бабка махнула на них тряпкой. Договорились на завтра. И как их дома не отговаривали, упёрлись рогом, нужны мухоморы и всё тут.
- Лишу наследства, - пригрозила Степановна, и зять сник. И тут же воспрял духом, когда понял, что тёщу надо будет везти в лес. Понятно, что и забирать тоже придётся, но и сама перспектива, и подленькие мечты: забыть и не вернуться, тоже были приятственны. До леса довёз. Сколько натерпелся по дороге, отдельная история. То им пить надо, то им писать приспичило, то просто подышать, воздух дюже хорош, то кошёлку забыли, то скорость большая, то наоборот, чего плетёсся. Жалко мужика. Но привез. А дальше ни в какую.
- Вам надо, вы сами и ищите свои мухоморы.
Подлюга, что сказать. Но бабки поворчали, да и пошли. Идут. Кто кого перекряхтит.  Кто за спину держится, кто за сердце.
- Всё, Марьюшка. Помрём мы тут, чует моё сердце, помрём. Туточки и закопают, и  шиш тебе вместо поминок и креста с батюшкой… Марьяна вздыхает, а сама по сторонам смотрит, мухоморов охота. Не сколько их, сколько замуж, но одно без другого видно не сладится… Смотрит, боровичок стоит, ладненький такой. А там еще один и ещё. Тут и Степановна увидела. Глаз загорелся, но смолчала. До чего жадная баба. Весь лес дай, так весь лес на себе и вывезет, и на базаре продаст. Но корзинки то взяли под мухоморы, иной тары нет.
Идут. Крепятся. Не рвут. А грибы, как сговорились. Лето дождливое вышло, вот и они вышли. На полянки да в овражки. Подосиновики. Подберезовики, и все хорошие. Не червивые. Бабки только вздыхают, сопят. Идут себе и идут. Дальше. Грибов жалко. Прям ужас. А мухоморов как на зло нет и нет. Уж и машины не видать. И зятя.  Лисички попадаются, белые. На белых то и погорели. С криком: «Да гари оно все гаром!» бросились собирать грибы. Все снесли. Ни одного не оставили. И в корзинки, и в куртки, и в кофты набили, остались в одном бельишке, но довольные, страсть.
Очнулись часа через два только а и понять не могут, где это они. Кругом глушь. Дороги не видать. И машина непонятно где. Ну что делать, пошли. В зубах корзинка, в руках куртки с белыми, штаны с лисичками и так еще по мелочи килограммов на 10.
Степановна орет: - Ой всё, не могу. Помирааааааю!
А Матрена:
- Ну бросай грибы то. Бросай.
А та не бросает. Идут и идут, машины всё нет. Остановятся, передохнут и дальше идут, кричат, аукают. А вокруг лес да лес. Березки, ёлки, и уже к вечеру дело то. И уже тени.
Вдруг в кустах что-то как затрещит.
- Волк! – орёт одна.
- Маньяк! – голосит вторая.
А тень то уже из кустов вылезла, идет на старух, руки-лапы растопырила: -  Уууууу!
За это «уууууу» и получила мешком грибов по голове, и вторым тоже. Рухнула, не пискнув.
Ощупали, вроде человек.
- Что делать то будем?
Степановна и говорит:
- Тут бросим. Маньяк же. Не жалко…
- Как не жалко?! - возмутилась Марья Ивановна, — это ж не просто мужик пьяный, под забором, это ж целый маньяк. Еще как жалко. За него в милиции поди медаль дать могут. Не бросим…
- На кой тебе медаль, калоша ты старая?!
- Как это на кой?!
- Выйду я во двор. Вся такая важная, платье зеленое, платочек красный, а на груди медаль: «За маньяка!» Митришна сдохнет от зависти!
- Какая такая медаль «За маньяка»!? Такой сроду не было!
- А я говорю – есть!
- А я говорю – нету!
Тут «маньяк» очухался, стонать начал, ну его опять маненечко грибами то и приложили, затих. Грибы из мешков вытряхнули, ибо мятые уже, но итак с лишком осталось. Глядь, вроде как дорога показалась и машина…
Их или нет? Да вроде знакомая. Радости было… Добрались.
Но, а зять то где?
Не сговариваясь, подтащили мужика к машине, на дороге посветлее вроде. Глянули… Точно. Зять. Свой, родненький. Степановна ему оплеух навешала:
- Ты чего это, ирод, нас пугать вздумал?! А?! Чуть инхфарту не схватили!
- Да кто вас пугал, мама? Вы же сами кричали: - Ау. Ау. Ну вот я и пошёл на встречу, думаю, заблудились. Тоже аукать стал. А вы меня стукнули что ли?
- НЕТ! -  разом открестились бабки, - энто ты сам об сук приложился, по темноте то.
Ладно. Сели, назад поехали.
- А мухоморов так не нашли, - вздохнула Марья уже дома, разбирая грибную добычу.
-  А, да и ладно, - махнула рукой Степановна, - с нашими характерами, нам ни одни мухоморы не помогут. Мы то поядовитей будем.
Старушки рассмеялись и стали солить грибы. И только медали «За маньяка» было очень уж жалко…