Дикая степь... Глава 22. Метель

Время действия - зима 1735-36 г.г.

За окошком бушевала метель. Она выла на разные голоса, стонала, кидала в ставенки горсти сухого снега. На низеньких полатях возле печки было тепло и мягко. Несколько слоёв войлока да стёганое одеяло вместо перины, одеяло сверху, две пуховые подушки казались девушкам царским ложем. Анфиса теснее прижалась к боку печурки, вздохнула.

- Не спишь? - раздался голос Катерины.

- Не спится…

- Расходилась зима…

- Как там наши казаки-то… Боязно.

- Чай не впервой. Заночевали, может, в деревне какой.

- Русских деревень там не особо много, а в башкирскую попасть не дай Бог. Сунули казаков мятеж давить, сделали врагами башкирцам…

- А кого ж совать было? На то и казаки, чтоб охранять русских людей от басурман.

- Так-то оно так… - вздохнула Анфиска. - Только раньше ведь как-то жили рядышком и не воевали.

- И раньше так же было. То мирно, то зорили башкирцы русские деревни да станицы, а казаки обратно их уму-разуму учили.

Анфиска вздохнула, помолчала. Потом снова завела:

- Метель такая… Уж хоть бы хранил казаков Бог…

- Анфис… - спросила вдруг Катерина. - А что… Как думаешь, Егор-то хороший казак?

- Егор? - не поняла сперва Анфиска, не им были заняты мысли девичьи. - Хороший. Только ведь ежли что, не спасёт он…

- Кого? - настала очередь удивляться Катерине. - Тимофея, что ли? Тот, поди, сам с усами. Да я не про то… Он, Егор-то… пригож лицом ведь?

Покраснела девка, запылали щёки. Но ведь в темноте всё равно не видать!

- Да как… Не лучше других, - равнодушно ответила Анфиска. - В бороде вон уж серебро сверкает.

- А нравом… Нравом-то хорош?

- Эх ты… - догадка озарила Анфиску, и она села на полатях, сбросив с себя одеяло. - Влюбилась, никак?

- Да что ты говоришь-то? - деланно строгим голосом отозвалась Катерина. - Стыд-то какой…

- Отчего же стыд? Был ба он жанатый, тогда друго дело. А он один-одинёшенек на белом свете. Тебе только глазом моргнуть, и он твоим станет!

- Да ну тебя! - отмахнулась Катерина. - Скажешь тоже… Он и не глядит в мою сторону!

- Да брось ты! Казаки все с тебя глаз не сводят. Это я… такая… Не нужна никому. Небось, забрезгают меня в жёны взять.

- Анфисушка, ты красивая. Басурман тот из нас двоих на тебя глаз положил, а не на меня, потому что пригожа ты и лицом, и телом.

Анфиска вздохнула горько, не ответила. Была когда-то пригожа. Да навалился однажды разбойник, схватил за рученьки, прижал к земле так, что не вздохнуть, испоганил тело белое, втоптал в грязь честь девичью. Кричал наверху казак, каялся в грехах, гоготали возле него разбойники. А внизу, у подножия горы, терзал Анфиску злодей. Блестели в лунном свете глаза раскосые, оскаливались хищно острые зубы, рычал окаянный в исступлении, будто зверь. Хотела бы забыть девка всё это, да не получится уже. Нет теперь на свете ни батюшки с матушкой, ни дедушки старенького, ни сестер да братьев. Всех изничтожили ироды. Осталось вот только это… Анфиска положила руку на свой круглый живот. Его семя, его племя, басурманское.

Горе-то какое было, когда поняла она, что не прошла бесследно та ночь возле камня. У давиться хотела. Да нет, не дал Тимоха сделать этого. Силой держал в объятиях своих рыдающую девку, слова какие-то ласковые и глупые на ухо бормотал, уговаривал. Обмякла тогда Анфиска, потекла в руках его, будто квашня. И душа её потекла… Влюбилась как дурочка в златокудрого казака. Знала про жену, про троих ребятишек, да поделать с собой ничего не могла. А он будто брат старшой с нею был, будто и не замечал любви её никчёмной. Приглядывал только за нею, чтобы не надела снова чего.

Старалась Анфиска, из кожи вон лезла, чтобы дитёнка скинуть — по самым кручам скакала, с коня спрыгивала, а всё напрасно.

- Ты вот что, Анфиска, не дури! - Савелий приструнить девку взялся. - Чему на роду написано, тому и быть. Случилось такое — значит, так надо.

- Кажный день перед собою рожу его постылую видеть…

- Не его рожу, а ребятёнка свово видеть будешь. Али вот чего — ты роди, а мальчонку я себе заберу.

Анфиска удивленно посмотрела на Савку.

- У мене жена из аула киргизского. Сынок наш на неё похож уродился, скуластый да узкоглазый. Твой башкирчонок рядом с им вырастет — никто и не догадается, что не братья они.

- Да ведь всё одно перед глазами у меня будет вечным укором! И станичники знать будут, что не твой он.

- Забудут. Не принято в станице в семейные дела нос совать.

Приехали в Белокозовское — Анфиска первым делом старуху искать взялась, чтобы дитё вытравить. Однако старух-лекарок здесь не было, а идти в Троицк девка побоялась. Мало ли, вдруг узнает кто, что из заводских крестьян она, припишут к руднику, и прощай Тимоша, прощай Катерина-подруженька. Потом уже насмелилась, к Марье наведалась. Не намного старше её та Марья — издаля поглядеть, так девка молодая, а народ к ней с почтеньем.

- Нет, Анфисушка, греха на душу не возьму, и дитё вытравливать не стану! - вот и весь Марьин ответ был. - Господь дал тебе его, значит, родить ты должна.

А отец Василий, беглый поп из Чердыни, пробиравшийся в Яицкий городок и оставшийся зимовать в станице, так и вовсе припечатал:

- Все страданья даются нам за грехи наши. Худо тебе? Вспомни, где напакостила кому, или слово дурное сказала, или помыслила что.

- Да за что же?! Ведь все мы люди, все грешим и дурное помышляем. А горе со мной приключилось, а не с кем другим.

Стрельнул в Анфиску глазами поп ехидно, усмехнулся:

- С тобой, а не с Катериной, верно? А скажи-ка, девица, ведь красотой своей ты гордилася? Думала про то, что Катька не чета тебе? И теперя ведь так думаешь? Сетуешь, что тебе при пригожести твоей бедовать выпало, а ей нет?

Опустила Анфиска голову, румянец пополз по щекам.

- Вооот. То-то и оно. А ты покайся, помолись Господу. Поблагодари Его, что спаслась чудесно от нехристя. Это ведь Его волей случилось. Если бы казаки раньше али позже те места проезжали, то была бы ты невольницей у злодея, и терзал бы он тебя доси. Ан нет, послал Всевышний тебе вызволителя, направил стопы его, руку его укрепил. А ты, нечестивая, ропщешь!

Смирилась Анфиска. Жили они с Катериной в отдельной избе с плетневыми стенами, обмазанными глиной. Печку казаки поставили, к зиме полати соорудили. Хорошо, живи да радуйся. Станичники, хоть и балагурили с имя при случае, а сурьёзного ничего не было.

Выла, бесновалась снаружи метель, а в мазанке тепло, уютно. Только на душе у девок неспокойно. Как они там, казаки-то, что в дальний дозор отправились? Где укроются от непогоды? Летели к Богу и Пресвятой Богородице мольбы, чтобы уберёг сердешных.

Буран сорвался внезапно. Как будто и не предвещало ничего — солнце ярко светило, сугробы сверкали, словно россыпи камней драгоценных, искрилися, хрустел твёрдый наст под копытами коней. Но вдруг потемнело всё, понеслось, и вскоре потонул мир в снежном месиве.

- Эка его… - прокричал Тимофей, укутываясь попонкой. - Закрутило-то как!

- В энтих местах завсегда такое бывает, - отозвался Ероха, черноусый поджарый казак, служивший в Белокозовской с самого первого её дня. - Слыхал я, и летом такое случается.

- Да ну! - не поверил Тимофей.

Но Ероха только рукой махнул. Перекрикивать бурю не хватало сил. Лошади по грудь тонули в вязком снегу, бились, пытаясь выбраться, но вьюга подбрасывала снега всё больше и больше.

- Эх, коник мой верный! - соскочил с седла Егор. - Без меня тебе полегше будет. Пробивай дорогу, а я уж следом!

- Видно, тут наша погибель… - прохрипел Тимофей, выбиваясь из сил. - Ну-кась, пусти мене вперед. А вы за мной, да не отставайте!

Однако снежное месиво было таким вязким, что смыкалось следом за ним, и идущему позади него коню приходилось пробивать дорогу сызнова.

- Будто в густом киселе пробиваемси… - прокричал Егор. - Можа, ну его? Поставим коней да меж имя попонками прикроемси? А там, глядишь, и буря кончится?

- Кончится! - ответил ему Ерофей. - Только мы с коньми к тому времени у Господа Бога на суде стоять будем. Нет, нельзя сидеть! Идти нужно, покуда мОчи хватит!

И снова пробивались казаки, только теперь уже не знали они, вперёд ли, и не ходят ли они вовсе по кругу. Потому как мутная пелена окутывала мир, кидала в лица горсти колючего снега, перебивала дыхание.

- Гляньте, не санки ли? - спросил вдруг Тимофей. - Вроде сани вон там?

- Точно. Мужик в дровнях, - тяжело дыша, сказал Егор. - И едет-то как бойко, будто по хорошей дороге!

- Айда за ним! - Ерофей радостно засмеялся, махнул рукой.

- Эй! Мужик! Стой! - крикнул Егорка.

- Не кричи, лучше не отставай! - Ерофей напряженно всматривался в мглу, стараясь не потерять сани из виду.

- Видно, тоже прихватило беднягу в дороге, - не замолкал Егорка.

Темная фигурка мужика, кочкой сидевшего на низких дровнях, мелькала впереди, и казаки, бредущие следом, вдруг почувствовали, что снега стало будто меньше и идти легше. И кони их, приободрившись, пошли быстрее.

- Догоним санки! - крикнул Тимофей.

Но дровни тоже прибавили ходу, и нагнать мужичка никак не удавалось. А потом вдруг темной громадой вырос перед казаками плетень.

- Чего это? - изумился Егор.

- Видно, деревня башкирская, - сказал Ерофей.

- Час от часу не легше, - чертыхнулся Егорка. - Они же нас теперя на порог не пустят. А мужичок-то в дровнях куда пропал?

Ерофей только рукой махнул. Отыскал ворота, постучал громко, во всю силу кулаком, потому как иначе заглушал его вой метели.

Прошло немного времени и створка ворот стала медленно отъезжать в сторону.

- Вишь, снегом-то забило как! А ну, дай покидаю! - Ерофей скользнул в узкую щель, выхватил у хозяина лопату, принялся отбрасывать в сторону сугробы. - Айда, заходи, братцы! Тута под навесом коней поставим!

Хозяин молча направился к дому, потопал на крылечке, сбивая с обуви налипший снег, вошел внутрь.

- Как в рот воды набрал, гляди-ка… Ничего не говорит! - растерянно сказал Егор.

- Не гонит, и на том спасибо, - усмехнулся Тимофей, отряхивая снег с одежды.

Хозяин на самом деле оказался хозяйкой, башкиркой преклонных лет. Лицо её было изрезано морщинами, однако сама она была ещё крепкой, а коричневые жилистые руки в серебряных кольцах и браслетах сильными. Старуха молча подбросила в печку дров, и огонь разгорелся, запылал ярко.

- Бабушка, спаси тя Бог, что пустила нас! - веселым голосом сказал Егор. - Чуть было не пропали ведь мы!

Однако старуха молча указала на низенькие нары возле печи и скрылась за занавеской.

- Чего это она, а? - Егору явно было не по себе.

- Может, не понимает она по-нашему? - предположил Тимофей.

- Аа… И то верно… - Егор скинул с себя мокрую одежду, взялся пристраивать для просушки на длинный шест, уложенный под потолком поперек всей избы.

Ввалился в избу Ерофей, брякнул у печи перемётную суму:

- Доставай, казаки, харчи, пора уже вечерять. Цельный день в метели энтой прокултыхались. Слава те, Господи, вывел нас.

- Постой, а мужик-то? Мужик-то, который впереди нас ехал? Он-то куда подевался? - обеспокоился Егор. - Или он здешний?

Ерофей махнул рукой:

- Погоди, расскажу. Дай только дух перевести! На вот, поставь на печку! - он сунул в руки Егора котелок, полный снега.

Наконец сырая одежда была развешана для просушки, вскипела на печи вода в котелке, запахло ароматной ромашкой. В глиняной плошке с жиром разожгли огонь, и огромные тени от двигающихся по избе фигур метались по стенам. Согревшиеся в тепле казаки устроились на нарах вокруг тряпицы, на которой разложена была домашняя снедь.

- Баушка, айда с нами! - крикнул Егор.

За занавеской было темно и тихо.

- Жива она там? Поглядеть хоть… - рванулся было Егор.

- Не лезь, - осёк его Ерофей. - Бабья то половина, чужаку заглядывать туда не положено. Не хочет отвечать — ейное дело.

- Угу. Так ты скажи, куда мужик-то в санях делся!

- Расскажу. Мужика того нету. Лет уж сто как нету.

- Как это?! - не понял Тимофей.

- А так. Рассказывали старики, пропал в энтих местах лет сто назад мужичонка один. Заблудился в буран, - Ерофей опустил большой ржаной сухарь в кружку с кипятком. - С тех пор появляется он, когда люди погибают, выводит их к жилью. А потом пропадает.

- Вона чего… Выходит, мы за мepт вяком бежали? - перекрестился Егор.

- За каким ишшо мepт вяком? - нахмурился Ерофей. - Душа это евойная спокойно глядеть не может, как люди пропадают. А коли дадено ему такое право — людей выручать, значит, можно мужичка того святым почитать.

- А куда же он нас привёл-то? Что за старуха там, - Егор многозначительно показал глазами на занавеску. - Не ведьма ли?

- Не боись. Этот мужичок к ведьме не приведёт! Верь ему.

- А я ведь, знаете ли, братцы, про что нонеча подумал… - засмеялся Егор.

- Откуда же нам знать… - усмехнулся Тимофей, отламывая кусок пирога. - Так расскажи!

- Подумал я — вот пропаду, и забудут люди, что был на свете такой казак Егор Пронюшкин. И следу от меня на земле не останется. Вот у тебе, Тимофей, сыновья есть. Супружница, опять же. Хучь свечку за упокой поставят, молитовку прочитают. А по мне и слезу уронить некому.

- Так кто ж тебя держит-то? Жанись, и у тебе супружница с ребятишками будет.

- Да кто ж за меня пойдёт-то, а? Староват я ведь для неё… - сказал Егор и вдруг спохватился, затараторил, - Говорю, староват я для девок, разве что вдовушку какую поискать.

- На кого глаз положил? - улыбнулся Тимофей. - На Катьку али на Анфиску? Да говори, не робей. Свои люди, чай. Они же мне будто сестрёнки.

- Да слыхал, слыхал, как ты их вызволял из полону. Анфиска… Анфиска, конечно, царь-девка. Да только мне Катерина по душе больше, - смущенно пробормотал Егор.

- А она?

- Да не понять. То будто глянет на меня, ажно внутри всё обрывается, а другой день и не замечает вовсе. Да куда мне… В станице и помоложе меня есть, и покрасивше.

- Так спросил бы её, дурная твоя голова! Не замечает… Да ведь у неё тоже честь девичья. Не может же она тебе кругом улыбаться. А ты подойди к ей да скажи, так, мол, и так. Сохну, мол, по тебе.

- Да… как-то я… непривычный такие слова женскому полу говорить-то… - бормотал Егор.

- Вот ты и впрямь глупый! - загоготал Тимофей. - Непривычный он…

А просмеявшись, посерьёзнел:

- Если робеть и дальше будешь, то посля тебя точно следа не останется. Вернёмся в станицу, иди к ней. Прогонит — тогда уж делать нечего. А вдруг ты ей по нраву? Вдруг да согласится за тебя идти? Не так уж и стар ты, Егор.

Егор вздохнул, не ответил.

- А я бы, братцы, к Анфиске посватался… - вдруг подал голос Ерофей.

- Да ну? - поднял на него глаза Тимоха. - Смотри-ка, сегодня со мною одни жанихи для моих сестренок.

- Да у тебе цельна станица жанихов! - засмеялся Ерофей. - Только одна половина на Катьку глаз положила, а друга на Анфису. Егор верно сказал, Анфиска царь-девка. Красою да здоровьем Бог не обидел её. А то, что надругалися над ней, не ейная вина. Ребятёнок народится узкоглазый — так у тебя, Тимофей, киргизёнок растёт, и вас с Марьей с души не воротит, любите его как своего. У Савки уже второй скоро родится с раскосыми глазенками. Так и я бы вырастил, не побрезгал бы.

- Так чего ждёшь?

- Не мне выбирать, а ей. А я-то завсегда готов. Да она уж выбрала, на других не глядит.

- Кого же? - не понял Тимофей.

- Да кого же… Тебя.

- Меня?! Да у меня-то Марья есть! Другой мне не надо!

- Сердцу не прикажешь. А покуда она тебя видит, другие ей не нужны. Даже если под венец с кем пойдет, только тело мужу отдаст, а душу нет. Вот так-то, Тимоха. Ну что ж, казаки, пора и спать. За окном темень кака… К утру, Бог даст, уймётся метель, можно будет и в путь отправляться.

Закрыли вьюшку у печи, задули огонь в плошке, укрылись хозяйским одеялом. Уснул Ерофей, Захрапел Тимоха. Только Егор долго не мог глаз сомкнуть, всё о Катерине думал. Потом решил, что верно говорит Тимофей, нужно идти к ней, пусть уж свой приговор ему вынесет. Рассудил этак и уснул наконец.

Проснулся от того, что ноги замерзать стали. Подумал, что дровишек бы подкинуть в печь нужно. Открыл глаза — и опешил. Лежали все трое на толстой попонке под сенью огромной разлапистой ели. В стороне темнели давно остывшие угли вчерашнего костра, а снаружи топтались, пофыркивали от нетерпения отдохнувшие за ночь лошади.

Продолжение следует...