Дикая степь... Глава 25. Приворот-отворот

Время действия - лето 1740 г.

- Идут! Идут! Наши казаки вертаются! - разнеслось по улицам.

Выскочили из куреней женщины, ребятишки на крепостные валы забрались — всем было любопытно, все с нетерпением ждали возвращения родных да соседей.

Далеко за Яиком клубилась пылью степь.

- Где, где? - вглядывалась в даль, приложив ладонь ко лбу, дородная казачка, ждавшая из похода мужа. — Они ли?

- Кому ж ещё быть-то? - отозвался старик со шрамом на лице.

- А вдруг да бусурманы? Поднять бы атаману казаков, быть наготове.

- Бабий волос долог, да ум короток, - хмыкнул старик. - Басурманы среди белого дня на рожон лезть не станут. Они же знают, что покуда Яик переплывать будут, их постреляют, будто зайцев. А тех, кто живой на берег выйдет, дозорные казаки порубают. Всю крепость подымать на ноги и нужды нет.

- Вродя много их, а? Уезжало будто помене? - волновалась молоденькая девица.

- Так как же, полоняников ведут, я чаю. Два лета назад наши казаки с сотником Бескручиновым за Яиком осемьдесят девять душ русских, да мордвинов полтора десятка, да девять чувашей у киргизцев отбили! - с гордостью сказал старик. - А ещё за год до того с самим атаманом Степаном Семёнычем во главе аж за Эмбу ходили, сто девятнадцать русских пленников вызволили. Эх, мне бы годков скинуть маненько, я бы тожа с имя — уух!

- И я бы — уух! - воинственно взмахнул деревянной саблей мальчонка лет шести.

- Да погоди немного, скоро и ты будешь «уух»! - засмеялась голубоглазая красавица, высматривавшая за рекой своего мужа.

- Обоз что ли? - неуверенно спросил кто-то.

- Ага, телеги…

- Ой, а это что ж такое?! - вдруг испуганно вскрикнула какая-то женщина. - Прямо чудище. Горбатое! Выше лошадей…

- А это верблюды, - засмеялся старый казак. - Не видала никогда?

- Нет… И что оно, это… блюды…

- Скотина такая… - старик принялся рассказывать стоящим рядом всё, что знал о верблюдах.

В стороне, ближе к дозорной башне, с которой обычно осматривали казаки степь за Яиком, стояла девушка. Сжав на груди точёные руки, она смотрела на приближающееся пылевое облако, нервно кусала губы, изредка вздыхала.

- Что ты, Маня? - подошла к ней голубоглазая красавица, ждавшая у крепостной стены мужа.

- А? - вздрогнула девушка, обернулась к сестре. - Так, ничего, поглазеть пришла.

- Ой, не ври, Манечка. Мне ли тебя не знать? Расскажи, кто в сердце твоем? Кого ждешь? Расскажи, тебе ведь самой легше станет!

- Ой, сестрица… - выдохнула девушка и упала на грудь Тане. - Да жду, жду. Все дни ждала.

- Кто он?

- Максим… Да ты знаешь его! Максим Черкас. Чернявый такой.

- Это тот, который из Кабарды пришел?

- Он…

- Отец сказал, он к тебе сватался, да ты сама ему отказала?

- Не сватался. Так, глазами сверкал в мою сторону. Раз в переулке вечером встретил… Приобнял…

- Ох… А ты-то что?

- А я… толкнула его… Стыд-то, стыд-то какой, с чужим казаком обниматься… Толкнула да ушла, а у самой внутрях всё горит. Не так надо было, не так! Теперь-то он думает, что не ндравится он мне, вот и не подходит больше.

- Если и впрямь полюбил тебя, то придет. Петруша мой вон каково — мы его гнали, а он всё равно с подарками своими лез. Потом и вовсе к отцу явился.

- То Петруша. Максим другой. Гордый он шибко, Максим-то. Не придет второй раз. А я… люблю ведь его я, люблю, Таня! Ажник горит всё в груди, пылает. Так бы и кинулась к нему сама! - Маня заплакала.

- Нет, Манечка, нельзя самой. Потом ведь каяться будешь! Знаешь ведь, что стыдно.

- А как ты думаешь, если я к нему подойду, чтобы с возвращеньем его поздравить, это не зазорно будет, а? - Маня заглянула в глаза сестры, и такая тоска, такая мольба во взгляде её были, что сердце Танино сжалось.

- Отчего же зазорно? Подойди. Да поговори с ним ласково, душевно. Чтобы понял он, что ты к нему всем сердцем.

- Да, да… - Маня торопливо вытерла набежавшие слезы. - Так и сделаю.

Вернувшиеся из похода казаки в самом деле были не одни. На киргизских лошадях да в обозных телегах сидели оборванные измученные люди, бывшие пленники, которых нашли по степным аулам. Кони да верблюды сами Яик переплыли, а телеги и людей безлошадных станичники лодками переправили. Втянулись все в крепостные ворота — и казаки, и бывшие пленники.

- Петруша! - кинулась к мужу Таня. - Живой!

- Да живой, живой! - засмеялся Петр, обнимая её. - Все живы, слава Богу. Раненые есть в обозе, но то дело поправимое.

Марья с сыновьями да маленькой дочкой на руках Тимофея встречали, Агаша с детишками висела на шее Савелия, Анфиска стыдливо обнимала своего Ерофея.

Стоя в толпе встречающих, Маня напряженно всматривалась в проезжавших мимо неё казаков. Наконец — вот он, Максим. Улыбнулся кому-то, рукой махнул приветственно. Девушка пробилась ближе, встала на виду, ловя его взгляд. На жгучие глаза Черкаса скользнули по ней, не видя, и конь его прошёл мимо, едва не задев. Плеснулась в груди Мани обида:

- Максим, эй, Максим! - рванула девушка следом за предметом своей любви.

- А? - Черкас обернулся, пытаясь найти взглядом, кто звал его. - Маня, ты?

Спрятал улыбку в густых черных усах, а в глазах рассыпались искорки:

- Как поживаешь, Маня?

- С возвращеньем тебя, Максим! Как жив-здоров? - девушка схватилась за стремя его коня.

- Здоров, Манечка, здоров! Жену вот привез себе из степи. В плену у киргизцев с самой весны была, - Черкас обернулся, показал на худенькую девушку, ехавшую на коне позади него. - Таисьей зовут. Подружками будете.

Кожа у девушки была белой и такой тонкой, будто прозрачной, что просвечивали под нею голубые линии жилок. Льняные волосы подобраны под выцветшую косынку, серые глаза окружены тенями, выдавая усталость.

- Жену? - улыбка сползла с лица Мани. - Что ж, счастья тебе, Максим… с молодой женой.

Вернулась домой, рухнула на постели, разрыдалась.

- Ты чего это? - встревожилась старая бабушка. - Стряслось-то чего? Али обидел кто?

- Да нет, никто… - а сама захлебывалась в плаче. - Оставь меня, баушка.

Ушла старушка, горестно качая головой, а Маня всё слёзы лила, оплакивая свою горькую долю. Вот ведь как в жизни случается неладно — Таня под венец пошла с тем, кто по сердцу был ей, по душе, а ей, видно, не судьба. Никто не сравнится с Максимом, никто и никогда не будет лучше него, а женился он на этой белесой — даже брови с ресницами белые — девке.

Женился? Постой… Где же жениться он мог? В степи, что ли? Дак там, у киргизцев-то, церквей нету. Значит, не всё ещё потеряно. Значит, можно ещё побороться за сердце его.

Но как? Приворот… Самое лучшее — приворот ему сделать. К бабке надо идти. К Корсачихе. Она умеет. Она сделает.

Дождалась Маня вечера, выскользнула из дома, да скорее к той землянке, где бабка обитала. Раны лечила, кровь заговаривала, испуг детишкам отливала. Бывали у неё и девки — вытравить плоды грехов своих, вернуть дружка сердечного, да мало ли какая нужда случается!

- Пришла? - усмехнулась старуха, увидев Маню на пороге своей землянки. - Давненько ждала я тебя.

- Откуда ты знала, что я приду? - оробела девушка.

- Я много чего знаю. Знаю, о ком душа твоя болит, за кого просить пришла. Садись. Вот здесь, к столу садись. К самому свету! - Корсачиха зажгла от лучины тонкую церковную свечку, воткнула её в железную подставку.

- Знаешь? - ещё больше растерялась Маня, послушно садясь на край лавки. - Так что же, получится у меня… у тебя… чтобы полюбил он?

- А он и так тебя любит. Любит, любит, не сумлевайся! - старуха поставила подсвечник на маленькую полочку над столом так, что лицо её оказалось в тени.

- Отчего же он… жену привез себе из степи, коли любит?

Корсачиха озадаченно посмотрела на Маню, пытаясь сообразить, о ком и о чем она говорит.

- Всё это морок. Навели на него порчу, сам себя забыл, поступает так, как силы потусторонние ему велят.

- А что же делать мне?

- Трудно это… - замялась старуха. - Порчу на него кто-то сильный навел. Бороться с им будет тяжко, ох, тяжко…

- Да ведь ты сможешь? - робко спросила Маня.

- Уж не знаю, браться ли… Много сил моих отнимет это! - Корсачиха внимательно смотрела в глаза девушки, освещенные пламенем свечи.

- Да я за ценой не постою! Вот, смотри! - девушка высыпала на стол горсть монет. - И ещё дам тебе. Только верни мне его!

- Ну… ежели ты просишь… Смотрю, сердечко твое от горя разорваться готово! Жаль мне тебя, только ради этого берусь за дело!

Разожгла старуха огонь на загнетке печи, поставила на него сковороду железную, налила чего-то пахучего, зашкворчавшего громко на раскаленном металле.

- Вижу, вижу его, - бормотала она. - Силен враг, а я сильнее. Отпусти сердце раба Божьего Максима…

Старуха ещё что-то бубнила, терпкие запахи расплывались по темному пространству землянки, а сознание Мани уплывало. И казалось ей, что лежит она на своей постели, а рядом с нею — Максим. Лобызает он бесстыдно тело её белое, а у неё внутри пламя всё сильнее горит. И нету уж для неё срама никакого, вся в руках его тает. Очнулась Маня на улице, понять ничего не может.

- А Максим… где он? - спросила она.

- Не было здеся Максима… - хитро усмехнулась Корсачиха, обтирая её лицо тряпицей. - Что могла, то сделала. Но враг силен, с одного разу не одолеть его. Завтра, как стемнеет, приходи снова!

Пришла Маня домой, легла спать, а сон нейдет к ней. Вспоминает видение своё. Неужели так сладка любовь его? За такое блаженство и побороться не грех. А вдруг… Вдруг не сумеет Корсачиха одолеть порчу? Надо бы помочь ей! Ведь старуха сказала, что он любит её, просто морок на него наслал враг рода человеческого. А против врага бороться — дело Божье!

Вот что нужно сделать — пойти к Таисье и сказать, что Максим не её суженый, что любит он Маню. Да ведь не поверит она, поди? Сказать, что допрежь неё любились они с Максимом. Пусть Таисья поймёт, что она разлучница, и отступит! А ежели не отступит?

И вдруг шальная мысль пронзила Маню. Настолько сумасшедшая, что девка поднялась на постели, села, ошеломленная простотой задумки. Только бы Таня согласилась, только бы не подвела!

Таисья до того, как в полон попала, жила в деревне неподалеку от Самары. Барин их обитал безвыездно в Петербурге, а управляющий был человеком с Богом в душе, и требуемые из столицы средства умел находить, не усложняя жизни подневольных ему крестьян. Оттого и детство у девушки было светлым, и девичество, а будущее сулило только радости.

Однажды работали они с матушкой в поле. Не одни — ещё с десяток мужиков да баб рядом были. Не сразу поняла Тая, какая беда навалилась на них, когда появились из ближнего оврага степняки. Месяцы плена у кочевников свели на тот свет добрую матушку, да и у самой Таюшки здоровье стало не ахти.

А потом появились казаки, будто ангелы с неба. Появились и сказали, что закончились их мытарства. Что пора возвращаться на родимую сторонушку, подальше от кочевников с их странной и непонятной жизнью. Благодарна была Тая казакам — по самую маковку. Особенно один ей глянулся. Чернявый да красивый — совсем не похожий на степняков. И смотрел он на девушку не так, как киргизцы. Те разглядывали её бесцеремонно и бесстыдно, так что чувствовала она себя пред ними голой и беззащитной. А Максим… было в его взгляде восхищение, возносившее Таю до небес. Полюбила девчонка казака всей душой своей юной. Выросла ли та любовь из благодарности или из чего-то ещё — уже не понять, но когда спросил её Черкас, готова ли она пойти с ним под венец, ответила ему Таечка, не раздумывая, горячим и радостным согласием.

В крепости до свадебного дня поселил её атаман вместе с другими вызволенными из плена женщинами в доме старой Усти. Нравилось Тае, как живут в крепости, присматривалась она к казачкам, как себя держат да как хозяйство ведут. И когда появилась в Устином курене Маня, Таечка встретила её с радостью. А та уселась на лавке, оглядела придирчиво соперницу да сходу заявила:

- Нельзя тебе, Тая, за Максима выходить. Грех это!

- Почему? - опешила девушка.

- Мой он жених, Богом данный. Меня и любит.

- А я? - жалобно сказала Тая. - И меня он любит. Он мне сам говорил это.

- Он это каждой юбке говорит. И каждой девке замуж сулит. Мне вот тоже посулил… - Маня пустила слезу, красиво закатила к потолку глаза, манерно всхлипнула.

- Отчего же ты сама за него идти хочешь?

- Обрюхатил он меня. Обрюхатил, а теперь бросил, к тебе переметнулся. Слова-то какие говорил, змей подколодный! Обещал-то сколько!

- Не верю… - тихо сказала Тая.

- Не веришь? Смотри! - гостья подняла подол, оголив живот. - Видишь? Торкается уже. Вот у этого дитенка ты отца отнять надумала. Грех тебе. Откажись от него. Откажись.

Тая молчала, поникнув головой. Ушла непрошеная гостья, а она всё сидела у стола, рассматривая какую-то трещинку в доске. Снова рушился её мир, с таким трудом воссозданный на пепелище старых надежд. Снова она была маленькой, никчемной и никому не нужной пленницей.

- Таюшка? Ты почему такая смурная? - вошла в избу Устя. - Смотрю, Таня у тебе в гостях была. Чего она сказала-то?

- Сказала, что нельзя мне за Максима замуж идти, - безжизненным голосом ответила девушка.

- Это почему же? - удивилась казачка.

- Потому что Максим её обманул, обрюхатил, а я у дитенка отца отымаю. Это точно, она подол подымала.

- Постой, постой. У Тани супружник есть, и отнять отца у дитя ты никак не можешь.

- Её Маней зовут. Максим так сказал мне.

- Когда?

- Когда мы в крепость въезжали, а Маня его встречала. Он меня тогда женой своей назвал.

- Вон оно что! - расхохоталась Устя. - Вот же змеюка! Вот же злыдня! Буркалами своими на всех сверкает, оттого ребята и шарахаются от неё. Но Таня-то куда влезла!

- Максим не шарахнулся… - Таечка не понимала, что говорит Устя и при чём тут Таня.

- Обманули они тебя! Сестры это. Приходила к тебе Таня, а Мане тебе показывать нечего. Не схотел Максим её под венец звать, вот и злобствует. Сестрицу свою подбила на подлость такую.

- Правда? - подняла голову Тая. - Значит, мне можно за Максима идти?

- Конечно можно! - Устя обняла девушку, поцеловала в макушку. - И не слушай никого!

Со страхом и надеждой ждала Маня, когда же сработает её замысел. Ходила к Корсачихе, носила ей деньги, ждала, что явится к ней, наконец, Максим, и скажет, что только о ней и думал всегда. Однако дни шли за днями, а Черкаса с любовными признаниями всё не было. Оскорблённая, униженная, она стала придумывать, как поступить дальше, как наказать изменщика и несговорчивую его невесту.

Как-то рано утром заглянула Марьюшка в церковь — хотела помолиться в тишине, пока народ на службу собираться не начал, а там Маня свечку ставит. Да не за здравие кому или благодарственную ко Господу, а за упокой души. Да не одну, а две. Отступила Марьюшка в темный угол — не хотела тревожить девку, оттуда и увидела — а лицо-то у Мани вовсе не скорбное. Мстительное да злое, а губы поджаты упрямо. Удивилась Марьюшка, однако тут же и забыла про девку, молитвы читать стала.

Вспомнила вечером, когда Таня к ней заглянула.

- Маню сегодня видела, - обмолвилась Марьюшка. - Свечки заупокойные ставила за кого-то.

- Как заупокойные?! - обомлела Таня. - Не родительская суббота ведь! И мне она ничего не сказала…

- Не знаю, Таня. Лицо, правду сказать, недоброе у неё было…

- Ооой, беда, беда! - взвыла Таня. - Она же теперь на Максима с Таисьей поставила!

- Что? На живых-то?! Зачем?

- Со свету, видно, сжить решила! - рыдая, поведала Таня историю несчастной Маниной любви.

- Вот так да… - только и могла сказать Марья.

- Марьюшка, помоги, Христа ради! Ведь ты же можешь!

- Да что же я могу!

- Отворот ей сделай от этого Максима! Пусть уж оставит она его в покое!

- Отворот? Как делать, знаю, но делать не стану. Грех это! - нахмурилась Марья.

- Марьюшка! - Таня упала на колени. - Погубит она свою душу. Смотреть, как человек погибает, тоже грех. Помоги, сделай Божескую милость!

- Встань сейчас же! Что ж, сделаю. Только и тебе потрудиться придётся. Поди, принеси воды студеной из колодца!

Разожгла Марья огонь, раскалила ножик докрасна, а потом в ледяную воду опустила, приговаривая:

- Как остудился этот нож, так пусть и сердце рабы Божьей Марьи к рабу Божьему Максиму охладеет...

Зашипел металл, остывая, потемнел, только разводы цветные на нем остались, а Марья снова его в огонь сунула. Наконец закончила она обряд, повернулась к Тане:

- Теперь твоя очередь за сестру бороться.

А та ни жива ни мертва:

- Что делать-то?

- Пойди в отцовский дом сегодня ночевать. Как Маня уснет, так ты вставай. Над головой её молитвы да псалмы читай до первых петухов. Три ночи отчитывать её будешь. А там, Бог даст, и уладится всё.

Всё сделала Таня, как Марьюшка сказала. Делала, а сама к Мане приглядывалась — сработал ли отворот. Маня как будто бы спокойной казалась, даже веселой, а что в душе её творится — разве узнаешь?

Она и сама не сознавала, что выздоравливает. Поняла только когда нос к носу с самим Максимом в переулке пустынном столкнулась. Увидел её Черкас, улыбнулся, в глазах искорки заплясали:

- Как жива-здорова, красавица моя?

- Спасибо на добром слове! - пропела Маня, прислушиваясь к своим ощущениям — сердце её даже не дрогнуло, будто совсем чужого человека встретила.

- А я скучал по тебе, - промурлыкал Максим, обхватывая девушку за талию и притягивая к себе. - Как же я…

- У тебя жена есть! - попыталась вывернуться из его рук Маня.

- Да, жаль, что нам нельзя по две жены иметь, как у магометан… - потянулся Максим поцеловать её.

Чужими были его прикосновения, не казались сладкими его слова. Странно всё было и нелепо как-то. С отвращением на лице оттолкнула Маня от себя Черкаса, удивляясь самой себе — как могла она думать, что любит его!

- А я не собираюсь своего мужа делить ни с кем! - крикнула она опешившему от неожиданности казаку и быстрым шагом пошла прочь.

Возле отцовского куреня привязаны стояли чьи-то кони.

- Что это, баушка? Гости, что ли, к нам? - спросила Маня, входя в сени.

Взгляд у старушки был немного растерянным и радостным:

- Это из Сакмарской крепости приехали казаки. Тебя сватают.

Продолжение следует...