Дикая степь... Глава 29. Если слово атаманское теб

Время действия - 1745 г.

- Батянькааа!!! - ворвался в мазанку Павлуша.

- Ты чего?! На тебе лица нет, - перепугалась Марья. - Стряслось-то чего?

- Андрейку с Петром киргизцы уташшили! А я не успел, не успел им помочь!!!

- Как утащили… - Марья обессиленно рухнула на лавку.

- Как? Откуда утащили? - побледнел Тимофей.

- Они в кустах возле Сакмары поджидали… Киргизцы… Мы вентерь вытаскивали из реки. Чижолый вентерь-то был, полно в нем рыбы… Мне Андрей велел ещё мешок привезти — в один не помешшалось. Я-то поскакал было, а тута крик сзади. Оглянулся — их уже схватили. Я было обратно — да где там, не угонисся! Я скорее сюда. Батянька, спасать их надо, пока за Яик не ушли!

- Тимоша?! - Марья посмотрела вслед мужу. - Ох ты мне, Господи…

Заплакала, повалилась под иконы. Не первый раз уже пропадали люди православные за рекой. Опасно жить рядом с такими соседями, ох, как опасно… И так казаки на полевые работы да в луга выезжают только большой ватагой. Одни пашут-сеют, другие охраняют. Или, к примеру, девки-бабы за ягодой в овраг либо за щавелем в пойму идут, а следом молодые казаки. Всё хиханьки-хаханьки, шутки-прибаутки, а глаз востро держат. Мало ли, кто в зарослях прячется! Сколько уж пропало девиц юных. Кто знает теперь, где они — в аулах ли детишек нянчат, на бухарском ли рынке невольничьем проданы…

А выцарапать пленников обратно невозможно. Ходили когда-то казаки походом в степь, вызволяли несчастных. Да только прошли те времена. Теперь в крепости комендант — офицер армейский, власть большую надо всеми взял. Атаманы станичные без его ведома ни одного дела начать не могут. А тут — шутка ли, к киргизцам за пленниками идти…

Да и то сказать, они, башибузуки эти, к себе аул вернутся, оружие спрячут, старый халат наденут, и такими разнесчастными бедняками глядят — впору расплакаться от жалости. Будто бы и не они всю ноченьку на казачьей стороне рыскали. Пленников в любой дыре спрячут, в любом овражке — велика степь, поди, отыщи, где. А тронь их — сразу обиды высказывать начинают, доносы да ябеды воеводам, а то и в сам Петербург отправлять.

Зато нет пощады бандиту, если попадется он на правом берегу Яика. Слетит головушка с плеч — только шашка свистнет.

- Что ж теперя делать, Господи? - подняла Марья глаза.

Смотрят святые на неё с темных икон жалостливо, будто утешить чем-то хотят. И впрямь, чего сокрушаться? Живые же сыночки, не пали под кривой киргизской саблей! Значит, нужно надеяться. Молиться за них, чтобы помог им Боженька, укрыла Пресвятая Богородица Честным Своим Покровом, чтобы Крест Животворящий защитил их.

Поднялась Марья, вытерла рукавом слёзы, поправила платок на голове, вышла из куреня.

- Павлуша! Павлик! - позвала она.

Однако сын не откликнулся. Вот ещё напасть-то! Не помчал бы с казаками братьев вызволять. Несмышленыш ведь ещё, куда ему!

Тимофей вернулся чернее тучи. Не догнал он киргизцев. Даже пыли на горизонте не видел. И казаков в погоню собирать атаман не позволил. Не те времена, мол. Это раньше, когда Абулхаир-хан защиты от джунгарцев у русской императрицы Анны Иоанновны просил, степняки друзьями смотрели, да и тогда не все. А теперь и вовсе худо — среди ханов и султанов брожение да личные склоки идут, один другому нагадить норовит, тут уж с ними особое обращение требуется, как бы большой политике не навредить.

Молча стал собираться Тимофей в поход. Павлушка как побитый в сторонке ходил. Молчала и Марья. Что она могла сказать мужу? Что одному ему на левый берег соваться нельзя — мигом окажется пленником у степняков? Тимофей об этом хорошо знал. Сказать, чтобы себя поберёг, забыл сыночка родного да другого сыночка, с малых лет в семью взятого? Язык не повернётся. Но и послать мужа на погибель верную она тоже не могла. Не станет Тимоша рабом, не смирится. Значит, не выживет. Выходит, видит она Тимофея в последние разочки.

Сдавило грудь Марье — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Кричать бы от тоски — да нельзя. Так и ходила она, слов не говоря, собирала мужа в дорогу.

- Братка, я с тобой! - появился в их дворе Пётр Калмыков. - Одного не пущу за реку. Вместе будем.

Обнялись крепко казаки. Молчит Тимофей, не идут слова. Будто стянуло чем-то горло, сцепило челюсти.

- Заедешь за мною, братка. Я покамесь собираться буду, - хлопнул Пётр Тимоху по плечу, отправился к своему куреню.

Следом Савелий пришёл. Сел на завалинке, закурил трубку. Помолчав, спросил у Павлушки:

- Как же это вы?

- Мы с утра пораньше решили вентерь вытащить, - Павлуша едва не рыдал. - А они, видать, в кустах прятались. На голоса наши пришли.

- Эх, вот по утрам-то самое опасное дело — не успели они ещё за Яик убраться, рыскают по нашей стороне...

- Андрейка меня за мешком послал, вот… Лучше бы я с ими был!

- Был бы с ими, мать с батей и доси не знали бы, что стряслось. А потом гадали бы — куда вы подевались. У деда твово Никанора сын так сгинул — одна шапка осталась.

- У дедушки Никанора? - растерянно повторил Павлушка. - Он не говорил никогда.

- Спроси его, когда вернётся. Дааа... Гостюет старик в Сакмарской, и не знает ничего. Как переживет-то он это…

Помолчал Савелий, потом выбил трубку о деревянную обшивку завалинки, положил её в карман, поднялся:

- Ну что, Тимоха, готов? Едем, братка, Много времени потеряли уже.

- Дядька Савелий, а как же ты, не собираясь-то? - спросил Павлушка, утирая нос.

- Я уже снарядился давно, - хмыкнул Савка.

- Калмыков! Тимофей! - подскакал к мазанке вестовой казак. - К атаману немедля!

- Ах ты… - выругался Тимоха. - Чего ишшо?

- Не могу знать. Велено быстро прибыть к ему! - крикнул вестовой и умчался.

- Что делать-то? - повернулся Тимофей к товарищу. - Покуда у атамана проваландаюсь, сколь времени потеряю!

- А не прибыть по приказу атаманскому ты не можешь, - ответил Савелий. - Иди, может, он передумал да погоню снарядит…

Тимофей судорожно сглотнул, отвернулся.

- Чего? - не понял Савелий.

- Не снарядит. Он мне сегодня уже сказал про это.

- А ты всё же узнай, чего ему надобно. Погоди, я с тобой поеду.

Возле атаманской избы толшились казаки, шумели. Увидев Тимофея, замолчали, расступились, давая ему беспрепятственно войти в помещение.

- Вот что, Калмыков. Приказ тебе — ехать с пакетом в Уфу, - сказал атаман, протягивая Тимохе свёрток. - Дело безотлагательное, прямо сейчас отправляешься.

- Степан Семёныч, побойся Бога… - голос у Тимофея стал хриплым. - Ведь ты знаешь мою беду. Зачем же отправляешь меня с порученьем?

- Ты дорогу знаешь как свои пять пальцев, бывал там не раз. Тебе и ехать.

- Разве других нету, кто дорогу знает? Степан Семёныч, ослобони ты меня! - голос Тимохи стал наливаться гневом.

- Потому и посылаю тебя, что ты с дури в степь кинешься. И сыновей не спасешь, и себя погубишь. Всё, разговор окончен. Бери пакет и езжай.

- Не поеду! - набычился Тимоха, глаза его покраснели от ярости.

- Ну раз слово атаманское тебе не указ… - Шацкий подошёл к двери и крикнул наружу, - А ну, казаки, вяжи смутьяна! В амбар его холодный! На неделю, чтобы неповадно было!

- Аааа!!! - закричал Тимоха, раскидывая набежавших станичников. - Сволочи! Ваши-то сыновья дома, моих не жалко!

- Держись, Тимоха! - влетел Савелий на помощь товарищу.

- И этого вяжите! - махнул рукой атаман. - Туда же садите!

Скоро крепко связанные по рукам и ногам Тимофей и Савелий лежали на холодной земле амбара, сложенного из прочного дикого камня. Тимоха тяжело дышал, захлебываясь временами судорожными то ли вздохами, то ли всхлипываниями. Иногда он начинал биться, пытаясь освободиться от врезАвшихся в тело верёвок, но путы держали их крепко, и вырваться не было никакой возможности. Отчаяние, охватившее душу Тимофея, было сильнее, чем тогда, когда он сидел в тюрьме Троицка и мог навсегда остаться в рудниках, прикованный к тележке с рудой. Та беда была только его, а теперь — сыновей-отроков, и от этого было ему гораздо больнее.

Раскрылась дверь амбара, впуская казаков — сразу и не разобрать кого. Одного толкнули в угол — тоже арестант, выходит. Поставили у двери ведро поганое, на стол кружки, на лавку ведро с водой да мешки с провиантом, которые собраны в дорогу были. Вышли, закрыв двери на замки тяжелые. Тишина настала.

- Кто тут? - подал голос Савелий.

- Я это, Пётр Калмыков, - отозвался третий узник. - Схватили, когда на коня садился, к Тимофею ехать.

- А Тимофей здесь, в холодной, заперт, - горько усмехнулся Савка.

- Вон оно что… - присвистнул Пётр. - За что же это нас?

- Чтобы на ту сторону не ездили. Хоть бы жёнкам нашим сказали, где мы.

- Танюшка моя видела, как хватали меня, - вздохнул Пётр. - Догадаются.

Марье догадываться не пришлось — приехал вестовой от атамана, привёл коня Тимохиного, сказал, что сидит её муженёк в холодной, и сидеть будет, покуда не одумается. Вздохнула Марья — то ли благодарить атамана за то, что Тимоху от верной гибели спасает, то ли клясть, что сыновей её в беде бросил…

Прибежала Агаша:

- Савелия мово тоже в холодную посадили. И Петра, чтобы не сунулся за реку в одиночку.

- Может, оно и верно, - опустила голову Марья.

- Что теперь будет-то? - Агаша зажала рот ладонью, на глаза её набежали слёзы.

- Сама поеду.

- Аааа???

- Не смогу я, Агаша, жить как прежде, зная, что сынам моим худо. Не смогу. Мне теперь одна дорога — либо в омут головой, либо за реку детей вызволять. Всё одно погибать, так, может, рядом с Петрушей да Андрейкой. А ты уж пригляди, родная, за Матвеем и Настей. Пускай у тебя покуда поживут. А коли не вернуся из-за реки, ты возьми их к себе. Они тебе помощниками будут. Корову пеструю возьми, овечек, чтобы было, чем кормить их.

- Ты вот что — я с тобою пойду. А детишек Тане поручи, чтобы присмотрела.

- Тебе-то зачем в петлю лезть? У тебя самой ребятишки, не надо. Я сама одна.

- В какую же петлю? - засмеялась Агаша. - Это степи мои родные. Я там выросла. Я тебе и толмачом буду, и проводником. Когда поедем?

- Ночью. Чтобы не видал никто, не вернул обратно. У атамана ума хватит и меня в камору посадить. Тогда уж точно не увижу я больше детушек своих.

- Ты вот что. Я скажу Ванятке свому, чтобы он коней вывел подальше от станицы, вроде как на выпас. А мы, как стемнеет, туда проберемся. Вон, гляди, Танюшка бежит сюда. Как раз и обговоришь с нею всё.

Вечером, едва солнце село, Марья уж наготове была. Меньшие ребятишки у Тани заночевали — соседям сказали, что матери не до них, всё из рук у неё валится. Оно и в самом деле так было — не клеилось никакое дело. Коров кое-как подоила — спасибо, что Агаша рядом была, помогала.

Села Марья у окна, на небо смотрит — ни единого облачка, луна почти полная на небе. Этак и уйти незаметно не получится — кто-нибудь да увидит. Не в станице, так в открытом поле дозорные засекут. Эх, тучек бы, да побольше…

Упала под иконами, молиться стала, чтобы Господь укрыл землю. Молилась, чтобы помогли ей силы небесные детей найти. Чтобы вызволить их из плена. Молилась, а самой не верилось, что получится. Что ж, вздохнула она, на всё воля Божья…

Села у окошка ждать, когда ночь войдет в права свои, на небо чистое смотреть стала. И вроде как нашептывает ей кто — а ведь ты знаешь, как тучки призвать. И всего-то немного для этого нужно… Поднялась Марья, шагнула было к стене, на которой круглое зеркальце висело, для обряда подходящее, да остановилась, задумалась — а не рогатый ли искушает её, чтобы душу её забрать себе? Готова ли она пожертвовать душой для спасения детей своих?

Спасения? Да ведь никто спасения не обещает… Всего лишь тучки на небе. А помогут ли те тучки сыновей вызволить? Да ведь потом и в аулы к киргизцам незаметно пробираться можно будет, ведь помнила же Марья, как урядник Тит мимо неё, не видя, прошёл. А дальше что? Сможет ли она вывести найденных пленников на казачью сторону? Или потребует нечистый и их души взамен? Эх, коготок увязнет — всей птичке пропасть!

Нет уж, не нужно такой помощи. На одного только Бога полагаться надо, и волю Его принимать, какой бы ни была она.

«Принимать? - усмехнулся внутренний голос. - Да ведь ты не принимаешь сейчас Его волю, хочешь сыновей своих искать за рекой. Значит, бунтуешь против Него!»

Э, нет! Не Его это воля — безвинных детей к степнякам отправлять! Врага рода человеческого это воля! Марья перекрестилась, поклонилась иконам, вышла из мазанки, приперев дверь колышком.

За околицей нагнала её Айша, пошла рядом молча.

- Детишек-то своих кому поручила? - спросила Марья, когда они подходили уже к стоящим оседланными коням.

- Сами за собой присмотрят, не маленькие! - пожала плечами Агаша.

- Знают они, куда ты?

- Старшому, Ванятке, я сказала. Остальным и знать нечего. Они не болтливые у меня, а всё-таки так надежнее.

- А если станут спрашивать, плакать?

- Не станут. А если и начнут, Ванька придумает что-нибудь. Да мы же не надолго идем, переживут без меня.

Промолчала Марья. Как знать, надолго ли, нет ли…

- Постой, голоса вроде… - сказала вдруг Агаша. - Дозорные, что ли?

И в самом деле — казаки ехали, осматривая округу. Ярко сияла луна, освещая каждое деревце.

- Ляж на траву, - шепнула Марья, плюхаясь под копыта своих лошадей.

Агаша послушно распласталась рядом.

- Кони вроде? - послышался голос дозорного.

- Ага, пасутся вон на траве, - ответил ему второй.

- Чудится мне, оседланные…

Укрой, Господи, милосердный…

- Да не, показалось! - чуть помедлив, сказал второй. - Спины лоснятся на свету.

- И правда, померещилось… - с облегчением сказал первый.

Затопали лошади, стали удаляться голоса.

- Пронесло как будто бы… - прошептала Агаша.

- Слава Богу…

Дождались, когда затихнут вдали казаки, на коней сели да поехали, торопясь. То вдоль Сакмары, где пойменные заросли скрывали их от зоркого глаза, то по овражкам да лощинкам, когда Сакмара ушла петлею далеко в сторону, так и добрались до Яика.

- Не боисся переплывать? - спросила Агаша.

- Чего мне теперь боятся? - хмыкнула Марья. - У мене теперя одно в груди жжет — сыночков своих найти. Я заради этого хоть куда полезу. Сама-то как? Не пожалела, что со мной пошла?

- А ты со мной разве не пошла бы? - тихо засмеялась Айша. - Я, может, давно уж мечтала в ауле побывать, да всё не приходилось.

- Простят ли тебя казаАки*, что ты за казакА замуж пошла, христианкою стала?

--------

* - казахи

--------

- А что ж такого, они меня сами в Белокозовскую батрачить отправили, а потом откочевали, оставили в станице. Что мне делать было?

Марья невольно улыбнулась, вспомнив, как искали Айшу аульчане, прежде чем откочевывать. Только она сама, надежно спрятавшись, выходить вовсе не спешила. Но теперь уже, много лет спустя, это забылось, и будет всё так, как расскажет сама Агаша.

Бывалые кони легко переплыли обмелевший Яик, и, отдохнув недолго на другом берегу, подруги снова пустились в путь.

- Где искать-то их, казАков? Где хоть один аул ихний стоит? Поди узнай, в каком ребятишки мои теперя…

- Не боись, я-то знаю, как найти аул, - ответила Агаша. - А сыновей твоих отыщем. Даже если на другой аул наткнемся. Они, казАки, все друг друга знают, и новости меж ими быстрее ветра разносятся. Ты, само главно, с порогу им не говори, кого ищешь. И не плачь, не проси их. Не давай им верх над тобою взять. А там видно будет.

К кочевью выехали, когда солнце уже поднялось над горизонтом, обещая жаркий день. Хлопотали возле юрт женщины, гомонили ребятишки, вдали раздавались голоса пастухов, пригнавших стадо овец к мелкой речушке.

Со страхом и надеждой в душе въезжала Марья в аул.

Продолжение следует...