Опричнина тьма кромешная или земля праведных?

С именем Ивана Грозного неразрывно связана политика опричнины. Явление это уникально и не имеет прямых аналогий в истории других стран. Не удивительно, что историки до сих пор не пришли к единому мнению о том, что же такое опричнина и зачем она понадобилась грозному царю. Сегодня мы предложим один из возможных ответов на эти вопросы.

В 1560 году в Москве назревали большие перемены. Близилась к концу тринадцатилетняя дружба царя с попом Сильвестром и Алексеем Адашевым, и вместе с ней завершался первый период Иванова царствования.

Летом 1560 года тяжело заболела жена Ивана, царица Анастасия. Обеспечить больной покой и уход оказалось непросто, потому что в те же дни, сухие и ветреные, в Москве вспыхнули сильные пожары; Ивану пришлось «с великою нуждою» перевозить жену в Коломенское. Но оставаться с Анастасией он не мог — обычай требовал присутствия царя на пожаре, который возобновлялся несколько раз. Иван появлялся в самых опасных местах и сам тушил огонь. По примеру царя бояре и дворяне не щадили себя: кидались в пламя, ломали горящие здания, носили воду, лазили по кровлям... Среди трудившихся на пожаре было много погибших и обгоревших. Анастасия переживала за мужа, и её ослабленный организм не вынес эмоционального потрясения. От страха и беспокойства ей сделалось хуже, и 7 августа, в пятом часу пополудни, она скончалась.

Летописцы прямо связывают перемены в характере Ивана со смертью Анастасии: «Как будто великая буря поднялась в сердце царя, прежде тихом и благостном, и многомудрый ум его изменился на яростный нрав».
К тому времени Иван чувствовал себя «пленённым царём» (как он отрекомендовался в переписке с Курбским). Те люди, которых он приблизил к себе, злоупотребили его доверием. По царскому повелению Сильвестра сослали навечно в Соловецкий монастырь. Адашева взяли под стражу в Дерпте, где он спустя два месяца после ареста и умер — по словам клеветников, отравив себя, чтобы избежать наказания, на самом деле — от горячки.

Разрыв с Сильвестром и Адашевым не вызвал немедленного ожесточения души Ивана. Впоследствии Грозный имел право с чистой совестью писать: «Сперва мы никого не казнили, а велели [только] всем отстать от наших изменников (Сильвестра и Адашева. — С. Ц.) и не держать их сторону: в этом мы утвердили бояр крестным целованием». Но очень скоро присяга была забыта: «Приверженцы Сильвестра и Адашева, — жалуется Грозный, — ни во что поставили нашу заповедь и свою клятву: они стали строить против нас ковы (заговоры, интриги. — С. Ц.), являя неутомимую злобу и непреклонный разум».

Накал последовавшей затем борьбы объясняется тем, что сильвестро-адашевский «дух» в Кремле был ещё чрезвычайно силен. Сторонники опальных любимцев составляли абсолютное большинство в боярской думе, они занимали все важнейшие государственные посты. Можно ли было ожидать при таком положении, что «избранная рада» добровольно уступит свои позиции? В таком случае это был бы единственный в истории пример самоликвидации господствующей политической партии. Борьба — и, ввиду нравов эпохи, борьба кровавая — была неизбежна.

Прологом к ней послужило принятие по настоянию царя думой Уложения о княжеских вотчинах (январь 1562 года). Царь был недоволен тем, что правительство Адашева вернуло княжатам и боярам родовые вотчины, отобранные у них ещё при Иване III. Суть конфликта состояла в том, кого считать собственником родовых имений — казну или вотчинников? Уложение решало спор в пользу казны. Княжатам запрещалось продавать и иметь свои старинные родовые вотчины; их ближайшие родственники по мужской линии, за исключением сыновей, могли наследовать родовые вотчины только по царскому указу, а жены и дочери — ни под каким видом. Таким образом, перед казной открывались широкие возможности земельных конфискаций. Как с правовой стороны, так и со стороны нравственной это был откровенный грабёж, разбой среди бела дня; но с исторической точки зрения действия Ивана были оправданны, ибо он пришивал оторвавшиеся лоскуты к русскому кафтану, возвращал русские вотчинные земли России. Аристократия, возмущённая покушением казны на её родовые земли, ответила на произвол теми средствами политической борьбы, которые ещё оставались в её распоряжении, — отъездами в Литву и заговорами.

За два столетия соседства Московского государства с великим княжеством Литовским при дворе московских государей собралась едва ли не половина литовской знати — Гедиминовичи, Ольгердовичи и прочие. При малейшем ущемлении верховной властью их родовых прав или просто политического честолюбия литовские выходцы начинали с тоской смотреть в сторону своей исторической родины. Так случилось и на этот раз. После принятия Уложения первые попытки к отъезду совершили ближайшие родственники царя по материнской линии — князь Василий Глинский и князь Дмитрий Вишневецкий. Польский король Сигизмунд II Август призвал русскую знать последовать их примеру.

В 1562 году был арестован боярин Иван Бельский, который первенствовал в боярской думе, ибо древностью своего рода превосходил не только всех московских бояр, но и самих польских королей (Ягеллоны происходили от шестого сына Ольгерда, Бельские — от четвёртого). При обыске у него нашли охранные грамоты Сигизмунда. На допросе Бельский во всем повинился, признав, что «с Жигимонтом Августом королём есми ссылался и грамоту есми от него себе опасную взял, что мне к нему ехати, и хотел есми бежати...» Боярская дума и митрополит Макарий отстояли старейшему изменнику жизнь; Бельский поплатился лишь своим родовым уделом, которое отошло казне.
Несколькими месяцами спустя опала настигла князей Михаила и Андрея Воротынских, а за ними и многих других представителей видных боярских семейств.

В декабре 1563 года, в возрасте восьмидесяти лет умер митрополит Макарий. До конца дней он сохранял благотворное влияние на царя — своего бывшего ученика и воспитанника. Иван не оскорбил его памяти ни одним словом. Со смертью Макария ходатайствовать за опальных стало некому, ибо новый митрополит Афанасий не обладал ни его независимостью, ни авторитетом, ни силой характера.
 
А в следующем 1564 году в Литву бежал князь Курбский, потребовавший у Ивана ответа за «святую кровь» своей боярской братии. Предание гласности взаимных упрёков и претензий вынудило обе стороны — царя и боярство — более чётко сформулировать свои политические взгляды, что, в свою очередь, сделало примирение между ними невозможным.

В конце 1564 года Иван Грозный неожиданно оставил Москву и перебрался со всем своим двором в Александровскую слободу. В начале следующего года россиянам была объявлена царская воля. Для искоренения измены в государстве Россия разделялась на две неравные части. Большая из них, получившая название земщины, оставлялась под управлением боярской думы. Меньшую же часть, состоявшую из 20-ти торгово-промышленных городов с уездами, царь брал себе в опричнину. Понятие это происходит от слова «опричь» (в значении «кроме», «особо», «отдельно») и означает буквально «остаток».

В Александровской слободе, посреди дремучих ярославских лесов, возникла новая царская резиденция. Она была хорошо укреплена. Царский двор обведён глубоким рвом, за которым возвышался земляной вал, огороженный спереди и сзади бревенчатыми стенами с шестью кирпичными двухъярусными башнями. Попасть в слободу можно было через единственные ворота с подъёмным мостом. Посреди царского двора стояла каменная церковь Богородицы с пятью вызолоченными куполами. Стены её были расписаны: камни, выкрашенные в черный цвет, чередовались с белыми, посеребрёнными и с жёлтыми, позолоченными; на каждом из них нарисован крест. Рядом с ней находились деревянные, выкрашенные в разные цвета царские хоромы с высокой гонтовой кровлей (сделанной из дранки, в виде чешуи), с вышками, крыльцами под полукруглыми навесами и с четырёхугольными окнами, карнизы которых были расписаны затейливыми узорами.

Однако, несмотря на украшения, дворец производил на посетителей слободы гнетущее впечатление, — может быть, из-за глубоких, вдававшихся внутрь окон, придававших всему строению какой-то зловещий облик. За хоромами зеленел недавно разбитый сад, а за ним тянулось длинное и низкое, вросшее в землю кирпичное здание с земляной кровлей и с железными дверями, находившимися несколькими ступенями ниже уровня земли. В нем было несколько отделений —оружейная палата, тюрьмы и застенок. Впрочем, тюрьмы имелись не только здесь, но и в башнях, и в подземельях или, лучше сказать, норах, сделанных в земляном валу, и даже в подклетях под дворцом.

Устроившись в Александровской слободе, Иван зажил здесь странной жизнью монашествующего палача. По сути, царская резиденция представляла собой светский монастырь, в котором сам Иван принял звание игумена, князя Афанасия Вяземского назначил келарем, а Малюту Скуратова — пономарём; прочие жившие здесь опричники — отборная гвардия царя, числом 300 человек, носила название братии, а Иван был для них братом.

 Устав слободской жизни мог поспорить по строгости с иным монастырём. Пробуждение братии приходилось на полночь, когда все вместе с царём должны были идти к продолжительной полунощнице. В четыре часа утра Иван с сыновьями поднимался на колокольню и звонил к заутрене. Богослужение продолжалось три часа, во время которых Иван так усердно клал земные поклоны, что у него со лба не сходили ссадины, кровоподтёки и шишки. В восемь утра садились обедать. Вначале за трапезу принималась братия, а царь, встав за аналой, читал вслух житие святого, чья память отмечалась в этот день; затем он ел один с блюда, которое постоянно носил с собой; остатки трапезы выносили нищим. После обеда все расходились по кельям для молитв. Но иногда Иван отправлялся из-за стола прямёхонько в застенок, где присутствовал при допросах и пытках опальных, которых привозили в слободу на расправу. Отправив в назначенное время вечерню, Иван ужинал и отправлялся в постель; обыкновенно перед сном он слушал рассказы бродячих слепцов.

Смысл опричных нововведений будет непонятным, если не принять во внимание особые представления Грозного о царской власти. Его политическая и жизненная философия отводила самодержавию роль единственного и подлинного столпа православия. По мысли Грозного, фигура царя совмещает в себе как светское, так и священное начало власти. Вселенский царь православия свят не потому, что он благочестив, а просто потому, что он — царь, хранитель веры. Отсюда следовал неизбежный вывод: все противники царя — это не просто политические преступники, но заблудшие грешники и даже хуже того — еретики, посягнувшие на помазанника Божия. Таким образом, раздел Московского государства на две части был вполне логичным практическим шагом по реализации этой религиозно-мистической философии царской власти. Боярская земщина была для Грозного безблагодатной пустыней, обезбоженной землёй, которая со всех сторон окружила Святую Русь, сузившуюся до размеров царского удела — опричнины.

Религиозный аспект опричных мероприятий хорошо виден на двух примерах. Так, опричникам — доверенным слугам царя, его личной гвардии — категорически запрещалось общаться с земщиной. В основе этого запрета лежало чисто религиозное понятие о недопустимости смешения «чистого» и «нечистого», благодатного и греховного. Характерно и то, что одеждой опричникам служили монашеские рясы. В глазах Грозного опричники были дружиной праведников, которым предстояло одолеть сонмы земских грешников. Недаром имена опричной братии занесены в поминальные списки кремлёвского Успенского собора, куда традиционно записывались на вечное поминовение «храбрые воины, убиенные за православное христианство».

Способы расправы над изменниками, обыкновенно относимые на счёт патологической жестокости Грозного, тоже были обусловлены религиозными целями: царь губил не столько тела изменников, сколько их души. Например, среди любимых способов царских казней особенно часто встречается рассечение на части тела преступника. Садизм имеет к этому весьма отдалённое отношение. На самом деле выбор этого способа казни объясняется тем, что, согласно представлениям того времени, человек, который не сберёг целости своего тела, не мог воскреснуть на Страшном суде. Таким образом он терял надежду на жизнь вечную. А конфискация имущества казнённых бояр преследовала цель помешать их родственникам делать вклады в церкви и монастыри за упокой души изменников.

Так что опричнина, по всей видимости, была ничем иным, как государственной попыткой претворить в жизнь идеал Святой Руси — разумеется, в том виде, в каком его понимал грозный царь Иван Васильевич.
Самое громкое и кровавое опричное деяние — это новгородском погроме 1570 года.

Долгое время историки не видели или не хотели видеть никаких серьёзных причин для похода Ивана Грозного на Новгород. В результате жестокий разгром цветущего города объясняли личным сумасбродством грозного царя, который якобы под ложным обвинением в измене вознамерился уничтожить всякие воспоминания о новгородской вольности. Но в настоящее время накопилось достаточно исторических свидетельств того, что измена со стороны новгородцев действительно имела место. Новгородская знать и духовенство во главе с архиепископом Пименом замыслили отложиться от Москвы и передать Новгород в руки польского короля. Этот заговор грозил Московскому государству страшной бедой. И потому, когда измена обнаружилась, Грозный обрушил на мятежный город беспощадную кару.

2 января 1570 года опричное войско Ивана Грозного появилось под Новгородом и окружило город крепкими заставами. Больше тысячи новгородцев были схвачены и закованы в железо. Начался жестокий розыск об измене. На лютом морозе опричники раздевали людей догола и терзали «неисповедимыми», по слову летописца, муками. Среди прочих пыток их жгли «поджаром» - каким-то особым горючим составом. Множеству людей сразу после пыток выносили смертный приговор. Опричники привязывали осужденных к саням, волокли по снегу две версты до Волхова и бросали в проруби. Тех, кто пытался выплыть, рубили топорами или заталкивали рогатинами и баграми обратно под лёд. Иных предварительно рассекали на куски и сбрасывали останки в реку. Руководил расправой Малюта Скуратов. В память о страшных казнях 1570 года у новгородцев сохранилось предание, что с тех пор Волхов, при самой лютой стуже, никогда не замерзает около моста от обилия пролитой здесь крови.

Три сотни новгородцев отправили в Москву для дальнейших допросов. Их судьба решилась спустя полгода. Утром 25 июля на торговой площади Китай-города начались невиданные приготовления к казни. Были воздвигнуты 18 виселиц, поставлены котлы с кипящей водой, забиты в землю колья. Вокруг костров палачи разложили на земле орудия пыток: сковороды, острые железные когти, клещи, иглы, верёвки для перетирания тела пополам. Перед началом казни царь велел отпустить 180 человек из числа арестованных. Для остальных 120-ти начался нескончаемый кошмар. Каждому из осужденных царь придумал особую мучительную казнь. Некоторых обливали попеременно кипятком и ледяной водой, другим вырезали на теле куски мяса, пока от человека не оставался один окровавленный скелет, прочих предавали не менее изобретательным мукам. Тела казнённых или то, что от них осталось, трое суток лежали без погребения, терзаемые собаками.

С этого времени начался экономический упадок Великого Новгорода, который через несколько десятков лет превратился в захолустный провинциальный город с полунищим населением. И виной тому был упорный сепаратизм его правящей верхушки, которая обрекла простых новгородцев на бесчисленные страдания.

Необычность новгородского погрома 1570 года состояла, собственно, в том, что впервые население русского города подверглось столь жестоким репрессиям со стороны московского государя. Сами же масштабы новгородских казней не были не только исключительными, но даже и сколько-нибудь выдающимися для своего времени. Разрушения целых городов, сопровождаемые массовым избиением населения, случались в Европе сплошь и рядом.

Например, в 1468 году бургундский герцог Карл Смелый с ведома французского короля Людовика XI подверг разгрому непокорный город Льеж. «Самым ужасным в уничтожении целого города, — пишет французский историк Мишле, — было то, что это не была резня после приступа, вызванная яростью победителя, а длительная экзекуция. Находящихся в домах людей сторожили, а потом бросали в Мезу. Прошло три месяца, а людей все ещё топили… Город был сожжён в большом порядке». Другой историк, Анри Мартен, ссылаясь на показания современников, добавляет: «Женщин-монахинь насиловали, а потом убивали. Убивали священников перед алтарями… Все пленники, которых пощадили солдаты, были повешены и утоплены в Мезе». Число жертв льежской резни, по некоторым данным, достигало 50-ти тысяч человек.

Почти одновременно с новгородским погромом испанская солдатня усердно обезлюживала восставшие Нидерланды, творя ужасные зверства. В 1572 году испанский полководец Нуаркарм нарушил гарантии, данные жителям Монса при капитуляции города. Одиннадцать месяцев победители предавались грабежу и резне. В следующем году наместник Нидерландов герцог Альба предал смерти 20 тысяч жителей Гарлема. А во время Тридцатилетней войны, полыхавшей в Европе с 1618 по 1648 год, предводитель германских католиков Тилли в назидание лютеранам полностью разрушил протестантский город Магдебург, после чего с удовлетворением заявил, что «со времён разрушения Трои и Иерусалима мир не знал такой катастрофы».

Русь эпохи Грозного была не самым неуютным местом в Европе, чья история тоже не являет собой образец благостного жития.

Масштабы опричного террора обыкновенно сильно преувеличивают. Происходит это оттого, что даже историки зачастую оперируют искажёнными данными, взятыми из источников того времени.

Возьмём, например, новгородские казни 1570 года. Современники приводят поистине чудовищные цифры казнённых. Немцы Таубе и Крузе насчитали 15 000 жертв. Князь Курбский пишет, что такое количество новгородцев было умерщвлено только в один день. Итальянец Гваньини рассказывает, что в Новгороде было казнено около трех тысяч знатных людей, а простонародье истреблено поголовно. Псковский летописец увеличивает число казнённых до 60-ти тысяч. Однако все эти данные просто невероятны хотя бы потому, что все население Новгорода, согласно последним археологическим исследованиям, не превышало 30—50 тысяч человек.

Между тем в распоряжении учёных имеются более достоверные сведения. Дело в том, что после каждой экзекуции опричники подавали Ивану Грозному так называемые «сказки», то есть что-то вроде отчёта о проделанной работе с точным указанием казнённых и замученных жертв. Под конец жизни Иван Васильевич сильно сокрушался о своих опричных прегрешениях, и чтобы замолить их, составлял по этим «сказкам» поминальные списки за упокой души загубленных им людей. Эти документы называются иначе синодики Ивана Грозного. Так вот по поводу новгородских казней в одном из царских синодиков есть следующая запись: «По Малютиной сказке (тут имеется в виду отчёт Малюты Скуратова) в новгородской посылке Малюта отделал 1490 человек». Если прибавить к этому числу несколько сотен новгородцев, названных в синодике по именам, то в итоге мы получим немногим более двух тысяч погибших. Как говорится, почувствуйте разницу с показаниями современников Грозного. А в наиболее полных царских синодиках общее количество казнённых за всё время опричнины достигает трёх тысяч восьмисот человек.

Я оставляю обсуждение вопроса о том, много это или мало, как безнравственного. Полагаю, что поучать вас в этом направлении было бы с моей стороны неуважением. Замечу только, что данные царских синодиков не дают повода видеть в Грозном самого кровавого государя нашей истории. Достаточно хотя бы вспомнить, что Пётр I казнил зараз около 4 тысяч стрельцов. Равным образом несправедливо приравнивать опричнину к величайшим преступлениям Средневековья. Вспомним, что жертвы инквизиции исчисляются десятками тысяч. В Тридцатилетней войне 1618—1648 годов, в которой приняли участие крупнейшие государства Западной Европы, одна только Германия потеряла около половины своего населения. А о современной Грозному Англии XVI века, где молодой капитализм творил свои первые злодеяния, сами же англичане писали, что заезжий путешественник мог бы подумать, что страна пережила опустошительное нашествие или повальный мор.

Множество россиян уверены, что у Ивана Грозного было не все в порядке с головой. И пример им в этом подают историки, которые не скупятся на унизительные эпитеты для грозного царя. Скажем, Ключевский писал, имея в виду свидетельства источников об опричных казнях: «читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы». По характеристике других историков, Иван был безумный тиран, сумасброд и кровавый маньяк.
Давайте разберёмся в этом вопросе.

Начнём с того, что современники, видевшие Грозного своими глазами, не заметили в его поведении ничего безумного и маниакального. Напротив, их отзывы о русском государе полны хвалебных и даже восторженных оценок. Один иностранец отмечал, что «величие его наружности и движения таковы, что если его одеть как крестьянина и поставить в толпу его крестьян, то и тут его тотчас можно признать за человека необыкновенного». Другой, увидев царя, не скрывал своего изумления – так не похож был настоящий Грозный на того монстра, которым его представляли за границей: «Красив собою, умён, благороден и великодушен», правит «с величайшей справедливостью», так что «заслуживает быть поставленным наряду с отличнейшими государями нашего времени, если только не превосходит их». Англичанин Джером Горсей также не в силах скрыть своего восхищения: царь, по его мнению, «одарён большим умом, блестящими дарованиями, привлекательностью, одним словом – создан для управления такой огромной монархией». Горсею вторит его соотечественник Джильс Флетчер: «Это человек высокого духа… Тонкий политик в своём роде». А немецкие купцы из города Любека вынесли впечатление от встречи с Иваном, что «вообще он, кажется, весёлого характера и, надобно полагать по всему, ума необыкновенного».

И такого вот государя нынче прочат в пациенты психиатрической клиники!
Что касается состояния здоровья Ивана Васильевича, то и тут наука располагает вполне конкретными данными судебно-медицинского исследования останков грозного царя. Эта экспертиза была проведена в конце 1960-х годов при вскрытии царской гробницы в Архангельском соборе Кремля. Скелет Грозного ростом около 179 сантиметров свидетельствует о значительной физической силе, а в его строении нет ни малейших признаков дегенеративности. Единственная патология, впрочем, весьма серьёзная, была выявлена при химическом анализе. Оказалось, что содержание ртути в костях царя в 4—5 раз превышает норму. Это позволяет говорить о ртутном отравлении организма, которое обычно приводит к тяжёлым нервным расстройствам. Каким образом ртуть в таких количествах попала в организм Грозного, точно не установлено. Полагают, что всему виной, как ни странно, была медицина. Дело в том, что незадолго перед тем Парацельс — медицинский бог того времени — предложил европейским врачам широко использовать ртуть в лечебных целях. Между тем известно, что Грозный часто прибегал к услугам иноземных лекарей.

Так что если грозный царь и страдал расстройствами, то исключительно нервными, а не психическими. А вообще он действовал, находясь в здравом уме и в полном соответствии с духом своего времени.

Замечу ещё, что проблема восприятия Грозного западным сознанием есть во многом проблема лингвистическая. Дело в том, что прозвище царя Ивана непереводимо на европейские языки. Скажем, по-английски и по-французски оно звучит как Тerrible, что означает «ужасный», «страшный». Любой русский человек сразу чувствует искажение смысла. Вот что писал сам Иван польскому королю Стефану Баторию в ответ на его упрёк в том, что во время приёма польского посольства царь окружил себя рындами, вооружёнными секирами: «Это чин государский, да и гроза». Иными словами, «гроза» — это всего лишь признак царского достоинства. В одном современном сочинении говорится: «Нельзя царю без грозы быти».

Народ, смотрящий на вещи прямо и здраво, в историческом споре царя с боярством встал на сторону Ивана. Прозвав его Грозным, народ выразил лишь своё уважение к нему:

Он грозен, батюшка, и милостив,
Он за правду жалует, за неправду вешает.

Самые лютые казни воспринимались людьми того времени как наказание Божие за грехи — как мор, голод и другие бедствия. В глазах русских людей Грозный был «тираном» в том же смысле, что и Господь Бог. В обоих случаях — в глазах и верующего, и верноподданного — любое действие верховного владыки было заранее оправдано. Размеры власти грозного царя были санкционированы общественным сознанием.

Теперь скажем несколько слов о главных фигурах этого времени — опричниках.

Первоначально эта личная гвардия Ивана Грозного состояла из трёхсот человек, живших вместе с царём в Александровской слободе. Впоследствии их число возросло до шести тысяч. Все опричники прошли строжайшую процедуру отбора на предмет их связей (в том числе по линии родственников) с опальными князьями и боярами. Благодаря этому опричный корпус представлял собой замкнутое сообщество с полицейско-охранительными функциями. Каждый опричник давал клятву на кресте быть верным государю и беспощадно карать всякое злоумышление против него.

Одеяние опричника подчёркивало его обособленность от прочих людей и государевых слуг. Золочёные кафтаны опричной братии и самого царя были скрыты под чёрными рясами, а их головы покрыты монашескими шапками, подбитыми козьим мехом. Всё их вооружение в мирное время состояло в длинном посохе с острым наконечником и большом отточенном ноже длиною в локоть. Имелась у них и своеобразная символика: привязанная к седлу собачья голова и метла. Собачья голова символизировала верность опричников своему господину, их готовность вынюхивать измену и грызть преступников. (Для сравнения можно вспомнить, что и монахи ордена доминиканцев, возглавлявшие инквизиционные трибуналы в Западной Европе, тоже называли себя «псы Господни»). Впрочем, собачьи головы использовались от случая к случаю и далеко не всеми опричниками. Например, один иностранец описал опричную процессию при возвращении Ивана Грозного из разгромленного Новгорода в 1570 году. По его словам, ехавший впереди дворянин украсил шею своей лошади головой большой английской собаки, только что отрубленной и ещё сочившейся кровью. А кроме того, только у самого царя имелся прикреплённый к груди лошади устрашающий механизм — серебряная пёсья голова, чья пасть открывалась при каждом шаге его лошади, громко лязгая зубами. Есть также сведения, что при разгроме имений опальных бояр опричники первым делом рубили сторожевых собак. Таким образом, собачьими головами опричники обзаводились только тогда, когда занимались своим непосредственным делом — «грызли» измену. С мётлами дело обстояло проще: они постоянно висели у седла.

По единодушному отзыву современников, опричники были самым бедовым народом. Один иноземец пишет, что царь набрал их «из подонков и разбойников». Другой говорит, что «своему народу царь противопоставил отъявленных негодяев». Третий замечает, что опричники были «смелые, дерзкие, бесчестные и бездушные парни». А князь Курбский заявлял, что царь собрал вокруг себя «человеков скверных» вместо «нарочитых», то есть худородных вместо знатных. Эти сведения, впрочем, не нужно понимать буквально: среди опричников встречаются десятки княжеских и боярских фамилий. Необходимо внести также некоторое уточнение и в сложившееся представление об опричниках как откровенных разбойниках. Самовольным разбоем они, по правде сказать, промышляли редко. Но в стране тогда появилось множество мнимых опричников — они-то и занимались открытыми грабежами и убийствами. На это прямо указывает один современник (Генрих Штаден): «Многие рыскали шайками по стране и разъезжали, якобы из опричнины, убивали по большим дорогам всякого, кто им попадался навстречу, грабили многие города и посады, били насмерть людей и жгли дома… За этими делами присмотра тогда не было». Так что вешать на опричников чужие грехи ни к чему — у них и своих предостаточно.

Опричники — «тьма кромешная» — так и остались в истории темной, почти безымянной массой. Даже о наиболее приближенных к царю людях мы располагаем всего лишь отрывочными сведениями. Сохранилось только одно более или менее полное жизнеописание опричника — Генриха Штадена, немца по происхождению, который сам с удивительной откровенностью поведал о своих опричных «подвигах».

Штаден принадлежал к многочисленному племени ландскнехтов, искателей приключений и наживы, которыми тогда кишела Европа. В Германии, по словам современника, их расплодилось «что груш на деревьях».
Он родился в 1542 году в вестфальском городке Ален, в бюргерской семье. Родители готовили Генриха к духовной карьере. Но в последнем классе школы случилось несчастье, предопределившее превращение несостоявшегося пастора в опричника: Штаден в драке ранил шилом в руку одноклассника. Рана, видимо, оказалась серьёзной, потому что на семейном совете было решено, что Генриху лучше скрыться из города, чтобы избежать судебного преследования.

Он перепробовал много разных профессий — был и слугой, и приказчиком, и солдатом, совершавшим набеги на русские земли; одно время он даже разбогател и занялся торговлей, но быстро разорился. На востоке шла Ливонская война. И вот, Штаден, «насмотревшись вдоволь на лифляндские порядки, которыми Лифляндия и была погублена, и видя, как хитро и коварно великий князь (Иван Грозный. — С. Ц.) забирал эту страну», собрал свои немудрёные пожитки и перешёл русскую границу. Это было в 1564 году, когда грозный царь подкрепил блестящие успехи в Ливонии взятием Полоцка. Счастье бежало по пятам за «московитом», а у Штадена в жизни была одна цель — деньги.

Благополучно добравшись до Дерпта (Юрьева), который уже находился в руках у русских, Штаден запросил у местного воеводы боярина Михаила Яковлевича Морозова (занявшего место сбежавшего недавно Курбского), угодно ли царю принять его на службу, — «и если великий князь даст мне содержание, то я готов ему служить, а коли нет, то я иду в Швецию». Он был принят.
Штаден оставил подробное описание процедуры принятия иноземцев на московскую службу. Нарисованная им картина свидетельствует, что иностранцы встречали добрый приём в Москве ещё задолго до Петра I. На границе с пришельца снимали письменный допрос, давали деньги на корм и везли в Москву. Там его вновь подвергали допросу, и если ответы сходились с показаниями, данными на границе, то проверка считалась законченной. Дьяки в Иноземном приказе, пишет Штаден, «не смотрят ни на лицо, ни на одежду, ни на знатность, но ко всем его (иностранца. — С. Ц.) речам относятся с большим вниманием». Сразу и безоговорочно отказывали в приёме на службу только евреям.

Принятому в государеву службу жаловали поместье, назначали годовое жалованье и давали подъёмные; озимое он получал в земле, а на покупку семян на яровое получал деньги. Кроме того, ему полагалось готовое платье, несколько кафтанов, подбитых беличьим мехом или соболями, и шёлк в свёртках. До сожжения Москвы татарами в 1571 году иностранец получал также и двор в столице; затем их стали селить за Яузой на Болвановке и за Москвой-рекой в Наливках. Жители Немецкой слободы, как называлось место их поселения, имели право держать на своих дворах кабак (русским промышлять винокурением было запрещено и считалось большим позором).
Помимо этих преимуществ и пожалований иностранцы пользовались и другими льготами. Самыми существенными были освобождение от пошлин и право являться в суд по искам русских людей в определенные дни — всего дважды в год; немец же мог таскать русского в суд хоть каждый день. Если поместье, пожалованное иноземцу, приходило в запустение, ему давали новое — и так до трех раз. Фактически иноземные служилые люди подлежали ответственности только за один проступок — самовольную попытку оставить московскую службу: пойманный беглец наказывался смертью. Получить московские льготы было легко, отказаться от них — почти невозможно.

В Москве Штаден был представлен Грозному и получил приглашение к царскому столу. «Итак, — хвастается он, — я делал большую карьеру: великий князь знал меня, а я его». Впрочем, скоро он понял, что близость ко двору делает положение человека весьма двусмысленным: «кто был близок к великому князю, тот легко обжигался, а кто оставался вдали, тот замерзал». Его зачислили в опричнину и испоместили 150 четвертями земли в Старицком уезде, в селе Тесмино. Служебные обязанности Штадена состояли в том, чтобы быть толмачом в Посольском приказе. Помимо службы он содержал на своём московском дворе кабак и вёл рискованные торговые операции, которые всегда удавались ему, ибо Штаден заручился поддержкой как земского градоначальника Москвы боярина Ивана Челяднина, так и верхушки опричнины — боярина Алексея Басманова и объезжего головы Григория Грязного.

Записки Штадена, относящиеся к этому времени, полны описаний различных судебных дрязг, в которых ему довелось участвовать, благодаря чему он основательно познакомился с московским судом. Штаден отмечает повальное лихоимство стряпчих и приказных. Об угрызениях совести не было и речи; всякий, «собравший неправдой добро, говорил, ухмыляясь: «Бог дал!» У кого не было денег на взятку, тот стучался в приказ со словами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных». Безденежному челобитчику неохотно открывали, и он входил, многократно кланяясь князьям, боярам или дьякам. Если он бывал недостаточно смел, то приказной боярин отталкивал его посохом: «Недосуг, подожди!» Многие, пишет Штаден, «так и ждали до самой смерти». Однако природная русская ловкость брала своё. В Mocковии, по словам Штадена, «и самый последний крестьянин так сведущ во всяких шельмовских штуках, что превзойдёт и наших докторов — учёных юристов — во всяческих казусах и вывертах. Если кто-нибудь из наших высокоученейших докторов попадёт в Москву — придётся ему учиться заново!»

Кстати, сам Штаден, будучи опричником, часто подвергался различным обидам, но всегда выходил победителем в суде благодаря своим высоким покровителям.

«Звёздный час» опричника Штадена пробил в 1570 году, когда он принял участие в походе царя на Новгород. Все добро, добытое опричниками в ограбленном городе, Грозный забрал себе. Такой исход событий пришёлся не по вкусу Штадену. Отдельные опричные отряды в поисках добычи отправлялись тогда на свой страх и риск далеко на север, оставляя по себе кровавые следы. Штаден решил последовать их примеру.

Собрав собственный отряд головорезов, Штаден повёл их вглубь Новгородской земли. Его единственной целью был грабёж. «Всякий раз, — рассказывает он, — когда мы забирали кого-нибудь в плен, то расспрашивали честью, где по монастырям, церквям или подворьям можно было бы забрать денег и добра, и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то мы пытали его, пока он не признавался. Так добывали мы деньги и добро». В другом месте своего сочинения Штаден беззастенчиво и в подробностях описывает своё разбойное нападение на один боярский двор. Ворвавшись в терем, он убил из пистолета какого-то слугу и натолкнулся на боярыню, которая, испугавшись его вида, побежала назад в свои покои. «Я же, — ничуть не смущаясь повествует погромщик, — всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей». Взрослым людям не надо пояснять, чем он там занялся.

Затем отряд Штадена подступил к «большому защищённому посаду»: «Здесь я не обижал никого. Я отдыхал». Умаялся, в общем, бедный.

Через два дня Штаден узнал, что где-то рядом земские побили такой же грабительский отряд из 500 человек. Он поспешил повернуть назад. Испытывать судьбу больше было незачем: «Когда я выехал с великим князем, — хвастается он, — у меня была одна лошадь, вернулся же я с 49-ю, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра».

По возвращении в Москву Штаден был пожалован «вичем», то есть правом именоваться по отчеству. Его русское имя стало Андрей Владимирович. На своём московском дворе он поставил новые хоромы, умножил имения и дворню, прибрал к рукам опустевшие московские дворы. Но все его богатство сгорело в пламени страшного московского пожара 1571 года. А вскоре оборвалась и его карьера. Он ещё успел принять участие в разгроме крымского хана на берегах Оки, но в 1573 году при пересмотре поместных и вотчинных дач он лишился всех имений и был низвергнут в земщину. Штаден ещё попытался было заняться мукомольным делом в Поволжье и торговым посредничеством в Поморье; но удача оставила его, и в 1576 году он почёл за лучшее сесть на голландский корабль и вернуться в европейские пенаты — таким же нищим, каким некогда покинул их.

Чтобы поправить дела, он изложил на бумаге свои приключения в России — длинную повесть душегубства и разбоя с поличным. Присоединив к этим запискам план завоевания России, он отослал своё сочинение ко двору германского императора Рудольфа II. Однако ответа он не получил. На Западе в услугах бывшего опричника Андрея Владимировича, очевидно, не нуждались. О дальнейшей судьбе Штадена ничего не известно.

Особым доверием царя пользовался Малюта Скуратов, или Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский (в XVI веке ещё сохранялся обычай, по которому у человека было два имени — одно мирское, языческое, более употребительное, другое христианское, сокровенное; два имени имел и отец Малюты — Лукьян Скурат-Бельский). В основу прозвища Скурат легло архаичное слово «скурат» со значением «лоскут кожи». Исходя из этого, можно предположить, что прозвище Скурат давали кожевнику, скорняку, то есть ремесленнику, занимающемуся выделкой кожи, а также изготавливающему различные предметы из кожи. По другой версии, возможно образование прозвища от диалектного слова «скурать» или «шкурать», что значит «спешно лететь, бежать». Поэтому не исключено, что прозвищное именование прикрепилось к стремительному или суетливому человеку.

Происхождение рода Скуратовых-Бельских неясно. Они владели землями на границе Звенигородского и Московского уездов; высоких назначений никогда не получали. Тем не менее Скуратовы-Бельские были связаны с Грозным какими-то прочными узами. Во вкладной книге Иосифо-Волоцкого монастыря вклад царя по душе Малюты записан так: «Дал царь, государь и великий князь Иван Васильевич всея Руси по холопе своём по Григорье по Малюте Лукьяновиче Скуратове...» Подобная формулировка — «по холопе своём» — употреблена Грозным ещё только в одном случае: во вкладной записи по одному из родственников Малюты, Владимире Бельском. Возможно, Скуратовы-Бельские были когда-то холопами московских великих князей и сделались впоследствии их дворянами — в этом факте давней верной службы и лежал, вероятно, источник постоянной уверенности Грозного в преданности Малюты.
Путь Малюты наверх, в ближайшее царское окружение, был долог и нелёгок. В «Дворовой тетради» 1552 года — списке служилых людей государева двора — он упомянут вместе с его двумя старшими братьями в числе дворян Бельского уезда (отсюда, вероятно, и происходит его фамилия). Введение опричнины поначалу мало изменило его положение, он продолжал оставаться где-то на заднем плане, среди простых опричников. В осеннем походе 1567 года против Литвы Малюта находился в опричном войске среди «третьих голов» — сотников, начальников низшего ранга; в то время как Алексей Басманов занимал должность «воеводы для посылок», то есть находился в непосредственном распоряжении царя, а князь Афанасий Вяземский был «дворовым воеводой» — возглавлял опричный штаб. Это было связано, вероятно, с тем, что в первые годы опричнины Иван окружал себя людьми, чьё прошлое было ему хорошо известно; так, Вяземский и многие другие ближайшие опричники были участниками полоцкого похода 1563 года — последней крупной военной операции перед учреждением опричнины.
Выдвижение Малюты было связано не с воинскими заслугами (хотя смерть его показала, что он был храбрый воин). Он приглянулся царю своим палаческим усердием. Малюта показал себя свирепым экзекутором: царский синодик отмечает, что на его совести расправы над примерно 1500 человек.

Малюта Скуратов погиб 1 января 1573 года при штурме ливонской крепости Вейсенштейн (ныне Пайде). Тело было отвезено для отпевания в Иосифо-Волоколамский монастырь. Царь «дал по холопе своём по Григорье по Малюте Лукьяновиче Скуратове» вклад в 150 рублей — больше, чем по своему брату Юрию или жене Марфе.

Под 1572 годом новгородский летописец коротко заметил: «Того же лета царь православный многих своих детей боярских метал в Волхов реку и с камением топил».

Бесстрастная летописная строка мельком зафиксировала событие огромной важности, ибо те, кого царь топил в Волхове, были не кто иные, как опричники. Опричнина доживала свои последние дни.

Почему же Иван Грозный решил положить конец разделению Русской земли на две части – опричнину и земщину? Да потому, что в результате опричных мероприятий к 1572 году вся земщина, очищенная от изменников и недовольных, снова оказалась включённой в состав царского удела. Территориально-политическое единство Московского государства было восстановлено. И теперь «перебор людишек», как называл Грозный уничтожение своих врагов, естественным образом замкнулся на самом опричном корпусе, который, как всякий привилегированный репрессивный орган, быстро вышел из отведённых ему рамок деятельности. Немец опричник Генрих Штаден, с чьими сомнительными подвигами мы уже имели случай вас познакомить, свидетельствует: «По своей прихоти и воле опричники так истязали всю русскую земщину, что сам великий князь объявил: «Довольно!»
Вслед за земщиной Грозный перетряхнул самих опричников. Свёртывание опричнины началось с того, что царь приказал опричникам возвратить земским отнятые у них вотчины и отдать все долги. Опричники выразили Грозному своё недовольство, и тогда, пишет Штаден, «великий князь принялся расправляться с начальными людьми из опричников». Погибла почти вся верхушка опричного корпуса: десятки опричников отправились на плаху или были утоплены, а ещё около сотни были отравлены личным врачом Ивана Грозного Елисеем Бомелием, действовавшим по царскому приказу.

Расправа над опричниками не означала, что Грозный не добился своих целей. Напротив, отныне он один был в России царь и бог. Тот же Штаден, подводя итог опричной политике, пишет следующее: «Хотя всемогущий Бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один и правит! Всё, что ни прикажет он, — всё исполняется и все, что запретит, — действительно остаётся под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне».

Вот так из опричнины и выросло русское самодержавие с Помазанником Божиим во главе. Утверждая его в крови и молитве, Грозный в конце концов потрудился не только для себя, но и для всех будущих российских государей.

Для проявления душевной щедрости
Сбербанк 2202 2002 9654 1939
Мои книги на ЛитРес
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
Вышла в свет моя новая книга "Суворов". Буду рад новым читателям!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html
Заказы принимаю на мой мейл cer6042@yandex.ru