Узел Гл. 3

3
 Гневный словно туча грозовая, когда клубясь и громыхая молниями идёт она с моря Чёрного на бесплодную степь Хейхат, вернулся Вали-ага в лагерь османский, плетью хлестнул раба, замешкавшегося принять повод, вошёл в шатёр главнокомандующего, где с нетерпением ожидал его весь Диван, за ним Курт-ага и Чахом-ага ввалились.
 С непроницаемым лицом, не дрогнув даже бровью, Дели Хусейн-паша встретил известия из Азова.
- Иншаллах!- сказал сераскер и сделал знак рукой.
 По рядам советников и предводителей прошло движение: прикрыл умные глаза Имбей-скопец, присланный Великой Валиде Кесём, досматривать, как Хусейн-паша Азов брать будет, поднялись со своих мест два солдатских полковника из немецкой земли, следом топчубаши — повелитель огненных чудовищ, сокрушающих города и стены, стремительно вышли из шатра три янычарских аги со своими чорбаджи, выбежали командиры сипахов, валашских и татарских всадников.
 Вскочили на коней алай-чавуши, понесли приказы главнокомандующего по янычарским ортам, татарским и ногайским ордам, полкам наёмным иноземным. Зазвучали слова воинских команд. Затрубили сигнальные трубы. Закричали имамы, призывая газиев на битву с неверными. Шум поднялся по всему османскому лагерю. Движением наполнилась ночь.
 Иншаллах — да сбудется воля Аллаха!
 Под звуки труб и набатов, рогов и свирелей, вселяющих мужество в сердца правоверных и ужас в жалкие душонки их врагов, до утру строились османские войска. А сразу после предрассветной молитвы выступили османы из лагеря.


 Усталый и опустошённый, так всегда бывало после проповеди, простёрся ниц Эвлия Челеби и принялся молить Аллаха, чтобы он Всемогущий и Всемилостивейший даровал победу газиям, а погибших на пути том, принял в жизнь вечную.
 Часто Эвлии казалось, что бежать на врага в общей толпе, надеясь на скорую встречу с Аллахом, много проще, чем провожать на смерть других. Но кому-то надо было найти и сказать те слова, которые разожгут огонь священной войны в сердцах правоверных. Жить, обуздывая свои страсти, до возможных пределов ограничивая свои потребности, много труднее, чем жить грешно и быстро, как живут обычные люди. Кого Аллах наделил многими талантами, с того спросит строже!
 На тысячу людей он один такой Эвлия Челеби сын Мехмеда Зилли, ученик шейх-уль-ислама Хамида-эфенди, совершенный умом и телом, идущий путём тариката избранный, которому во сне явился пророк Мухаммед.
 Всемогущий Аллах устроил мир так, что человек калама и томара, как адамант среди навоза. Себя он беречь должен. Так земледелец бережёт зерно будущего урожая. Мелкие людишки с их страстями это навоз, коего обильно вокруг. Навоз ляжет в землю и удобрит её, но только семена, сбережённые рачительным хозяином, дадут новую поросль. Избранник Пророка Эвлия Челеби такое семя!
 Успокоив свою совесть таким образом, имам заснул. Спал он крепко.


 Как турка обложил Азов, курень Гришки Савенко отправили на первую стену. Пушкари, давно обжившие воротную башню Топракова городка, встретили подмогу насмешливо:
- ЗдорОво, братья-смертнички!
 Куренной атаман Стёпка Васильев обиделся:
- Чево судьбу закликаете? Неизвестно кому живот, кому зарыту в землю быти. Под одним Богом ходим!
- Уймитесь, дьяволы!- окоротил своих людей Аким Парамонов, заправлявший в приворотной башне,- Не серчай на моих дураков, Степан Ерофеич, это они над своим страхом смеются. Едину судьбу разделим.
 Аким вытер крупные капли пота со лба. Лицо пушкаря ещё с молодости было обожжено порохом так, что рыжеватая бородёнка росла клоками, как осока на болоте.
- Турка тут непременно вдарит, и надо нам готову быти! Кажны руки нужны будут. В нашем деле сабля небольшой помошник, будем огненному бою учица, чтоб каждый смог заместо другого встать.
«Учитель выискался - мордой горелый,- думал Гриня, шагая вслед пушкарю,- что я из пищали не палил николи?» Однако когда увидел огромную крепостную пушку невольно оробел.
- Подходи, робяты,- пригласил Аким,- знакомьтесь. Это — мартен, наша толстая султанша из Стамбульской Топханы. Чтоб она была довольна, над её дырой придётся изрядно потрудиться!
 Несколько дён учился Гриня обращению с пушкой. Учился банить ствол, проталкивать в жерло мешочек с порохом, закатывать ядро, запыжовывать, целиться, прокалывать картуз, насыпать и поджигать затравку. Непростая наука, но когда пришлось по подкопам с людьми Юрка Гармаша лазать, короба с землёй наружу ворочить, пушечное ученье Григорию детской забавой показалось.
 Под землёй темно, тесно, кажется, что вся земля с крепостною стеною, на ней воздвигнутой, тебе на грудь давит. Старшой подкопщик Гриню забраковал: «Больно ты большой, козаче! Своим носищем весь воздух в подкопе спалишь. Таскай короба снаружи». Григорий для форсу поупрямился, но в душе рад был увильнуть от подземной работы.


 В ночь перед приступом Григорий спал. Ни бусурманская музЫка громкая, ни шум из многотысячного османского лагеря не могли потревожить крепкий сон казака. Однако, лишь солнце коснулось креста на храме Иоанна Предтечи, Гриня был на ногах, ополоснул лицо в кадке с водой, похлебал кулеша, посмотрел на спящую дочку, усмехнулся про себя: «Спи, элли-белли», сунул за пояс пару пистолей из свицкого железа с борбарскими замками, глянул в полные тревоги глаза жены, сказал ей: «Ну, ну!», взял со стены пищаль и вышел из дому.
 Житьё своё Гриха устроил в каменном доме при лавке, прежде принадлежавшей жиду. Гриня и сам подумывал, опосля, если Бог даст, заняться торговлишкой. А что, место бойкое, прям у храма.
 Казак перекрестился на святые кресты.
- Григорий, подь сюды!- закричали ему знакомые казаки от храма,- Наум охотников на вылазку собирает. Айда с нами!
Савенко оглядел товарищей — парни весёлые, боевые, с такими не заскучаешь. Вылазка это тебе не со стены из пищали палить, дело рисковое, но прибыльное, если голову не сложишь.
 Гриня лихо тряхнул чубом: где наша не пропадала? Пока живёшь — всё чего-то недостаёт, а Бог приберёт, всем напитает. Так чего робеть?


 Чернявого мальчонку, что крутился у подкопов, Юрко Гармаш несколько раз шуганул — не место мальцу средь огненного зелья. Глядь — сёдня снова у ям толчётся.
 Атаман прихватил неслуха за ухо:
- Озоруешь! Отвечай кто таков?
- Дядько, не гоните меня! Я вон им помогаю...- мальчишка указал рукой на кашеваров Тараску Зайца и Стецко Михайлика.
 Ногти у мальца были все черны от земли, нос облупился от солнца.
- Атаман, не забижай казака,- заступился за парнишку Заяц, -парень расторопный, первый нам помощник!
Гармаш ослабил хватку, однако ухо не выпустил:
- Чей сын?
- Это Сашок - попа Семеона из Николиной церквы мальчишка,- прогудел Михайлик.
 Михайлик ростом не вышел, но в поясе обширен. «Стецко, кончай жрать,- смеялись товарищи,- застрянешь в подкопе!» «Никак не можно,- отшучивался Михайлик,- здоровье у меня хорошее. Как стану толще пороховой бочки — уйду к лодейщикам, конь меня не подымет, а пеш тока дураки ходют!»
- Папаня тебя не заругает, что с нами спутался?- спросил Юрко и выпустил мальчишку.
- Не заругает,- парнишка потёр покрасневшее ухо,- тока вы бате скажите, что я туточки пособляю, а на стену — ни-ни! Мамка говорит, чтоб пулей не сшибло.
Атаман задумчиво пожевал губами. Попа Семеона и его тяжёлую руку подкопщик помнил хорошо — сам у него азам и букам учился.
- Насчёт тебя поговорю с отцом Семёном,- шмыгнул похожим на бульбочку носом Юрко, и на краткий миг сам стал школяром, каким был десять лет назад,- только и ты обещай к огненному зелью не лезть!

 Тем же вечером Юрко зашёл в храм Николая Угодника.
- Ты уж досмотри за моим сынишкой, атаман,- попросил поп,- я об его задницу все розги измочалил — не хочет учиться. Говорит — казаком стану! Я ему — и казаку грамота нужна! Он — читать умею, писать, считать то же, молитву знаю. Зачем казаку больше?
Поп поскрёб в затылке огромной ручищей. Сказывали, что святой отец кулаком быка валит.
- Ты, Юрко, ему таки задачи дай, чтоб моя наука сладкой показалась. Сможешь?- прогудел Семеон.
- Смогу, отче,- легкомысленно пообещал атаман,- верну тебе сына.

 Какие только каверзы не придумывал Гармаш своему выученнику: воду таскать, казан драить, кизяки для костра собирать. Всё вытерпел Сашок. Кажный день у подкопа крутится. Перед отцом Семеоном неудобно. Получается атаманово слово, что выстрел без свинца — дым один.
 Решил атаман мальчишку подземельем попугать. Подговорил Тараску Зайца вечером разговоры страшные про чертей подземных завести. Такие его врали турусы на колёсах развели: и про одноглазого чёрта, которому подкопщик глаз выбил. Караулит чёрт всякого, кто под землю ходит, глаз свой ищет; и про ведьм, и про заговорённые клады, и про хладных покойников, норовящих схватить всякого, кто рядом с кладбищем копать станет.
 У атамана от разговоров у самого ажно холод меж лопаток прошёл — так мысли разыгрались. От огня отойти боязно.
 Выбрал подходящее время Юрко, похлопал себя по поясу, поискал за пазухой, шапку вывернул. Говорит нароком:
- Браты казаки, кресало моё не видели? Потерял что ли где?
А, Михайлик атаману в ответ заранее уговоренные слова:
- Видел твоё кресало, пан Юрко, в подкопе, который перед башней воротной вырыли. Ты им фонарь запаливал. Там должно быть и обронил.
- Жаль кресала. Утянет его какой чорт. Кресало минёру — первая выручка! Как я теперь без огня?- напустил на себя притворную досаду атаман,- Может кто сходит?
Юрко оглядел ухмыляющиеся лица товарищей.
- Нет, атаман. Боязно,- сказал толстый Михайлик,- к тому же я хорошо отужинал. Там подкоп — только мыши, или вот, нашему Сашку лезть.
Гармаш с сомнением посмотрел на мальчишку:
- Не-е,- протянул атаман,- Сашко забоится. Там и кладбище татарское рядом, и самое время чорту озоровать…
- Не забоюсь! Вот тебе святой истинный крест,- перекрестился малый,- тока мне фонарь дайте… а то не увижу в потёмках кресало!

 Слово себе дал атаман, коль сходит Сашко под землю, упросить попа Семёна дать сынишку для выучки подкопному делу. Смышлён малый и расторопен, к тому же мелкому по подкопам сподручней лазать.


 Много дней готовились казаки к приступу турецкому: стены укрепляли, пушки пристреливали, мины копали. Аким Парамонов поймал себя на мысли, что ждёт боя с нетерпением. Однако, как завыли боевые трубы и роги турецкие, заиграли цымбалы жалостливо, словно кишки с живого тела выматывают, загрохотали набаты, и османы начали выступать из лагеря, жутко стало. Пожалел казак о своём нетерпении.
 Окружили силы турские Азов город со всех семи сторон от Дону до Дону. Всё поле прежде пустое покрылось движением, как цветы диковинные расцвели под стеною знамёна их и прапоры червлёные.
 Поперёд рядами ровными пошли наёмники немецкие в стальных кирасах со своими полковниками, следом лучшие янычары — серденгетчи «рискующие головой» в золочёных шлемах, янычарские орты со своими пашами — сто пятьдесят тысяч воев опытных, а так же многочисленная без счёту орда татарская пехотою.
- Ничаво, ничаво, не боись, робяты! Попотчуем сейчас турка досыта! Накормим каменными репками!- говорил Аким, не замечая, как от волнения его кулаки жамкают воздух, так что костяшки белеют.
 Подошли строи османские к стене. Лица солдатские под стальными шлемами стали ясно различимы. Ещё громче завыли трубы, чаще застучали барабаны, преклонились знамёна к городу. Немцы залп из мушкетов дали. Словно свинцовым горохом кто из пригоршни по стене кинул.
 По строю янычарскому огни пошли, будто молнии по туче грозовой. Окутались орты османские дымом.
 Выждал Аким, как турки большим числом к пристреленному месту подступили, где раньше шинок стоял, теперь только столб воротный от него, скомандовал: «Пали!»
 Настилом, как мальчишка кидает камень, чтоб он по воде скакал, изрыгнула тяжёлый снаряд пушка-мартен из башни. Полетело огромное каменное ядро, вдарилось в землю, пошло печь смертоносные «блинчики» средь тесных османских рядов, отрывая руки и ноги, сокрушая плоть людскую.
 С криком: «Алла!» сквозь строй пехотный бросились к стенам Азова отважные серденгетчи, неистовые дервиши-бекташи безоружные, следом неисчислимые охотники из татарской орды. В ярости начали ворота и башни топорами сечь, поставили лестницы, полезли на стены.
 Казаки принялись палить из всех пушек, тяжёлых гаковниц и мушкетов. До поры молчали они. Где османы на стену взошли, грудь в грудь сошлись, в сабли ударили.
 Дым от стрельбы пороховой и крик до небес поднялся.

 Бились казаки в дыму как в облаке душном, что от огненной горы случается. Валятся солдаты наёмные и янычары турецкие от огня казацкого, как рожь под косою, но наместо одного убитого, десять новых становятся. Словно валы морские наплёскивает на стены Азовские вражья сила.
 Затрещали крепостные ворота Топрак-городка под ударами неистовыми.
«Пора!» - понял Юрко, подал своим людям условный знак, к бойнице припал.
 Огромная толпа янычарская перед башней скопилась: палят из мушкетов бегло, вороты бревном выбивают, топорами секут.
 «Сейчас, сейчас...»,- замерло сердце подкопщика.
Грохот раздался. Позади турок, разрывая людей на части, словно деревья диковинные из-под земли встали.
 Ещё громче закричали янычары, к стене Азовской кинулись… и тут под ними бахнуло так, что камни Топрак-калы зашатались. Страшный дым и огнь поднялся. Юрко от бойницы отшатнулся, чтобы дробом сечёным от собственной мины не побило.
 Взлетели османы в небо синее, словно птицы-голуби, на землю ошмётками кровавыми пали.
 Замолкла музЫка бусурманская. Загремели казацкие барабаны: «На вылазку! На вылазку! На вылазку!»
 Распахнулись ворота Азовские. С криками: «Иисус!, Иисус!»- кинулись казаки на врага, порубили саблями не успевших прийти в себя османов.

 Задыхаясь от пороховой гари, оскальзываясь на кровавой земле, Гриня Савенко бежал в дым, в огонь, чувствуя за плечами дыхание товарищей. Впереди трое янычар под большим, червлёным знаменем скликают уцелевших.
Гриня стрелил из пищали в турка страшного с чёрным лицом, удерживающего прапор за древко. Пробила пуля золочёное зерцало на груди мухомедянина. Выронил янычар знамя из ослабевших рук, повалился в ноги казаку.
 Хотел Гриня из-за пояса пистоль тащить, понял — не успеет, ударил стволом пищали как пикой в лицо того, кто впереди стоял, загородился им от другого - замешкавшегося, рванул саблю из-за пояса.
 Успел поднять мушкет уцелевший янычар, выстрелил. Пропела смерть над головой казака.
 Ударил Григорий османа саблей в основание шеи. Лязгнул клинок по кольчуге. Не опрокинулся янычар, отбросил мушкет, за пистоль схватился, но набежали казаки, порубили знаменосцев в капусту. Не спасли османов дорогие доспехи.
 Многих османов обожжённых, пораненных, задохнувшихся от дыма, оглохших от взрывов, без жалости порубили казаки на вылазке. Побили всех солдат немецких с их полковниками. Шесть пашей янычарских с двадцатью тысячами, окромя пораненных, костьми легли в тот день у стен Азовских. Собрали казаки с поля смертного добычу немалую, уволокли в крепость знамя большое царя турского, с коим османы к стене подступали.
 Атаман Наум Васильев Григория Савенко за знамя отдельно отметил.


 На пологом холме у шатра на высоком берегу Дона в окружении имамов и многих сановников сидел сераскер Хусейн-паша Дели и смотрел на битву, развернувшуюся у его ног. От пальбы пушечной и взрывов пороховых Азовская крепость пылала, подобно птице саламандре в огне Немруда.
 Полный людей, огромный османский лагерь простирался во все стороны.
 По мановению руки главнокомандующего новые тысячи правоверных строились колоннами и уходили в огонь, чтобы победить или пасть шехидами, но людей в лагере меньше не становилось.
 Красное от дыма солнце медленно ползло за Дон реку. Пальба ни на миг не стихала.
 Круг крепости сотни чёрных мужиков с Валахии и Румелии, подобных кротам, копали окопы. От моря Азовского запряжки волов под крики погонщиков волочили огромные осадные орудия.
 Главнокомандующему нужна была крепость, а не пустое место от неё, но коль кяфиры упорствуют, пушки очередной раз пропоют победу воинам ислама. Топчу и лагимджи орудийным огнём и минами пробьют стены. Янычары войдут в город и сделают своё дело, как всегда делали.
 Когда казаки взорвали мины, и сотни правоверных испили смертную чашу, евнух Имбей недобро посмотрел на селистрийского сераскера и удалился в шатёр.
«Пошёл кляузу ко двору строчить,- дёрнул губой Хусейн-паша,- я его не боюсь. Победа закроет рот недоброжелателям. Кяфиры жестоко ответят за своё коварство».
 Солнце скрыло свой светлый лик. Потемнело большое розовое небо. Хусейн-паша отдал приказ. Поскакали по янычарским ортам расторопные алай-чавуши. «О, газии, время отдохнуть! Этой победе предназначено свершиться в другой день. Султану дороги ваши жизни!»
Османы отступили от Азовских стен. Поле битвы осталось за казаками.


 Принёс Гриня с первой вылазки серебряных монет жене на монисто, себе наряд воинский справный: мушкет немецкий с колесцовым замком, чуни из красного сафьяну, шелом золочёный со стрелкой, кольчугу кавказкой работы, да ещё рубаху шелкову — дочке на платье.
 А на другой день приступа османского не было. Только свет заалел, прислали турки под стену Азовскую толмачей. Стали толмачи у казаков позволения просить, чтоб убитых своих от города забрать, посулили за всякого убитого янычара по золотому червонцу, за полковниковы головы по ста таллеров.
 Не взяли казаки православные за битые головы мусульманские ни злата, ни серебра. Ответили гордо: «Не продаем мы никогда трупу мертваго, но дорога нам слава вечная. То вам от нас из Азова города, собакам, игрушка первая, лишь мы молотцы ружье свое почистили. Всем то вам, бусурманам, от нас будет. Иным нам вас нечем подчивать».
 До ночи собирали османы от стены убитых своих. В трёх верстах от Азов горда выкопали турки ров глубокий, загребли покойников горою высокою, поставили многие памятники с надписями на разных языках.
 Всех языцев иноплеменных приняла Донская земля. Так ещё много раз будет.

 Спины не разгибая, копали покорные мужики румельские и валашские окопы да апроши. Под грохот барабанов и крики погонщиков упряжки волОвые тянули пушки стенобитные к Азов городу.
 Имущество янычар, ставших шехидами, передали в казну, живые готовились к новому бою.