Небо на руках. Трилогия

Глава первая.
САШКА АТЛАНТ.
Говорят, что не плачут камни:
У них твёрдый характер-гранит, Но я видел, как у Атланта
Боль слезой по щеке скользит.
Сашка проснулся от тишины. Не как обычно, от воя сирены или стрельбы за окном, а от тишины. Он проснулся и решил не открывать глаза, а полежать немножко в темноте, но ему стало очень страшно. Сашка резко открыл глаза и еще сильнее испугался, потому что ничего не изменилось! Вокруг была полная, кромешная темнота. Он начал часто моргать, но картинка не менялась. В комнате было одинаково темно. И с закрытыми, и с открытыми глазами. Набравшись смелости, он с трудом выдавил из себя:
— Ба!!!
— Что, милок? — хрипло ответила бабушка из дальнего угла комнаты. Она часто сидела там, в темноте, когда все ещё спят, и тихо молилась.
— Фу… — вздохнул облегченно Сашка, — а где мама?
— Ты чего, родной, заспал? На дежурстве, где ж ещё?
Сашку иногда взрослые спрашивали кем он хочет быть, когда вырастет. Он каждый раз придумывал что-нибудь новенькое, но с тех пор, как началась война и эта страшная блокада, он точно знал, кем он не хочет быть! Он не хочет быть раненым и не хочет ходить на дежурство! Он вообще плохо понимал, почему до войны мама просто ходила на работу (она доктор), лечила людей — и вечером всегда приходила домой, а теперь у неё только дежурства,
 
и днём, и ночью…Кажется, что она вообще перестала спать. С тех пор, как папа ушёл на дежурство и не вернулся, это «дежурство» стало Сашке ещё противней, а мама иногда тихонько плакала, приговаривая, что всё будет хорошо, и папа скоро вернётся.
Два дня назад у Сашки был день рождения, ему исполнилось шесть лет, и в первый раз папы не было дома, и его поздравили только мама и бабушка. На потолке заплясали тени: бабушка зажгла свечку, и темнота нехотя поползла по углам. Сашка с трудом пошевелился под тяжестью трёх одеял и папиного бушлата и повернулся на бок, чтобы посмотреть, как бабушка будет затапливать печку. Бабушка подошла к Сашке, поцеловала его в лоб и пошла, шаркая валенками. Глядя на её усталую походку, Сашка вдруг вспомнил недавно сказанные папой слова: «Совсем сдала наша бабуля», и только сейчас он понял, а точнее увидел, как бабушке тяжело. Ему вдруг захотелось взять её на руки, как маленькую куколку и прижать к себе. От бабушкиной ходьбы в комнате зашевелился холодный воздух, и сразу стало ясно, что тепло только здесь, под одеялами. Сашке очень нравилось смотреть, как бабушка растапливает печь, она, как волшебница, делала руками смешные движения, шуршала бумажками, и вдруг в печке появлялись маленькие подпрыгивающие огонёчки. Они перепрыгивали с бумаги на дрова, весело плясали и потрескивали. Их становилось всё больше и больше, а самые первые начинали расти, высовывали длинные языки и жадно облизывали дрова. Вот теперь начала просыпаться вся комната. Появился из темноты огромный шкаф. Оттого, что он очень старый, он всегда казался Сашке строгим и вечно недовольным, особенно, когда сердито поскрипывал дверцей, если кто-то её открывал. Круглый обеденный стол в полумраке был похож на большущую черепаху, которая так медленно ползла, что на ходу уснула. Так и стоит сонная посреди комнаты. С каждым днём топить печку всё труднее и труднее. Уже давно кончились дрова, которые привозил папа, и сейчас в печку уходили остатки мебели. Сначала жгли старые табуреты, потом расшатанные стулья и снятые деревянные карнизы, и вот сейчас бабушка пытается сломать оставшуюся часть стула, но она не поддается и не хочет ни ломаться, ни целиком лезть в огонь. Тёплый воздух от печки добрался до Сашкиных щёк, носа и лба, и он сразу почему-то вспомнил, что папа, иногда сидя у огня, говорил: «Тепло, как в Африке!»
Сашка знал, что такое Африка, папа показывал на карте и много интересного рассказывал. Это было одним из самых любимых занятий, когда вечером, после ужина, папа разворачивал на полу огромную цветную карту мира и говорил: «Ну, Александр Сергеевич, поехали путешествовать!» Сашке очень нравилось, когда папа его так называл. Бабушка часто говорила за обедом: «Будешь хорошо кушать — быстро вырастешь.» Мама говорила, укладывая спать, что дети во сне быстро растут, а Сашка точно знал и чувствовал, что он растет, когда папа называет его Александром Сергеевичем! Ему нравились все его имена, и как мама говорит Сашенька, бабушка — Сашуля, друзья в садике и во дворе иногда говорили по-взрослому — Саня, но когда папа говорил — Александр Сергеевич, Сашка чувствовал, что становится таким же огромным и сильным, как Атланты, которые стоят в конце их улицы Халтурина, у Эрмитажа.
Сашка очень любил путешествовать с папой по карте и даже знал и мог показать страны и моря. Но первый раз в жизни он услышал от папы про загадочное место. Эвакуация. Он слышал, как однажды, вернувшись с дежурства, папа сказал маме, что она обязательно должна взять Сашу и бабушку и уехать в эвакуацию! Сашка не знал, где она находится, но понял, что там, в этой эвакуации, нет бомбёжек, не умирают с голоду, и им там будет очень хорошо. Но почему-то мама заплакала и сказала, что без папы никуда не поедет, хотя Сашка хорошо помнил, что они ездили без папы и на море, и на юг. Непонятно, почему мама так боится этой эвакуации? Когда папа вернётся, Сашка обязательно попросит показать ему эвакуацию на карте. Как только в комнате потеплело, Сашка почувствовал, что проснулся самый страшный враг — голод. В животе так заурчало и похолодело, будто он случайно проглотил целую сосульку. Он никак не мог понять, почему во всем городе кончилась не только вся еда, но и даже хлеб! Как фашисты окружили Ленинград? Если они встали в круг и смотрят на наш город, то почему наши солдаты не подойдут к ним сзади и как следует не треснут им по голове? И как у них получился такой круг, что нам в Ленинград не могут через него перекинуть даже хлеб? Очень много вопросов у Сашки накопилось для папы. Маме и бабушке он их не задает, потому что видит, как им тяжело, а они считают, что он не замечает, как они иногда плачут.
— Сашуля, выбирайся из-под одеял, иди, я тебе личико умою, — сказала бабушка.
Она так говорила по утрам Сашке и до войны, тогда он начинал канючить или просто специально валяться, притворяясь спящим, но сейчас у бабушки был такой грустный и уставший голос, что Сашка пулей соскочил с кровати и чуть не брякнулся на пол. Он совсем забыл, что сейчас, во время голода, нельзя так резко вставать, силы не успевают накопиться, и можно свалиться на пол, как не раз, уже бывало. Сашка стал ловить ногой огромные мамины валенки, пытаясь в них попасть.
— Иди, милок, сейчас я тебе кипяточку налью, с сухариком пошамкаешь, — сказала бабушка.
Сухарик — это кусочек чёрного хлеба, но сейчас, в блокаду, он казался вкуснее любого пирожного, и Сашка никак не мог понять, почему раньше, до войны, хлеб не был таким вкусным? Может сейчас мука какая-то специальная, военная, или может быть потому, что сейчас его мало. «Э-эх, какой же я был дурак, — подумал Сашка — сколько можно было съесть всего вкусненького, а я не хотел.»
Как только Сашка попал второй ногой в валенок и соскочил с кровати, не только всю комнату, а показалось, что весь город, стала разрывать на части своим ужасным воем сирена воздушной тревоги. К ней невозможно привыкнуть, и Сашка невольно вскрикнул и присел на корточки. Эта сирена зачем-то была установлена на их шестиэтажном доме, на крыше, и у них в комнате, на пятом этаже, казалось, что она орёт и воет прямо в окно! Сашка, сам не зная почему, заплакал, а бабушка, не раздумывая, накинула на себя шубу, схватила с кровати папин бушлат, подхватила Сашку на руки, на ходу заворачивая в этот бушлат, прикрыла печку, задула свечу, взяла со стола пакетик с сухариками и быстро пошла к выходу из квартиры. Сашке было страшно, стыдно и очень интересно! Страшно, потому что он уже понимал, что может так случиться, что после этой бомбёжки не станет их дома, как неделю назад разбомбило дом напротив. Стыдно, потому что он, считая себя большим и взрослым, с удовольствием сидел у бабушки на руках и крепко обнимал её за шею. Интересно, потому что бабушка шла по лестнице вниз, казалось, быстрее лифта, который уже давно не работал. Каждый раз по дороге в бомбоубежище Сашка очень внимательно смотрел по сторонам, пытаясь увидеть внутренних врагов, но ещё ни разу их не видел. Когда началась война, папа, как все офицеры и взрослые мужчины, собрался на фронт защищать Родину, но его не взяли. Сашка слышал от мамы, что папин командир сказал ему, что все хотят на фронт, а кто будет защищать Родину от внутренних врагов?
— Поэтому, Сергей Анатольевич (так звали Сашкиного папу) успокойся и выполняй свой офицерский долг здесь, в борьбе с внутренним врагом.
И с тех пор, каждый раз выходя на улицу, Сашка внимательно смотрел по сторонам, пытаясь увидеть этих внутренних врагов. Его мучили вопросы: как они, эти враги, к нам попали? Где они живут? Почему их нельзя сразу всех арестовать? Если они живут рядом, значит тоже ходят по улицам и во время тревоги прячутся от бомбёжки. Нас бомбит враг, что же это значит? Он и своих тоже бомбит, ну, этих внутренних врагов? Неужели есть специальные отдельные бомбоубежища для внутренних врагов?
В общем, вопросов было так много, что начинала кружиться голова. «Когда вернётся папа — думал Сашка — голова закружится у него, столько много я ему задам вопросов!»
Вечером, прячась, как черепашка в панцирь, под одеяла и бушлат, Сашка решил, что сегодня точно не будет спать, пока не придёт мама. Проснулся он от тёплой маминой руки, которая нежно гладила его по щеке. Мама сидела на краю кровати. В комнате было светло, шторы затемнения были открыты, и на полу лежал непонятно откуда взявшийся солнечный лучик. Сашка думал, что и солнце, как наш город, тоже в блокаде, и поэтому его давно никто не видел. Но нет, вот оно!!! Сашка очень обрадовался! Он решил, что кончилась война, кончилась блокада, на улице светло и весело, и они с мамой и папой пойдут гулять в Летний сад, как до войны. Но мама сидела на краю кровати гладила Сашку по щеке и тихо плакала.
Мамочка, любимая не плачь, посмотри какое солнышко, — попытался весело сказать Сашка, но прозвучало это очень тихо и грустно, и ему тоже захотелось заплакать.
— Сашенька, — тихо сказала мама, — наша бабушка очень сильно заболела, и её надо увезти в больницу.
В это время в комнату стали заходить какие-то люди. Все они были угрюмые молчаливые и очень уставшие. Они подошли к бабушкиной кровати и начали заворачивать бабушку в одеяло, полностью, с головой. «Наверное на улице очень холодно, — подумал Сашка.
— Ба! — тихо позвал он, но бабушка не ответила.
Чужие люди посмотрели на Сашку, потом на маму и, молча взяв одеяло с бабушкой, пошли на выход. Мама заплакала, а Сашка стал её успокаивать, говоря о том, что она врач, и должна знать, что в больнице бабушке будет лучше и она быстрее выздоровеет. Вечером мама осталась дома, это было так здорово! Теперь у неё больше не было ночных дежурств, но без бабушки в комнате стало пусто и очень грустно. Плохо, что бабушка в больнице, и мама сказала, что это очень — очень надолго, но зато теперь мама всегда вечером возвращалась с дежурства, а иногда даже днём прибегала к Сашке. Про папу Сашка перестал спрашивать, потому что мама говорила, что всё будет хорошо, что он скоро вернётся, но всегда начинала плакать.
Каждое утро мама уходила на дежурство в госпиталь, Сашке оставляла на столе два кусочка хлеба, но он съедал только один. Знал, что второй мамин, и никакая сила, никакой голод не заставят его съесть мамин кусочек. Мама ругалась, приходя с дежурства, говорила, что ему надо есть и набираться сил, чтобы быть таким же сильным, как папа, но ругалась она не сердито, как-то по-доброму, что Сашке даже нравилась эта ругань. Вечером они вместе съедали этот кусочек, и мама обязательно приносила еще с дежурства. Дни были такими одинаковыми, серыми и пустыми, что давно уже никто не вспоминал ни день недели, ни числа, а так любимое Сашкой воскресенье, похоже, вообще перестало приходить. Сначала воздушные тревоги были только по ночам, но теперь всё чаще сирена начинала выть и днём. Сашка строго соблюдал мамины инструкции: к окну не подходить, к дверям не подходить, а в случае тревоги выйти на площадку и с тётей Ниной из соседней квартиры спуститься в бомбоубежище.
Сашка целыми днями лежал, закутавшись в одеяла. Ждал маму с дежурства, ждал, когда бабушку отпустят из больницы и ждал, когда вернется папа. От постоянного голода и слабости глаза закрывались сами, и уже трудно было понять, когда спишь и видишь сны, а когда лежишь и мечтаешь. И вот в один из таких дней Сашка не то видел сон, не то вспоминал, как они тёплым летним днём с папой и мамой возвращались с прогулки из Летнего сада, и папа загадочно сказал:
— Ну что, Екатерина Павловна– так звали Сашкину маму– пора нашего Александра Сергеевича познакомить с Атлантами.
Мама улыбнулась, а Сашка взволнованно напрягся, он знал, что после таких папиных слов, игриво сказанных, обязательно случалось что-то интересное и незабываемое! Они шли по улице Халтурина. Их дом имел два входа, парадный был с Дворцовой набережной, а чёрный вход, непонятно почему его так называли взрослые, был с улицы Халтурина. И вот, после этих папиных слов, они не повернули, как обычно, в арку, чтобы, пройдя через двор, зайти в свой чёрный вход, а пошли дальше, по Халтурина, в сторону Эрмитажа. Сашка, продолжая весело шагать между папой и мамой, держал их за руки и пытался представить, что же это такое — Атланты. Он так увлекся, что не заметил, что они уже не идут, а стоят, и папа с мамой смотрят на него и чего-то ждут. Сашка посмотрел на папу, потом на маму и вдруг замер…у него перехватило дух. Он увидел прямо перед собой огромную, размером с его Сашкин велосипед, человеческую ногу! Сашка разинул рот от удивления и стал медленно поднимать голову вверх, вдоль этой ноги. Перед ним вырос огромный, невероятных размеров, сильный и очень мужественный человек. Он был не один!!! Эти гиганты стояли недалеко друг от друга и, склонив головы, держали на согнутых руках здание. Они были все одинаково огромные и сильные. Сашка очнулся оттого, что папа тряс его за плечо и спрашивал:
— Ну, как?
— Кто это?!?– с трудом выдавил из себя Сашка.
— Это Атланты, — весело сказал папа.
— Посмотри, они держат небо на руках, и охраняют наш покой, — добавила мама. Эти Атланты произвели на Сашку такое сильное впечатление, что снились ему всю ночь. Ему снилось, как Атланты ночью ходят по городу и охраняют покой, а утром, пока никто не видит, встают на свои места и молча держат здание. На следующее утро он взял с родителей обещание, что теперь каждый выходной день будет начинаться с Атлантов, а потом уже всякие прогулки. К сожалению, таких выходных было немного, потому что вскоре, в воскресенье, вместо встречи с Атлантами Сашка узнал, что началась война. С тех пор он ни разу их не видел.
Сашка открыл глаза, в комнате было светло, на улице тихо. Он, как ошпаренный, подскочил с кровати. От резкого движения перед глазами поплыли круги, и он едва не свалился на пол. Но мысль о том, что ВСЕ забыли про Атлантов, придала ему силы. Это ужасная несправедливость. Они нас охраняют, они целыми ночами ходят по городу и не прячутся ни в какие бомбоубежища, но не получают пайку хлеба!!! Они, голодные, берегут наш покой, а утром, когда город просыпается, они быстро возвращаются назад и держат здание, чтоб никто не догадался, что они нас оберегают!!! От этих мыслей у Сашки закружилась голова. Как же так? Почему никто из взрослых до этого не додумался? Сашка стал ходить по комнате, пошатываясь от слабости, но мысль о забытых, брошенных Атлантах не давала ему остановиться. Он знал, что ему категорически нельзя выходить из квартиры, не говоря уже об улице, но также понимал, что другой возможности не будет. Сейчас тихо, никаких тревог, мама вернется только вечером, а до Атлантов пройти надо всего несколько домов, отдать им хлеб и быстро назад. Решение было принято. Он влез в бабушкины валенки, которые оказались невероятно большими и тяжелыми, и понял, что в них у него не хватит сил даже спуститься по лестнице, не говоря уже о дороге. Он достал из шкафа свои летние ботинки, решив, что налегке быстрее вернется. Корочку хлеба он завернул в листок бумаги, сжал в руке и сунул в карман.
Первой преградой оказалась входная дверь на улицу, она была сама по себе невероятно тяжелая, да ещё снаружи завалена снегом.
Скользя ботинками по каменному полу, одной рукой сжимая корочку в кармане, а второй упираясь в дверь, Сашка со слезами пытался ее открыть. Он не мог допустить, что после принятого решения ему придется сдаться, как говорил папа, без боя, не выйдя на улицу! Похоже, дверь поняла, что сопротивляться бесполезно, и медленно, нехотя подалась наружу, но потом передумала и встала намертво. Но образовавшейся щели было достаточно, чтобы худенький и измождённый голодом малыш выскользнул во двор. Мороз и ветер стали второй преградой. Ледяной воздух так неожиданно ворвался в нос, что у Сашки сбилось дыхание. Но теперь он знал точно — никто и ничто его не остановит! Атланты будут спасены! Непосильная борьба с морозом и ветром сделала своё дело. Сашка стоял возле Атлантов, но не помнил, как он шёл и как давно здесь стоит, прислонившись к ледяному граниту. Он поднял глаза и лицом к лицу встретился взглядом с Атлантом. Для этого ему пришлось так высоко задрать голову, что шапка свалилась в снег. Мороз сразу же зубами вцепился в уши. Не отрывая взгляда от Атланта, Сашка присел на корточки, нащупал упавшую шапку и натянул её на голову.
— Я принес Вам хлеба, — тихо прошептал он. Атлант промолчал…
— Я принёс Вам хлеба, — чуть громче произнёс Сашка.
На мгновение ему показалось, что Атланты, не двигаясь, устремили на него взгляд, но мороз так сильно стал щипать всё лицо, что у Сашки выступили слёзы. Они мешали смотреть на Атлантов. С минуту так постояв, он вдруг понял. Ну конечно же, они не могут, не имеют права шевелиться днём. Ведь никто не должен видеть, как они двигаются! Прийти сюда ночью было абсолютно невозможно, Сашкино сердце сильно забилось от отчаяния. Он посмотрел по сторонам. Вокруг не было ни души. Он поднял голову и тихонько прошептал Атланту: «Здесь никого нет! Я закрою глаза, а Вы возьмите! Я принёс Вам хлеба.» Атлант промолчал.
Тогда Сашка достал из кармана корочку хлеба, аккуратно развернул её и на вытянутой руке протянул вверх Атланту. Затем он медленно опустил голову, закрыл глаза и стал ждать. И вдруг, когда он почти уже было отчаялся, кто-то резко выдернул у него из руки корочку хлеба и толкнул его в плечо так, что Сашка упал лицом в снег. Похоже, лежал он недолго, потому что нос не успел замерзнуть, а только горел, как ошпаренный. Сашка поднял глаза на Атланта, тот стоял, как и прежде, неподвижно. Сашка посмотрел вокруг, рядом никого не было. «Значит, он всё-таки взял хлеб, — подумал Сашка, — он просто не рассчитал своей силы.» Он еще раз посмотрел на Атлантов и вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил и своё участие в общей борьбе с врагами. И его совершенно не смущало, что он меньше, чем стопа этого гиганта. Он вдруг понял, что теперь они друзья, они вместе — сила, как любил говорить папа. И что он, Сашка, пока маленький голодный и уставший, но он поступил, как должен был поступить Александр Сергеевич! От этих мыслей Сашке стало радостно. Даже ледяной гранит показался теплым, как летом, и Сашка медленно сползая вдоль стены, присел на корточки, закрыв мечтательно глаза. Он представил, что рядом стоят папа и мама и гордятся своим сыном, который единственный во всём блокадном городе догадался спасти Атлантов. Сашке стало тепло, уютно и очень спокойно на душе. Он увидел, как к нему подошла бабушка, погладила по голове и сказала:
— Пойдём, милок, я тебе за это не кипяточку, а тёплого молочка налью с печеньем, хочешь?
— Хочу, бабуля! — радостно ответил Сашка и потянул руки к бабушке.
Но бабушка вдруг очень громко и страшно завыла, так ужасно, что Сашка похолодел от страха. В следующее мгновение бабушка сильно толкнула Сашку и он упал. Сашка открыл глаза. Он лежал на снегу рядом с Атлантами, шапка свалилась с головы, а весь воздух вокруг ужасным воем разрывала сирена воздушной тревоги. Сашка вскочил на ноги. Он увидел, как из домов стали выбегать люди, направляясь в бомбоубежища. Сашка очень испугался сразу всего! Испугался, что он не дома, и тётя Нина, соседка, будет его искать, что ужасно расстроится мама, узнав, что Сашка пропал, что он один здесь, сейчас, может столкнуться с внутренними врагами. Он решил бежать домой, но не смог оторвать ботинки от снега. То ли они примёрзли, то ли силы совсем кончились, но сделав два шага, Сашка опять упал. Теряя сознание, он услышал сильный грохот и треск. Сашка решил, что рядом взорвалась бомба, но на самом деле это Атлант сорвался со своего гранитного пьедестала и подошёл к Сашке. В следующую минуту Атлант огромной ручищей взял Сашку за шиворот, как крохотного котёнка, поднял над землёй и сказал:
— Смотрите, ребята, здесь ребёнок в снегу! Живой!
Сашка с трудом раскрыл глаза и удивился, что Атлант уже надел на себя шинель. К нему подбежали ещё несколько Атлантов — солдат, и они, передавая Сашку друг другу, положили его в машину, которая с ревом рванула с места. Вновь закрывая глаза, Сашка успел подумать: «Интересно, какая же это огромная машина, если в неё помещается столько Атлантов!»
Сашка проснулся. В большой светлой комнате с белым потолком и белыми стенами было намного теплей, чем дома, а рядом, на кровати, сидела мама и улыбалась.
— Как хорошо, что тебя нашли патрульные. В наш дом попала бомба, разрушения небольшие, но начался сильный пожар, и вы с тётей Ниной где-то на лестнице, наверное, потерялись. Ты успел выскочить на улицу, а тётя Нина нет… — сказала мама, смахнув слезы.
– Но, слава Богу! Ты жив и почти здоров, мой малыш! Мой Атлант! — улыбнувшись, сказала мама и поцеловала Сашку.
Сашка напрягся и осторожно спросил:
— Почему Атлант?
«Неужели кто-то видел и всё маме рассказал?»-подумал он.
— Сашуля! — улыбнувшись, сказала мама. — Ты несколько дней был в бреду с высокой температурой и постоянно во сне звал Атлантов, и все время твердил, что о вас, об Атлантах, нельзя забывать! Что вы, Атланты, тоже защищаете город!
— А где ты меня нашла? спросил Сашка.
— Тебя случайно в сугробе увидели патрульные, проезжавшие мимо, и привезли прямо к нам в госпиталь!
В палату вошла медсестра и весело сказала:
— А, Сашка — Атлант, привет! Давай-ка пилюли глотать!
 
Глава вторая.
ЛЕКА.
Самое страшное — это когда Нюрка плачет. Ей три года, она говорит хорошо и понимает всё, только вот голод сильнее…Она знает, что кушать нечего, но не может понять почему, а слова «блокада», «война», «фашисты» для неё вообще пустой звук. Валера сидел на краю кровати, поджав колени к самому подбородку, боясь шелохнуться, потому, что как раз, только успокоившись, Нюрка уснула. Ещё всхлипывая во сне, затихла и мирно посапывала. Спали и мама, и бабушка, хотя теперь часто непонятно кто спит, а кто просто тихо лежит без сил. Очень быстро повзрослев в свои тринадцать лет, после прощания с отцом, который ушёл на фронт, Валерка никак не мог избавиться от постоянного чувства вины перед мамой, бабушкой и Нюркой, потому что не мог их защитить. «Ты мужчина, и остаёшься за старшего», — так, уходя, сказал отец. Сам с трудом передвигая ноги от голода, Валерка мечтал накормить Нюрку, раздобыть лекарства для мамы и бабушки. Он готов был идти хоть на край света, даже во время бомбёжки, лишь бы принести в дом хоть какой-то еды.
— Сынок, ты чего не спишь? Не то прошептала, не то прохрипела мама.
Голос её был очень тихим, но от неожиданности Валерка всё равно вздрогнул. Он молча лег на край кровати рядом с Нюркой и опять поджал колени, казалось, что в таком положении живот меньше болит от голода.
У Валерки был любимый день в году, который он всегда ждал почти как Новый год, это его день рождения, 22 июня!
Но случилось страшное, долгожданный день рождения, яркий солнечный день, в прошлом году расколол жизнь на две половинки. На до и после.
На ту, беззаботную детскую, и эту, блокадную голодную, не по годам взрослую, наполненную смертью и горем. Когда началась война, все думали, что уже ничего не может быть страшнее…но пришёл сентябрь, и началась блокада. Порой казалось, что та, довоенная жизнь, ему приснилась, а иногда хотелось, чтобы всё, что происходит вокруг сейчас, было просто кошмарным сном. На улице– жуткие морозы, дома теплее, но только потому, что нет сугробов и ветра. Всё равно щёки и нос мёрзли, и приходилось прятаться под одеяла с головой. Мама и бабушка каждый день по очереди топили печь, чтобы согреть комнату и вскипятить воды, но после известия, что отец погиб, мама тяжело заболела, а бабушка перестала вставать, и квартира стала похожа на тёмный холодный подвал. Валерка не раз слышал в очереди от взрослых, что в городе хозяйничает смерть, но сейчас ему стало казаться что она ходит прямо по квартире, и оттого становилось ещё холоднее и страшнее.
Если утро начиналось с шума за окном или раскатов стрельбы, было легче. Страшнее, когда Валерка просыпался в полной тишине. Мама уже две недели не вставала, а бабушка почти совсем перестала разговаривать, и каждое утро Валерка напряжённо ждал, кто первым подаст голос, и, услышав, мамин «Сынок, как ты? Как Нюрочка?» или бабушкин «Господи, спаси-сохрани», или верещание Нюрки, он выдыхал — все живы… Сейчас Валерка лежал и ждал, когда подаст голос бабушка из другой комнатки, где у неё был, как она любила говорить, свой уголок. В маленькой комнатушке у бабушки стояла кровать, рядом с кроватью табурет, столик на нём небольшое зеркальце и икона в углу. До войны, уходя спать, бабушка говорила: «Всем спокойной ночи, я пошла в своё купе».
Холод, голод и страх до неузнаваемости изменили любимую квартиру, где всегда было тепло, уютно и весело. Теперь даже стены казались чужими и злобными, а постоянная темнота прятала по углам какую-то угрозу. Часто Валерке хотелось не просто плакать, а рыдать и выть волком оттого, что фашисты убили папу. Сразу постарела и стала беспомощной мама, а бабушка, узнав о гибели папы, её единственного сына, тихо сказала: «Ну вот, теперь и мне можно помирать…». Когда на отца пришла похоронка, Валерка так плакал, что перепугал Нюрку, и потом они вместе с мамой и бабушкой её с трудом успокоили. С тех пор Валерка боится при Нюрке не только плакать, а даже слёзы показывать. Позавчера вечером мама почему-то попросила Валерку, чтобы он забрал от неё Нюрку и положил спать с собой, и ему стало ещё страшнее, ему вдруг показалось, что между его кроватью и маминой вырос забор изо льда, хотя кровати стояли в одной комнате. Днём Нюрка всё равно переползала на кровать к маме, но на ночь мама просила её забирать. И теперь Валерка стал бояться ночи, каждый вечер ему казалось, что он остаётся один на целом свете. Совершенно один в холодном, умирающем городе, который окружили ненавистные фашисты. Они убили папу, а маму и бабушку лишили сил. Это страшное ощущение одиночества было даже хуже голода. Минуты тепла и любви, когда он мог днём присесть на край маминой кровати, а она нежно гладила его по голове, теперь были самыми счастливыми в жизни, но каждый день неуклонно наступал вечер, и Валерка боялся наползающей ночи. Теперь он точно понимал и чувствовал всем своим детским сердцем, что всё, что у него осталось и ради чего он должен жить — это мама, бабушка и маленький беззащитный комочек по имени Нюрка.
Уже давно пропало чувство времени. Иногда, чтобы понять это, надо было подойти к окну и осторожно заглянуть за тяжелую светозащитную штору. Если чёрное небо разрезали прожектора противовоздушной обороны, значит ещё ночь, а если серый свет, значит день или утро. Снег, небо, воздух– всё было одного цвета, и иногда Валерка думал, если встать на голову и посмотреть в окно, всё равно не поймёшь, где небо, а где земля.
Нюрка мирно и беззаботно засопела под боком. К счастью, малышка не понимала и не осознавала всего происходящего, как это было с Валеркой и всё её горе сводилось к тому, что хочется кушать и холодно.
Пригревшись бок о бок с сестрёнкой, Валерка провалился в глубокий сон, что было редкостью. Голод, холод, тревоги не давали покоя. Ни днём, ни ночью. Зато во сне, правда это было очень редко, можно было насладиться радостью жизни, особенно, если снилось лето, вот как сейчас…Валерка сидит на берегу с удочкой. Они с отцом иногда ездили на рыбалку. Тёплый солнечный день. Гладь на воде. Безмятежный поплавок, который тоже уснул, пригревшись на солнышке. Рядом на траве сидит папа… Но почему-то он в военной форме, а вместо удочки держит винтовку, направленную вверх. Он нервно перезаряжает её, нажимает на курок– осечка, ещё перезарядил, опять осечка, и он начинает это повторять всё быстрее и быстрее. Эти щелчки всё чаще, звонче и тревожнее.
— Папа, окликнул его Валерка, — что случилось?
Папа резко обернулся, в упор посмотрел на Валерку и, не переставая щёлкать затвором, почему-то сердито спросил:
— А ты не знаешь?!
— Нет.
— Потому что у тебя нет НОГ!!!– громко сказал папа.
Валерка вздрогнул и посмотрел на свои ноги, он вдруг почувствовал, что они от колен и ниже леденеют от холода, но они были на месте. Папа громко повторил:
— У тебя нет НОГ!!!
И ещё быстрее и звонче щёлкая затвором, стал кричать на Валерку:
— У тебя нет НОГ! Нет НОГ! НОГ! СНОГ! СЫНОГ! СЫНОК.
Папа перешёл на шёпот:
— Сынок, Сынок…
Валерка дёрнулся, проснулся и открыл глаза. В кромешной тьме, мама постукивала чайной ложкой по стакану, который стоял у неё на табуретке, рядом с кроватью, и шёпотом звала:
— Сынок, Сынок!
Неимоверными усилиями Валерка буквально выдернул себя из летнего сна-кошмара и, с трудом поняв, что происходит, тихо спросил:
— Что мамочка?
— Сынок, пойди закрой дверь в бабушкину комнату и не заходи туда…пока не заходи.
Ещё полностью не проснувшись и не придя в себя, Валерка не мог понять, что происходит. Он попытался встать с кровати и почувствовал, что ноги его не слушаются! Они настолько замёрзли или затекли, что отказывались двигаться. Испугавшись, Валерка сел на кровати и стал с силой их растирать и стучать кулаками пока не почувствовал боль и тысячи вонзившихся в ноги иголок. — Что с тобой, сынок? — спросила шёпотом мама.
— Всё хорошо, — ответил Валерка, и медленно встал с кровати.
Он так привык к темноте, что мог спокойно передвигаться по комнате, не натыкаясь на предметы. С трудом волоча ещё ватные ноги, Валерка прошёл к двери в бабушкино «купе» и тихонько стал закрывать её, ожидая, что вот-вот услышит бабушкин голос: «Не надо, милок, пусть открыто!» Но в комнате была тишина, а из бабушкиной комнатки на Валерку дыхнул какой-то особенно холодный воздух, настолько холодный и безжизненный, что от него у Валерки потекли слёзы… Он долго не мог смириться со смертью отца, поверить, что папы больше нет и никогда не будет. Это чувство полной беспомощности и неотвратимости происходящего постепенно стало накрываться какой-то невидимой завесой блокадной жизни, и боль стала притупляться, как вдруг леденящий кожу и душу поток воздуха из бабушкиной комнаты безжалостно сорвал эту завесу и Валерка всем телом ощутил, что смерть не только хозяйничает в городе, а она уже здесь совсем рядом и дышит ему в лицо. Он плотно закрыл дверь и замер.
— Сынок, подойди ко мне, — тихо сказала мама.
Валерка подошёл к её кровати и присел на край. Мама протянула к нему руку, провела по щеке ладонью и, нащупав мокрое от слёз лицо сына, обняв за шею, наклонила и прижала Валерку лицом к своей груди. В полной тишине, не издавая ни звука, они
оба содрогались в безмолвном рыдании…
— Лека! — громко разрезал тишину Нюркин голосок.
— Лека! Настойчиво, уже готовая расплакаться, крикнула она снова.
Мама и Валерка вздрогнули от неожиданности, этот детский голосок выдернул их из горя, из готовности погрузиться в безысходность и вернул в реальность. Маленький беспомощный комочек тонким дрожащим голоском вернул их к жизни.
— Я здесь, здесь, — торопливо заговорил Валерка, — иду Нюрка, чего кричишь?– сказал он нарочито спокойно и уверенно.
Лека — так его называла Нюрка. Ещё не выговаривающая букву Р, она придумала производную от Валерка, как звали его пацаны на улице, и получилось Лека.
Валерка возвращался домой после очередного похода за продуктами. Теперь эта забота, отоваривать карточки, целиком лежала на нём. Он исправно следил за оставшимися, не отоваренными с прошлого месяца карточками и, бывало, по нескольку раз в день бегал к магазину, чтобы не пропустить привоз продуктов. Сил стоять часами у магазина не было, да и мама запретила, боясь, что он простудится и сляжет: «Тогда нам всем точно смерть, — однажды сказала она. — Ты наш кормилец и опора». Валерка, шёл домой по тропинке вдоль тротуара, опустив голову, и лишь изредка поглядывая по сторонам. Пустая улица, обычный серый день, серые дома и только снег был белым и чистым. Огромные сугробы на давно не чищенных улицах. Было понятно, что теперь этот снег сможет убрать только весна. В очередной раз подняв голову и посмотрев вперёд, он увидел, что впереди по этой же тропинке кто-то идёт, медленно переставляя ноги. КТО-ТО, потому что сейчас невозможно сразу понять кого ты видишь, особенно сзади. Мужчина это или женщина, ребенок или старик. В большинстве, это были бесформенные фигуры среднего роста, укутанные с головы до ног во что придётся. Перед Валеркой шло ЧТО-ТО в полушубке с замотанным на голове не то большим платком, не то шалью, или вообще одеялом. ОНО медленно переставляло ноги в огромных, явно не по размеру валенках. Валерка постепенно ЕГО догонял. Наверно, это чья-то бабуля. В этот момент Валерка увидел под ногами, на тропинке, темный маленький сверток, вернее, это был узелок из платка, и он лежал точно посередине тропинки. Валерка остановился и недоумевая посмотрел вокруг. По этой тропинке двоим не разойтись, кому-то пришлось бы шагнуть в снег, встречных никого не было, с неба этот узелок тоже не мог упасть… и тут Валерка понял, что узелок обронило ТО, что шло впереди. Он наклонился, поднял туго завязанный платочек и машинально стал развязывать его, поглядывая по сторонам. Сердце бешено забилось, не то от испуга, не то от неожиданной находки. Дрожащей от холода и волнения рукой, он развязал платочек и замер от ужаса и восторга! В тугом узелке крохотной стопочкой лежали продовольственные карточки на новый месяц! Казалось, что сердце сейчас выскочит из горла, оно бешено колотилось не только в груди, но и в ушах, и в висках. И вообще, Валерку всего начало трясти от неожиданно свалившегося с неба счастья и непонятного страха от находки. Несколько минут он стоял неподвижно, приходя в себя, пока не начали замерзать пальцы. Валерка поднял глаза и увидел, как ЭТО, что-то идущее впереди, медленно удаляется. ОНО свернуло на прилегающую тропинку, не было никаких сомнений, кто обронил платочек. В одно мгновение Валерку обожгли радость находки, беда чьей-то потери, радость дополнительного пайка и понимание неминуемой голодной смерти потерявшего карточки в начале месяца. То ли ОНО слишком медленно шло, то ли просто Валерке эти секунды размышлений показались вечностью, но время остановилось. В следующее мгновение, сам не понимая почему, а, главное, зачем?! он крикнул вслед, ЭТОМУ уходящему: «Стойте! Как ни странно, но ОНО после первого окрика остановилось и обернулось, глядя вопросительно на Валерку. И опять в одно мгновение Валерку обожгла тысяча мыслей. Неосознанная, не сбывшаяся надежда, что ОНО не услышит, и всё-таки, разрываемый этим порывом сомнений, он опять крикнул: «Стойте, Вы потеряли!» Валерка двинулся вперёд, с трудом волоча непослушные ноги. Они отказывались идти, чтобы отдать так неожиданно свалившееся счастье. ОНО повернулось к Валерке в пол оборота и недоумённо вглядывалось прямо в лицо. Валерка почувствовал этот настороженный, даже враждебный, взгляд. Уже были случаи, о них рассказывали в очередях, когда среди белого дня в малолюдном месте могли напасть и отобрать продукты или карточки.
— Вы потеряли, — уже уверенней произнёс Валерка и, судорожно завязав узелок, понёс его на вытянутой руке.
ОНО полностью повернулось к Валерке, приняв явно оборонительную позу. В узкой щели платка между носом и лбом сверкнули наполненные страхом и злой решимостью глаза. Валерке на минуту показалось, что это знакомая девочка из соседнего дома, но ОНО неожиданно хриплым тихим голосом спросило:
— Чего тебе?
— Вы потеряли, — повторил Валерка, подходя ближе. Он протянул узелок и увидел, как глаза в щелочке нервно забегали по сторонам, а потом взгляд впился в узелок. Страх и сомнения сменились недоверием и настороженностью. Явно ожидая подвоха, ОНО с трудом вытащило худенькую руку из рукавицы, бессмысленно посмотрев на пустую ладонь, протянуло её к Валерке и испуганно оглянулось. Валерка осторожно, как будто боясь спугнуть, вложил в протянутую руку узелок. Несколько секунд оба стояли молча, каждый наедине со своими мыслями и чувствами, Валерку сжигал не понятно откуда взявшийся стыд и вина перед мамой, бабушкой и Нюркой, а ОНО, похоже, ещё не совсем понимая происходящего пыталось поверить в реальность. Потом ОНО вдруг резко сунуло вместе с рукавицей намертво зажатый в руке узелок в карман, отвернулось и с неизвестно откуда взявшейся силой зашагало прочь.
Валерка засунул замерзшую руку в рукавицу и побрёл домой, растерянный и подавленный. Он и сам ещё не мог понять и осознать случившееся. Он предал… или спас…Он помог выжить или лишил шанса на жизнь… От этих мыслей поплыло в глазах, и он чуть было не свалился в сугроб. С трудом удержав равновесие, Валерка обернулся. ОНО остановилось на безопасном расстоянии на своей тропинке, развязало узелок, осмотрев содержимое, и, быстро скомкав, сунуло в рукавицу и посмотрело на Валерку. И опять в щелочке платка сверкнул взгляд, но уже какой-то безразличный и смертельно уставший.
— Спасибо, мальчик, — прошептало ОНО и, отвернувшись, побрело дальше.
И неважно, какого ОНО было возраста, Валерка увидел, что прямо у него на глазах, ОНО мгновенно состарилось. Опустив голову ещё ниже, абсолютно опустошенный, Валерка побрёл домой.
Домой он пришёл совершенно подавленный и растерянный. Этот случай как будто вывернул его наизнанку и перепутал все мысли и чувства, и он не понимал, как дальше жить…Похоже, всё его состояние было на лице, потому что мама, взглянув, сразу с тревогой спросила:
— Что случилось, сынок? Валерка вздрогнул от неожиданности, посмотрел на бледное измученное мамино лицо и его разорвало изнутри то самое чувство вины и честности, которое ни на минуту его не отпускало с того момента, как он поднял этот узелок. Он сбросил с себя шапку, пробежал по комнате, с размаху упал на колени, ткнулся лицом в мамино одеяло и зарыдал. Перепуганная мать, как смогла, приподнялась на локтях, прижала сына к себе и, торопливо гладя его по спине, целуя, начала успокаивать, но сама очень напряглась, предчувствуя что-то страшное.
— Мама, мама, я…я… — заикаясь и рыдая начал говорить Валерка.
— Что? Что сынок? Ты потерял карточки? — с трудом сдерживая ужас, спросила она.
— Нет мамочка, нет… наоборот, я их нашёл, — запинаясь, всхлипывая, начал бормотать Валерка, — мы бы могли целый месяц хорошо есть, но я отдал, потому что …я…я…
И он опять зарыдал. Окончательно запутавшаяся мать нашла в себе силы, села на кровати, приподняла сына за плечи и, как смогла спокойнее, твёрдо сказала:
— Так! Прекрати истерику и не пугай нас с Нюрой! Ты же мужчина! Напоминание о Нюрке, как хлыстом стеганула Валерку, он мгновенно замолчал и только сейчас вспомнил, что рядом малышка. Но всё произошло так стремительно, что Нюрка, ничего не понимая, даже не успела испугаться и заплакать, а только скуксилась, готовясь зареветь. Но резко замолчавший старший брат опять сбил её с толку, и она молча смотрела то на него, то на маму. Валерка дрожащим голосом рассказал матери все по порядку и затих. Он опустил голову, весь скукожился, как будто на него сейчас должны напасть и избить палками. Минутная тишина показалась ему вечностью. Он осторожно поднял голову и посмотрел на маму. Та сидела на кровати, гладила Нюрку по голове и тихим голосом спросила:
— А что случилось — то, сынок?
Валерка опешил…не зная, что сказать и пытаясь подобрать слова он начал опять бессвязно бормотать.
— Так я же…мы же… могли же, а ведь я — то…
Вдруг мама заговорила очень мягким, спокойным голосом:
— А как можно было по — другому, сынок? Конечно, ты поступил абсолютно правильно! Как можно было бы есть те, чужие, продукты зная, что в это время кто-то умирает с голоду? Я даже представить себе такое не могу. Я очень горжусь тобой! И теперь я вижу, что ты действительно уже взрослый. Надёжный помощник и наша опора! Правда, Нюрочка? — спросила она, заглянув в лицо Нюрке.
Та, ничего не понимая, замотала головой, а мама протянула руку, запустила её Валерке в волосы и нежно потрепала. Валерка часто заморгал и даже приоткрыл рот от удивления. Тёплая волна покоя и облегчения разлилась по всему телу, и он понял, что только эти слова и могли спасти его и уничтожить все сомнения.
Через несколько дней, получив продовольственные карточки на следующий месяц на четверых, мама отправила Валерку к управдому сказать, что к нам надо вызвать санитарную бригаду и в домовой книге сделать запись, что бабушки больше нет. Несколько дней прошли относительно спокойно, но без бабушки дом опустел и стал казаться по ночам ещё более зловещим. Поначалу нарочито бодрившаяся мама опять затихла, и Валерка ещё больше стал бояться ночей. Каждое утро, проснувшись, он с ужасом прислушивался к маминой половине комнаты и облегченно вздыхал, услышав малейшие признаки жизни.
Валерка не раз слышал от взрослых о сжимающемся вокруг города кольце блокады, но с каждым днём он всё сильнее и отчётливее чувствовал, как это кольцо сжимается и сдавливает его самого сознанием беспомощности и одиночества в холодном умирающем городе. Уже почти неподвижная мама и суетливый несмышленый комочек Нюрка — это всё, что у него осталось. Всё чаще казалось совершенно неправдоподобным прошлое существование большой весёлой семьи, чистого светлого шумного, самого красивого на свете города, беззаботной школьной жизни и привередливого отношения к еде…Каждый раз при мыслях о еде ледяной ком прямо из желудка начинал с тошнотой подкатывать к горлу. Удивительно, но совсем перестали вспоминаться конкретные блюда и продукты, любимые довоенные вкусности. Голод всё это собрал в одно безликое, но жизненно необходимое слово — еда.
Каждый новый день становился тяжелее и страшнее предыдущего. Теперь Валерке приходилось надолго оставлять Нюрку с мамой, которая всё реже открывала глаза и что-то с трудом произносила. Он подолгу стоял в очередях за продуктами, боясь уйти, иначе потеряешь очередь или проворонишь привоз продуктов, не отоваренных в прошлом месяце, и тогда самое страшное: карточки пропадут. Так уже случилось один раз, и теперь он даже ночью иногда просыпался от страха потерять очередь. Утром, усаживая Нюрку на кровать к маме, он обкладывал её игрушками, совал в ручонку каменный сухарь, который она мусолила полдня, оставлял рядом с кроватью на табурете согретую воду и уходил за продуктами. Теперь единственным смыслом его жизни стала забота о двух самых близких и родных людях. Каждый раз, уходя из дома и оглядываясь назад, Валерка с трудом сдерживал слёзы, пытаясь проглотить ненавистный ком в горле. В холодной полутёмной комнате на кровати лежала неподвижно очень бледная мама, а рядом, как маленький фитилёк угасающей свечки, покачивалась Нюрка, что-то бормоча себе под нос и перекладывая кукол. Последнее время Нюрка очень удивляла Валерку своим поведением. Иногда ему казалось, что она повзрослела и стала его ровесницей. Она перестала звать бабушку и спрашивать де баба? Перестала канючить, когда он уходил, и очень редко плакала, только во сне, а с куклами вела продолжительные серьёзные беседы только на ей одной известные темы и на только ей понятном языке. Когда Валерка что-то говорил маме или Нюрке, та бросала игрушки и буквально впивалась в него глазёнками, ловя каждое слово, и оттого казалось, что она понимает всё, как взрослая. Каждый раз возвращаясь домой Валерка чувствовал нарастающий озноб, где-то внутри, в животе. Это были страх и тревога, и чем ближе к дому, тем они становились сильнее и невыносимее. И только, войдя в комнату и увидев маму и Нюрку, которая сразу начинала махать ему ручонкой, он чувствовал, что наступало облегчение, и выдыхал из себя все страхи. Пройдя к печке и подложив дрова, он присаживался на край кровати рядом с мамой и Нюркой. И только тогда чувствовал себя спокойно и мог чуточку передохнуть. Сейчас был именно такой момент. Он принёс дрова. В комнате сегодня было на удивление теплее, чем обычно, наверно, на улице сменилось направление ветра, и тепло меньше выдувалось из квартиры. Поставил чайник на печку и присел на край кровати, поближе к Нюрке. Нюрка сидела в ногах у мамы, разложив вокруг себя игрушки. Каждая игрушка была плотно завёрнута в свою тряпочку, полностью как в кокон и они лежали полукругом перед Нюркой. Валерка улыбнулся.
— Нюра, ты чего их так закутала? Что им очень холодно?
— Неть, — серьёзно ответила Нюрка,
— Они все умели! (умерли). Валерка невольно вздрогнул.
— Ты что болтаешь?
— Да! Настойчиво повторила Нюрка,
— Умели! Она пальчиком показала на первый кокон.
— Тето (это) Миська (мышка)!
— Тето ёзик (ёжик), — показала она на второй кокон.
Валерке стало не по себе, и он невольно чуть отодвинулся от этих тел.
— Тето мася(Маша), — продолжала комментировать Нюрка,
— Тето шаладка(лошадка).
В следующую секунду она постучала по маминой коленке,
— Тето мама! Валерка подскочил с кровати, словно его ударила молния. Он только сейчас увидел, что мама укрыта с головой и ни разу не шевельнулась, с тех пор как он пришёл. Валерка упал на колени, стал толкать маму двумя руками и почти во весь голос кричать.
— Мама! Мамочка!!!
Нюрка от неожиданности громко заревела. У Валерки потемнело в глазах, и он чуть было не рухнул на пол, но в следующую секунду мама шевельнулась и что-то промычала. Валерка сдёрнул с неё одеяло. Мама лежала полубоком, с закрытыми глазами и беззвучно шевелила губами.
— Мамочка, мама что с тобой? — забормотал Валерка, тряся её за руку.
Но мама, не открывая глаз, продолжала беззвучно шевелить губами. Он не помнил, как вскочил на ноги, принёс кружку с тёплой водой, не помнил, когда замолчала Нюрка, как он чайной ложечкой пытался влить маме в рот чуточку воды и только когда мама медленно открыла глаза, тогда и Валерка вернулся к жизни. Он сидел на полу у кровати, Нюрка молча лежала сверху на маминых ногах. В полной тишине, казалось, над ними зависла вечность. Невозможно сказать сколько прошло времени. Мама медленно положила свою руку Валерке на голову и едва уловимым движением погладила, её рука была просто ледяная.
— Сынок, тихо прошептала она, — покорми Нюрочку и сам покушай, а мне бы поспать.
Валерка молча закивал головой, но его мысли и желания были совсем другие. Ему хотелось выбежать на улицу, громко бить в колокола, кричать, включить все сирены и во всё горло звать на помощь! Он вдруг физически ощутил, что сейчас, теперь, уже ни он, ни мама и вообще никто на свете ничего не решает!
Какая-то неведомая сила, чья-то невидимая рука их передвигает, перекладывает и вообще делает с ними всё, что хочет, как Нюрка со своими куклами.
Эту ночь Валерка практически не спал. Постоянно ворочалась и хныкала во сне Нюрка, но не это ему мешало, сегодняшний случай с мамой дал ему абсолютно ясно понять, что дальше он один не справится… Валерка сидел на краю кровати рядом с сопевшей Нюркой и пытался понять, как жить дальше. У них и до войны то почти не было в городе родственников, только мамин брат с женой и бабушка, мамина мама. Дядя Толя, мамин брат, ушёл на фронт в первые дни войны и, как говорили, погиб, не добравшись до фронта. Состав по дороге разбомбили немцы. Его жена, тётя Катя, и мамина мама, их с Нюркой вторая бабушка, обе умерли три месяца назад, под Новый год. После этого и сдала мама, а похоронка на отца её совсем добила. Валерка сидел, поджав колени и обхватив голову руками, и совершенно не понимал, что делать, куда идти, к кому обратиться и кого просить…А кого просить?! Сейчас в каждой семье и в каждом доме одно и тоже…Он, как мог, отгонял мысль «а если мама умрёт», но она, как змея гадюка, подползала со всех сторон. Он понимал, что тогда точно конец! Нюрку и его заберут в детский распределитель, и от мысли, что их с Нюркой вообще из-за разницы в возрасте разлучат, и может быть навсегда, Валерке становилось так плохо, что он несколько раз начинал валиться с кровати от чёрных кругов перед глазами. Эти мысли ни на секунду не покидали его, и от них становилось невыносимо, а избавиться от них было невозможно… Валерка был уже достаточно взрослый, чтобы верить в сказки, но в этой ситуации у него ничего не осталось, кроме веры в сказку и ожидания чуда.
И чудо случилось! В самый отчаянный момент он вдруг вспомнил. Как же никого нет?! А Нина Фёдоровна!!! Его учительница по русскому языку и классный руководитель. Она была не только его любимой учительницей, но и маминой подругой, они в детстве учились в одном классе. И Нина Фёдоровна всегда очень хорошо относилась к Валерке, можно даже сказать по-особенному. Не потому, что он сын её подруги, а потому что он, как она часто говорила, он самый трудолюбивый мальчик в классе. Валерка действительно очень хорошо учился практически по всем предметам, потому что с первого класса не понимал, а как по-другому? Ему было всё интересно, он с жадностью учил все предметы. Валерка сидел и не мог понять, как так случилось, что он ни разу за последние месяцы не вспомнил о Нине Фёдоровне. Занятия в школе прекратились ещё в октябре 41-го, когда школа сгорела после ночной бомбёжки, потом они с ребятами из класса несколько раз приходили заниматься к Нине Фёдоровне домой, она приглашала всех, кто мог, и они ходили к ней на улицу Халтурина, что за Эрмитажем. Он прекрасно помнил маршрут: от их улицы Дзержинского перейти через Невский проспект, потом через Дворцовую площадь мимо Атлантов и за ними был третий или четвёртый дом Нины Фёдоровны по этой же стороне. Валерка был уверен, что там, на месте, он легко вспомнит и дом, и квартиру на пятом этаже. Это был необычный дом, хотя, говорят, таких в Ленинграде много, но Валерка был только в этом, у которого два входа! Парадный вход — с Дворцовой набережной, а чёрный, почему-то его так называли, с улицы Халтурина. Валерка твёрдо решил, что пока не случилось страшное, надо срочно идти к Нине Фёдоровне, она конечно же поможет и подскажет. Теперь осталось только дождаться утра, покормить маму и Нюрку и бегом к Нине Фёдоровне, это не так далеко, так что мама даже не узнает, чтобы зря не волновалась.
Валерка подошёл, присмотрелся к отстукивающим секунды часам. Папа их справедливо называл «грохометры», потому что они очень громко тикали, как молотком отбивая секунды. До войны мы все как-то к ним привыкли, хотя первое время мама просила папу на ночь их останавливать. «Вань! — говорила она, — ну это невозможно! Как уснуть под эту канонаду?!» Папа вставал, останавливал ходики, а утром опять, выставляя время, запускал. Но сейчас, в блокаду, их стук был нужен, как воздух! Они, как и ленинградский метроном, вопреки всем бедам и горю, шли, отстукивая секунды, подтверждая, что жизнь продолжается! Валерка посмотрел на часы. Было четверть пятого, до окончания комендантского часа ещё сорок пять минут, так рано идти нельзя, да и мама вообще не разрешала выходить из дома, пока полностью не рассветёт, а это сейчас не раньше девяти. Валерка на цыпочках подошёл к маминой кровати и тихонько присел рядом на пол. Он напряженно вслушивался, пытаясь уловить дыхание, и, почувствовав лёгкое движение воздуха, облегченно вздохнул и вернулся к Нюрке, которая опять начала хныкать во сне. Сегодня была самая тяжелая и длинная ночь для Валерки, он то успокаивал Нюрку, то ходил послушать маму, поэтому сейчас, успокоив сестрёнку, он не просто уснул, а, обессиленный провалился в бездну. Только там, во сне, он теперь мог отдохнуть, расслабиться и беззаботно проводить время.
Опять был тёплый летний день. Вся комната была залита солнечным светом, на кухне радиоприёмник надрывался весёлым маршем под звон бабушкиных кастрюль, бряканье посуды, смех и разговоры мамы с бабушкой. Сегодня воскресенье мама с бабушкой готовят завтрак, а папа с Нюркой с хохотом летают на самолёте по комнате. Любимое Нюркино развлечение. Папа брал её на руки, укладывал горизонтально и, копируя звук летящего самолёта, бегал с ней по комнате. Нюрка заливалась смехом до икоты, пока мама не начинала ругаться. «Ну хватит, Ваня, ты из неё сейчас весь завтрак вытрясешь!» Но стоило папе остановиться, как Нюрка сразу требовала: «Исё! Исё!» И вновь заливалась смехом, и всё начиналось сначала. Эта воскресная картина безумно нравилась Валерке. Он единственный ещё валяется в своей постели, смотрит и слушает всё происходящее. Из кухни вышла бабушка: «Вот те раз! Он ещё валяется! А ну, быстро в ванну и за стол! Завтрак стынет. Валерка подскочил с кровати и, быстро натянув штаны, пошёл в ванну мимо кухни, где уже приземлился на стул самолёт с Нюркой. Рядом мама, а бабушка расставляет тарелки. Тёплый запах хлеба, яичницы и бабушкиных блинов закружил голову. Валерка повернулся в сторону кухни: «Ого! А я?! Подождите меня!» В эту минуту вся семья на кухне вдруг резко замолчала, и замолчало радио, и наступила такая тишина, словно кто-то невидимой рукой выключил звук окружающей жизни. Мама, сидящая к нему лицом по ту сторону стола, вдруг встала: «Нет сынок! Не ходи!» Валерка растерянно захлопал глазами, а в комнате в это время стало смеркаться, словно огромная туча на улице заслоняла солнце. Бабушка встала из-за стола и строго глядя на Валерку повторила: «Нет милок! Не ходи!» Валерка вздрогнул, в комнате стало ещё темнее. Папа, сидящий спиной к Валерке, резко встал, посадил Нюрку на свой стул, обернулся и, нахмурившись, сказал:
— Нет Сынок! Не ходи!
Валерка окончательно растерялся. — Почему пап?
— Потому что родителей надо слушаться, Валера, ты же самый трудолюбивый мальчик в классе, — раздался голос сзади. Валерка обернулся, в прихожей стояла Нина Фёдоровна и держала над головой керосиновую лампу, в которой едва тлел огонёк.
— Что происходит? — громко крикнул Валерка и обернулся к родителям, но на кухне уже было темно. Мама сидела за столом, положив голову лицом вниз на руки, напротив неё, на папином стуле, сидела Нюрка, укутанная в одеяло, а папы и бабушки уже не было! Ужас холодной рукой коснулся Валеркиных ног, он посмотрел вниз, по полу из ванной бесшумно поступала вода, она была не просто холодная, а ледяная и, быстро поднимаясь, была уже по колено. Валерка дёрнулся, но не смог тронуться с места, он обернулся и увидел, как Нина Фёдоровна уходит, опустив руки, отчего огонёк от керосиновой лампы перекинулся на её платье и, разгораясь, стал быстро подниматься на кофту.
— Вы горите, Нина Фёдоровна! — крикнул Валерка.
Она обернулась, внимательно посмотрела Валерке в глаза и спокойно ответила
— А что делать, Валера? Что делать? А ты все-таки не ходи.
Она, отвернулась и скрылась в дыму разгоравшегося пламени. Обезумевший от страха Валерка повернулся к маме и громко крикнул.
— Но почему мама?
Мама подняла голову, как-то холодно посмотрела в упор.
— Сынок, папа же тебе уже сказал!
— Что? — недоумевая, переспросил Валера.
— Сказал почему.
— И почему?! — удивился Валерка.
Мама резко встала и с силой ударила по столу кулаком.
— Да потому что у тебя Нет НОГ! Нет НОГ! — Ещё громче повторила она и перешла на шёпот.
— Нет НОГ! НОГ! СНОГ! СЫНОК! Сынок!..
Валерка открыл глаза и подскочил на кровати. По лбу струился холодный пот, сердце бешено колотилось. Он машинально потрогал свои ноги — на месте, но почему-то опять онемевшие, и не слушаются. Ещё не придя в себя ото сна, он глянул на часы, было без четверти пять. За полчаса — столько кошмара! От волнения он сразу не расслышал, как мама тихо звала его.
— Сынок! Сынок!
— Да, мамочка, иду. Он уже привычными движениями стал быстро растирать ноги. На ватных ногах, пронизанных миллионами иголок, он медленно подошёл к маме и присел. Она, нащупав в темноте его руку, взяла и поднесла её к своим губам. Огромный ком опять подкатил Валерке к горлу и мешал дышать, но он держался изо всех сил, боясь лишний раз расстроить маму.
Послушай, сынок, — ты уже взрослый мальчик.
— Мамочка не надо, — перебил её Валерка!
— Надо сынок, надо… пожалуйста, не перебивай, мне и так тяжело говорить. — Хорошо, мамочка, — шепотом ответил Валерка, пытаясь сдержать дрожь в голосе и проглотить проклятый ком, но ком только нарастал и начал беззвучно вытекать рекой соленых слёз по щекам и уже заливал шею.
— Я не собираюсь умирать, но сейчас такое время, когда мы все должны быть готовы ко всему.
Она сделала паузу, и было непонятно, то ли собиралась с силами, то ли тоже боролась с соленой рекой.
— Сынок, пожалуйста, запомни все что я скажу, это очень важно! Во-первых, сделай так чтобы у Нюрочки всегда, слышишь, всегда, при себе была записочка с её фамилией, именем и отчеством. Год рождения обязательно! 1938! Такую же записочку сделай себе со своими данными, и чтобы она всегда и везде была с тобой. Во-вторых, помни, если вдруг со мной что-то случится, ты единственный на свете, кто может спасти Нюрочку, — мама сглотнула и затихла… — Поэтому держи себя в руках, будь мужчиной, ты же обещал папе о нас заботиться! Не торопись к управдому, если я…, дождись начала нового месяца, получи карточки и на мою долю, а потом уже… — она надолго замолчала.
— В-третьих, самое главное, береги себя, без тебя мы с Нюркой точно пропадём.
Спустя пару часов, покормив Нюрку, с трудом влив в маму чайной ложечкой полстакана тёплой воды, он посадил сестрёнку на кровать и обложил игрушками.
— Мамочка, я пойду дров принесу, тут есть одно место не далеко, на Мойке, я быстро, туда и обратно.
— Хорошо, сынок, только аккуратно, — одними губами ответила мама.
Уже собравшись уходить, он вдруг задумался, вернулся в комнату, сел за стол разорвал тетрадный листок на две одинаковые половинки и написал: Седова Анна Ивановна, родилась 10 октября 1938 года. Город Ленинград, улица Дзержинского, дом 4, квартира 12. На втором листке он также разборчиво вывел: Седов Валерий Иванович, родился 22 июня 1928 года. Город Ленинград, улица Дзержинского, дом 4, квартира 12. Он свернул оба листочка в несколько раз, подумал, сел и стал писать третий листок. Седова Светлана Петровна, родилась 5 декабря 1904 года город Ленинград, улица Дзержинского, дом 4, квартира 12. Взяв все три листка, он тихонько подошел к маминой кровати, наклонился, поцеловал Нюрку в нос и в это время незаметно засунул один листок ей в валеночек, по глубже, второй, с мамиными данными, он аккуратно подсунул под одеяло, а третий, выходя из комнаты, сунул себе в трусы. После таких манипуляций ему вроде бы стало легче на душе, но одновременно от этих действий повеяло каким-то ритуалом прощания. Стало жутковато, но Валерка отогнал эти мысли. Теперь у него появилась надежда, Нина Федоровна, и он уверенно пошел на встречу с ней.
Выйдя на улицу, Валерка замер от неожиданности. Трескучий мороз с ветром сбил дыхание так, что он несколько раз, как рыба, открыл рот перед тем, как сделать вдох. Казалось, что мороз, как дикая собака, вцепился зубами в нос, уши и щёки. Врешь, не возьмёшь! Вспомнив одну из папиных поговорок, Валерка, наклоняясь вперёд, уверенно пошёл к цели. Наклоняться приходилось постоянно, потому что ветер бил в лицо и пытался опрокинуть назад. Ты что, заодно с фашистами? Валерка мысленно обратился с вопросом к ветру. Он несколько раз поворачивал за угол и на Мойке, и на Невском, но везде ветер упорно дул прямо в лицо. Валерке приходилось часто останавливаться, поворачиваться спиной к ветру, чтобы глотнуть воздуха и хоть на секунду прикрыть нос и щеки рукавицами. Пройдя по кругу Дворцовой площади, где ветер вообще дул со всех сторон он с надеждой устремился к углу улицы Халтурина. Ну там-то он должен стихнуть, там он не может быть со всех сторон, и улица узкая, и Атланты прикроют. Он вдруг вспомнил, действительно, там же стоят эти гиганты. Интересно, их тоже укрыли, как все памятники, или стоят открытые. С тех пор как он первый раз увидел Атлантов, отношение к ним было, так скажем, неоднозначное. Конечно, они очень впечатлили Валерку своими размерами, мощью и безмолвным величием, но было в них что-то, как ему казалось, слишком высокомерное. Ну и, конечно, их телосложение не могло не вызвать зависти у мальчишки, который как ни старался, а на уроках физкультуры не мог похвастаться своими бицепсами перед девчонками.
Валерка завернул за угол и сразу уперся взглядом в этих исполинов. Он прижался к стене и остановился. Здесь было абсолютное безветрие. Угол образовал спасительный закуток, куда не мог забраться ветер, он задувал, делая круг на повороте, как большой грузовик. А здесь, в углу, даже снега было намного меньше. Решив минутку передохнуть, Валерка присел на корточки, сполз спиной по стене и засмотрелся на Атлантов. Огромные, сильные, они невозмутимо стояли, как и до войны, и как почти сто лет назад. Думая об этом, Валерка вдруг почувствовал, как внутри него стала зарождаться злоба, переходящая в ненависть к этим каменным великанам! Огромные, холёные! Равнодушно и абсолютно бесполезно стоят себе, в то время, как вокруг гибнут люди, умирают от холода и голода. Держат они, видите ли, небо на руках!!! А кому это сейчас надо?! Валерка начал спор сам с собой и, конечно же, с Атлантами. Чего его держать, небо? Его сейчас защищать надо! Защищать от фашистских самолётов, несущих бомбы и зажигалки! А эти бестолковые истуканы стоят голые на морозе и не мёрзнут! И даже пальцем не шевельнут, чтобы хоть кому-то помочь! Да будь у Валерки такие мышцы и такая силища, он бы один погнал фашистов до самого Берлина, а их вон, стоит десять человек, а толку никакого! Валерка так увлекся своим внутренним митингом, что не почувствовал, как продрог до костей. Уши, нос и щёки уже горели от мороза. Он начал подниматься, еле разгибая затёкшие и замёрзшие ноги, и увидел, как по безлюдной улице Халтурина со стороны Марсова Поля, борясь со встречным ветром, упорно идёт мальчишка на вид первоклашка, и совсем один. Валерка посмотрел по сторонам, где-то вдали виднелись прохожие, кто с санками, кто с бидонами, но рядом с мальчишкой никого из взрослых не было. В это время мальчишка уже подошёл к первому Атланту и, задрав голову, стал его разглядывать. Валерка даже слегка опешил. Ненормальный какой-то, он что, на экскурсию пришёл? Мальчишка поднял вверх правую руку и, помахивая зажатым в ней не то платочком, не то каким– то свертком, упорно смотрел на Атланта. Точно ненормальный! Валерка решительно шагнул в сторону пацана. Времени нет, дома мама с Нюркой одни, а мне теперь этого бедолагу надо ещё куда-то тащить, ведь замерзнет, он даже не в валенках, а в каких-то ботиночках. Не успел Валерка перейти улицу в сторону мальчишки, как из-за дома выбежал подросток, на голову выше Валерки. В перекошенной набекрень шапке, распахнутом пальто и на полной скорости, чуть не сбив Валерку, он подбежал к мальчишке, на ходу выхватил у него из рук сверточек, с силой толкнул его в спину, и не останавливаясь, побежал по улице в сторону Зимней канавки. Вот он скрылся за углом. Всё произошло так быстро, что Валерка не успел никак среагировать, а мальчишка от удара упал лицом в снег. С трудом передвигая ноги, Валерка медленно пошёл в сторону этого бедняги. Мальчишка в это время поднялся, натянул шапку и уселся под Атлантами, прижавшись спиной к стене. Ну точно, ненормальный, или так замёрз, что уже не соображает. Перебравшись через сугробы и перейдя улицу, Валерка пошёл вдоль Атлантов в сторону мальчишки, который сидел в конце парапета у последнего Атланта. Валерка собрался окликнуть мальчишку, но в это мгновение воздух разрезал жуткий вой воздушной тревоги. Валерка от неожиданности присел, а пацан, наоборот подскочил, от испуга задёргался, хотел бежать, но упал лицом в снег и затих. Звать кого-то на помощь было бесполезно. Те немногочисленные люди, что были на улице, заторопились в бомбоубежище, и они были далеко с той стороны Зимней канавки. Валерка замер в растерянности. Тащить пацана он точно не сможет, не хватит сил. Бросить его нельзя, он через десять минут замёрзнет. Валерка в панике беспомощно смотрел по сторонам, не понимая, что делать, и его накрыло отчаяние! Мама с Нюркой одни дома, воздушная тревога, а значит, Нюрка заплачет и будет трясти маму, а он здесь, далеко стоит в сугробе у чужого бестолкового замерзающего мальчишки.
Вой падающей бомбы и жуткий треск взрыва привёл Валерку в чувства. Первая бомба грохнула где-то за домом, наверно на набережной. Машинально пригнувшись, он подбежал к мальчишке и начал трясти его за шиворот, но в это время раздался рёв машины, и из-за поворота, сильно буксуя в снегу, появился грузовик с патрульными в кузове. Вот оно, спасение! Валерка выбежал на дорогу навстречу грузовику. Похоже водитель его не видел, от неожиданности крутанул руль в сторону и влетел мотором в сугроб. Валерка замахал руками и закричал что было сил.
— Стойте! Стойте! Здесь раненый ребёнок!
— Солдаты в кузове застучали по кабине водителя, и самый крупный из них, не дожидаясь пока машина остановится, выскочил из кузова и побежал к лежавшему мальчишке. Пробегая мимо Валерки, он грозно крикнул:
— Какого чёрта вы здесь делаете? Быстро прыгай в кузов!
Валерка машинально метнулся в сторону грузовика, но в то же мгновение понял, что этого нельзя делать, ни в коем случае! Сейчас заберут, увезут, а дома мама, Нюрочка, и до Нины Фёдоровны он ещё не дошёл. Он резко развернулся и побежал в противоположную сторону, в сторону дома Нины Фёдоровны.
— Куда!?– Громко крикнул боец из машины, — назад!
Валерка оглянулся и увидел, как того мальчишку солдаты по рукам передают в кузов.
— Назад! — ещё раз громко и строго крикнул боец Валерке, но в это время с воем рванула очередная бомба, но уже на Халтурина, где-то впереди, как раз там, куда, не чувствуя ног, бежал Валерка. За спиной он слышал рев мотора, вой и разрывы снарядов, то на набережной, то впереди, но он бежал и твердил, как молитву, мамочка! Нюрка! Мамочка! Нюрка! Он чуть не пробежал мимо арки, в которую надо свернуть и через двор оказаться у черного входа дома Нины Фёдоровны. Валерка свернул в арку, и не успел он добежать даже до середины небольшого двора, как над головой раздался новый вой и страшный треск, ему показалось, что разорвалось само небо. На Валерку полетели обломки крыши, стёкол, кирпичей и в следующую секунду сильный удар по голове откинул его к стене дома в сугроб.
Валерка открыл глаза. Нестерпимая боль. Со стоном он попытался с бока перевернуться на спину, но не смог. Казалось, что тело было отдельно и не подчинялось. Он лежал на боку и видел как раз ту стену дома, где были окна Нины Фёдоровны, на пятом этаже, прямо над чёрным входом. Вокруг стоял треск и шипение. Крыша дома и весь пятый этаж вместе с окнами Нины Фёдоровны полыхали огромным пламенем. Из соседних окон валил густой дым. Валерка слышал, что где-то рядом бегают и кричат люди, кто-то отдаёт громко команды, куда нести раненых, как сбивать пламя, но он не мог повернуть головы и посмотреть. Закрыв глаза, Валерка увидел, как мимо идёт бабушка и ведёт Нюрку за руку, а следом на велосипеде едет папа с удочками…подошла мама с дядей Толей. Он посмотрел на Валерку улыбнулся и сказал:
— Ну вот смотри! Пошёл за дровами, а сам тут лежит!
Мама наклонилась над Валеркой к самому лицу.
— Так ведь он живой! Смотрите, он ещё живой!
Валерка со стоном открыл глаза. Над ним склонилась какая-то девушка в полушубке с санитарной повязкой на руке. Все звуки как-то искажались вокруг, и голоса становились то громче, то тише. Звучали они уже не вокруг, а прямо в голове.
— Ребята идите сюда, — крикнула санитарка кому– то в сторону, — он живой! Валерка почувствовал, что его берут, но берут как-то по частям. Он не чувствовал ни ног, ни рук, а только жуткая боль в голове и желание спать, спать…
Опять лето. Тёплый, даже жаркий солнечный день. Валерка лежит на пляже, на песочке, горячем, как печка, и млеет с закрытыми глазами. Вокруг шум, смех, голоса, слышен бесконечный плеск воды от сотен купающихся. Отдельно вырываются особо громкие голоса.
— Купи и мне мороженое!
— Брось мяч!
— Маша далеко не заплывай!
Солнце так сильно припекает, что Валерка чувствует его жар всем телом, ото лба и до кончиков пальцев на ногах. У него закрыты глаза, но почему-то он ясно видит, что рядом с ним, на покрывале, сидит мама и листает какой-то журнал. Валерка хочет к ней повернуться, но не может… — Мама я пойду искупнусь?
Валерка спросил это, но странно, сказал он это, не открывая рта!
— Конечно, иди, ты же уже весь горишь!
И действительно, Валерка уже чувствовал невыносимый жар по всему телу. Он хотел встать и побежать к воде, но в это время с шумом и смехом подбежали папа с Нюркой, мокрые, прохладные, и Нюрка, тряся ручками, обрызгала Валеркино лицо. Валерка жадно облизнул губы, но не смог ни встать, ни пошевелиться.
— Ага, жаришься! Ну-ка, Нюра, давай ему подбавим жарку!
И папа с Нюркой, упав на колени рядом с Валеркой стали засыпать его горячим песком. Сгребая песок ладонями, они превращали Валерку в гору, в саркофаг.
— Не надо, хватит! — крикнул он закрытым ртом, — мне и так не холодно! Но они не слушали и продолжали нагребать песок всё больше и больше. Валерка опять хотел что-то крикнуть и вскочить, но не смог! Песок уже был на лице, и теперь даже, если бы он мог, уже нельзя было открывать ни глаза, ни рот. Он замычал сердито и попытался дёрнуться, но тело не слушалось, а горячий песок всё сильнее и сильнее давил на него. И вдруг мама, сидящая рядом, как-то серьёзно и обеспокоенно сказала:
— Да он же очнулся! Смотрите, он шевелит губами!
И она заботливо стала обтирать Валерке лицо влажным прохладным платком, освобождая глаза, рот и щёки от жгучего песка. Неимоверными усилиями Валерка стал открывать глаза, тяжёлые, словно гири. Они послушались, и уже в тонкой щелочке, между ресниц, он увидел солнце. Оно невыносимо слепило ярким безжалостным светом, но желание увидеть маму было сильнее, и Валерка приоткрыл глаза. Небо оказалось белым, как потолок, а солнце превратилось в обыкновенную лампочку, но почем-то всё равно лицо и тело Валерки обдавало жаром.
— Екатерина Павловна, он пришёл в себя и открыл глаза. — сказала вдруг мама чужим голосом.
Валерка стал пристальней вглядываться и понял, что перед ним не мама, и не на пляже, а медсестра в белом халате. Он лежит в кровати в белой комнате. Боковым зрением он увидел, что из другого конца комнаты к нему быстро подошла ещё одна женщина, тоже в белом халате, она наклонилась и внимательно посмотрела, тихо спросив мягким голосом:
— Валера, ты меня слышишь?
— Конечно, — хотел сказать Валерка, но не смог даже шевельнуть губами.
— Валера, если ты меня слышишь, не пытайся говорить, просто медленно закрой и открой глаза.
Валерка так и сделал, и у него получилось. И после этого даже лучше стало видно, словно кто-то поправил резкость в глазах.
— Умничка, очень хорошо!
Она быстро и уверенно стала давать какие-то указания медсестре, но при этом очень тихо и неразборчиво. Выслушав её, медсестра торопливо ушла, а доктор присела на табурет рядом с Валеркой, опять наклонилась и стала спокойно говорить.
— Валера, пожалуйста, послушай меня, ничего не спрашивай и не пытайся пока разговаривать, ты ещё очень слаб. Ты находишься в госпитале. Тебя нашли в снегу после бомбёжки, у тебя ранение в голову и обморожение, но всё будет хорошо, и ты скоро пойдёшь на поправку.
Валерка почувствовал, что вот только сейчас он начинает просыпаться, и внутри заколотились вопросы, но похоже доктор это почувствовала и опередила его попытки их задать.
— Мы нашли у тебя в одежде записку с твоими данными и адресом. По этому адресу дежурная группа съездила, там были твоя мама и сестрёнка, их тоже забрали в больницу у них всё хорошо, но они в другом госпитале и знают, что ты тоже лечишься. Поэтому ты сейчас должен только набираться сил и быстрее выздоравливать, чтобы с ними увидеться.
От этих слов Валерка почувствовал такое облегчение, что все вопросы растаяли, и он, сбросив всю тяжесть горячего песка, вдохнул полной грудью свежего воздуха и медленно поплыл, раздвигая руками набегающие волны. Он периодически опускал лицо в воду, чувствовал её прохладу и плыл, плыл, всё удаляясь от берега.
Медсестра стояла, наклонившись у Валеркиной постели, и аккуратно обтирала его лицо влажным полотенцем, сбивая жар запредельной температуры. Доктор встала и ушла в другой конец палаты, где опять присела на край кровати к своему спящему сыну. Её сын, Саша, тоже находился в этой палате уже несколько дней, и только сегодня миновал кризис, после тяжёлой болезни он спал сном здорового ребёнка.
Сашка проснулся и открыл глаза. В большой светлой комнате с белым потолком и такими же стенами было намного теплей, чем дома, а рядом на кровати сидела мама и улыбалась.
— Как хорошо, что тебя нашли патрульные — сказала мама, — в наш дом попала бомба, разрушения небольшие, но начался сильный пожар, и вы с тётей Ниной где — то на лестнице, наверное, потерялись. Ты успел выскочить на улицу, а тётя Нина нет… — сказала мама, смахнув слёзы.
— Но, слава Богу, ты жив и почти здоров, мой малыш! Мой Атлант! — улыбнувшись, мама поцеловала Сашку. Сашка напрягся и осторожно спросил:
— Почему Атлант?
«Неужели кто-то видел и всё маме рассказал?» — подумал он.
— Сашуля! Ты три дня был в бреду с высокой температурой, постоянно во сне звал Атлантов и все время твердил, что о вас, об Атлантах, нельзя забывать! Что вы, Атланты, тоже защищаете город!
— А где ты меня нашла?
— Тебя случайно в сугробе увидели патрульные, проезжавшие мимо, и привезли прямо к нам в госпиталь!
В палату вошла медсестра.
— А, Сашка — Атлант, привет! Давай-ка пилюли глотать!
Сашка сел на кровати, послушно выпил таблетки и увидел в другом углу палаты на койке большой белый кокон похожий по очертаниям на человека. — Что это, мама?
— Сашуля, не что, а кто! Это мальчик, Валера Седов. Его тоже нашли в снегу после бомбёжки в нашем дворе. Ты же знаешь, наша соседка тётя Нина работает, — Екатерина Павловна помолчала и исправилась, — работала учителем в школе, а Валера — её ученик. Я видела его несколько раз, когда он приходил к ней на занятия. Очень хороший и умный мальчик, но я не понимаю, как он попал к нам во двор, наверно приходил к тёте Нине. Дела у него очень плохи… у него тяжелое ранение в голову каким-то обломком с крыши и очень сильное обморожение потому что он долго лежал в снегу незамеченным. Руки и лицо заживут, а вот ноги пришлось ампутировать.
— Что сделать? — переспросил Сашка.
— Ну, это, — мама на секунду замялась, — лечение такое. Бедный мальчик, у него ещё и другая беда… Он в бреду постоянно твердил только два слова, мама и Нюрка, мама и Нюрочка. Мы у него в вещах нашли адрес, и сразу же туда отправилась дежурная группа. В квартире была его мама и маленькая сестрёнка. Мама уже умерла, а вот девочка Анечка, слава Богу, жива, но была без сознания. Её вовремя нашли и забрали в больницу, и она уже идёт на поправку, при ней тоже была записочка с фамилией, именем и отчеством, так что теперь она не потеряется, и мы её обязательно навестим. Других документов в квартире не нашли, похоже там побывали недобрые люди. Украли всё: документы, продовольственные карточки, всё, что нашли, думали, что женщина с девочкой мёртвые. А может быть, оно и к лучшему, что они так подумали.
Сашка сидел и слушал маму затаив дыхание.
— Мама, а этот мальчик, Валера, не умрёт?
Екатерина Павловна внимательно посмотрела на сына, помолчала и тихо ответила:
— Не знаю, сынок, не знаю…
 
Глава третья.
ЖЕНЬКА.

— Все танцуем! Все — танцуем! — весело прокричала Женька, вбегая в комнату. Пётр Михайлович, дедушка Женьки, сидел в кресле у открытого окна и читал книгу. Обернувшись на звонкий голос внучки, он опустил голову и поверх очков взглянул на Женьку.
— Это что же, это и мне вприсядку? — спросил он, пытаясь поймать взглядом трясущийся в руках внучки конверт.
— Нет, дедуля! Тебе необязательно! — весело крикнула она.
— А вот всех остальных, прошу! — Женька рукой сделала пригласительный жест в центр комнаты. Кошка Маруся, лежавшая на подоконнике, лениво приподняла голову, посмотрела на возмутительницу спокойствия и, проигнорировав веселье, продолжила сон. Из кухни вышла мама с полотенцем на плече и вопросительно посмотрела на дочь.
— Ты чего шумишь?
Из второй комнаты вышла бабушка с постельным бельём и, проходя мимо внучки, невозмутимо обронила:
— Танцевать, так танцевать. Вот только сейчас бельё в стирку брошу, и в пляс!
— Ну вот! — нарочито обиженно произнесла Женька, — на вас не угодишь! Она прошла в центр комнаты, демонстративно, с шумом положила на стол большой конверт, показала на него взглядом присутствующим и села на стул.
— Что это? — ещё раз спросила мама и, обтерев полотенцем руки, взяла конверт.
— Ну? Без меня не танцуется? — спросила вернувшаяся в комнату бабушка. Она подошла к столу и через мамино плечо заглянула в уже открытый конверт. Они с мамой синхронно закивали головами, читая содержимое. В комнате воцарилась минутная тишина.
— Вы всё-таки хотите, чтобы я пустился в пляс, — уже слегка раздраженно заявил дедушка, — или наконец-то скажете, что там?
Мама и бабушка переглянулись и расплылись в улыбке. Затем обе посмотрели на Женьку и перевели взгляд на деда.
— Нет, папа! Плясать необязательно, — сказала мама, — а вот чемоданы, можно собирать.
Похоже, её слова никак не прояснили ситуацию для деда, и он почти обиженно спросил:
— Вы что, меня выселяете?
Все рассмеялись. Вскочив со стула, Женька подбежала к деду и, присев перед ним на корточки, положила голову ему на колени.
— Ну что ты, дедуля! Как мы без тебя?! Это не письмо, а выписка из приказа! Папу переводят по службе, и мы все наконец-то переезжаем жить в Ленинград!
Она подскочила. Кружась в танце, поцеловала в щёку бабушку и тут же повисла на шее у мамы.
— Женька, перестань, ты мне шею сломаешь, — расцепляя её руки, сказала мама. — Ты лучше скажи, где ты это взяла?
Женька искренне удивилась.
— Как где? Папа передал вам, как руководство к действию, он так и сказал. У нас нет времени на раскачку! Через две недели мы должны быть в Ленинграде.
— О, Господи! — засуетилась мама. — Знала, что вопрос будет решён вот-вот, и всё равно неожиданно, как снег на голову. Хорошо, что я уже месяц потихоньку собираюсь, теперь уложить только самое главное и подготовить упаковку для мебели.
Она заходила по комнате, как будто уже опаздывает на поезд. Затем села на стул и задумчиво, нараспев произнесла:
— Неужели сбудется моя мечта, и мы с бабушкой сходим в Кировский театр на «Лебединое озеро»?
– Да! Да! И моя, — радостно заверещала Женька, — Я увижу Новогодний Ленинград не на картинках, а вживую! А Новый 1942 год мы будем все вместе встречать уже в Ленинграде!
— Ух, торопыга ты моя, — сказала бабушка, — ещё только через неделю июнь, а она уже о новом годе мечтает.
Дед загадочно улыбнулся.
К вечеру квартира стала похожа на вокзальный зал ожидания. Пыхтя, ворча и приговаривая, каждый, кроме деда, копошился со своими вещами. Папа шнуром стягивал стопки книг. Мама с бабушкой то вместе, то поврозь переносили, перекладывали, упаковывали какие-то вещи. Женька своё богатство таскала из одного угла комнаты в другой, потом обратно по нескольку раз перекладывая, перевязывая и подписывая. И только дед, сидя в любимом кресле, добродушно улыбался, поглядывая на эту суету.
На следующий день жизнь заиграла новыми красками. Утром Женька раньше обычного побежала в школу. Она с трудом дождалась утра, сгорая от нетерпения. Хотелось поделиться новостью со школьными подружками. Её отец, капитан второго ранга, ушёл на службу, а мама и бабушка продолжили сборы, то и дело отвлекаясь на телефонные звонки. К вечеру следующего дня, страсти слегка поутихли. Бабушка с мамой выбились из сил, а Женька так наболталась с подружками, что молча играла с Маруськой привязанным к нитке бантиком. Папа стал приходить позднее обычного. «Хвосты подбираю», — говорил он, и только дед сохранял спокойствие и иногда улыбался каким-то своим мыслям.
Сейчас он сидел на диване и читал газету, мама и бабушка перебирали очередную стопку белья. Женька прошла через комнату и села рядом с дедом.
— Деда, а расскажи, как ты встретил царя.
Дед опустил газету и посмотрел на внучку.
— А что? Пожалуйста, — сказал он и сел поудобнее.
— Женька, ты опять? — возмутилась мама, — каждый вечер одно и то же!
— Да пусть болтает, — добродушно сказала бабушка, махнув рукой в сторону деда.
Дело в том, что почти каждый вечер Женька просила рассказать деда, как он встретил царя. И каждый раз дед рассказывал какую-нибудь совершенно новую историю. Все знали, что дед действительно встречал царя, но от его бесконечных шуток было непонятно, когда он говорит правду, а когда просто веселит присутствующих. Женькин дед– Пётр Михайлович– удивительный человек. Ветеран двух войн, отравленный газами в Первую мировую, получивший тяжёлое ранение в Гражданскую, он оставался абсолютным оптимистом в любой ситуации, в меру своего здоровья– энергичным и всегда– весёлым и жизнерадостным. Любая история, рассказанная им, радовала и веселила не только Женьку, но и всех домашних. Дед был потрясающим рассказчиком, он так лихо переплетал свои фантазии с реальными событиями, что было невозможно отличить правду от выдумки. Это всегда забавляло и поднимало всем настроение. Его с удовольствием слушали, правда иногда бабушка на него ворчала: «Ну что ты опять болтаешь, старый? Что ты ребёнку голову морочишь?» Но её ругань была безобидна. Не всерьёз.
— Слушай, Женя, — как-то вдруг серьёзно, произнёс дед, — пожалуй, сегодня я тебе расскажу историю поинтересней, чем встреча с царём-батюшкой!
— Ого! — удивилась Женька, — что же может быть интереснее?
— О! — произнёс дед и широко улыбнулся. — Это уже не просто история, а история нашей семьи, нашего рода, можно сказать.
Он многозначительно поднял вверх указательный палец. Женька нетерпеливо заёрзала на диване. — А что, что это за история? — Я давно собирался тебе её рассказать, всё ждал, пока подрастёшь, а теперь, когда стало ясно, что мы точно едем в Ленинград, рассказать её тебе надо обязательно! Так вот, — начал он задумчиво… — Отец мой Михаил Петрович Самойлов родился в 1828 году в городе Сердоболь Выборгской провинции, что на северном берегу Ладожского озера. Город этот славен был, помимо своих лесных богатств, очень красивым гранитом. Его так и называли — сердобольский. Много того гранита добывалось. Его вывозили в Санкт-Петербург, потому что камень этот после обработки был очень красив и использовался не только в строительстве знатных домов, но и для изготовления скульптур. И рассказал мне однажды мой отец, твой прадед значит, что 1845 году он работал в каменоломне подсобником по добыче этого самого гранита. Поступил к ним заказ из Санкт-Петербурга на крупные колуны для скульптур. И вот, заготовив нужное количество гранита, хозяин стал набирать самых толковых работников для сопровождения камня в Петербург и для работы подсобниками у каменотёсов. Там, на месте. Мастер отца моего и взял с собой, как самого толкового из молодых да непьющего.
С бабушкой твоей мы встретились тоже в Сердоболе, там венчались, там и жили вместе с отцом моим в одном доме. Женька оглянулась на бабушку. Они с мамой тоже слушали, затаив дыхание. Похоже, мама слышала это впервые, а бабушка, смахнув слезинку, растаяла от воспоминаний.
— А когда отец мой помер в 1892 году, мы с бабушкой и перебрались в Санкт-Петербургскую губернию. Отец перед смертью наказал мне обязательно побывать в Санкт-Петербурге и посмотреть у царского дворца те самые скульптуры, которые из нашего сердобольского гранита сделаны и над которыми он работал. Хоть и в качестве подсобника, но руку свою приложил.
Женька была отличницей в классе и любила историю. Ленинград она знала по книгам и картинкам, как свой родной город, хотя ни разу, ни она, ни мама там не были. Папа бывал несколько раз в Ленинграде в командировках и, каждый раз привозя подарки и сувениры, с восторгом рассказывал о невероятной красоте этого города, поэтому с самого детства у Женьки была мечта увидеть– Ленинград. И как только первый раз они от папы услышали теоретически возможный вариант переезда в этот город, они с мамой жили мечтой.
Дед замолчал и задумался. Женька, пользуясь паузой, наморщив лоб, старательно пыталась вспомнить, как выглядят гранитные скульптуры у царского дворца. Кроме Медного всадника ничего в голову не приходило, но она точно знала, что всадник установлен гораздо раньше, чем родился её прадед.
— Дедушка, а что это за скульптуры? Где они стоят? — нарушила тишину Женька.
Дед вздрогнул, он тоже погрузился в воспоминания.
— Как где? — изумился он, — да это же Атланты у Зимнего дворца!
— Как Атланты?! — от удивления вскрикнула Женька. Это было её самое любимое место в заочных путешествиях по Ленинграду. Она часами разглядывала этих античных исполинов, даже с лупой. У неё была подборка вырезанная из газет, журналов, открыток. (изображений этих потрясающих великанов).
— Ленинградских Атлантов сделал мой прадед?! — у Женьки перехватило дыхание, — это часть истории нашей семьи???– перешла она на шёпот и затихла, обескураженная.
— Ну ты, конечно, перегнула! — засмеялся дед, — сделал их скульптор Теребенёв со своими мастерами, а прадед твой был просто подмастерьем, но руку свою он конечно приложил, и то, что это наша семейная история и гордость — несомненно!
Этот рассказ деда оказался самым потрясающим, за всю Женькину сознательную жизнь. Он впечатлил не только Женьку, но и всех присутствующих. От напряжения никто даже не услышал, как пришёл папа, сел на стул у входа в комнату и тоже внимательно слушал.
— Ну ты даёшь, батя! — после длительной паузы нарушил тишину папа, — что же ты всю жизнь молчал?
— Так ведь не было повода. Случая, так сказать, — засмеялся дед, — мать вон тоже всю жизнь молчала, — кивнул он на бабушку.
— Я что? Я при тебе, — пробормотала бабушка, опустив голову. — А вот теперь, сынок, благодаря твоему переводу и нашему переезду в этот славный город я смогу на старости лет исполнить волю отца и посмотреть на его работу.
— Как?!– почти в один голос удивились Женька, мама и папа, — ты не был в Санкт-Петербурге и не видел Атлантов?
— Да, так и не случилось… — с грустью произнёс дед, — до революции всё как-то недосуг было, а после революции нас с бабкой сослали куда подальше от столицы. Нам даже в родной Сердоболь уже было не попасть, не то, что в Питер. В 1918году наш Сердоболь советская власть отдала финнам, и вот только в прошлом году, в 1940-м, Советский союз вернул его себе, но называется он теперь Сортавала.
Дед взбодрился.
— Так что, Женечка, родная, как видишь, теперь и у меня появилась надежда, а точнее, возродилась мечта — увидеть в Ленинграде Атлантов.
Это был самый впечатляющий и самый трогательный рассказ, который Женька слышала от дедушки. Она мысленно поклялась себе, что как только они приедут в Ленинград, она на такси отвезёт деда на встречу с Атлантами. Дедушке из-за болезни очень тяжело ходить, но она свою клятву сдержит.
Как ни томительно было ожидание, три недели в хлопотах и сборах пролетели незаметно. Труднее было пережить время в дороге. Переваливаясь второй день с боку на бок на полке в поезде, Женька считала, что они едут уже целую вечность. Она ещё дома решила, что с первого дня их прибытия, будет вести личный дневник ленинградской жизни, но не выдержала и уже в поезде, на первой странице тетради крупными буквами вывела:
«Завтра, двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, в шесть часов утра мы приедем в Ленинград! Ура, товарищи!»
У всех членов семьи Самойловых была полная уверенность, что с приездом в Ленинград их жизнь очень изменится. Несомненно, к лучшему. У каждого были свои планы, мечты и надежды. Но жизнь не просто изменилась… В день приезда, 22 июня 1941 года, выйдя на перрон, они узнали, что она разломилась… на до и после…
Женькиного папу, Михаила Петровича Самойлова, на следующий день вызвали в комендатуру и отправили в Кронштадт до особого распоряжения. Он всего одну ночь переночевал с семьёй во временно выделенных им трёх комнатах коммунальной квартиры на набережной Мойки. Временно, это было сказано до войны, а теперь об этом можно было забыть и располагаться в коммуналке, если не навсегда, то очень надолго.
Перед самым отъездом в Ленинград, Женька вдруг заметила, что у мамы появился животик. На вопрос дочери мать нежно улыбнулась и, поцеловав, спросила: А что, разве ты не хочешь сестрёнку или братика?
Это был второй приятный сюрприз для Женьки после новости про Атлантов. Оказалось, что Женька последней в семье узнала эту новость. Теперь, когда все знали, однажды вечером, за ужином, зашёл разговор о возможном имени для малыша. Имя, если будет девочка, очень долго и бурно выбирали, но, имя, если будет мальчик, не обсуждалось вообще. Оказалось, что в семье Самойловых этот вопрос был решен ещё в позапрошлом веке, если не раньше. Женька и не заметила, что в роду по папиной линии всего два мужских имени: Петр и Михаил, и они даются по очереди. То есть, родившемуся мальчику дают имя деда. Значит, если родится братик, то он будет Петя, Петр Михайлович в честь деда.
— Это наша родовая плетень, — смеясь, говорил дедушка, — из Михаилов Петровичей и Петров Михайловичей!
Все организационные вопросы по устройству на новом месте, решились очень быстро, так как они семья военного. Женьку записали в школу, в седьмой класс, бабушку и деда прикрепили к поликлинике.
О своём дневнике, начатом в поезде, Женька вспомнила только в сентябре. Шла вторая неделя блокады Ленинграда. Из-за частых обстрелов и бомбёжек занятия в школе ещё не начались. Стало известно, что город оказался во вражеском кольце.
Женька открыла свой дневник, где на первой странице крупным, ещё счастливым и мирным почерком, было выведено:
«Завтра, двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года в шесть часов утра мы приедем в Ленинград! Ура, товарищи!» Она закрыла дневник и заплакала.
Вторая запись в дневнике появилась в октябре.
«Сегодня 10 октября 1941 года. Не знаю, когда я ещё буду здесь что-то писать, но сегодня такой день! Сегодня мамочку выписали из роддома с маленьким Петенькой. Вот и ещё один Пётр Михайлович. От папы вообще никаких известий. Ему написали, что родился сын, но ответа пока нет… Иногда думаю, уж лучше пусть никаких вестей, чем похоронка. Вчера соседка кричала и билась в рыданиях. Мы сначала не поняли в чём дело, испугались, а оказалось, ей похоронку принесли на мужа. Дома в основном все молчат, хороших новостей нет, а плохое и так вокруг, чего о нём писать…».
Как и вся семья в первые дни приезда, пережив известие о начавшейся войне, Женька– характером копия деда, так часто говорила мама, достаточно быстро включилась в ленинградский ритм жизни. Она никому не говорила, но сама помнила о своей клятве сходить с дедом к Атлантам. Ей очень этого хотелось, но первое время в новом городе, да ещё с начавшейся войной это было сложно. Только через месяц после приезда, в конце июля, она озадачила дедушку предложением. После завтрака она неожиданно заявила:
— Дедушка, пойдем прогуляемся. Очень тёплое, солнечное утро.
Это было неожиданным предложением. Мама и бабушка удивлённо посмотрели на Женьку, а дед даже замер с чашкой чая. Дело в том, что дедушка очень редко выходит из дома, старые раны и возраст его ограничивают, но, услышав предложение внучки, он как-то преобразился, расправил плечи и, поставив чашку, бодро произнёс:
— Не имею никаких оснований отказать любимой внучке в исполнении столь заманчивого предложения! — он так лихо выдал эту фразу, что все невольно засмеялись, да и сам он расплылся в довольной улыбке.
Перед выходом, Женька заметила, что дедушка изо всех сил скрывает волнение. Ни разу не вспомнив с момента приезда об Атлантах, они оба точно знали цель сегодняшней прогулки. Даже с учётом дедушкиного здоровья до Атлантов идти полчаса прогулочным шагом. Женька уже тысячу раз мысленно прошла этот маршрут. От их дома по набережной Мойки, затем через Певческий мост на Дворцовую площадь и на улицу Халтурина.
День выдался действительно такой тёплый, солнечный и тихий, что на какое-то время исчезло чувство страха и тревоги, как будто не было войны.
Они молча не спеша шли по набережной. Женька взяла дедушку под руку, как дама кавалера. Так они шли, с каждым шагом чувствуя нарастающее волнение. Дедушка ждал этой встречи пятьдесят лет! Женька всего несколько месяцев. Но волновались они одинаково. Дойдя до угла улицы Халтурина, перед поворотом, не сговариваясь, они остановились и замерли, затаив дыхание. Следующий шаг– за угол, шаг на встречу с удивительным творением рук человеческих, с творением, которое девяносто девять лет хранит тепло рук Женькиного прадеда. Это было так волнительно для обоих, что они не поняли, как прошли остаток пути и уже стояли у ног первого Атланта. Задрав голову, Женька замерла от чувств, переполнявших её. Восхищение, восторг и гордость. Дедушка молча положил одну руку на стопу Атланта. Второй взял за руку внучку. Закрыв глаза, он растворился во времени. Правая рука, казалось, слилась с леденящим холодом гранита, а левая — с горячей детской ручонкой. Пётр Михайлович физически ощутил себя звеном вековой цепи между прошлым и будущим…
С середины октября начались занятия в школе. Уроки были только по основным предметам. Длились они 20–25 минут, да и то очень часто прерывались воздушной тревогой. Все ученики сразу спускались в школьное бомбоубежище. Иногда там и продолжались занятия, а потом расходились по домам. Женька, выбиваясь из сил, помогала маме. Дедушка перестал вставать с постели, бабушка с трудом справлялась сама, поэтому Женька взвалила на себя всю домашнюю работу: пеленание Петеньки, кормление деда, помощь бабушке. Но главной её заботой стало отоваривание продовольственных карточек. Бесконечные очереди в магазинах, холод и голод. Но она ещё находила в себе силы и принимала активное участие в работе кружков во Дворце пионеров. Во Дворце кипела бурная жизнь. Девочки шили и вязали для фронта. Бойцам нужны были тёплые вещи: рукавицы, носки. Очень востребованы были кисеты под махорку. С первых дней учёбы в школе Женьку приняли в комсомол, и это прибавило ей сил и энергии. Она уже на правах старшего товарища пионеров старалась изо всех сил. Но сил этих с каждым днём становилось всё меньше, как и у всей семьи, как у всего голодного замерзающего блокадного города. С Петенькой на руках, она часто засыпала раньше него. Морозы с каждым днём становились сильнее, нормы хлеба урезались, а когда перестал работать водопровод, казалось, что близок конец света.
Третий раз за полгода Женька открыла свой дневник и написала: «Сегодня 28 ноября 1941 года. Жуткий холод, голод и страх. Сначала свет часто мигал, надолго пропадал, а теперь электричества нет совсем. Вечерами сидим со свечкой. Бабушка и дедушка не встают, мама так и не восстановилась после рождения Петеньки, очень слабая…Мне ужасно страшно и одиноко, потому что некому пожаловаться, как мне трудно одной, но я стараюсь всех подбадривать, а плачу тихонько только ночью, чтобы никто не услышал. Папочка, милый, пожалуйста, отзовись! Помоги! Мне так тебя не хватает…»
Женька удивляла семью своей нескончаемой энергией.
— Доченька, милая, и откуда у тебя столько сил? — часто со слезами приговаривала мама, с трудом передвигаясь по квартире. Она, конечно, очень старалась, но даже брать на руки Петеньку было опасно, в любой момент сама могла упасть, а не дай бог с ребёнком. Женька была благодарна ещё совсем крохотному несмышлёному братику за то, что он плакал очень редко, в крайних случаях, когда был недоволен мокрой пелёнкой, или от голода.
Бесценным подарком стал приход солдат из военкомата. Сначала, увидев их, Женька чуть не упала в обморок от страха, (а вдруг похоронка на папу), но, похоже, они уже были научены горьким опытом и сразу с порога заявили:
— Спокойно! Не переживайте! С капитаном второго ранга Самойловым всё в порядке! Мы принесли вам допоборудование, — улыбнувшись, громко заявил старший из них. Они ввалились в квартиру с вязанками дров, новой печкой– буржуйкой, положили на стол вещмешок с продуктами. Оглядев комнату и ещё раз взглянув на маленькую худенькую девочку, старший пробасил:
— А где хозяйка?
— Мама в комнате, — от неожиданности залепетала Женька, — малыша кормит, я сейчас её позову!
— Нет, нет! Не стоит беспокоить! Я, так понимаю, Вы, девушка, Евгения Михайловна Самойлова?
Женька испуганно закивала головой, всё ещё не полностью осознав, что беды нет.
— Да, это я, — наконец взяв себя в руки, уверенно ответила она.
— Тогда, пожалуйста, получите! — и он протянул Женьке треугольный конверт. — Вам письмо! Плясать не надо! Будьте здоровы! — и они с шумом, громко переговариваясь, ушли.
Женька, не отрывая глаз от конверта, пошла в комнату к маме. Сверху на конверте было написано: «Самойловым, кто откроет!». Ниже дописано: «или лично в руки Самойловой Евгении Михайловне — дочери». Женька, конечно же, узнала папин почерк, и, заверещав от счастья, побежала с криком:
— Письмо от папочки! Ожила вся квартира. Закряхтела, заворочалась, захрипела на разные голоса. Женька села у маминой кровати, открыв по шире дверь в бабушкину с дедом комнату, и громко начала читать письмо.
В письме папа по очереди обращался ко всем прямой речью, поддерживал, даже слегка шутил. Деду написал: «Батя, лыжи мои не трогай! Приеду– вместе побежим кросс!» Вкратце написал, что идут очень тяжёлые бои. Кронштадт берёт на себя всю тяжесть передовой обороны. Фашисты, озверев, рвутся в Ленинград. «Но мы, — писал папа, — скорее их в Балтике и в Финском заливе утопим, но к городу не подпустим!» Ещё он написал, что в ближайшее время его со специальным заданием направят с острова на материк, в посёлок Лисий Нос, и уж тогда он сможет к ним вырваться, хоть на часок, потому что наследник — Пётр Михайлович (младший), — должен познакомиться со своим отцом. Письмо было большое, на нескольких листах. Все слушали не дыша, и всё равно оно неожиданно закончилось. Наступила тишина. Женька опустила взгляд и увидела внизу страницы продолжение:
«Женя, доченька, дальше вслух не читай!!! Всё, что ниже, ТОЛЬ-
КО ДЛЯ ТЕБЯ!»
Женька быстро перевернула листок, увидела на другой стороне продолжение, встала и ушла в другую комнату. Почему-то затряслись руки, и она судорожно побежала глазами по строчкам:
«Доченька, родная! Ты всегда была умницей и не по годам смышленой, но сейчас, я уверен, ты очень повзрослела, поэтому обращаюсь к тебе. Страшное и тяжёлое испытание выпало всем нам. Я выполняю свой долг здесь, на передовой, и сделаю всё, чтобы вас защитить! Но там, в тылу, в блокаде, у меня вся надежда только на тебя! Знаю, что только ты сможешь поддержать маму и спасти Петеньку.» Слёзы рекой стали заливать глаза, Женька не успевала их смахивать, торопясь прочитать папины слова, словно они вот-вот могут исчезнуть: «Я очень люблю бабушку и деда, это мои родители! Безумно люблю маму, но доченька, родная, умоляю тебя! Что бы ни случилось со всеми нами — Ты и Петька должны выжить!!! Сделай всё возможное и даже больше, но спаси себя и брата! Очень тебя люблю, обнимаю, целую. Папа». Внизу мелким шрифтом было дописано: «Но, доча! Кросс на лыжах, побежим вместе с тобой и с дедом!»
Женька беспомощно опустила руки. Слёзы, рекой хлынувшие из глаз, казалось, действительно решили смыть весь текст письма.
Без малого полгода назад, весной, Женька мечтала встретить Новый год в Ленинграде, но сейчас этот приближающийся праздник наводил страх. Жуткие морозы, голод и смерть заполонили улицы и дома такого любимого раньше, а теперь страшного и чужого города.
Новый 1942 год оказался ещё ужаснее. Не было электричества. Давно перестал работать водопровод. Вода только из Мойки или из Невы. Каждый раз, таща ведро с водой, Женька была уверена, что до дома не дойдёт, но беспомощные старики, тяжелобольная мама и такая же беспомощная кроха– брат заставляли её идти за водой снова и снова. Плюс от морозов был только один, воду было невозможно расплескать по дороге, потому что она замерзала моментально, и домой Женька приносила ведро льда.
Теперь во время воздушной тревоги мама вместе с бабушкой и дедом оставались дома, они все были лежачие. Женька брала Петеньку и уходила в бомбоубежище. Если раньше в таких ситуациях Женька иногда пыталась спорить с мамой, чтобы остаться дома, то после папиного письма это было исключено. Она не имела права рисковать собой, а главное, Петенькой. Мама убедила Женьку, что каждый раз уходя из дома, она должна обязательно забирать с собой все документы и продовольственные карточки.
— Пойми, доченька, если, не дай бог, что случится, мы останемся без карточек. Тогда точно — смерть! Даже без бомбёжек. Если с тобой вдруг что-то случится, нам эти карточки не помогут, мы не ходячие. Носи их всегда с собой! Береги себя, мы очень ждём тебя каждый раз, когда ты уходишь.
После этого разговора Женька неукоснительно выполняла мамин наказ.
В начале каждого месяца Женька получала продовольственные карточки на всю семью, и эта стопочка бесценных бумажек, туго затянутая в узелок платочка, в буквальном смысле была самой жизнью.
Воздушные тревоги стали звучать теперь и днём, и ночью. Если ночью они предупреждали об авианалёте, то днём всё чаще об артобстрелах. При авиа– налёте, до первых взрывов, можно было успеть собраться и спуститься в бомбоубежище, а вот при артобстреле чаще тревога начинала реветь одновременно с первыми взрывами. Вот и сейчас Женька только покормила Петеньку, принесла воды маме, как где-то вдалеке с треском рванул первый снаряд. Сразу, одна за другой, завыли сирены по всему городу. Женька быстро оделась, подхватила брата, сунула документы за пазуху, узелок с карточками в карман и заглянула в комнату к деду с бабушкой: — Не грустите, я скоро! Люблю вас!
Дедушка улыбнулся и помахал рукой, а бабушка молча перекрестила внучат.
Женька поцеловала маму в щёку и побежала в бомбоубежище, которое находилось на противоположной стороне набережной, домов через десять, в подвале.
Это был какой-то особенно сильный обстрел. Снаряды рвались один за другим всё ближе и ближе. Сегодня обстрел длился дольше обычного. Порой даже в бомбоубежище от взрывов сыпались пыль и штукатурка с потолка. Плакали дети, причитали в молитвах старушки, казалось, что этот кошмар не закончится никогда. Но, как обычно бывало, закончился он так же внезапно, как и начался. Все знали, что выходить сразу нельзя, тишина может быть обманчива.
Минут через пятнадцать Женька вместе с остальными вышла на улицу, Петька безмятежно спал у неё на руках. То, что их ждало снаружи, повергло в шок всех. Светлый полдень превратился в сумерки. Улица была затянута пеленой густого серого дыма. С трудом угадывались силуэты домов. Горела крыша на доме, где было бомбоубежище. Посередине улицы образовалась воронка, в которую мог провалиться грузовик. Постояв какое-то время, привыкнув к обстановке, Женька пошла в сторону дома. Вокруг кипела активная работа спасательных бригад. Маневрируя между воронками, одна за другой появились машины скорой помощи. Гдето был слышен сигнал пожарной машины. Женьку вдруг охватила необъяснимая тревога, сердце заколотилось, и она ускорила шаг. То ли ветерок стал разгонять дым, то ли дальше было меньше дыма, но сначала стали появляться силуэты верхних этажей, а потом стало видно и полностью дома. Мороз обжигал лицо, от холода и дыма из глаз лились слёзы. Женька прошла ещё вперёд — дым практически развеялся. Она не увидела своего дома! Вернее, он был, но не весь… Женька в недоумении остановилась, пытаясь понять что не так, и в следующее мгновение её накрыл такой ужас и страх, что ноги подкосились и она, не выпуская Петеньку, села в снег. Весь угол дома, тот угол, где была их квартира, от крыши до первого этажа, был полностью разрушен и зиял обнажёнными комнатами. Всё, что вырвало взрывом, лежало огромной горой внизу, на снегу, и дымилось, парило остатками тепла, а сверху, на эту гору кирпичей, мебели и вещей, словно снег, продолжала сыпаться пыль. Все квартиры на этом углу дома были разорваны пополам. У кого-то вдоль комнаты, у кого-то вдоль ванной и кухни. Это была страшная, нереальная картина. На рваных стенах и обломках перекрытий, висели горящее бельё, одежда, мебель. К дому уже пробирались спасатели. Женька не могла оторвать взгляд от дедушкиного кресла, которое, зацепившись подлокотником, раскачивалось на торчащей доске искорёженного пола. Уже теряя сознание, она бессмысленно рассматривала разорванное мамино одеяло, развевающееся на ветру, как потрёпанный флаг, половину стола из бабушкиной с дедом комнаты. Этажом ниже, на потолке другой квартиры, Женька увидела остатки своей кровати, зацепившейся за край стены. Весь дом был невредим, но одного угла, где на третьем этаже была их квартира, просто не было, словно огромный зверь зубами вырвал шесть этажей вместе с жильцами и мебелью и выплюнул всё это в огромную дымящуюся кучу.
Очнулась Женька в том же бомбоубежище. Какие-то люди принесли её туда вместе с братом.
— Ты чего завалилась на снег? — спросила её склонившаяся дежурная медсестра, — уже лучше? До дома дойдёшь?
— У меня нет больше дома, — проговорила Женька и прижала к себе Петю. Она не плакала, она сидела молча. Слёзы, капали на одеяло, стекая по щекам.
Женьку с братом отвезли в детский распределитель, но малыша, почти сразу же, переправили в дом малютки, заверив Женьку, что она беспрепятственно сможет его навещать, когда захочет.
Сегодня она весь день провела с Петенькой, днём даже поспала вместе с ним. Потом помогала нянечкам ухаживать за остальными малышами. Страшно то, что этих крох постоянно привозили и привозили из разных районов города. Многие из них теперь были круглыми сиротами.
Женька шла по пустынной улице, низко опустив голову и не замечая ничего вокруг. Вдруг сзади она услышала окрик:
— Стойте! Она остановилась, обернулась и увидела позади себя, на тропинке, мальчишку лет двенадцати.
— Стойте, вы потеряли! — снова крикнул он и пошёл на Женьку.
Женьке стало тревожно, она быстро оглянулась по сторонам, но больше никого вокруг не было. «Ну с таким-то я справлюсь», — мелькнула у неё мысль. Она слышала от людей, что были случаи, когда в безлюдном месте могли напасть и отобрать продукты или карточки.
— Вы потеряли! — опять крикнул пацан и, вытянув вперёд руку, уверенней пошёл на Женьку.
Собрав все силы, она напряглась, готовая биться изо всех сил и дать отпор врагу.
— Чего тебе? — с трудом выдавила из себя Женька, хриплым уставшим голосом.
Подойдя ещё ближе, он вновь повторил:
— Вы потеряли!
Женька не поверила своим глазам, мальчишка держал в руках узелок, её узелок! Из платочка! С продовольственными карточками. Она сунула руку в карман — пусто! Ничего не понимая, Женька сняла рукавицу и зачем-то внимательно посмотрела на свою пустую ладонь. Ужас, страх, недоумение– всё смешалось в голове. Всё выглядело настолько нереально, как будто перед ней стоял фокусник. Боясь, что сейчас всё исчезнет: и мальчишка, и карточки, Женька быстро взяла у него из рук узелок, сунула его в карман и торопливо пошла прочь. Через несколько шагов она свернула на прилегающую тропинку и пошла в другую сторону. Отойдя уже на достаточно безопасное расстояние, она остановилась, и, боясь, что фокус повторится, и карточки исчезнут вновь, вытащила руку из кармана, развязала узелок. Убедившись, что всё на месте, облегченно выдохнула. Женька обернулась назад и увидела: мальчишка стоит на тропинке и смотрит ей вслед.
— Спасибо, мальчик… — выдавила она из себя, и, почувствовав невыносимую усталость от такого количества тяжёлых событий последних дней, она опустила голову и, уже с трудом переставляя ноги, побрела дальше.
Усиленный паёк, благодаря продовольственным карточкам всей семьи, постоянная забота о младшем брате, сделали своё дело. Женька пережила боль потери и сосредоточилась на задаче: выжить самой и уберечь Петеньку. Она решила, что папа должен и будет ей гордиться, когда, вернувшись, узнает, сколько ей пришлось пережить и преодолеть. Выбрав время, она пошла в военкомат, чтобы хоть как-то наладить связь с папой, находящемся в Кронштадте, и сообщить о постигшем их горе. Дежурный офицер, выслушав Женьку и посмотрев её документы, попросил подождать и скрылся в глубине коридора. Очень скоро он вернулся со старшим офицером. Тот, кивнув Женьке, подозрительно вежливо сказал:
— Евгения Михайловна, здравствуйте. Пройдите, пожалуйста, с нами, — и жестом пригласил Женьку войти в кабинет. Женька вошла за ними.
— Пожалуйста, присядьте, — предложил Женьке старший по званию, указав на стул, а сам, обойдя стол, сел в кресло, положив перед собой принесённую папку. Женька, присаживаясь, успела прочитать на папке «Личное дело».
В глубине души появилась тревога, она напряглась и невольно подвинулась вперёд, на край стула. Второй офицер остался стоять рядом с ней.
Женька с беспокойством посмотрела на одного, потом на другого, и они молча опустили глаза. В одну секунду Женьке всё стало ясно…слёзы рекой хлынули из глаз, но она не издала ни звука. Стоявший рядом офицер засуетился, схватил со стола графин, налил полстакана воды и подал Женьке.
Она в упор посмотрела ему в глаза, потом перевела взгляд на старшего и с неимоверным усилием выдавила из себя только одно слово:
— Когда?
Офицеры от неожиданности вздрогнули. Они ждали любой реакции от худенькой девочки– подростка– рёв, истерику, но то, что они услышали, заставило их почувствовать себя провинившимися школьниками. Они переглянулись, и старший, открыв папку, монотонно зачитал:
«семнадцатого декабря тысяча девятьсот сорок первого года в тяжёлом неравном бою, капитан второго ранга, Самойлов Михаил Петрович, героически…»
Он замолчал. Повисла тяжёлая долгая пауза. По дате Женька поняла, что папа погиб в тот день, когда написал им письмо. Она нарушила тишину неожиданно спокойным и ровным голосом:
— Вы сможете мне помочь?
— Да, конечно, — с каким-то облегчением быстро проговорил старший.
— Мы сделаем всё, что… Но Женька его прервала.
— Пожалуйста, сделайте так, чтобы нас с братом не разлучили, никогда и ни при каких обстоятельствах. Мы всегда и везде должны быть вместе!
— Да– да, конечно, конечно! — он стал говорить быстро и много, с явным облегчением. Второй офицер подключился к разговору, но Женька их уже не слушала, она мысленно прощалась с папой…
На следующий день в приют для малюток приехал офицер, он коротко переговорил с заведующей, и уже в обед та объявила Женьке, что её оформляют на работу нянечкой-санитаркой по уходу за малышами, что жить она будет здесь же, рядом с братом, и её ставят на довольствие как служащую.
Целыми днями Женька занималась с малышнёй. Переодевала, пеленала, кормила, принимала новеньких, и всегда рядом был Петенька. Многие малыши стали называть её мамой, что вызывало зависть и умиление у многих взрослых сотрудниц. Но Женьку любили все за её трудолюбие и бесконечную любовь к детям. Из детей, которые быстрее восстанавливались, формировали партии и отправляли в эвакуацию, а их места занимали новые поступающие.
Помимо основной работы, райком комсомола предложил Женьке вступить в комсомольский санитарно-бытовой отряд. Такие отряды стали формироваться в каждом районе города. Она с удовольствием согласилась, понимая, что на сон времени не будет совсем, но только такая загруженность позволит ей отвлечься от горьких мыслей и как-то смириться с гибелью всех — всех Самойловых, кроме них с Петенькой.
Отряд работал ежедневно, но Женька подключалась только несколько раз в неделю, всё остальное её время занимали малыши. Отряд выходил в город, по подготовленному маршруту. Иногда маршрут составлялся на основании сводок скорой помощи или пожарных. Они ходили по квартирам и выявляли беспомощных, умирающих, неспособных двигаться. В первую очередь там, где были дети. На сухом дежурном языке это называлось обходом «выморочных» квартир. Иногда, после тяжёлых обстрелов и бомбёжек они выезжали на помощь бригадам спасателей и скорой помощи.
Женька и несколько ребят из отряда сели в патрульный грузовик. Макарыч, водитель, предложил их подвезти, так как ехал в сторону их сегодняшнего маршрута. Ребята запрыгнули в кузов к патрульным, а Женьке, как единственной даме, предложили сесть в кабину. Женька давно была знакома с Фёдором Макаровичем. Он часто приезжал в приют, привозил новых малышей. Скорых не хватало катастрофически, и поэтому, нашедшие ребёнка часто приезжали с ним. За его внимание к ней и другим, готовность всем помочь, Женька очень любила и уважала Макарыча. В нём была и мужская сила, и отцовская забота, да и называл он Женьку всегда не иначе, как дочка. По возрасту он был ровесником Женькиного дедушки и, смеясь, часто говорил, что баранку крутит со времён царя Гороха.
— Садись, дочка, прокатимся! Чего понапрасну ноги-то топтать, день длинный, ещё находишься, — весело приветствовал он Женьку.
— Здравствуйте, дядя Федя, — ответила Женька, — спасибо!
Уж больно ветер сегодня жгучий, а в машине у вас хорошо.
Они оба засмеялись, и Макарыч надавил на газ.
— Правильно, дочка! Пущай мужики в кузове закаляются, а ты грейся, пока едем.
С утра в городе было тихо и спокойно. Невзирая на сильный мороз, отряд решил воспользоваться тишиной и обойти побольше квартир. Макарыч въехал на Дворцовую площадь и направил машину на улицу Халтурина. Увидев знакомые места, Женька заволновалась. С трепетом стала ждать, когда из-за поворота появятся Атланты. «Удивительно, — подумала она. — Сколько случилось всего и со мной, и со страной, и вообще на планете, а они стоят себе как ни в чём не бывало…»
Вдруг раздался вой воздушной тревоги и почти одновременно с ним первый мощный взрыв. Где-то впереди, за углом. Макарыч лихо вписался в поворот, и Женька увидела свою мечту, свою боль, свои воспоминания — Атлантов! В это время раздался следующий взрыв, но уже где-то сзади.
— Он что, гад, в нас метит? — выругался Макарыч.
Никто не успел среагировать, даже Макарыч, когда от стены с Атлантами прямо под колёса машины выбежал мальчишка, размахивая руками.
— Стойте! Стойте! — закричал он, — здесь раненый ребёнок!
Женька сразу же его узнала, это был тот самый мальчик, который вернул ей потерянные карточки. От волнения она запрыгала на сиденье. Чтобы не сбить пацана, Макарыч резко крутанул руль в сторону. Стоящие в кузове застучали по кабине. Уткнувшись в сугроб, машина остановилась. Из кузова выпрыгнул патрульный офицер и побежал к портику с Атлантами. Только сейчас Женька увидела, что там, возле Атлантов, в снегу лежит ещё один мальчик.
Офицер, пробегая мимо первого мальчишки, грозно крикнул:
— Какого чёрта вы здесь делаете? Быстро в машину!
В это время, где-то рядом раздался новый взрыв. Мальчишка кинулся к машине, Женька обрадовалась, но он вдруг резко развернулся и изо всех сил бросился бежать в противоположную сторону, вдоль улицы Халтурина.
— Куда?! Назад! — закричал ему вслед патрульный из кузова. Но тот, не оборачиваясь, убегал.
Патрульные, передавая по рукам поднятого мальчика, запрыгнули в кузов, и Макарыч рванул с места, пытаясь маневрировать между взрывами.
— Макарыч, гони в госпиталь, — крикнул в кабину офицер из кузова, — мальчишку надо срочно передать врачам.
Они почти догнали убегающего мальчика, но тот резко свернул в арку и скрылся во дворе. В это время где-то совсем рядом с жутким грохотом, треском и шипением разорвался новый снаряд.
Макарыч подрулил ко входу в госпиталь. Оставив машину, все бросились во-внутрь, чтобы передать мальчишку врачам, переждать обстрел и отогреться. В такую погоду становилось не понятно, что страшнее, ранение или смерть от мороза. Обстрел закончился. Как обычно, после небольшой паузы улица ожила звуками сирен скорой помощи и пожарных машин. К греющимся у буржуйки патрульным и Женькиной группе вернулся офицер:
— Ребята, на улице Халтурина прямое попадание снаряда в жилой дом, сильный пожар, нужна помощь. Вы как? — обратился он к комсомольцам.
— Конечно, готовы, — ответили они дружно.
— Тогда вперёд! — скомандовал он. — Макарыч, заводи!
Больше часа они вместе с отрядом пожарных, бригадами скорой помощи и спасательным отрядом боролись с последствиями взрыва и пожара. Выносили раненых и отправляли в больницу, погибших складывали в углу двора, разгребали проходы к квартирам, чтобы высвободить живых. Женька наравне со взрослыми мужчинами таскала, поднимала и разгребала, пока не выбилась из сил. После обхода и осмотра пострадавшего подъезда командир спасательного отряда громко скомандовал на весь двор:
— Всё ребята! Отбой! Всем греться и отдыхать. Остальное будем разгребать завтра, а тем, кто остался лежать, мы уже всё равно ничем не поможем.
В наступившей тишине все стали расходиться.
— Женька, ты с нами? — спросили ребята из отряда.
— Нет, я в приют.
— Ну, тогда до завтра!
Женька пошла к выходу из двора и, проходя вдоль стены, боковым зрением увидела ещё одно тело. Она посмотрела и хотела пройти мимо, но вдруг вздрогнула. Знакомое пальто и шапка. Да! Это был тот самый мальчишка, который от них убегал, который вернул ей потерянные карточки! Она подошла ближе, наклонилась, и в это время он застонал и приоткрыл глаза. Женька закричала так, что все вздрогнули:
— Ребята, он живой! Он ещё живой!
Подбежали санитары и, подняв окровавленного мальчишку, понесли его к машине скорой помощи.
Женька осторожно постучала в приоткрытую дверь: — Да-да, войдите!
Она вошла в кабинет. За столом сидела женщина в белом халате и что-то писала.
— Екатерина Павловна? — тихо спросила Женька.
— Да, я. Что вы хотели?
— Мне сказали, что только вы сможете помочь.
— В чём и кому? Да вы проходите, присаживайтесь, — она указала Женьке на стул.
— Около месяца назад, — начала чуть слышно Женька, — к вам привезли раненого мальчика с улицы Халтурина. Скажите, он выжил?
Екатерина Павловна отложила бумаги, встала из-за стола, обошла его и села напротив Женьки.
— Как Вас зовут?
— Женя.
— А кем он вам приходится, Женечка, этот мальчик?
Женька потупила взгляд и покраснела.
— Никем. Точнее…ну в общем…он однажды спас мне жизнь, и вот я хотела, — она засмущалась и замолчала.
— Так это ты его нашла во дворе? — неожиданно спросила доктор. — Мне говорили, что его нашла девушка, которая помогала спасателям, но потом куда-то пропала.
Женька посмотрела на Екатерину Павловну и часто заморгала, не зная что сказать.
— Да, — почти шёпотом, ответила она.
Доктор улыбнулась, положила свою руку сверху на Женькину ладонь.
— Так это ты его спасла!
— Он жив? — встрепенулась Женька.
— Конечно!
Обе облегчённо вздохнули.
Почти час они беседовали за чаем. Женька рассказала Екатерине Павловне свою историю, а та, в свою очередь, о том, что этот мальчик, Валера Седов, тоже многое пережил, он тоже остался сиротой с маленькой сестрёнкой. Ещё огромные трудности у него впереди, так как он лишился обеих ног. Женька слушала, с трудом сдерживая слёзы.
— Хочешь его увидеть? — неожиданно спросила Екатерина Павловна.
Женька, закивала головой.
— Тогда пойдём?
От таких резких перемен Женька на минуту засомневалась, но потом быстро встала, выпрямилась и уверенно ответила:
— Пойдёмте!
— Но! — вдруг остановившись, сказала доктор, — пожалуйста, запомни, никакой жалости! Можно относиться с теплом и заботой, можно сочувствовать иногда, но, если Валера хоть раз почувствует жалость с твоей стороны, он навсегда от тебя отвернётся! Он очень сильный и добрый мальчик, он уже пережил кризис неполноценности и теперь эта тема для него закрыта. Он настроен жить, растить сестрёнку Нюрку и после победы учиться на инженера. Ты понимаешь, о чём я?
— Да-да, конечно, — уверенно ответила Женька и торопливо зашагала по коридору за доктором.
Екатерина Павловна накинула Женьке на плечи белый халат, открыла дверь в палату и, тихонько подтолкнув её в спину, прошептала почти в самое ухо:
— Иди. Удачи тебе.
Женька вошла в палату и безошибочно определила кровать у стены, где лежал Валера. Она подошла, осторожно присела на табурет и внимательно посмотрела в лицо безмятежно спавшему, и теперь казалось, почти родному мальчику. Почувствовав движение, Валерка приоткрыл глаза и, увидев девушку в белом халате, решил, что новенькая медсестра пришла делать укол. Он молча повернулся на бок, спиной к Женьке, слегка откинул одеяло и, приготовившись к уколу, опустил край трусов. После небольшой паузы Женька улыбнулась и сказала:
— Очень приятно, Женя.
Валерка резко обернулся и внимательно посмотрел на неё через плечо. Окончательно проснувшись, он увидел, что у неё нет подноса со шприцем и таблетками. Валерка резко развернулся на спину, натянул на себя одеяло, словно решил спрятаться. Он ещё раз внимательно посмотрел на Женьку и буквально выдавил из себя:
— Ты кто?
— Женя, — улыбнулась она.
Валерка часто заморгал глазами и, не придумав ничего умнее, спросил:
— А где кто?
Опять повисла пауза, и Женька, продолжая улыбаться, ответила ему в тон:
— Не знаю. Наверное, кто где.
В следующую минуту они оба засмеялись.
 
ЭПИЛОГ.
Большой красивый двухэтажный автобус, причалил к обочине как морской лайнер. Из него вывалилась толпа туристов. Они стали заполнять тротуар и выходить на проезжую часть. Шум улицы перекрыл неприятный, резкий голос экскурсовода, зачем– то кричавшего в мегафон: «Уважаемые гости нашего города, мы с вами остановились на Миллионной улице. Это название улица носила до 1918 года. Затем она была переименована в честь революционера Степана Халтурина. В 1991 году улице возвращено историческое название — Миллионная. Перед нами один из символов Санкт-Петербурга — портик Нового Эрмитажа, украшенный десятью фигурами Атлантов. Они поддерживают архитрав портика. Атланты выполнены из сердобольского гранита скульптором Теребенёвым. Именно эти Атланты вдохновили поэта Городницкого на написание песни, которая на сегодняшний день является официальным гимном Эрмитажа:
«…где без питья и хлеба, забытые в веках,
                Атланты держат небо на каменных руках.»
Туристы слушали экскурсовода, но, в какой-то момент они перевели взгляд на маленького, худощавого старичка, который с трудом переставляя ноги, опираясь на тросточку поднялся по ступеням портика. Он медленно подошёл к первому Атланту, достал из кармана газету и постелив её на гранит сел. Достав из кармана небольшой свёрточек, он положил рядом с собой на гранит хлебный сухарик. Он поднял голову к верху и пристально посмотрел в лицо Атланту. Мама так и не узнала, что в тот день при бомбёжке
 
спасла Сашку не соседка тётя Нина, а они, Атланты. С тех пор, как Сашка пришёл сюда первый раз, прошло 80 лет, а Атланты совсем не изменились. Александр Сергеевич уверен, что и они его помнят, им просто нельзя днём шевелиться и разговаривать.
Рядом с наклонным пандусом, ведущим к Атлантам, стояла старушка и держалась за ручки инвалидной коляски, в которой сидел убелённый сединами мужчина.
— Саша, давай спускайся, пора идти, — обратилась старушка к сидящему у ног Атланта старичку. Тот не спеша поднялся, взяв газету, ещё раз пристально посмотрел в лицо Атланту и спустился вниз к ожидавшим его товарищам.
— Вы, как здесь? — спросил Сашка, подойдя к ним, — я думал вы сразу к нам.
— Мы знали, что здесь тебя застанем, теперь вместе к вам и пойдём, — сказала Женя. — Ты же каждый год 22 июня сюда приходишь. А Нюра где?
— Дома, стол накрывает, у нас ведь сегодня ещё и праздник, тоже каждый год, — засмеялся Сашка и подошёл к коляске.
— Валерка, дружище, с днём рождения! — сказал он, наклонился и обнял друга. — А ты чего это в телегу пересел?
— Сам ты телега, — засмеялся Валерка, — ты посмотри, какой это умный аппарат, — сказал он и похлопал по джойстику управления коляской. — Она ведь, зараза, не только едет, но и ещё сама останавливается, если препятствие видит. Я, Саня, протезов в своей жизни поменял, больше, чем ты обуви, — смеясь, продолжил он, — вот сын и порадовал старика на день рождения! Во, смотри, — и он показал на спинку коляски.
Сашка наклонился и, прищурившись, прочитал гравировку на прикрепленной к спинке небольшой табличке. «Дорогому отцу в день рождения от капитана первого ранга Петра Самойлова».
— Всю жизнь, Валерка, смотрю я на вас с Женькой и восхищаюсь, — сказал Сашка, — молодцы! И Нюрку, и Петьку на ноги поставили, да ещё и своих троих народили.А сколько к вам на День Победы приезжает детей из блокадного дома малютки и не сосчитать! А ежели к ним ещё прибавить всех наших с вами внуков и правнуков, так поди уж целая армия наберётся! — засмеялся он. Вот мы с тобой, Валера, почитай двадцать годов друзьями были, да потом ещё почти шестьдесят — родственники, это ж дорогого стоит! Друг ты мой сердешный. Ну, пойдёмте, а то Нюра там уже, поди, заждалась, потеряла нас.
Не успели они отойти от Атлантов, как вдруг непонятно откуда упало несколько крупных капель дождя. Почти при чистом небе. И в следующую секунду, тёплый, летний дождь хлынул как из ведра. Они остановились. Женя, судорожно доставая из пакета плащ, заворчала:
— Говорила я тебе, старый, зонт надо взять, а ты солнечно, солнечно, вот сейчас и промокнем до нитки! — она достала плащ и развернула его над их головами.
— Сашка, двигайся ближе, промокнешь! — начала руководить Женя, — Валера придерживай этот край, а ты, Саша, здесь. Они растянули плащ у себя над головами и держали его, как крышу. Валерка поднял голову. Посмотрев сначала на справа стоящего Сашку, потом на слева стоящую Женю, улыбнулся и сказал:
— Да вы, прям, как Атланты! Вот вам и Небо на руках…