Собачка в штанишках

    Профессиональная привычка журналиста записывать всё в блокнот, освобождая память для новой работы, сыграла со мной злую шутку. На автомате я доверяю бумаге больше, чем прозвучавшему слову, которое быстро вылетает из головы. Рассказ моей попутчицы и последующие события впечатлили, я решила записать эту историю прямо с колес по приезде домой.

    У меня была командировка из Москвы в Кинешму.  Я уже сидела в купе плацкартного вагона, когда появилась моя попутчица, девушка лет двадцати пяти. Было темно, моросил дождь, в лужах дробились огни фонарей. У окна вагона топтались провожающие.
    Крупный мужчина, который ее провожал, затолкал большой чемодан под нижнюю полку и, чмокнув в щеку, вышел из вагона. Девушка шмыгала носом, украдкой вытирала мокрые глаза, махала ему рукой в окно. Он, приложив руку козырьком, пытался разглядеть ее сквозь мокрое стекло и, прощаясь, растерянно улыбался. Наконец, поезд плавно оттолкнулся от перрона, взял  разгон, провожающие исчезли из вида. Хмурый высокий военный на боковушке засунул под лавку большой рюкзак, раскатал матрас, чтобы лечь, и сидел, ждал проводницу, держа билет в руке.
    - Муж? - сочувственно спросила я, когда она села, в волнении смяла ладонями лицо.
    - Муж подруги! Вы извините, я в расстроенных чувствах, сегодня сороковой день как ее нет. Пришлось выпить на поминках, в голове туман… Ковид, двусторонняя пневмония - и всё.  До сих пор не могу поверить!..  У меня в Москве никого ближе не было. Кирилл, ее муж, тоже сильно переживает, не может прийти в себя. Понимаете, я здесь семь лет прожила.  А после вмиг всё опостылело. Решила, доживу до сорокового дня и уеду домой. Вот еду… Господи, как, оказывается, бывает коротка жизнь! Только вчера смеялись, шутили, планы строили. А потом раз    - и… Царство Небесное.
    - Все образуется, время лечит, - я пыталась утешить, видя, что она снова вытирает слезы.
    - Слишком много всего образовалось и так… Не пересказать, - возразила девушка.
    - Может, расскажете, чтоб полегчало?.. - Во мне проснулся журналист.
    - Я сейчас как витязь на распутье, - вздохнула она. - Может, действительно, посоветуете что.  Со стороны виднее...


    Поезд  летел в ночь, соседка напротив, выговорившись, уже спала, отвернувшись к стенке. Я  лежала под душной простыней, не могла уснуть, переваривая чужую исповедь. Покачивалась в такт колес, вертелась с боку на бок в бессилии вспомнить ее имя,  оно сразу вылетело из головы. Всё скользило мимо: время, фонари, безымянные станции.
    Оля, Света, Таня, Ирина, Марина?.. Впрочем, какая разница, наконец, сдалась, уже засыпая. Завтра она выйдет и исчезнет из моей жизни навсегда…

 

    Когда я проснулась, разносили чай, пассажиры звонко бренчали ложечками о стаканы. Попутчица «без имени»  сидела за столиком, скрестив руки на груди, смотрела в окно. Увидела, что я зашевелилась и открыла глаза, улыбнулась.
    - Доброе утро, Света! Чай будете? - Я кивнула, встала, застелила простыней матрас, огляделась. Со вчерашнего дня пассажиров не прибавилось, все верхние полки были пустые.
    На боковушке вчерашний военный завтракал роллтоном в бумажном стакане. Молодой, но уже с седыми висками, в форме цвета хаки, с неброским орденом на груди. На  кирпично-обветренном лице выделялись бледно-голубые глаза. Что он инвалид с протезом до колена, я заметила еще вечером, когда он, укладываясь спать, снял «ногу» вместе с ботинком и аккуратно затолкал под  лавку. Наверное, воевал, едет со СВО, после ампутации, с сочувствием подумала я. Он тоже долго не мог уснуть, ворочался, на ощупь надев протез, опершись о костыль, выходил в тамбур покурить.
    Мне показалось, отвернувшись к окну, чтобы нам не мешать, он поневоле слушал мою спутницу, которая в эмоциях говорила громко. Поэтому сейчас пристально, исподлобья, смотрел на нее, пока девушка этого не замечала. Почему бы не посмотреть, подумала я, инстинктивно чувствуя, что она ему нравится.
Приятное женское лицо, немного бледное, серо-синие глаза, небольшой рот. Пожалуй, хороши высокие брови, свои, ненарисованные, ближе к линии волос - родимое пятнышко с горошину на виске. Отметина…
    - Могу принести вам чаю, - военный поднялся, сунув под мышку костыль.
    - Не стоит, я сама, - поспешно возразила я.  - Вам и так нелегко… - Но он, не обращая внимания на протест, через несколько минут принес два стакана в подстаканниках, один - мне. Я поблагодарила, бросила два кусочка сахара в стакан, забренчала ложечкой.
    - Были на СВО, теперь домой?.. - не удержалась от вопроса. Он кивнул.
    - Там, наверное, сейчас очень жарко, - посочувствовала.
    - Как в аду, черти сверху летят и жалят,  - усмехнулся он. - В госпитале хирург сказал, что я рубашке родился. Наш взвод почти весь двухсотый лег, я только ногу отдал по колено… И контузило, когда арта жарила. Хорошие ребята были, теперь… на небе. Царство Небесное…
    - Вы едете до конца?.. - я перевела разговор, чувствуя, что ему тяжело говорить об этом.
    - Скоро выхожу. Хотя нужно  до конца. К родителям друга заехать обещал, орден передать. Он погиб…
    - Наверное, после войны в нашей жизни привыкать сложно…
Он выпрямился, ладонью потер лоб:
    - Прямо в точку!.. Я сейчас как будто два груза держу, - сделал из широких ладоней чаши весов. - Прямо, как у Толстого в «Войне и мир…».  Там - война, смысл - выжить аж звенит, натянут, как тетива. Тяжко! (Он покачнул одну ладонь). А здесь -  еще тяжелее… Пыли много… старой, плотной, как на этом грязном окне в вагоне, которое сто лет не мыли.  Поверх голов смотрю, мать честная,  здесь  многие даже не чувствуют или видеть не хотят, что там за них мужики жизнь свою отдают…  Здесь и там - как чаши весов, понимаете? Что перевесит, думаю, выдержу?! - Он крепко до белых косточек на суставах сжал «чаши весов» в кулаки и бессильно уронил их на колени.
    - Выдержите! - тихо сказала девушка. - Руки у вас большие, сильные. Наверно, и характер такой... Всё получится!
    - Думаете?! - с сомнением переспросил он ее, и сам себе ответил: - Хотя, конечно, выдержу! Сейчас главное, чтобы эти чаши весов в равновесии были… 
    - Господи, и когда эта война закончится, - вздохнув, прошептала я. - Как-то разделилось всё на здесь и там… И на войне, и в мире…


    Через полчаса поезд остановился на какой-то большой станции. На выходе засуетились пассажиры, в окнах стали видны встречающие, наш вагон был в конце состава.  Грузный мужик, неудачно соскочив с подножки на гравий, подвернул ногу и чуть не упал на маленькую собачонку в ярко-красном комбинезоне, которую держала на поводке женщина в джинсах. Собачка шарахнулась, отчаянно залаяла и лаяла долго, визгливо, пока поезд не тронулся.
    - Господи, как я ненавижу этих собачек в штанишках! -  вырвалось у моей соседки.          
    - Катя, ну конечно, ее зовут Катя! - вдруг вспомнила я.

    Эта история про Катю, которая жила в Москве понаехой, не прижилась и после жизненных передряг возвращается  домой. Обычная совсем история. Хотя нет, обычное только начало…
               
                Понаеха Катя


     - Ну вот, как-то так… - Смирнов закончил монолог о том, что они друг другу не подходят, ей нужно сделать аборт, глядя на Катю сверху вниз,  инстинктивно ожидая возмущения, слез. Катя молчала,  сжав губы, опираясь о шершавый гранит парапета набережной, смотрела вниз.  Конечно, они люди разные, это было ясно с самого начала. Но так хотелось верить, что противоположности сходятся. Интересно, кто это придумал и зачем?!..
     Серое ватное небо придавило обоих. Казалось, сверху Вершителю судеб были видны две козявки… Только что вскрывшаяся река с натугой толкала грязные льдины. Между ними чернела темная, как нефть, вода, сталкиваясь, крутились в водоворотиках мертвые ветки, похожий на грязную икру снег. И почему она так ждала ледоход?.. Потянула его к реке?..
     - Чего молчишь? Скажи что-нибудь… – буднично спросил Смирнов.
Катя отпрянула от парапета, не оборачиваясь, пошла прочь, слегка покачнувшись, ее мутило. Внутри образовалась зябкая воронка, в которой крутились обрывки чувств. Тошнота подступала к горлу.
    - Катя, подожди! - Смирнов догнал, схватил за плечи, развернул. – С тобой всё в порядке?!
    - Какая разница?! Пусти! Не бойся, не дура-малолетка, с моста не прыгну… - Он разжал руки и вдруг… Перестал существовать, словно его не было в ее жизни.
Катя  пришла в съемную квартиру, без сил повалилась на жесткий диван, выревелась в подушку и задумалась.
    -  Это пройдет, надо пережить.  Выжить  и родить ребенка…
    Рано утром позвонила матери.


     Была суббота.  Вера Ивановна как обычно проспала до обеда, если бы не звонок. Устает, в выходные отсыпается. До пенсии осталось два года.
     - Ты меня разбудила! Что случилось?  – рассердилась на дочь.
     - Ничего, просто захотелось поболтать…
     - Ага, в такую рань, не ври! Говори, что случилось, ты так рано никогда не звонишь… - возразила, зевая. – С Петькой поссорились?.. На работе уволили? – и без переходу: - Ой, у нас снег выпал, белым-бело! Красотище-то какая, мать честная… Вот и весна пришла, посидела и ушла!
 
     Катя живо представила, как мать, в ночнушке, стоптанных шлепанцах, подошла к окну, раздвинула шторы.  Узенькое лицо с продолговатыми глазками припухло спросонок, топорщатся седые мятые волосики на затылке стриженой головы, втянутой в сутулые плечи. Рядом молотит хвостом рыжая криволапая такса Люська…
 И вдруг поняла, что говорить не о чем… Никуда она не поедет. То есть нЕкуда ехать… Мать уже привыкла жить одна. А тут: вот те нате - вернулась Катя!
    Швырнула в прихожей чемодан, пошла заваривать кофе…  Она представила, как в пятиметровой кухне хрущевки, подперев локтями хлипкий столик, прижатый к  холодильнику, тоскливо пьет пахнущую горелым сахаром бурду. Мать, опершись спиной о косяк двери, скрестив руки на груди,  ждет, что она скажет еще себе в оправдание, возмущенно пыхтит в метре от нее. Нет, она не настолько любит ее, чтобы принять обратно…
     - Чего молчишь, как дела? - пробовала нащупать нить разговора Вера Ивановна.    – Ты вроде замуж собиралась?..
     - Рассобиралась! – отрубила Катя.
     - Раньше ты говорила, что тебе не нужен нищеброд, пьющий, курящий, глупый, жадный, агрессивный, жирный. Чем Смирнов не угодил, вполне приличный мужик с квартирой?! – Мать явно нарывалась на скандал.
     - Я беременна и хочу ребенка, Петьке он не нужен!
     -  А тебе без жилья какой ребенок?.. Сделай аборт и живи спокойно, с Петькой. Все-таки он с  квартирой. После тридцати рожать бабе одной – безумие! Ребенка воспитать и выучить надо! У тебя даже жилья нет, мотаешься по квартирам, вечная понаеха!..
     -  А кто сказал, что будет легко?! Тебе со мной было легко, когда родила, муж пил, гулял… А через три года бросил, не платил алиментов?.. – возразила она.     - А ты всё одна…
     - Сравнила! - занервничала Вера Ивановна. - Тогда время было другое, сейчас такой кризис шарахнул, дай Бог выжить одной!  Только пережили ковид в намордниках, теперь эта спецоперация Зет. Того и гляди, бомбы посыплются! И вообще, ты на меня не надейся, у меня Люська! Ее тоже кормить надо, это пять тысяч в месяц на корма при моей зарплате бухгалтера в больнице!  И на работе все талдычат о сокращении, молодых и шустрых без меня хватает. Через два года точно на пенсию выпнут. Я тебе помогать не могу, сама нищая!.. И вообще, не дури! - кричала мать, переходя на визг. - Какой ребенок?! Ты с ума сошла?..
     - Сошла, - Катя выключила мобильник и задумчиво посмотрела в длинный пустой туннель будущего, с редкими тусклыми лампами на стенах. Далеко-далеко, как поезд, двигалась навстречу обшарпанная дверь родного дома. И мимо… Мимо летели другие двери. Она прижала горячую ладонь к животу, прислонившись к ледяной стенке пустоты…
      «Ты есть во мне, или нет, моя кроха?! Что будем делать?..»


      
      После звонка матери Катя промаялась до полудня, потом позвонила подруге Соне.
     Сонька - славная, единственный человек, который ее понимает, в жилетку можно поплакаться в любое время дня и ночи.

      После работы Соня приехала к ней на квартиру, озябшая, с красными ледяными ручками, шмыгающим носом. Темная блестящая челка лохмато выбивалась из-под серой шапочки, похожей на колпак гнома, свешивалась на пол-лица. Худенькая, маленькая, выпуклые карие глаза, орлиный нос  придавали ей вид замерзшей птички.
      - Ты не заболела? – участливо спросила Катя, когда они сели за хромоногий столик на кухне с шумящим чайником. Соня периодически сморкалась в белый носовой платок, похожий на сдутый шарик.
      - Заболеваю, - согласилась она.  – Хочу горячего чаю! Ледоход прошел, когда теперь  весна начнется? Тебе не сказали?..
      - Как только - так сразу, - пошутила Катя. – Но явно не завтра. У меня две новости, и обе бац об угол: первая - Петька сказал мне «прощай», вторая - я жду ребенка…
      - Ой, Катька, какая ты счастливая!.. - подняла брови Соня. -  И… что теперь делать будешь?
      - Стою, как витязь, на распутье… - помрачнела Катя.
      - Рожай! – подпрыгнула на табуретке Соня. - Это такое счастье  - ребеночек! Матери еще не сказала?..
      - Сказала. Помогать не будет. Зачем плодить нищету…
      - Это сгоряча, не осуждай ее! Она еще не осознала, что будет дитё, а потом, знаешь, как обрадуется.
      - Не обрадуется, - усмехнулась Катя. -  Зачем ей внук? У нее есть Люська. Ее надо поить, кормить, обувать, одевать…
      - Это кто? – округлила глаза Соня. – Сестра? Ты о ней не рассказывала?..
      - Собачка. Она души в ней не чает. Наверно, больше, чем меня любит.
      - А ты?... – Соня перестала шмыгать носом, застыла с белой чашкой, вытаращив глаза из-под буйной челки.
      - А я, видишь, расплодиться хочу на четвертом десятке, - с сарказмом ответила Катя. – Хотя, в сущности, я ее понимаю. Мы никогда не жили богато. Только денег стало хватать на еду, пенсия на носу, на шоколадку добавят.  Я где-то там, вне зоны ответственности, уже выросла и «сама во всем виновата». И вдруг - бац, явилась с прицепом! Ограничивай себя во всем… Зачем?!.
      -  Как зачем?! – встрепенулась Сонька. – Я вот хочу родить и не могу! Мы с Кириллом чего только не перепробовали, к каким врачам не ходили!  Это же ребенок, не щенок… Счастье-то какое привалило, Катька! А что Петька?
      - Рассыпался!
      - То есть, как рассыпался? Ты чего несешь? Не дури, что у вас с ним произошло?
      - Если бы произошло!.. - вздохнула Катя. - Всё банально до тошноты. Если честно, я сама виновата, хотела устроить личную жизнь с подходящим кандидатом. Нарисовала себе картинку. В общем, встретились два одиночества, пожили, пока удобно было, и разошлись.  Слушать нужно было интуицию, которая сразу сказала, не твое…
      - Ты вроде замуж собиралась за него… - возразила Соня.
     - Хорошо, что не собралась. Ты вот на что в первую очередь в мужчине обращаешь внимание? - помолчав, спросила Катя.
     - На глаза, улыбку, на что еще?! Ну, чтоб высокий был, интеллигентный, как мой Кирюха…
     - А я на руки. Потом на глаза и прочее. У него, понимаешь, руки доверия не вызывают. Худые, волосатые, ладони узкие, холодные, и пальцы крючками, чтоб всё до себе тянуть. Недаром завхозом работает девять лет! Взять его за руку не хочется…
      - Ну и что, ребенок виноват?! Он знает про ребенка? Помогать будет?! Ты что раньше думала, Катька?! – возмутилась Соня, не замечая, что переходит на крик.
      - Не кричи! - сморщилась Катя. - Ребенка еще нет… Я не решила, имеет ли он право на существование в этом мире.
      - Так реши!  Мне уже его жалко, сейчас зареву! – зашмыгала носом. – Не дури, рожай! Ему  Бог дает право на существование, а не ты, а ты еще сомневаешься? Раньше говорили: Бог даст ребенка, Бог даст и на ребенка!..
      - А если не даст?! – усмехнулась Катя. – С квартиры точно съезжать придется. Хозяйке я с прицепом не нужна. Мать помогать отказалась. В метро с ним сидеть, милостыню просить, как цыганка?.. Если никто не подаст – в реку?.. Конечно, умнее нужно быть в 31 годик…
      - Подожди, не может же быть так всё дико?! Давай подумаем, вместе что-нибудь решим, - бормотала Соня. - Ты подожди, сейчас я плохо соображаю, голова болит. Но мы решим, я чувствую, всё устаканится!..  - От простуды и эмоций Соня раскраснелась, видимо, поднялась температура. Катя сунула градусник ей под мышку, посмотрела, вызвала такси и отправила домой к мужу.
Чего ждать, что можно решить в ее положении? Просто нужно записаться к гинекологу и узнать точно, может, тест обманул…

      «Может, я ошибаюсь, и тебя нет, моя кроха?! Тем лучше для нас… обоих. Мне не придется решать твою участь как палач. Приходи потом, в следующий раз. Поверь, я очень тебя хочу,  искренне жду, но не сейчас… Интересно плач и палач – просто похожие слова?..»



      На работе (Катя работала продавцом в магазине «Центр дверей») было тихо и уныло. В рабочие дни покупателей почти не было. Охранник, молчаливый низкорослый брюнет с животиком, предпенсионного возраста, «сидел» в мобильнике. Пустые глаза поднимал только на звяканье колокольчика. На днях они поцапались из-за пустяка, теперь он смотрел на Катю, как на врага народа, или делал вид, что ее нет.
Магазин был небольшой, покупатели часто не могли скрыть разочарование, ожидая от «Центра дверей» больший размах площади и ассортимента. Хотя пора привыкнуть, с иронией думала Катя, теперь в каждом закутке сплошные «центры» чего-то. Покупатель стал мелкий, но с претензиями. Всем подавай «бюджетный» вариант с изюмом оригинальности, а лучше «классику». Только в выходные народ идет веселее. Тогда Катя, захлебываясь от восторга, рассказывает, какие замечательные у них двери. Ну, просто двери в новую жизнь!..
     - Катерина, клюют на тебя, а не на двери! - смеялся Сергей, хозяин магазинчика.  - Ты умеешь продавать вкусно!
     - Ошибаетесь, Сергей Львович,  я просто хочу вкусно жить, - с усмешкой отвечала она.  – А это в прямой зависимости от выручки.
     В магазине Катя работала третий год. Пришла пересидеть безработицу, когда ушла из школы, где преподавала русский язык и литературу в старших классах, и стало невмоготу. Сразу не смогла найти ничего подходящего, деньги закончились, нужно было платить за квартиру, «присела» в тесном зале с 25 дверями в «новую» жизнь, которые упираются в стенку. И засиделась.



      Полгода назад в магазин зашел высокий худощавый блондин с вислым носом, лет сорока, скользнув мимо нее равнодушным взглядом, устремился к дверям. Открыл по очереди все 25, деловито дергая за ручки взад-вперед, смачно щелкая замками. Катя начала раздражаться. Такие дотошные все равно ничего не купят, но могут поцарапать товар, ни за что не отвечая. Наконец, он успокоился и, кажется, выбрал белую «классику».
     - Что-то приглянулось? – дежурно улыбаясь, подошла она. 
     - Возможно, - снисходительно сказал, глядя мимо нее. – Вот эту можно завернуть с доставкой? Точнее,  две штуки на 80 и на 70. – Катя оформила заказ.
Как назло, одна из дверей оказалась кривой. Символично, но эта дверь была той самой, за которой ждала ее судьба.


      С покупателем из-за доставки пришлось встретиться еще раз и еще. Чтобы он не слишком возмущался, Катя пустила в ход всё женское обаяние, улыбалась, шутила, немного кокетничала. Сгладив конфликт,  неожиданно получила приглашение в кафе. Отказаться было неприлично. Завязались «взрослые» отношения двух  взрослых людей, которые приглядывались  друг к другу с тайной мыслью о семье. Впрочем, почему бы нет? Катя - негулена, следит за собой, в 30 выглядит на двадцать пять, не больше.

      Петр работал завхозом в военной части, только что выплатил ипотеку за небольшую квартирку в «человейнике» за МКАДом, доделывал ремонт и обустраивал гнездо. Не хватало только жениться,  чтобы стать среднестатистическим замкадышем. И он методично шел к своей цели. Конечно, женщины у него были до Кати, с одной недавно попрощался.

     «Катя милая, - с сомнением думал он о завязавшихся отношениях, - однако, слишком умная, с характером. Сейчас, пока конфетно-букетный период, что внутри, не разглядишь. Но 30 лет и не замужем напрягает любого мужика. Иринка вон глазки строит, у нее, что внутри, то снаружи! Двадцать три, в голове ветер, пухленькая, секси-форм!.. Может, погулять еще, пока бабы и так дают? Зачем напрягаться?..»


     «…Зачем? Зачем я уехала из дома покорять столицу? - думала после таких встреч Катя. - Это она покорила меня, сделала женщиной без возраста, вечно невысыпающейся, раздражительной, усталой, снующей, как мышь, по длинным туннелям метро на работу и обратно. Восьмой год я мотаюсь по квартирам понаехой, как в 23, когда, окончив университет, уехала из дома. Меняю одну дверь, упирающуюся в стенку, на другую… Мать до сих пор считает, что я капризная дура с претензиями к мужикам выше крыши…»   


      Вера Ивановна после звонка дочери пробовала заснуть, долго ворочалась с боку на бок. Свет раннего утра раздражал глаза, замотала голову платком, легла, не помогло. Рядом тихо посвистывала Люська, положив голову на диван, под самый локоть. Свистела настойчиво, как крысолов, заманивающий дудочкой крыс в воду. Хозяйка вскочила, стукнула ее тапком, прогнала. Но какой уж сон?! Пожалела таксу, погладила, накормила, поставила чайник на газ, из головы не выходил разговор с Катей.
      «Вот дура! - возмущалась она. - Какой ребенок в 31 год, когда ни кола, ни двора?! Ко мне приедет? А на что жить будем? Опять всё на мне - пеленки, распашонки, смеси, щи-борщи?!! Господи, хоть бы одумалась, с ума не сходила!.. Ребенок не щенок, вырасти, выучи, образование дай… Где силы взять? Сдохнуть можно… Я собаку не знаю, как прокормить, а ей - ребенок!..»
      - Пошла вон, зараза! - Люське в этот день доставалось часто, но она преданно виляла хвостиком и смотрела на хозяйку, как на сердитую богиню…



      Через неделю врач-гинеколог в платной клинике подтвердила беременность. Видя, что пациентка в стрессе, предложила вакуумный аборт - «мини-аборт», как говорят в народе. Для проформы сказала:  «Подумайте. Четыре с половиной недели, у вас еще есть время уговорить отца ребенка, - сказала бодро, но без энтузиазма. Потом, спохватившись, мягко добавила:  - Сейчас вы думаете за двоих!..»

     Катя кивнула и ушла. Она сама чувствовала, что-то в ней происходит. То хотелось спать, то крышу сносило от перевозбуждения. Смирнов позвонил и спросил без обиняков: 
     - Может, денег дать на аборт? - Катя, как гранату, бросила на диван  мобильник, поставив на блокировку его звонки.  Позвонила Соне. Кирилл сказал, что ее увезли с пневмонией в больницу.

      Во  сне Катя бежала по тоннелю, двигались навстречу двери, как вагоны летящего поезда. Они приближались, хлопая крыльями. Катя хваталась за ручки на ходу, пробовала открыть, заглянуть и  упиралась лбом в бетон…  В ужасе она проснулась.

      «Маленький мой, что будем делать?! Я знаю, Сашенька, ты очень хочешь в этот мир. Но как мы будем жить с тобой здесь, где нет места для меня?.. Прости меня, я слабая, я совсем слабая, несильная, но очень тебя люблю… Здесь мы вместе никому не нужны…»


       Позвонила Вера Ивановка и сходу спросила:
       - Привет! Как дела? Аборт сделала?
       - А ты как думаешь?
       - Думаю, сделала! - с надеждой сказала она.
       - Думаю, другого выхода нет…  У тебя как дела? - решившись, успокоилась Катя.
       - Всё хорошо, жизнь продолжается! - обрадовалась Вера Ивановна. - Я Люське штанишки купила классные - красные, в белый горошек! Фотку сейчас пошлю, моя красотулька произвела во дворе фурор! Даже баба Лиза ахнула, дай, говорит, моему Семке примерить, тоже куплю с пенсии. Я смеюсь, твой кобель штаны в горошек не наденет, мужик! - Вера Ивановна громко расхохоталась над своей шуткой, потом глубоко выдохнула. - Как ты меня напугала, Катька! Я после того разговора ночь не спала, крутилась, как на сковородке. Потом три дня ходила как в воду опущенная, только сейчас от сердца отлегло. Чего телефон не брала? С Петькой помирились?
     - Кто такой Петька? - усмехнулась Катя.
     - Ты чего? - растерялась мать.
     - Ничего, - спокойно ответила Катя.
     - Все нормально?  Или всё еще с ума сходишь?
     - Сошла бы, да сходить некуда. И так живу в сумасшедшем мире.
     - Ну-ка погоди, с тобой всё в порядке? - занервничала Вера Ивановна.
     - А с тобой?.. Привет Люське в штанишках, - Катя выключила мобильник.

     Мать упорно звонила еще несколько раз, телефон гудел от натуги, не переставая, Катя отключила звук.


     Промучившись еще неделю, Катя решилась сделать аборт. Записалась, потом поехала в платную клинику на метро.
     Из метро Катя дошла до клиники и, словно наткнувшись на прозрачную стенку, застыла в проеме пластиковых стеклянных дверей. Люди шли туда, обратно, толкались, раздражались, пробирались, будто сквозь нее. А Катя застряла,  не могла зайти. Одеревенели ноги, тошнило.  Откуда-то снизу сжало мышцы живота, зачастило сердце. Осторожно, маленькими шажками она спустилась с бетонного крыльца, отошла к скамейке, села, поглаживая живот.


      «Ты решила вытравить из себя ребенка! Хочешь убить его, нарушить закон мирозданья, сделать свою утробу нищей и убогой. Неужели ты пойдешь на это?.. Прости, прости меня, маленький …»

      Ей показалось, Сашенька всё понял. Живот сильнее сжало тисками. Испугавшись, Катя в полуобморочном состоянии вошла в клинику, держась за живот, и медленно опустилась на пол. Кто-то подхватил под руки, засуетились: «Женщине плохо!..» Подогнали каталку… В операционном блоке забегали врачи.
…Сквозь острую боль Катя приоткрыла глаза, повернув голову набок.  …Он лежал там… в урне, в мешке, ее Сашенька. Ей показалось, мешок зашевелился, показалась страшная тощая красная ручонка, похожая на птичью лапку…
   
      «Нет, ты же неживой, ты выкидыш! Они сказали, я слышала, ты неживой!..» - испугалась она и крепко зажмурилась.




      - …Я знаю, почему у меня случился выкидыш, - под стук колес  говорила Катя. -  Я попала в тупик, струсила и сломалась. Сашенька понял, что я хочу его убить. И ушел… Кто я теперь? Ни девка, ни баба,  ни мама, ни папа… Недовесок!.. Когда работаю, этого не замечаю, а в выходные, как улитка, прячусь в раковине съемной квартиры и никого не хочу видеть. Если бы у меня тогда была хоть какая-нибудь соломинка, за которую можно ухватиться! Тону, пустота, глубокая черная  вода подступает к горлу! А в голове стучит:

     «Зачем плодить нищету? Ребенка нужно кормить, поить, одевать, воспитать, дать образование. Я не буду тебе помогать! У меня собака, которую нужно кормить... Скоро пенсия!..»
      - Я знаю, мать не переубедить, спорить бесполезно, - Катя тяжело вздохнула. -  Она  привыкла жить ни в чем себе не отказывая. Да и нет у меня права требовать от нее какие-то жертвы. По большому счету она права! Зачем плодить нищету?!  Хотя разве можно на одни чаши весов ставить ребенка и собаку?..  - Я покачала головой.
      - Нет?! Я сама думаю, что нет! Но в последнее время  всё больше замечаю, как  много стало одиноких женщин, выгуливающих ни детей, ни внуков  - собачек в комбинезончиках… 
      - Собачка в штанишках, - согласилась я, - вместо ребенка. А  дома - кот, два кота, три кота!  Хотя, бывает, дети выросли, разъехались, рядом хоть какая-то живая душа, уже хорошо…

      Я замолчала и подумала, что иногда нет большей напасти, чем здравомыслящие родители с трезвыми взглядами на жизнь…  Шаг влево, шаг вправо - расстрел. Вера Ивановна наверняка даже не заметила, как покалечила жизнь своей дочери, вычеркнув из ее чрева ребенка, своего внука.

      После выкидыша Катя с трудом входила в привычный ритм жизни. До Сони в больнице не могла дозвониться, телефона Кирилла у нее не было.  Переживала,  как она там.  На работу ходила на автомате. Вдруг  Кирилл позвонил сам и сказал, что Сони не стало, двухсторонняя пневмония после ковида, отек легких, не могли спасти.

      Это было нелепо, невозможно понять и принять.  Жизнь без Сашеньки и Сони превратила существование Кати в пересохшее русло. Она поняла, что нужно что-то менять, начинать сначала.  И решилась уехать домой. «Все-таки дома и стены родные, хотя с матерью мы стали чужими людьми. Ничего, устроюсь на работу, сниму квартиру…», - закончила свой рассказ она.

               
                Кинешь мя, или не кинешь мя?..



       После чая время пошло веселее. В соседнем купе ехала мама с двумя подростками. Мальчишки задирали друг друга и весело смеялись, как мартышки, прыгая с верхних полок вниз, пока не поссорились и не получили нагоняй от нее.
       - Интересно, когда следующая большая станция? - спросила Катя, подойдя к окну в тамбуре около кипящего титана.
       - По расписанию скоро Кинешма, - отозвался военный. Наше купе было первым после купе проводницы.
       - Да, Кинешма! Какое название интересное: кинешь мя, или не кинешь меня?! - грустно пошутила Катя.
       - Я бы не кинул никогда… - улыбнулся он. - Кстати, мой родной город, хотя сейчас я выхожу в Выселках. Кинешма - городок уютный, древний. По исторической версии «кинешма» финно-угорское  название, означает «темная глубокая вода», или «тихая спокойная гавань».
       - Надо же, тихая спокойная гавань?! Неужели такие еще существуют?! - искренне удивилась Катя.
      - Приглашаю в гости, чтобы проверить, - сказал он.
      - Спасибо, как-нибудь в другой раз!..- засмеялась она.
      - Зачем - в другой, давайте прямо сейчас, - подхватил он, внезапно решившись. - Замуж возьму, детей нарожаем. Вы мне понравились.
      - Вы серьезно с ума сошли, или шутя?! Я даже имени вашего не знаю… - удивилась она.
      - Теперь знаете, Александр, можно Саша. Я когда с войны домой собрался, решил, как встречу хорошую девушку, сразу женюсь.  Матери скажу, с невестой приехал, радости будет. Выходите за меня. Не бойся, не обижу. Прошу любить и жаловать!  - смущенно улыбаясь, наседал  он.
      - Это что предложение руки и сердца?! Хватит шутить, Александр! Я в такие игры не играю, выросла уже, - не на шутку рассердилась Катя.
      -  А я не шучу. Подумай, Катя, может, это наша судьба, - сказал он, не стесняясь меня. - Ну, вернешься ты к матери, будешь выгуливать собачку в штанишках. Разве это жизнь?… 

      С полчаса ехали молча. Катя отвернулась к окну, Саша сверлил ее взглядом, с надеждой ожидая, что она ответит.

      - Выселки! - вдруг громко объявила проводница. - На высадку десять минут.
 Саша тяжело вздохнул, подхватил большой рюкзак, в другую руку - костыль. - Ну ладно, девушки, хорошо доехать! Счастливо, Катя, хотя жаль, очень жаль… что не ко двору! - кивнул и направился к выходу.  Поезд плавно притормозил и, вздрогнув, остановился.
      - А пакет-то, пакет целлофановый забыл! -  спохватилась я, глянув на верхнюю полку. - Беги, Катя!  - Она схватила пакет, бросилась вслед за ним.


      Я прижалась лбом к стеклу, и вдруг увидела Сашу с рюкзаком и Катю, остановившихся как раз напротив окна. Саша что-то говорил, сжав Катины руки, она, пятилась, отрицательно качала головой. Саша, бросил костыль, решительно обнял ее большими крепкими руками, прижал к себе, Катя замерла и больше не сопротивлялась. Поезд тронулся. Они стояли обнявшись.
Я всё поняла,  побежала к выходу. Дверь закрывала пожилая  грудастая проводница в синей форме.
      - Погодите! Девушка отстала! -  решительно отодвинула ее и закричала:
      - Катя, Саша, а вещи, телефон, документы?! - Они не разомкнули объятия.
      - Осторожней, не вывались! Не слышат они, не расцепить. Кричала я девчонке, парень только рукой махнул и крикнул: «В  Кинешме оставьте, заберем…»
      - Да, это так неожиданно!.. - ошарашено сказала я.
      - Что поделать, любовь! А когда любовь, ничего не надо…  - вздохнула она.
      - Да, любовь! - радостно согласилась я и, крепко держась за дверь, высунула голову и помахала  рукой странной паре, которая вдруг стала для меня близкой и родной, стараясь запечатлеть их в памяти.

      Саша шагал, прихрамывая, большой, сутулый,  одной рукой опирался на костыль, другой - крепко держал Катину руку. Она, растерянная, семенила рядом с  пакетом  в другой руке.



      Проводница забрала Катин багаж  в свое купе. Я сидела и с удивлением думала, что у жизни свои сюжеты и законы. Неисповедимы пути Господни...
      - То ли еще будет, то ли еще будет оё-ёй-ёй! - прошел по вагону парень с включенной музыкой на смартфоне.
      - Символично! - усмехнулась  я. - Даже песня Пугачевой, уехавшей из немытой России, звучит  сейчас символично. Хотя это у нее: прощай, немытая Россия… А мы остаемся здесь, немытые, но верящие, что всё будет хорошо!..

      Опять  моросил дождик. Вечерело. Снова в вагоне потянулись пассажиры к фырчащему титану за кипятком. Забренчали ложечки о стаканы в подстаканниках, поезд летел в бесконечность. Мириады капель бежали по стеклу, оставляя длинные косые дорожки.
      - Скоро Кинешма, - громко и сердито ответила на чей-то вопрос проводница.
      - Кинешь мя или не кинешь мя?.. - задумчиво повторила я Катин вопрос. - Найдет ли она  там тихую спокойную гавань?
      - Здесь и там, здесь и там… - в ответ стучали колеса словами Саши.