велижская трагедия

В 1772 году Велиж вошел в состав России и стал уездным городом Витебской провинции, значительную часть населения которой составляли евреи. В то время в Витебской провинции весьма компактно проживало еврейское население, и не только в местечках и городах, но и на помещичьих землях. В Велижском уезде сельское еврейское население было особенно многочисленно и богато, евреи содержали здесь корчмы, снимали в аренду мельницы и заводы.

В декабре 1791 года императрица Екатерина II издала Указ о введении для евреев «черты оседлости», по которому лицам иудейского вероисповедания разрешалось селиться только на территории Литвы, Подолии и Волыни.

«”Велижское дело” — антисемитское дело по обвинению группы евреев из г. Велижа, Витебской губ., в убийстве мальчика Ф. Иванова, возникло в 1823 г.» — такую оценку этому событию дала 16-томная Советская историческая энциклопедия.

Еврейский писатель М. Д. Рыбкин, уроженец г. Велижа, длительное время изучавший все детали этого дела, в 1909 году писал: «В двадцатых годах прошлого столетия центром напряженного внимания не только русского, но и всемирного еврейства неожиданно сделался безвестный дотоле небольшой, хотя и с крупным историческим прошлым, белорусский городок Велиж».

А. И. Солженицын в своем сочинении «Двести лет вместе», излагающем, по мнению автора, историю еврейского народа в Российском государстве с 1795 по 1916 годы, очень коротко упоминает об этом деле так: «Велижское дело — обвинение местных евреев в ритуальном убийстве христианского мальчика. Оно затем потянулось 10 лет». Вот и вся информация, так что читатели остаются в полном неведении о том, почему это дело «потянулось» на десять лет и почему не рассказано о существенных подробностях «Велижского дела», названного впоследствии «кровавым наветом».

Так что же произошло в г. Велиже в 1823 году?

Фактическая сторона дела такова. 22 апреля 1823 года, в первый день христианской Пасхи, у одного из жителей г. Велижа, отставного солдата Емельяна Иванова, пропал сын трех с половиной лет по имени Федор, который, выйдя из дома, не вернулся к родителям. Через десять дней, 2 мая, труп мальчика случайно был найден в полуверсте от города, в лесу, «чем-то в нескольких местах пронзенным».

В мае 1823 года Велижская городская полиция начала следственное дело «о найденном неживом малолетнем сыне солдата Емельяна Иванова Федоре». Мать ребенка сообщила, что к ней на третий день праздника, после исчезновения сына, пришла какая-то неизвестная женщина, оказавшаяся потом Марьей Терентьевой, которая в присутствии посторонних лиц объявила, что угадает, где находится Федор, а затем, пустив воск на воду, заявила, что мальчик находится «в доме еврейки Мирки», в погребе.

Отец ребенка заявил, что он не знает, кто убил сына, и подозрения, кроме евреев, ни на кого не имеет.

Тетка убитого показала, что «по всем замечаниям в пронзении племянника доказывается, что загублен евреями».

Штаб-лекарь Левел, освидетельствовавший труп ребенка, в своем заключении указал, что «солдатский сын разсудительно замучен и следует положить сомнение на евреев».

Тотальные обыски, проведенные полицией в домах подозреваемых евреев, не дали никаких результатов.

Велижская синагога. Рисунок 1868 года
Известный еврейский историк Юлий Гессен на основании изучения архивных и официальных материалов опубликовал в 1904 году свое аналитическое исследование под названием «Велижская драма. Из истории обвинения евреев в ритуальных преступлениях», в котором пришел к следующему выводу: «Этих данных было достаточно, чтобы следствие с первого же шага было направлено в одну определенную сторону, именно в сторону евреев, не известных, так сказать, конкретных евреев, а вообще евреев, точнее — всей еврейской массы. Канва для ритуального процесса была готова».

Обвинение на этом этапе основывалось на ложных свидетельских показаниях, данных Марьей Терентьевой — нищенкой, предававшейся пьянству и разврату, ходившей по домам за подаянием и не имевшей своего угла, а также на предсказаниях и ворожбе больной девки Анны Еремеевой. На следствии Марья Терентьева заявила, что видела, как в Христово Воскресенье Ханна Цетлин взяла на мосту за руку какого-то мальчика и повела его с собою в дом, около которого находилось насколько евреев.

По показаниям Марьи Терентьевой и Анны Еремеевой к суду были привлечены: купец-еврей Шмерка Берлин, сын его Гирша Берлин, велижская мещанка Ханна Цетлин и случайно проезжавший через г. Велиж и остановившийся в доме Шмерки Берлин полоцкий мещанин Иоселе Гликман.

По окончании следствия, 15 декабря 1823  года, все делопроизводство поступило в местный повитовый (уездный) суд, который, рассмотрев дело совместно с членами городского магистрата и депутатами «с военной и духовной стороны», вынес 16 июля 1824 года резолюцию: в связи с отсутствием законных улик Шмерку Берлина и его тещу Мирку «оставить от суждения и взыскания свободными»; Ханну Цетлин и Иоселе Гликмана «оставить в сильном подозрении», а последнего, кроме того, еще и арестовать; смерть Федора Емельянова «предать воле Божией, умерщвление же оставить в подозрении на евреев».

Этот приговор вместе с делопроизводством поветовый суд препроводил «на ревизию» в 1-й департамент Витебского главного суда, и 22 ноября 1824 года главный судья постановил: «Случай смерти солдатского сына Федора Емельянова по необнаружению никого в причинении оной виновным предать воле Божией, и всех евреев, на коих вообще показанием многого числа христиан гадательно возводилось подозрение в убийстве сего мальчика, будто для достания крови его, оставить без всякого подозрения». Решение главного судьи было утверждено губернатором.

Марья Терентьева «за ворожбу и блудное житие» была приговорена к церковному покаянию.

Вместе с тем, главный судья предложил вновь провести расследование по делу об убийстве солдатского сына. Однако и при вторичном расследовании убийцу не удалось установить, вследствие чего дело было прекращено. Казалось, оно кануло в лету.

Но в действительности на этом закончился первый этап дела.

Осенью 1825 года через г. Велиж на пути в Таганрог проезжает император Александр I, и к нему обращается все та же Марья Терентьева с жалобой, «будто сын ее в 1823 г. умерщвлен евреями», и ее просьбы не удовлетворяются. В связи с этим возникают справедливые вопросы о том, что могло побудить эту темную, пьяную женщину вновь ополчиться против евреев, и могла ли в ней самостоятельно зародиться и созреть мысль обратиться лично к государю с жалобой, назвать себя матерью умерщвленного ребенка? «За спиной Терентьевой действовали другие лица», — уверенно определяет Ю. Гессен, — которые «приложили старание к тому, чтобы велижскому злодеянию был придан характер все-еврейского преступления», — и добавляет: «ее, пьяную, голодную нищенку, уговорили подать государю прошение, а когда она это сделала, ее первую арестовали, чтобы там, в тюрьме, превратить в слепое орудие жестокого замысла».

Жалоба Терентьевой была передана белорусскому генерал-губернатору князю Н. Н. Хованскому, и государь повелел «произвести по содержанию оной строжайшее исследование».

Портрет Н. Н. Хованского мастерской Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж
Расследование кн. Хованский поручил состоявшему при нем для поручений надворному советнику Страхову, который в октябре 1825 года во главе специальной следственной комиссии прибыл в г. Велиж.

В городе начались новые следственные действия. 19 ноября 1825 года Терентьева была арестована, а 22 ноября она неожиданно заявляет, что сама принимала участие в умерщвлении христианского мальчика совместно с евреями и бывшей служанкой Ханны Цетлин — Авдотьей Максимовой.

1 декабря Авдотья Максимова была арестована, а 7 декабря после ряда противоречий «утвердилась», наконец, на показании оговорившей ее Терентьевой, повторяя теперь уже за ней дословно все, что та говорила.

15 декабря была арестована бывшая служанка Берлиных — Прасковья Козловская, которую Терентьева и Максимова назвали как соучастницу. Два месяца ее показания шли вразрез с утверждениями Терентьевой и Максимовой, и только на третий месяц ареста после целого ряда допросов все три христианки-обличительницы изложили в общих чертах одну и ту же версию умерщвления ребенка и истечения крови. Эти показания коротко сводились к следующему.

В понедельник, на Фоминой, Ханна Цетлин, напоив Терентьеву и Максимову вином, повела их обеих в дом Мирки, в горницу дочери ее, Славки Берлин, где были собраны евреи обоего пола. Там обе они, при содействии Козловской и соучастии всех присутствовавших при том евреев и евреек, совершили над раздетым младенцем целый ряд истязаний, завершившихся его мученической смертью. Причем кровь, которая была из него истечена, собрали в стоявшую тут же «начевку», у которой евреи мочили холст и раздавали всем присутствующим. По окончании всего присутствующие разошлись по домам. Кровь же, по показаниям Терентьевой, нужна евреям потому, что тряпочкою, вымоченной в крови, «протирают глаза родившимся младенцам, потому что евреи родятся слепыми, а немного христианской крови евреи кладут в муку, из которой пекут мацу (опресноки)».

После всех этих показаний среди еврейского населения г. Велижа начали производить аресты, число которых постоянно увеличивалось.

Более сорока человек были арестованы, закованы в кандалы и заключены в одиночные камеры. Среди них были мужчины и женщины, старики и подростки: лица, занимавшие видное место в местном обществе, и лица, принадлежащие к низшим социальным слоям населения. Большинство этих лиц не были названы в показаниях свидетельниц и, вероятно, были арестованы только потому, что приходились родственниками или слугами членов семьи Берлиных.

Так как подозреваемые евреи упорно не признавались в приписываемом им преступлении, «обличительным» материалом служили лишь показания трех христианок. За подобное упорство в несознании члены комиссии — следователи — жестоко мстили евреям.

По словам Славки Берлин, члены комиссии «стращали» ее, Страхов кидался на нее и тряс, а обвинительницы били ее на очных ставках с разрешения следователей. Эти же следователи систематически изнуряли евреев: удерживали их на допросах в течение нескольких часов, заставляя при этом все время стоять на ногах, оставляли без пищи и прочее.

Члены комиссии пытались доказать виновность евреев, привлекая старинные еврейские книги, имеющие религиозное и историческое содержание.

Старинные, священные книги при обысках в синагогах и еврейских домах были отняты и сданы «на просмотр полиции», где подвергнуты были тщательной экспертизе, но оказалось, что в них нет ни одного слова об использовании крови людей.

На очных ставках евреи иногда выражали свое бурное эмоциональное состояние, которое отражалось на их лицах, что следователи фиксировали в протоколах, как несомненную против них улику.

В свое оправдание евреи указывали на то, что если бы они действительно умертвили ребенка, то зачем надо было призывать христианок в свидетели этого преступления и бросать труп на открытом месте. Однако эти объяснения не принимались следователями во внимание.

27 августа 1830 года кн. Хованский представил Николаю I всеподданнейший рапорт, в котором сообщил заключение следственной комиссии: «что солдатский сын Емельянов действительно умерщвлен евреями», а также записку следственной комиссии с доводами о виновности евреев.

Копия этого рапорта с запиской и материалами дела по указанию Николая I была направлена в Сенат «на рассмотрение и для постановления по оному решительного определения на основании законов».

Сенат в то время представлял собой совокупность ряда полусамостоятельных департаментов. Все номерные департаменты (двенадцать), кроме первого, являлись высшими апелляционными судами для определенных губерний. Например, пятый департамент в Петербурге, шестой в Москве и десятый в Варшаве были уголовными, а все остальные — гражданскими. Однако для некоторых категорий судебных дел Сенат был далеко не последней инстанцией. Если в его департаментах и в общих собраниях возникали разногласия, то дело переносилось в Государственный совет.

Велижское дело долго рассматривалось в Сенате. Этот последний период велижской драмы не был уже таким тягостным для евреев, как два предыдущих. Однако синагоги оставались по-прежнему опечатанными, и свитки Торы продолжали находиться в полицейском доме под присмотром городовых. По данному делу в Сенате возникли разногласия среди сенаторов, в связи с чем товарищ министра юстиции граф Панин представил в Сенат свою записку-заключение, в которой, основываясь на юридическом анализе материалов дела, пришел к выводу о несостоятельности обвинения и предложил немедленно освободить арестованных евреев.

В заседаний Сената из двадцати присутствовавших сенаторов тринадцать приняли предложение об освобождении евреев от суда и следствия, а остальные — отвергли это предложение.

Эти разногласия в Сенате привели к тому, что в мае 1834 года дело из Сената в порядке дальнейшего судопроизводства поступило в Департамент гражданских и духовных дел Государственного совета.

Государственный совет, созданный законодательным актом от 1 января 1810 года, был высшим законосовещательным органом, члены которого назначались царем из влиятельных чиновников России, и по должности в его состав входили министры. Аппарат Государственного совета состоял из общего собрания, четырех департаментов, двух комиссий и государственной канцелярии.

Через Департамент гражданских и духовных дел, председателем которого был восьмидесятилетний адмирал Николай Семенович Мордвинов, проходили крупные судебные дела, подпадавшие под суровое наказание.