Космический ужас внутренней вселенной трибьют Г. Л

Я медленно вдыхаю чистый прохладный осенний воздух. Надо мной только темно-синее ночное небо без звезд и черные деревья, упирающиеся верхушками в плотный слой затянувших его туч. Из них накрапывает дождь, уютно шелестя листьями, но капли почти не долетают вниз, поэтому мне сухо и и тепло. С одной стороны меня прогревает потрескивающий костер, с другой - подбирается ледяная тьма леса, из которой за мной наблюдают десятки самых разных глаз. Не вижу их, но чувствую, что они там, слышу их дыхание, а иногда и другие потусторонние звуки, обнаруживающие их присутствие. Неестественный скрип веток, гулкие крики сов и козодоев - столько всего, что могло бы сжать мое сердце холодным ужасом, таким же как легкие прикосновения воздуха к той моей щеке, что не освещается игривым огнем. Окинув взглядом двух сидящих рядом мужчин, закрываю глаза и погружаюсь в спокойный ровный сон без сновидений.

Детство заканчивается, когда тебя перестают пугать потусторонние вещи. Ты начинаешь бояться реальности: подобрать ночью на дороге попутчика, который может оказаться невменяемым торчком, что решит завалить тебя просто, чтобы добыть немного денег на дозу; остановиться где-то в полях по приказу непонятно откуда взявшегося полицейского патруля, потому что в военное время ментовский беспредел может быть легко оправдан; пролетающих над домом вертушек, которые несут смерть - сегодня кому-то, а завтра может быть и всем, кого ты знаешь. А есть и более понятные практически каждому истории. Когда еще вчера бодрая и деловая мать стала уставшей старухой, у которой нет сил сопротивляться всем тем, кто скидывает на нее свои проблемы и дела. Она липнет, как мокрица, пытаясь  компенсировать то время, когда была безжалостной, мучаясь от внутреннего одиночества и разрушенных надежд о большой и дружной семье, такой как у всех немногочисленных друзей или как показывают в кино и рекламе. Нелюдимый отец, который почти не выходит из дома, теряет социальные навыки, ищет любые поводы не работать и растворяется в бесконечных концепциях книг по эзотерике и новостных сводках. Он тоже тянется, как ребенок, ему так нужно с кем-то поговорить о том, что ему интересно, он так долго совсем один, ведь его родители умерли очень давно, и я его единственный кровный родственник, его продолжение и наследие, не оправдавшее надежд.

- Короче, она забрала у меня твою книгу, бросила курить, пошла к психотерапевту. Батя, конечно, напрягся, потому что он-то знает, к чему это все идет, но зато не скучно и все взбодрились. Твои родители знают, что ты меняешь жизни?
- Да кому какое дело? Мне 35, я не замужем и у меня нет детей. Всем поебать на любые мои достижения при таком статусе.

Вздрагиваю во сне от какого-то из голосов внутри. Кажется, мамин. Поднимаюсь и сажусь, сонная и взъерошенная, что-то говорю сидящим у костра мужчинам, они что-то отвечают. Кажется, я улыбаюсь. Один из них подает мне красивую пиалу с горячим чаем, я делаю несколько больших глотков согревающего напитка и уютнее устраиваюсь в своем коконе, повернувшись спиной к непроглядному мраку леса. От ледяного потустороннего ужаса тьмы не осталось и следа. Пусть смотрят, если хотят, ведь хлеще ада, чем в моей голове, все равно не существует.

Я стараюсь не смотреть в глаза родителям в этот свой приезд. Для того, чтобы как-то оправдать себя, несколько раз в день на деловом открываю белую резную дверь из гостинной, которая ведет в пропахшие болезнью и старостью комнаты, где невыносимо жарко и очень тяжело дышать. Здесь под бесконечный бубнеж телеэкрана в окружении икон и фотографий медленно тлеет та, кто пугает меня больше местной гопоты и самых лютых фантазий Лавкрафта. Не помню времени, когда она ходила самостоятельно. После врачебной ошибки во время операции у нее окончательно отказала нога и с тех пор она перемещалась на коляске. С каждым годом она все реже выезжает из своих покоев скорби, а если и делает это все вокруг как будто наполняется тленом и хворью, которая шлейфом следует за ней. Отец в эти моменты старается слиться с окружающей средой: если везет, она его не замечает, потому что иначе обрушивает на него всю ненависть, не доставшуюся деду, который умер много лет назад, упав пьяным в пруд зимой. Мать тоже преображается: врубает персонажа из какого-то телешоу, где она - безупречная неунывающая домохозяйка, счастливая жена и мать, заботливая дочь, без труда выполняющая помимо офисной и домашней работы роль сиделки.

Иногда я пытаюсь представить этот мир, в котором она живет. Запертая в своем немощном теле, которое все время болит, напичканная транками и целой кучей других лекарств, глушащими боль, прикованная к своей постели 95% времени. Не выключающийся телевизор на полной громкости транслирует ей в мозг сводки паршивых новостей, грязные ток-шоу, невыносимое уродство федеральных каналов - единственный доступный и принимаемый ей источник информации. За окном идет время, лето сменяет осень, она уже очень давно молится о том, чтобы бог ее забрал. Ее жизнь началась с войны, войной заканчивается, а между этими двумя войнами - тяжелая работа на сахарном заводе, вечный огород и козы, страшный брак с пьющим жестким мужчиной, двое детей, не сделавших ее счастливой, четверо внуков, разлетевшихся по всему страшному, враждебному миру, которым пугает ее пропагандистская машина. Однажды я попросила ее рассказать о хороших воспоминаниях из своей жизни, на что она сказала: “Таких нет” и заплакала. Больше я не задаю такие вопросы, просто сижу рядом с кроватью в ее коляске, держа за руку, помогаю попить, приношу лекарства. Пытаюсь что-то рассказать о своей жизни, чтобы вызвать ее улыбку, но уже и это не выходит. Она смотрит на меня своими карими в крапинку глазами, в которых я пытаюсь рассмотреть хоть маленький всполох осмысленности, но она как будто даже не понимает тот язык, на котором я говорю, просто делает вид.

- В новостях пишут, что все покидают город, где ты сейчас. Ты все еще там?
- Ага, приехала только вчера. Смотрю под кофеек на пролетающие военные вертолеты над домом. Красота.
- Ужас. Не страшно тебе?
- Ужас в том, что я, кажется, привыкла и смирилась. Поэтому мне не страшно. Страшно, что бабушка умирает. Страшно, как мама будет, когда это случится. Страшно, что это произойдет, пока я буду здесь. И страшно, что произойдет, когда уеду. Вот это страшно, да. Остальное - просто картинка за окном.

Несколько холодных капель падает мне на щеку, и я снова просыпаюсь. Судя по звуку, дождь немного усилился и начал просачиваться через плотную листву. Если бы не он, я бы и не вынырнула вовсе, потому что наконец-то внутри меня была абсолютная пустота и тишина. Этот первозданный покой в осеннем лесу под небом, под чутким вниманием всех видимых и невидимых существ наполнил меня до краев. Пора было возвращаться в мир живых - выбор, который мы каждый раз делаем, достигнув совершенного успокоения и безмятежности, чтобы, помогать избавлять от страданий других живых существ. Держа их за руку и стараясь вызвать улыбку, играя в дочки-матери-отцы, не превышая скорость и не привлекая внимания патрулей, чтобы вернуться домой из лесной глуши, где ночь темна и полна первобытного ужаса, который не так уж и страшен с тех пор, как мир наполнился реальными чудовищами. На огне бойко кипит чайник, мужчины ведут неспешную беседу между собой, а я вглядываюсь в небо, обхватив рукой дерево, пытаясь рассмотреть цвет потустороннего мира в чернильно-непроглядной глади космоса. Чисто тот самый мем про динозавров, которые в офисе ждут, когда уже упадет этот чертов метеорит и закончит наши страдания.