Русский роман. Том III. Глава 39. Четвертый путь

ТОМ ТРЕТИЙ
ГЛАВА ХХХIX
Четвертый путь


Георгий Сергеевич прошел мимо залы, в которой стоял под белой скатертью накрытый на четыре персоны стол. По его центру, на большом серебряном подносе уже красовался запеченый на углях гусь, окруженный множеством соусников и салатниц. Несколько графинов, налитых ярких цветов жидкостями, вызывали мысли о лимонах, малине и черной смороде. На пороге же столовой сидел серый полосатый котенок, так увлеченный идущими от стола запахами, что даже не повернул головы, когда мимо него прошел вахт-министр.

Впрочем, уже никакой не министр: эту роль он отыграл. Теперь он вновь стал отставной корнет, бывший кавказский пленник и греческий инсургент. Разумеется — и нечестный игрок. Он снова самый обычный человек, даже и котенку, усмехнулся корнет, не интересный.

Медленно шагая по бесчисленным коврикам и сплетенным из разноцветных веревок половикам, седой корнет дошел до лестницы, ведущей в прихожую, где он остановился и глянул по сторонам. Пожал в недоумении плечами…

В этом доме ему казалось странным, что ничто не указывало на проживающих под этой крышей двух мальчиков. Вся мебельная обстановка, эти тряпки на полу, лампадки и иконы – всё это больше подходило под описание жилища чрезвычайно набожной старушки. Чисто и до чрезвычайности скучно. Георгий Сергеевич вспомнил, что слышал про маменьку Сидора Кузьмича, что она, мол, заправляет всем в этом доме.

«Вот-вот появится Клементина Ильинична, — еще подумал он. — Как это будет?»

Сам того не желая, он принялся фантазировать. Слишком богатое воображение подсказывало самые черные сценарии. И хотя желание скорее увидеть Клементину будило в его душе смутные надежды, но страх скорой встречи вызывал в нем самые печальные ожидания.

«Вероятно, Клементина вовсе меня не признает. Да и как? Столько лет прошло… Она уже непременно все забыла.

Она увидит во мне побитое картечью лицо, стеклянный глаз и эту чертову седину. Рассмотрит мою хромоту и решит, что этому старичку, наверное, лет сто. Потом обнаружит во мне калечную левую руку и удивится, как я, при таких-то ранах, еще жив.

Она отнесется ко мне, как к случайному прохожему, заметит не более мухи на стекле. Будет откровенно скучать и говорить лишь обязательное, за рассуждениями о погоде станет ждать, когда придет Сидор Кузьмич и сам займется гостем. Даже искры узнавания не мелькнет в ее глазах – и если я признаюсь ей, кто я такой, то даже и не вспомнит она корнета Алексея Кропоткина. Нет, в таком случае мне незачем объявляться, тогда лучше просто уйти. Или как мне поступить?»

Георгий Сергеевич спустился по скрипучим ступеням и сбоку от лестницы увидел деревянную сабельку в раскрашенных ножнах. Сам не зная зачем, он прихватил ее с собою. Мальчишки, подумал он, все бы им в войну играть.

Хотелось бы на них посмотреть. Интересно, пошли они в отца или в мать? Так про Клементину вспомнив, корнет вновь задумался:

«Или же она меня узнает. Не так уж я и переменился, чтобы совсем не признать. Но вспомнится Клементине Ильиничне только наше очень дальнее родство и мой тогдашний визит, более ничего.

И я буду чувствовать неловкость. Все время, в которое она станет вспоминать мазурку на губернаторском балу и как я катал ее под парусом по реке, а потом мы гуляли по песчаной косе вблизи монастыря – всё это время я промучаюсь вопросом, как напомнить ей о чувствах, что между нами были. Меж тем как я и сам-то не знаю, стоит ли к этому предмету возвращаться? Между делом Клементина Ильинична все будет спрашивать, где делся Сидор Кузьмич, а мне это будет очень неприятно. Через четверть часа я вынужден буду ей рассказать, с какой памятью о ней жил последние годы, а она спросит, почему же было просто не приехать в Родимов? Поиграли бы в лото. Вот Сидор Кузьмич совсем в лото играть не умеет, так с вами бы и поиграли.

Станет окончательно ясно, что прошлое живо только в моем воображении и к нему нет возврата. Тогда я поднимусь наверх и дам ее мужу несколько пощечин, но вслед за тем… И в самом деле, что мне делать после этого?»

Курков-Синявин, никого не встретив, дошел до прихожей, из которой узкий коридор вел в кухню. Оттуда слышались все те запахи, которым положено идти из кухни перед обедом, и голос кухарки, кого-то ругавшей. Толкнув входную дверь, бывший корнет вышел во двор.

Состояние души его было таково, что ясное небо и вид летящих косяком аистов только еще более испортил настроение. Георгий Сергеич посмотрел в сторону своего экипажа и трусливо подумал, что незачем ему ждать, надо позвать Архипа и ехать отсюда. Но тогда, понял он, придется тащить с собою Сидора Кузьмича и где-то его держать не менее как два дня. Черт! Сам на свою голову придумал проблем. Но все эти мысли проносились по краю сознания, в центре которого было иное.

«Ведь совсем по-другому будет. Клементина меня узнает и мгновенно возненавидит. Ведь когда-то я мог никуда не ехать, просто придумать себе болезнь и сразу отставиться.

Остался бы в Родимове, женился, пошел служить в какую-либо канцелярию; был бы сейчас уже коллежский асессор. Или уехать можно было под Рязань, в свою деревню – и спокойно жить в окружении природы.

Если вдуматься, то решал тогда я, Клементину поставив перед уже принятым мною выбором. Ах, как же нехорошо получилось… И она, если это помнит, то непременно меня сразу тогда возненавидела. Может, эти чувства уже остыли, но от одного лишь вида моей потасканной физиономии вспыхнут они вновь. И тогда ждут меня холодность и пустой светский разговор – или прямое изъявление неприязни. Я же, слыша враждебность в ее голосе, начну юлить и изворачиваться, от чего Клементина окончательно решит, что достоин я лишь презрения.

Как ни суди, а мне здесь делать нечего», — малодушно решил он. Понимая при том, что никуда не уедет.

Георгий Сергеевич обошел двор по кругу, заглянул, от нечего делать, во все сараи. В какие-нибудь четверть часа он осмотрел все подробности от дровника до собачьей конуры, ничего при этом не видя, думая о своем. И вернулся ко входу в дом.

За его спиной скрипнула дверь и на крыльцо вышел Архип. Левой рукой прижимал он к груди некий плоский прямоугольный предмет, завернутый в белую ткань, в которой опознал Георгий Сергеевич скатерть из столовой; на нее был пристроен мешок – тот самый, полотняный, с деньгами; и уже поверх мешка сидел давешний серый котенок. В правой руке оказалась у Архипа гусиная ножка, которую он держал у мордочки котенка; тот, склонив голову набок и зажмурившись, самозабвенно грыз гусятину. На эту идиллию полюбовавшись, Георгий Сергеевич вдруг вспомнил купца и совсем уже собрался спросить, по какой надобности Архип свой пост бросил, но тут во двор завернули дрожки.

Сразу потеряло важность все, кроме мысли об Клементине Ильиничне. Ведь он обдумал все комбинации, и теперь вопрос был лишь в том, по какому из трех путей она пойдет: отнесется к нему равнодушно, возненавидит или самое страшное – вовсе его не признает. По прошествии стольких лет разлуки возможно ли иное?

Экипаж, проехавши полкруга по двору, остановился вблизи крыльца.

Время остановилось для Георгия, когда увидел он женский силуэт – такой знакомый, словно расстались они только вчера. Такого не смел он и предполагать, но сейчас казалось, что эта женщина ничуть не переменилась с того времени, когда была его невестой.

Ручка в летней перчатке немыслимо медленно взялась за платье чуть выше колена, дама в коляске поднялась и выпрямилась во весь рост. Георгий Сергеевич уже не дышал. Дама, не глядя по сторонам, чуть приподняла подол и легко ступила на подножку. В эти несколько секунд узнал Георгий и фигуру ее, и гибкость движений, и гордый поворот шеи.

Опомнившись, он подошел и подал ей руку – с ощущением того, что предлагает руку ангелу.

Клементина Ильинична, плавно ступая, ловко спустилась на землю и, улыбнувшись, подняла лицо, в котором вдруг появилась обида. Она стала похожа на ребенка, когда не понимает он, за что его наказали. Но тут же растерянность сменило иное выражение, то, с которым пятилетняя девочка смотрит на фокусника, что запустил руку в шляпу и сейчас вытащит из нее пушистого белого кролика.

Чуть помедлив, Клементина сняла перчатку с правой руки и прижала ладонь к щеке седого корнета, закрыв ею кавказские шрамы. Тогда из глаз ее потекли слезы.

— Со мной такое впервые, — потерянно сказал корнет. — Я не знаю, что сказать.

Зато знала Клементина Ильинична. Услышав такой родной, такой знакомый голос, она, привстав на цыпочки, обхватила шею его высокопревосходительства Георгия Сергеевича Куркова-Синявина и, уже улыбаясь сквозь слезы, прошептала:

— Алешенька!

Теперь давайте на несколько времени отвлечемся. Автор не терпит умилительных сцен, и когда они таки происходят, отводит глаза в сторону и принимается размышлять на какие-нибудь отвлеченные темы. Когда двое целуются, то весьма любопытно бывает, скажем, представить себе мысли окружающих.

Ближе всех к Ирине и Георгию — кучер в шляпе с плоским верхом. Этот уставился на хозяйку и думает, как иногда в жизни занимательно происходят всякие события: вот только что ничто никаких происшествий не предвещало — и вдруг на тебе! – Ирина Ильинична на первого встречного набросилась. Никогда такого не было, хотя желающих обнять хозяйку всегда хватало. Он, вообще, кто? Что-то не похож этот седой господин на ейного сродственника.

Вот еще Архип замер на крыльце. Он несколько озадачен, что Георгий Сергеевич оказался и не Георгий Сергеевич вовсе, а какой-то Алешенька, Алексей. Теперь он соображает, нет ли в том какого подвоха. Довольно странно бывает узнать о хорошо знакомом человеке, что он носит под шляпой ермолку; или держит дома мадагаскарского таракана размером в ладонь и даже его любит; или мастерит из птичьих яиц портреты митрополитов; или в минуту гнева вдруг начинает пахнуть мускусом. Странно и подозрительно. Потому и насторожился Архип.

Перебравшийся на его плечо серый котенок понимает, что спать сейчас никак нельзя, а то ведь так можно упустить этого здоровяка, что угостил его гусятинкой. Он еще маленький и неразумный, этот кот, но уже знает, в чем его интерес в этой жизни.

В столовой комнате испуганно замерла у стола кухарка. Ее позвала сюда, обнаружив отсутствие четверти гуся и всей скатерти, одна из дворовых девок. Да едва не половина посуды побита, только графины с наливками бережно переставлены на десертный столик. А один графин, гляди-ка, ополовинен. Теперь они пытаются придумать, как этот погром разъяснить Сидору Кузьмичу.

Там же, на втором этаже сидит, уткнувшись виском в стол, хозяин дома. Руки его его бессильно свесились вниз, глаза, не моргая, обращены на литографический портрет генерала Платова, что висит меж окнами. Он… Ах нет, извините, он уже ни о чем не думает.

Ладно, пошли назад, во двор. Там ведут сумбурную беседу Алексей Сергеевич и Клементина Ильинична, причем купчиха как обхватила шею отставного корнета, так на ней и висит. Они несут всякий вздор:

— А я знала, я все это время чувствовала, я верила, что еще увижу вас, Алексей Сергеич!

— Простите меня, — тихонько твердит корнет, — хотя и нет мне прощения. И вот теперь явился, вас растревожил…

— Нет-нет, вы очень вовремя! Когда я уже решала, не пора ли мне насовсем переселиться в деревню и заняться разведением гамбургских кур. Но зачем мне теперь куры? Когда теперь я с вами.

— Да, я та еще птица. Могу ли я надеяться, что вы поедеде со мною? Ведь я стал преступник.

— Поставляете провиант в сиротские дома? И ваши шрамы и седина от того, что вы берете их штурмом?

— Не настолько преступник. Я – игрок.

— Слава богу! А то я еще испугалась, что вы стали прокурор или отвечаете в уездном управлении за отлов бродячих собак.

— Да я сам бродяга, вечно в дороге… Без вас я не жил, а существовал. Без смысла, без чувств, без любви.

— Ну что же мы здесь без дела стоим? Пойдемте, я накормлю вас обедом.

— Моя дорогая Клементина, вы научились готовить?

— Нет. Это вам предстоит научиться есть то, что я буду вам готовить. Ой, что ж это я! Схватилась – и вишу у вас на шее. Это, наверное, неприлично?

— Ради бога, не разжимайте рук!

— Знаете, Алексей Сергеевич, а ваш голос-то нисколько не переменился.

— А вы и вовсе не изменились.

— Вы все такой же шутник!

— Как хотите, Клементина Ильинична, а без вас я никуда не уеду, — ласково повторяет Алексей. – Место же, куда я вас зову, более похоже на земной рай, нежели на…

— Мне все равно, я с вами хочу быть где угодно, — перебивает его Клементина, — хоть в аду.

Про ад заговорив, она вспомнила мужа.

— Но следует все-таки учитывать, что я в церкви венчана и перед богом Сидору Кузьмичу жена.

На этих словах Клементина Ильинична разжала наконец руки.

— Хотя не проходило ни одного дня, Алексей Сергеич, чтобы я не вспоминала вас…

За спиной седого корнета тихонько кашлянул Архип. Алексей Сергеич этот кашель уже довольно хорошо знал и сразу насторожился.

— Что, Архип?

— Даже не знаю, барин, как и сказать-то такое…

Он вздохнул и на седого корнета повеяло густым ароматом настоянной на лимонах водки.

— Говори как есть.

— Ежели барыня полагает себя тому рыжему купцу супругой, — на этих словах Архип бородой указал на окна второго этажа, на что потревоженный дымчатый котенок на его плече выпустил, потянувшись, когти, — то она ошибается. Она ему не жена.

— А кто же? – удивился Георгий.

— Вдова, — твердо, с осознанием своей правоты заявил Архип. От него снова пахнуло лимоном. — У православных так заведено, что пока муж живой – баба считается женой, но как только стал он неживой – так сразу вдова.

Клементина Ильинична побледнела. На Алексея Сергеевича накатила волна гнева:

— Архип, я же!..

— Да не трогал я его, — перекрестился Архип. – Сидор этот Кузьмич сидел-сидел, потом принялся денежки в этом мешке пересчитывать, — показал он бородой на почтовую сумку, куда опять перебрался котенок, — да вдруг захрипел и за грудь схватился. Больше ничего и не было, — пожал он могучими плечами, — нужен он мне больно!

Корнет смотрел на Архипа с недоверием.

— Ей-богу, Геор… Алексей Сергеич, я не всех убиваю, с кем встречаюсь. Есть такие, что сами помирают.

Корнет повернулся к Клементине:

— Простите! Я не желал ему такого конца.

Клементина Ильинична начала вспоминать:

— Три года назад умер папенька, а перед тем рассказал мне, как состоялось сватовство Сидора Кузьмича ко мне и…

— Я все знаю, — прервал ее корнет.

— С тех пор мы иногда жили рядом, однако не вместе. Я буду по-христиански скорбеть по Сидору Кузьмичу, но не горевать.

Все перекрестились. Кроме котенка.

— Значит, едем.

— Я не одна, — сказала Клементина.

— Это мне известно, — радостно улыбнулся Алексей Сергеич. – Петр и Павел, Петечка и Павлуша. Будут мне сыновья. Вот это, кстати, чья сабелька? Надобно передать. Сразу за ними и отправимся. Как только соберетесь…

— Все, что имеет для меня хоть какую-то ценность, уже перевезено в загородный дом. Отсюда же только один портрет надо забрать…

— Он здесь, — басом сообщил Архип, укладывая в коляску завернутый в скатерть предмет.

— И деньги на дорогу…

— Как удачно сложилось, — пробормотал Архип, укладывая в экипаж почтовый мешок. – Что барину, Владимиру Андреичу, передать?

— Что я желаю ему такого же счастливого исхода, какой получился у меня. И еще одно слово ему и Адаму Войцеховичу от меня скажи.

Алексей Сергеевич понизил голос и счастливо выдохнул:

— Па;трас.

— Патрас?

Архип не удивился чудному слову, он добросовестно его запоминал.

— Да, Патрас. Хороший ты человек, Архип, дай-ка я тебя обниму. Может, еще и свидимся.

Пока ее Алешенька изъяснялся с похожим на матерого медведя мужиком, Клементина Ильинична сняла с шеи шнурок, на конце которого, помимо крестика, оказалось колечко с ярко-синим сапфиром. Не в состоянии развязать узел, Клементина разорвала шнурок и надела кольцо на палец.

— Теперь я готова. Едем!