Русский роман. Том III. Глава 40. Русский роман

ТОМ ТРЕТИЙ
ГЛАВА ХL
Русский роман


Колинька Астафьев ничего не ведал о событиях в доме купца Оськина. Однако же ему столь желалось увидеть Клементину Ильиничну, что на следующий день после ее побега из Родимова, часов около шести, через дыру в ограде он проник в парк, со всех сторон окружавший дом князя Верейского. Уже всему городу было известно, что на празднестве в честь юбилея его сиятельства точно будет княгиня Марья Кириловна, и гимназист здраво рассудил, что где княгиня, там непременно и Клементина Ильинична объявится. Колинька очень хотел ей рассказать, что нового придумал он для своего романа.

Особняк князя был поставлен парадным фасадом со всеми его колоннами в направлении ворот, к которым вела дорога в сотню саженей. С западной стороны к главному зданию была пристроена галерея со скамейками, что изгибалась дугой и охватывала ею каскад фонтанов, в галерее начинающийся и спускавшийся чуть не к середине двора; восточной же стороной смотрел дом на парк, что размерами своими был даже больше городского. В плане особняк Верейского вкупе с галереей был схож с квадратным навесным замком, дужка которого отомкнута и отодвинута вбок.

Дорожка для гуляний была в этом парке повторением того озера, по которому князь катал на лодке гостей в своем родовом поместье, Арбатове, и точно как в Арбатове, если кто отправлялся по ней гулять, то открывались ему вдруг мраморные статуи, имевшие такой вид, будто на днях раскопали их из земли, без особого тщания помыли — и единственно что подняли в вертикальное положение. За иным изгибом дорожки оказывался мрачный грот, вход в который закрывала завеса из падающей сверху воды, а рядом лежали очень древнего вида зарастающие мхом плиты с наполовину стершимися от старости картинами древних битв; или обходила эта дорожка памятный камень с выбитыми на нем словами на никому не известном языке. Гуляющим по дорожке гостям казались эти истуканы, развалины и обелиски природны, и только Верейский и его кредиторы знали, в какие немыслимые для Родимова деньги обошлись показные естественность и простота этого парка, у которого была еще одна особенность: только княжеская чета и благородные гости имели право разгуливать по парадной дорожке, для людей низкого звания были проложены по лесу незаметные тропы.

Пробравшись сквозь ограду, Колинька оказался в густых зарослях синели, которую князь выписал из Дижона; но пока он не решил, достойна ли она украсить его парк, поэтому кусты были высажены на задворках хозяйственных построек, сразу за кузницей. Гимназист поискал взором собак, что обычно тут его встречали, но сейчас же понял, что по случаю нашествия гостей псы посажены на цепь. Пройдя с видом независимым и гордым мимо конюшни, где сегодня было множество лошадей и колясок, он преодолел земляной вал, отделяющий мир кучеров и лакеев от мира чистой публики.

Сверху вала увидел Колинька едущую от ворот тройку, в которой разглядел месье Дюфаржа, которого было невозможно спутать с кем-либо еще. На дорогу падали тени от посаженных вдоль нее пирамидальных кипарисов и казалось, хотя коляска ехала ровно, что ее мотает вверх и вниз. Седой француз, что подметил юноша, вид имел чрезвычайно строгий и чем-то озабоченный, взгляд его был неотрывно направлен на парк, хотя разглядеть там кого-либо с подъездной дороги было решительно невозможно.

Спустившийся же с возвышения гимназист оказался в парке, где принял вид гостя, примерного мальчика, что от своих папеньки-маменьки отстал, но имеет полное право на этой территории находиться.

Прогулявшись вокруг открытого розария, в полчаса юноша понял: гостей сегодня так много, что никто на него внимания не обратит. Все, кому положено, съехались, князя поприветствовали и уже дружно закусывали: в разных местах стояли по парку шатры, в которых накрыты были легкие блюда и всяческие напитки. Подобный обычай привечать гостей князь Верейский подсмотрел в Граце – и решил его применить в Родимове. Благо, погода оказалась не против.

— Ищете кого, барич? – спросил Колиньку одетый в костюм то ли мамелюка, то ли янычара персонаж. Гимназист понял, что оказался рядом с одним из таких шатров, а с ним заговорил слуга, что угощает гуляющих.

— А не видал ли ты, любезный, княгиню Марью Кириловну? – свысока, изо всех сил выказывая свое полное право находиться в парке, поинтересовался Колинька. И его рука сама, без того, чтобы он имел такое желание, взяла с подноса бокал. После чего он стал как все гости, и слуга, если что и заподозрил, то теперь успокоился.

— А как же, ее сиятельство незадолго мимо прошли. К дому, — сказал янычар. После чего гимназист, по сторонам оглядевшись и поменяв уже пустой бокал на полный, спросил, почему так странно, по-турецки, разодеты люди князя. На что получил ответ, что их дело маленькое, и ежели его сиятельством указано фески носить, то они так и сделают. Скажет дегтем перемазаться и в перьях вываляться – так и то с превеликим удовольствием исполнят.

Или без удовольствия. Их-то никто не спрашивает, пробурчал себе под нос поддельный турок.

Пройдя в сторону, указанную любезным буфетчиком, несколько ошеломленный крепостью напитка Колинька вскоре увидел княгиню Марью Кириловну и решил, что даже подумать не мог, что такое возможно: она показалась ему так же прекрасна как Клементина Ильинична. Высокая и стройная, княгиня была столь грациозна в каждом своем жесте и движении, что у гимназиста выступили на глазах слезы; когда же она поворачивала голову что-то сказать и вежливо улыбалась очередному гостю, к ней подлезавшему, то профиль ее казался Колиньке божественным. Не, ну правда, прям вышедшая из пены морской Афродита!

Справедливости ради заметим, что в силу своей молодости Колинька еще не вполне знал все нюансы того, как влияет алкоголь на мужчину. В частности то, как под воздействием горячительных напитков возрастает в его глазах обаяние любого человека, поставленного на высокие каблуки и снабженного платьем с глубоким вырезом.

Княгиня шла, вежливо улыбаясь тем, кто подходил к ней сделать комплимент или как-то иначе показать свою светскость, но ни с кем не задерживалась дольше нескольких мгновений. И каждый раз, отходя от очередного собеседника, оглядывалась по сторонам. Из чего Колинька здраво заключил, что Клементина Ильинична, верно, еще не пожаловала, и Марья Кириловна оттого скучает.

День быстро клонился к вечеру, тени становились всё длиннее; в шатрах, где было темнее, чем в парке, уже зажигали свечи.

Точно так же, как княгиня, озираясь по сторонам, Колинька вдруг заметил, что не один лишь он преследует ее сиятельство: по лесной тропинке крался, не отводя от Марьи Кириловны взгляда, инженер-француз. Выглядел он как обычно, весь в космах седых волос и темных очках, но свою палку сегодня держал в руке, на нее не опираясь. Колинька даже несколько удивился: господин Дюфарж, что сразу бросалось в глаза, вовсе не хромал.

Гимназист шел за ней следом, когда княгиня свернула вдруг к очередному шатру. Но тут же она увидела там, в окружении нескольких достойных господ, своего супруга – и решительно повернула в другую сторону, продолжила путь в сторону дома. Князь Верейский это заметил, нахмурился. И проворчал нечто вполголоса.

Его собеседники незамедлительно, с видом озабоченным и даже испуганным, отступили от князя. Его сиятельство же, как и Колинька, заметил Дюфаржа: француз так пялился на Марью Кириловну, что Верейский заподозрил неладное. Очень часто так бывает, что человек, лишенный каких бы то ни было моральных устоев, обладает звериным, прямо-таки волчьим чутьем. Князь отставил в сторону недопитый бокал и, держась на некотором отдалении, пошел вслед за супругой.

Гимназист видел всю диспозицию: по дорожке, то и дело склоняя голову перед встречными, шла Марья Кириловна; слева от нее крался француз; сзади, подволакивая ногу – видимо, опять разыгралась у него подагра – следовал князь. Колинька сразу стал настолько увлечен происходящим, что и про Клементину Ильиничну забыл: на его глазах явно разыгрывалась какая-то интрига и он был бы последний простофиля, кабы не проследил за развитием событий.

Через некоторое время княгиня подошла к дому, прошла мимо парадного входа и по ступеням поднялась в галерею. Она присела на ближнюю к фонтану скамейку, где рядом не было никого из гостей, только прошел мимо, зажигая фонари, старик-слуга. Вид у княгини был отстраненный, взгляд рассеянный. Следом за Марьей Кириловной в галерее объявился Дюфарж.

Он подошел к Марье Кириловне и сказал несколько слов. И вся картина переменилась как по мановению волшебной палочки! Именно так Колинька представлял себе действие сказочной живой воды: княгиня вдруг встрепенулась, утеряв всю томность и отстраненность, с коими незадолго до того гуляла по парку. Она выпрямилась спину и, перед тем сняв перчатки, взяла руку Дюфаржа в свои руки. И ведь только что, подивился гимназист, походила она на муху, что под первым мартовским солнцем выходит, не вполне еще опамятовавшись, из спячки – и вот уже лицо ее живо, движения полны силы. Ее губы шевелятся, и нельзя сказать, что княгиня дает отповедь нахалу; она, скорее, не скрывая радости, его подбадривает.

«Что Дюфарж сказал княгине?» — с необъяснимой ревностью подумал Колинька. Слова француза заглушило журчание воды в фонтане, но, был уверен гимназист, ему обязательно надо их знать. Для хорошего дела – для романа. И немножко для себя. Непременно.

Еще более казался раздосадован князь. Он пристроился за колонной, подпирающей фриз над входом, и нервно переминался на месте. Видя реакцию своей супруги на подошедшего к ней Дюфаржа, он не понял, что происходит, и еще менее понимал, чем может быть оправдано ее поведение. Но Верейскому должно было непременно знать, о чем воркует его молоденькая жена с этим престарелым французом. И его сиятельство вошел, хотя правильнее сказать – неслышно прокрался в свой дом.

Колинька не смог бы объяснить, зачем он это делает, но в тот же миг он отправился следом за князем. Беззвучно прикрыв дверь, он на звук шагов проследовал за Верейским, прокравшись через три комнаты, рассмотреть которые не успел. Слуг, по счастью, никого не было.

Гимназист прошел по первому этажу и в еще один, совсем не парадный подъезд, как и князь, покинул особняк. В этом дворе, слева от него, теперь была задняя стена галереи. Вдоль нее крался князь Верейский. Но вот он дошел до середины галереи и остановился, застыв недвижно.

Тем временем гимназист обнаружил в основании галереи неприметную дверь. Ведомый наитием, Колинька ее растворил.

Ему открылся длинный узкий коридор. Через небольшие промежутки в стене справа и в потолке попадались маленькие обрешеченные оконца. Пожав плечами – а почему бы и нет? – Колинька пошел по этому коридору. В своей книге он столько раз описывал всевозможные подземелья и ведущие от одного дворца к другому ходы, что, оказавшись в одном из них, будто домой попал.

Совсем скоро его остановило препятствие, интереснейший набор разноцветных труб и трубок, баков, рычагов и шестеренок – механизм фонтана. До того в потолке оказалось очередное взятое в решетку окошко. Оттуда, сверху, слышался голос месье Дюфаржа, но, к изумлению гимназиста, француз говорил по-русски. А через окно справа Колинька увидел князя Верейского, что замер у стены и, слегка повернув голову, приставил к уху ладонь.

«Как можно дворянину так опуститься, чтобы подслушивать разговор благородных людей?» — возмутился было юноша, однако и сам напряг слух: там, наверху, происходило нечто чрезвычайно занимательное. Но из довольно длинной тирады он уловил лишь несколько слов:

— …но по-христиански я его прощаю и вам соболезную. Я знаю, каково потерять отца. Пусть ваш батюшка выгнал меня из отеческого дома и…

— Владимир Андреевич, с последней нашей встречи времени прошло менее двух лет, но я сильно переменилась в своих взглядах и понимании того, как следует поступать.

«Владимир Андреич? – удивился гимназист. – И излагает по-русски. Так он что, и не француз вовсе?» Он вспомнил, с каким трудом пересказывал этому Дюфаржу свой роман на ломаном французском, и немного рассердился.

— Той невинной девушки, которой изъявляли вы любовь, уже нет. Со всей определенностью вижу я, как несправедлива была к вам, Владимир Андреевич, и нет необходимости повторять мне то, что я уже слышала.

— Но помните ли вы, — услышал гимназист тихий голос Дюфаржа, — свое обещание?

В ответ не послышалось ни звука.

— Я согласен, что в какой-то мере вынудил вас дать его. Но тогда, два года назад, вы, Марья Кириловна, обещались прибегнуть ко мне ради вашего спасения. Я того не забыл. Даже более того, не проходило дня, чтобы меня не посещали мечты о том, как вы меня призовете, что мы, как те одинокие киты…

«Киты? – удивился Колинька. – При чем тут рыбы? Или они вовсе не рыбы?»

Колинька на секунду так озадачился зоологией, что когда вновь послышался нежный голос княгини Верейской, то ее слов он не разобрал.

— Когда-нибудь обязательно расскажу. Но сейчас у нас вновь нет времени.

— Владимир Андреевич, от всей этой пакли у вас вид хуже княжеского. Нельзя ли прекратить этот маскарад? – попросила княгиня. Она заговорила громче и, наверное, села так, что теперь можно стало понять каждое ее слово.

Вслед за тем гимназист в окошко увидел, как сверху, с галереи, на затаившегося внизу князя посыпалось нечто, похожее на комки белейшей корпии. Верейский, не ждавший нападения, стал от них отмахиваться как от ос. Но эти комки попадали на землю, и его сиятельство – как и Колинька – понял, что это парик, накладные усы и борода Дюфаржа. Князь с досадою, хотя и бесшумно, сплюнул, юноша так же, почти беззвучно, хихикнул. Затем на решетку над головой гимназиста упали очки с синими стеклами.

— Так вам гораздо лучше.

— Благодарю.

— Старый добрый Дубровский. Все еще разбойник?

По голосу было слышно, что Марья Кириловна улыбается, хотя прозвучали эти слова так, словно улыбка эта была сквозь слезы.

— Увы! Иные пути были мне закрыты, а всякий раз, как появлялась мысль переменить страну проживания, так сразу вспоминал я вас – и не находил сил на бегство. В моей жизни счастливейшим временем помню я ту пору, когда мог свободно следовать за вами, видеть ваши следы по вечерней росе и хрупкий силуэт в белом платье. Ныне же поселился я в этом городе и две недели прожил в ожидании встретить вас. Эти две недели были для меня мучительны. Я боялся, что всё кончено, что мои надежды пусты…

— Ну вот вы опять меня губите! – с печалью в голосе его перебила Марья Кириловна. И исправилась:

— Нас…

В голосе француза – Колинька по-привычке еще именовал его в своих мыслях так, хотя уже понял, что рядом с ним тот самый знаменитый Дубровский, разбойник-дворянин, о котором рассказала ему как-то Клементина Ильинична – послышалось смятение, когда вновь начал он:

— Знайте, что…

— Владимир Андреевич! – воскликнула княгиня. – Вы сами пять минут тому сказали, что времени нет. Но я вас слушаю – и будто перечитываю старый роман. Хотя, впрочем, уже давно я от этого занятия отстала.

В голосе Марьи Кириловны послышался намек на слезы, и гимназист словно воочию представил, как склонила она голову и сжала перед грудью побелевшие руки.

— Я очень несчастлива и никакие слова, ни сказанные ни отпечатанные на бумаге, не могут этого состояния переменить. Жеребенок свое отскакал, уже довольно долго мне приходится распоряжаться несколькими большими поместьями и ощущаю я себя тянущей воз ломовой лошадью. Чего сама не желаю.

Дюфарж, к удивлению Колиньки, промолчал.

— Долгими вечерами, сначала в Арбатове, затем здесь, шла я в парк и гуляла в таких же, как сейчас, сумерках. При этом ждала вас, уже понимая, какую совершила ошибку: надобно было не ждать от судьбы подарков, а брать ее в свои руки. Но когда уже сбывается моя мечта, то вижу я перед собою того же рыцаря, что вместо решительных шагов начинает всё те же разговоры. И я сама должна теперь напомнить вам о своем обещании: спасите же меня! Оставаться рядом с князем мне уже невозможно. Я здесь задыхаюсь. Уедемте! Немедленно!

Сквозь решетку, да еще в сгущающихся сумерках, понять, что происходит в галерее, было невозможно; Колинька скорее угадал, чем разглядел, что Дюфарж-Дубровский опустился на колено и припал к руке Марьи Кириловны. Зато он увидел, как исказилось гневом лицо князя Верейского.

Бросив последний взгляд на верх галереи, князь, прихрамывая, быстрым шагом направился в сторону дома. Уже стемнело, и через несколько секунд он пропал из виду; спохватившись, Колинька побежал по совсем уже темному коридору вслед за ним. Выйдя из хода под галереей сразу за тем, как Верейский с грацией хромой собаки вбежал в свой особняк, гимназист проскользнул вслед за ним и услышал крик князя, что был от него уже в двух комнатах:

— Федька!

Федькой оказался тот самый старик, что зажигал фонари во дворе, окрест фонтана; и по дому, оказавшемуся гораздо более освещену, чем четверть часа назад, он ходил с канделябром. Единственный из слуг не был он одет по-турецки.

— Все готово, ваше сиятельство. Как было указано, в восемь гостей пригласят к столу, а итальянцы после того унесут к гроту свои фейерверки и…

— Молчи! – отчаянно закричал князь. – К нам пробрался известный вор, Владимир Дубровский. Он!..

Верейский задохнулся ненавистью:

— Он подло захватил княгиню Марью Кириловну и уже готов бежать. Немедленно кликни всех, кто в ближних шатрах, пусть бегут на галерею, кто на каретном дворе, те пусть окружат дом! Сам спеши на главные ворота: их следует закрыть – и чтоб ни одна сволочь через них не выехала!

Вид и голос Верейского был ужасен, во всех его движениях было столько жестокой решимости, что, напуганный барином, Федор сразу же бросился к выходу.

— Не туда, дурак! Через оранжерею! – рявкнул князь. Сам же Верейский, что-то припомнив, с неожиданной для него прытью, перепрыгивая через две ступени, ринулся по парадной лестнице на второй этаж. Ни он, ни старик Федор того не увидели, но Колинька тоже медлить не стал.

Может, и не стоило вмешиваться в чужие семейные дела, но у гимназиста даже мысли такой – отойти в сторонку и издалека понаблюдать за происходящим — не мелькнуло. Вновь оказавшись во дворе, он добежал до того места, где в галерее расположен был фонтан. Снизу видны были на скамейке рядом с ним две фигуры, слившиеся в один силуэт. Гимназисту стало так неловко, будто снова оказался он в кустах малины непрошенным свидетелем любовного свидания, но делать было нечего.

— Месье Дюфарж! – негромко позвал он. – Владимир Андреевич!

На краю галереи показался Дубровский. Солнце уже село, но половина неба еще отливала голубым; разглядев в этом слабом свете Колиньку, разбойник удивился, но в то же время и успокоился.

— Что вам угодно? – спокойно, как будто нисколько не удивившись, однако с необычной для него теплотой в голосе спросил он.

— Князь все знает про вас! – крикнул Колинька. – Он стоял там, где я сейчас, и подслушал весь ваш разговор с Марьей Кириловной.

— Не так громко, — попросил Владимир. Он опустился на колено и протянул гимназисту руку:

— Присоединяйтесь!

Колинька вознесся на галерею. Там, рядом с Дубровским, с очень решительным видом уже стояла княгиня.

— Не имею чести быть представленным… – со стеснением забормотал юноша, но Марья Кириловна, светло улыбнувшись, остановила его словами:

— Вы, полагаю, тот самый Колинька Астафьев, о котором мне столько хорошего говорила Клементина Ильинична? Юноша с идеями и идеалами? Будущий российский Шарль Нодье?

Гимназист густо покраснел. К такому он не был готов — ему еще только предстояло привыкнуть к лести.

— Так что князь?

— Машенька, не стоит нам терять время на разговоры, — прервал княгиню Дубровский. — За домом ждет тройка; кучеру я сказал быть готовым в любой момент. Идемте!

Движением руки Колинька указал в сторону ворот, куда вела уже подсвеченная фонарями дорога. Туда бежали несколько человек и видны были вышедшие им навстречу полицейские, поставленные у ворот в охрану.

— Поздно. Ворота сейчас закроют, через них не пройти будет ни на экипаже, ни так.

— Тогда нужен любой другой путь для отступления.

— Я знаю их несколько, — скромно сообщил Колинька. – Но сперва надобно обойти дом.

— Так что же мы стоим? Нам нельзя здесь! – воскликнула Марья Кириловна. Взяла Дюфаржа за руку и повела в сторону особняка. Гимназист кинулся следом.

Все они уже проходили по площадке перед главным входом, меж белых колонн, когда растворилась дверь и перед ними, дыша хрипло и с каким-то исходящим на выдохе писком, встал князь Верейский. Колинька увидел его совершенно белые, охваченные бешенством глаза, вспомнил, что его-то на юбилей Верейского никто не приглашал – и непроизвольно юркнул за одну из колонн.

— Крайне невежливо вот так, не попрощавшись с хозяином, покидать дом, — выпятив грудь и держа руки за спиной процедил его сиятельство. – Месье Дюфарж – или как вас там? Дубровский, — с отвращением процедил, словно сплюнул, он.

— Уйдите с дороги, князь, — сказал Владимир. Странно, но в его голосе услышал гимназист совершенно иное желание: чтобы этот сморчок остался на пути и его можно было со всем основанием растоптать.

— Я не уступаю разбойным мерзавцам, — почти прошептал Верейский, — никогда. Я их уничтожаю. Как и предателей, — зачем-то добавил он.

— Да хватит уже разговоров! – закричала Марья Кириловна.

— Действительно, хватит, — оскалился князь. Он быстро посмотрел по сторонам – и выставил перед собою руки, в каждой из которых было по пистолету. Один из них с пол-аршина, то есть с неблагородного расстояния, на котором невозможно промахнуться стрелку с хоть сколько-нибудь набитой рукой, целил в бледный лоб Дубровского, другой же недрогнувшей рукой направлен прямо в сердце Марьи Кириловны.

Намерения князя были столь очевидны, что только чудом успел Владимир, с невероятной быстротой повернувшись, обнять княгиню, закрыв ее тем самым от пули. В тот же момент князь нажал на оба спусковых крючка.

Стоявший чуть поодаль, за колонной Колинька заметил, как Дубровский прижал свои губы к губам княгини еще до того, как дуплетом прозвучали два щелчка. Марья Кириловна тем временем с готовностию, будто только этого и ждала, потянулась к разбойнику.

Все получилось так ловко, что у гимназиста от восторга аж дух захватило. В общении с дамами, понял он, очень важны быстрота и решительность.

Колинька выглянул из-за своей колонны: Верейский стоял недвижно, разглядывая свои пистолеты, и бормоча, что ведь никогда они ему не отказывали – и на тебе, именно сегодня! Волосы его странно встопорщились с одной стороны и в целом вид он имел преглупый.

Марья Кириловна оторвалась от Владимира со словами:

— Надеюсь, мне не придется ждать следующего поцелуя до того, как кому-нибудь еще придет в голову счастливая мысль нас застрелить.

Несколько ошарашенный столь удачно выпавшей двойной осечкой Владимир Андреич все же вспомнил про необходимость бежать; он повернулся в сторону ворот, но заметил несколько слуг князя, спешащих в сторону особняка. И не то чтобы они слишком уж торопились, встреча со знаменитым разбойником их явно не радовала, но они таки приближались.

— Из зимнего сада есть другой выход, — подсказала княгиня. Владимир, не желая его касаться рукой, оттолкнул Верейского в сторону своей тростью. На это старик, как отметил Колинька, зверски перекосил лицо, и, издав душераздирающий вопль, упал оземь; с одной стороны его головы окончательно отлип парик, повиснув на шпильке с другой стороны и обнажив обширную плешь.

Колинька, подскочив к двери, ее распахнул – и, пройдя мимо нескольких помещений вправо, вслед за Дубровским и Марьей Кириловной вошел в оранжерею.

Зимний сад оказался чрезвычайно хорош! Из спрятанных в буйные папоротниковыех кущи горшков вырастали золотисто-оранжевые бугенвиллеи, вверх тянулись пальмы и финики, с потолка, подвешенные на цепи, свисали корзины и паллеты, уставленные рододендронами, розами, фуксиями и прочей красотой. Пьяняще пахло эвкалиптом, апельсинами и какой-то восточной приправой. На подставках, сделанных в виде различных экзотических зверей, стояли горшки с орхидеями, некоторые из которых блистали яркими цветами, другие же просто струили к полу свои причудливые стебли. В сделанной из камней горке росли самых разных форм кактусы, некоторые из которых цвели. Но взгляд Колиньки остановился на скромном, но ему хорошо знакомом растении.

«А маменька-то была права, — подумал он. – Герань есть везде…»

Из теплицы, в которую переходил зимний сад, послышались шаги; в их сторону, подсвечивая себе факелами, двигалось несколько человек.

— Это люди князя, — сообщил гимназист, — им приказано…

— Уведите княгиню, — по-прежнему спокойно и даже весело перебил его Владимир Андреевич.

За уставленным орхидеями стеллажом Колинька увидел ширму, куда показал идти Марье Кириловне. Там будет вполне безопасно, подумал он, но сразу изменил мнение, как только обнаружил, что ширма поставлена прикрыть от посторонних взглядов целый штабель ящиков с круглыми бомбочками, коробок с ракетами, пороховых шнуров и всего такого прочего, без чего не сотворишь приличного фейерверка. Посреди этого пиротехнического изобилия стоял на четырех опорах похожий на кадушку предмет; юноша сразу угадал в нем снаряд, которым всегда заканчивается огненная потеха – мощным, сдувающим с голов шляпы и глаза ослепляющим взрывом. Рядом стояло еще две такие бомбы: праздник должен был кончаться фейерверком во все свои три дня.

Тем временем у входа в теплицу встали человек пять или шесть, разодетых «турками». Один из них успел вооружиться вилами, другой держал в руке цепь, остальные похватали под руку подвернувшееся дреколье. Но то пустое, подумал Колинька, более всего его напугали башибузуки, что осветили оранжерею факелами. А ну как кто с огнем сунется за ширму? Довольно нехорошо может получиться, если бабахнет всё то, что там сложено!..

Владимир Андреевич выдвинулся вперед, взялся правой рукой за рукоятку своей трости и ее повернул. Раздался щелчок – и в руке Дубровского сверкнул тонкий клинок примерно так в полтора локтя длиной.

Видно было, что челядь князя, при встрече со знаменитым разбойником было напрягшаяся, расслабилась. Послышались смешки:

— Куда ты, барин, с этой соломинкой против дубья?

Но при этом янычары не спешили. Из-за тесноты подойти к Владимиру Андреичу одновременно могли не более двух человек и, несмотря на кажущуюся смехотворность его оружия, проявить отвагу никто не желал. Зачем, собственно? Деваться-то его благородию некуда. Сейчас городовые подойдут, вот пусть они разбойника и вяжут.

Дубровский махнул рукой, клинок со свистом прорезал воздух. Колинька понял, что Владимир Андреич вот-вот пойдет в атаку и укоризненно помотал головой: ну хоть бы он по сторонам посмотрел! Ведь у мужиков такой в руках инвентарь, что шпагой с ними не управишься. Хотя какая ж это шпага? Так, стилет какой-то. Кончится тем, что так их схватят – и как он, Колинька, маменьке потом объяснит, что делал он без приглашения в чужом доме, да еще в компании разбойника? Очень неприятная может получиться ситуация.

Гимназист тихонько позвал:

— Владимир Андреевич!

И показал пальцем:

— Гляньте!

До того Владимиру Андреевичу было некогда по сторонам смотреть, Колинька же сразу увидел тут и там установленные в буйных зарослях подставки, на которых была разложена коллекция князя, белое оружие самого экзотического вида. Рядом с собою, слева, между горшками гусмании, гимназист разглядел странный, похожий на шашку меч с очень длинной, обмотанной кожей ската рукоятью, под французскими каннами – целый набор клевцов, чуть дальше, в буйных зарослях аспарагуса и бледно-розовых бегоний – угрожающего вида секиру. А справа от себя… Сердце Колиньки вдруг похолодело от столь явной предопределенности происходящего, когда увидел он эти два клинка.

Тем временем приятно удивленный Владимир Андреевич вернул на место, в трость, свой клинок, и потянулся к ближней подставке, на которой оказался двуручный меч. И медленно, торжественно поднял его острием вверх. «Ого! С меня длиной!» — подумал гимназист.

У входа в теплицу сразу же прекратились смешки, стало тихо, разодетые янычарами слуги князя Верейского будто онемели и только светили внезапно побледневшими лицами. Один из мужиков, потрясенный видом цвайхендера, уронил на пол свои вилы.

— Месье Дюфарж! – привычно обратился к Дубровскому подошедший к нему сзади юноша. Тут же исправившись:

— Владимир Андреич! Этой штукой в такой тесноте не помашешь. Возьмите лучше эти… – предложил он, протягивая разбойнику два ятагана.

Дубровский без промедления отбросил меч и вытянул из деревянных ножен в руках Колиньки два здоровенных тесака. По шайке башибузуков будто ветерок прошел, колыхнув ее будто камыш у реки, кто-то тоненько пискнул. Владимир Андреич повел рукой, и с горшков с каллами посыпались бутоны.

— А-а-а! – отчаянно закричал один из янычар и задрал над головой дрын; но как только Дубровский принялся выписывать правым ятаганом замысловатые пируэты, этот смельчак резко повернулся и устремился в темноту. Прочие немедленно поняли, кто из них самый умный – вот же он, быстро удаляется в дальний край теплицы. И у выхода из оранжереи возникла суета: никто не хотел стать последним. На выложенный кирпичом пол попадали колья и факелы, звякнула цепь. Один из факелов, упав, зачадил и потух, второй поднял гимназист.

— Ну вот, — разочарованно вздохнул Колинька. Он-то хотел посмотреть, как Владимир Андреич раскидает басурман, но они оказались слишком проворны. Впрочем, что уж тут поделаешь.

Юноша поднял трость Дубровского, затем взял факел. К ним, поводя рукой по цветам, подошла Марья Кириловна.

— Где же ваш пистолет? – спросила она. – А если бы на нас навалился медведь?

— Я не хотел привлекать ничьего внимания пальбой. Трудно сохранить приватность, когда делаешь выстрел, — учтиво ответил Владимир. И указал на грудь:

— Пистолет же всегда при мне. Как нам теперь?

— Ничего не изменилось, — пожала плечами княгиня, — отсюда мы можем выйти только через этот проход, — указала она на теплицу.

— Вы с нами? – спросил разбойник Колиньку.

— Да-да, — рассеянно ответил тот. Его задумчивость была замечена Дубровским:

— Вам что-то угодно? Спрашивайте, Колинька, я стал ваш должник сегодня и должен вам любое желание.

Гимназист решился:

— Если Марья Кириловна позволит… Если княгиня не будет возражать…

— Ну же, смелее, — подбодрил его Владимир Андреевич. Тогда Колинька, передав факел княгине, прошел к ширме; толкнув, повалил ее наземь, и вытащил из под похожего на кадушку на ножках снаряда толстый шнур. После чего сказал:

— Может, запалим?

— Любите фейерверки? – приглядевшись к пороховому арсеналу, улыбнулся Дубровский.

— Не то, чтобы очень… Это чисто литературная потребность, — признался юноша. И уставился на Марью Кириловну, что одна стояла с лицом строгим и печальным. Ей решать.

— Как же я ненавижу этот дом, — глухо выговорила княгиня. Решительно подошла к складу пиротехники и приложила факел к пороховому шнуру. Тот мгновенно занялся и зашипел, дымя и выплевывая искры.

— Ой! – тоненько пискнул Колинька.

— Что? – спросил Владимир.

— Ее сиятельство шнур не с конца подожгла. Даже не с середины. У нас несколько секунд!

— Маша! – выкрикнул Дубровский. – Надо торопиться!

Пустив гимназиста вперед, он отбросил один из ятаганов и, обняв княгиню за талию, потянул ее в теплицу. Спустя самое короткое время беглецы покинули особняк, спустились по нескольким ступеням – и обнаружили перед собой ватагу слуг, собравшихся на заднем дворе.

— Дорогу! – потребовал Владимир и достал из внутреннего кармана пистолет. Но то, как поведут себя под прицелом кучеры, камердинеры, конюхи, лакеи и прочие слуги, осталось неведомо: в оранжерее грохнул три взрыва, слившиеся в один. Причем сначала зимний сад заполнило облако огня, часть которого выплеснуло в теплицу; лишь затем в сопровождении дикого рева вылетели стекла и всех, находившихся рядом с особняком, повалило взрывной волной. Из зимнего сада случайным образом вылетело, прочертив небо огненными шнурами, несколько ракет. И в довершение всего градом хлестнуло по земле перемолотое в крошку стекло.

«Если надо будет когда-либо устроить фейерверк, то обращаться следует только к итальянцам, — подумал оглушенный грохотом Колинька. – Мастера!»

Набитый лошадьми двор превратился в кромешный ад: напуганные кони вставали на дыбы, рвали поводья и, не разбирая дороги, несли в темноту, лишь бы подальше от этого страшного места, свои экипажи. Те, сталкиваясь, переворачивались; на выезде образовалась из них непреодолимая куча. В особняке продолжались взрывы, не такие мощные как первые, но громкие и яркие – и вокруг дома не прекращалась паника.

Первым поднялся с земли Дубровский, помог встать Марье Кириловне.

— Извините, — старалась перекричать фейерверки княгиня, — вы ведь не хотели привлекать внимания выстрелом. Я, наверное, испортила ваш план?

— Нет, — потряс головой Владимир; в ушах так шумело, что он едва сам себя слышал.

— Нет?

— Да. Нет никакого плана.

И положил руку на плечо Колиньки, что, раскрывши рот, смотрел на дом, что превратился в один большой фейерверк со своей восточной стороны. Впрочем, языки пламени уже лизали стены второго этажа и к взрывам прибавился зловещий, всё более усиливающийся гул огня.

— Куда теперь, к хозяйственным воротам?

— Их прежде всего возьмут под охрану, — помотал головой юноша. — Есть несколько щелей в ограде, но, — посмотрел он на Марью Кириловну, — все мы в них не пройдем. То есть не все пройдем…

— Но не можем же мы бездельно стоять, — заметил Владимир. Говорил он громко, но по-прежнему спокойно, что гимназиста поразило до зависти. — Надобно бежать или хоть что-то делать. Здесь мы будем беспомощны. Вот и пистолет мой куда-то делся… Попробуем ограду перелезть.

Обернувшись, Колинька застыл, уставившись на висящий над горизонтом диск луны — с полнолуния прошло всего три дня и он был огромен. И, вспомнив то, что знал только он, воскликнул:

— Я знаю, что делать! Пойдемте! Есть лучше способ, чем через заграждения лазать! Объяснять – долго. Доверьтесь мне.

— Сегодня явно ваш день, Колинька, — улыбнулась Марья Кириловна. – Ведите!

Обогнув баррикаду из колясок и карет, стараясь близко не подходить к беснующимся коням, гимназист повел княгиню и Владимира Андреича в парк. Оглянувшись, Дубровский увидел несколько городовых, что спешили к особняку от ворот, на бегу придерживая свои сабли. Из парка же по всем дорожкам быстрым шагом сходились к княжескому дому гости; и большинство лиц сияло радостью от столь занимательного развития событий. Обычное дело на любом пожаре.

Обходя встречных, которые совсем скоро перестали им попадаться, беглецы спешили вглубь парка. Оглядываясь, теперь юноша видел, что Владимир Андреевич улыбается княгине, которая словно светилась изнутри и называть ее хотелось не «ваше сиятельство», а просто – Машенька. Так, как именовал ее этот Дубровский.

Еще ему виделась за спиною тень, идущая за ними следом, но Колинька убедил себя, что это ему чудится: кому, в конце концов, надобно их преследовать? Но на всякий случай он крепче сжимал разбойничью трость, и голова волка на рукояти, казалось, подбадривающе ему ухмылялась, хотя отлита она была со зверя, что, свирепо щерясь зубами, задрал нос, отчего кожа на его носу собралась в складки.

Так они обошли пруд и, пройдя по лесной тропе через небольшой ельник, оказались на поляне, на самом краю которой им встретился месье Рене Клебан, шаролетный француз. Он стоял, опершись на костыль, курил трубку и смотрел на зарево в той стороне, где, как было ему известно, находился княжеский дом. Все тут же перешли на французский язык.

— Я смотрю, праздник уже в самом разгаре. Что случилось? – спросил Клебан. – Месье, у вас на лице кровь, — протянул он платок Дубровскому.

Разбойник ничего не ответил. Как и княгиня, он опешил, увидев над лесом не один, а два месяца. Понадобилось несколько времени понять, что месяц по-прежнему один, рядом же с ним тянется в небо воздушный шар, монгольфьер. Фантастическая картина для среднерусского ранне-осеннего пейзажа 1832 года от Рождества Христова.

Колинька на скорую руку представил месье Клебану ее сиятельство и Дубровского, тут же перейдя к делу: нам нужен ваш шар. После чего француз отступил на шаг и так перехватил свой костыль, что стало ясно – отдавать шар он не намерен.

Взгляд Дубровского стал холоден.

— Он ведь здесь для того, чтобы катать на своем аппарате гостей. Так почему он не хочет переправить за город нас? Какая ему разница? – спросил Владимир Андреич.

— С тремя пассажирами…

— Двумя, — мягко исправил Колиньку разбойник. — Себя не считайте. Так или иначе, но здесь мы расстанемся.

— С двумя пассажирами, — исправился юноша, — шар поднимется на полсотни туазов на четверть часа. Если же отцепить его от каната, то этого времени при хорошей погоде – как сегодня – хватит улететь на два лье. Хорошо, если ветер понесет его на юг: там река — и восьми верст вполне хватит, никто не догонит. Но если на север…

— Ветер сейчас южный, — уточнил Дубровский.

— Месье Клебан меня уверял, что там, — кивнул в сторону звездного неба юноша, — ветер есть ночью всегда, но если нет низких облак, то определить, куда он дует, никак не возможно. То есть можно запустить небольшой шар, но при свете дня, сейчас мы его не разглядим.

— А если мы отправимся в небо с Марьей Кириловной, вдвоем?

— Тогда примерно вдвое больше можно пролететь…

Княгиня сняла с пальца кольцо, протянула его Клебану:

— Это бриллиант. Очень дорогой. Одолжите нам шар, а завтра вы его себе вернете.

Француз не шелохнулся. Насупившись, он смотрел себе под ноги. Колинька не удержался:

— Вы же благородный человек, да еще и француз, вы же не можете не сочувствовать влюбленным!

— Любой ювелир решит, что кольцо ворованное. Хорошо, если я его за четверть цены смогу продать, а то ведь и на каторге можно оказаться. А если отдам свой шар задарма и потом не найду – на что жить стану?

Тогда к нему подошел Дубровский. Он достал из кармана толстую пачку ассигнаций и заговорил:

— Я слышал, что в Европе монгольфьеры вышли из моды. Теперь летают на шарльерах, сделанных из вымоченного в скипидарном каучуке шелка. И заполняют светильным газом.

Клебан, не отводя глаз от денег, кивнул.

— Мне кажется, этой суммы должно вам хватить на новый аппарат, много лучше этого. Так что, по рукам?

Через пять минут Марья Кириловна и Владимир уже были в корзине воздушного шара, месье Рене, уже готовый перерубить канат, давал им последние наставления. Два раза повторив, что мешки с песком нужны для предотвращения посадки на воду, их надобно беречь до последнего.

— Ваша трость, — протянул Дубровскому его оружие юноша.

— Мне будет приятно, если у вас останется что-то на память от меня, — сказал Владимир Андреевич.

— И мне, — протянула гимназисту кольцо с бриллиантом княгиня. – Вспоминайте нас, Колинька.

— Мне несколько стыдно того, что я вам наговорил в прошлые встречи, — вновь обратился к Владимиром Андреевичу юноша.

— Вы ведь мечтаете войти в литературу, — улыбнулся тот. – Так запомните, что писатель – это человек, который, обращаясь к обществу, пишет так, что совершенно неважно становится то, что он позволяет себе излагать в приватной беседе.

Раздался удар топора, и шар стал медленно подниматься в небо. «Прибытие на тройке, амурное свидание, поединок с янычарами на ятаганах, взрыв, бегство на воздушном шаре, — с некоторыми преувеличениями вспомнил события последних двух часов Колинька. — Вот, маменька, а вы не верили, что так бывает! И счастливый конец в завершение истории».

Но еще ничего не кончилось. Клебан и Колинька стояли, задрав головы к звездам, когда сзади раздался скрипучий злой голос, на чистом французском посуливший:

— Мерзавцы! Все ответите! С неба достану и всех на каторгу отправлю!

Месье Клебан иронически скривил губы, но стал серьезен, когда князь сообщил:

— Думаешь, негодяй, что запродал никудышний шар – и разбогател? Деньги-то тебе достались награбленные, подлежащие конфискации!

Князь Верейский — в обгоревшем сюртуке, без парика, с посеченным стеклом лицом и с пистолетом в руке злобно кривился, взяв на прицел шар. Тот уже поднялся саженей на двадцать; промахнуться с такого расстояния невозможно, понял гимназист, упасть же с такой высоты – смертельно опасно. Всё в нем затрепетало от страха. Не за себя, за Марью Кириловну и Дубровского.

Князь прищурился, и в этот миг Колинька перестал быть Колинькой, а стал Николаем Астафьевым, взрослым мужчиной. Он ухватился за голову волка на рукояти трости и сделал шаг в сторону его сиятельства, готовый отвлечь на себя пулю из пистолета. Но в этот момент раздался глухой удар: в висок князя влепился костыль месье Клебана. Верейский опустил руку с пистолетом, затем, не сгибая колен, рухнул всем телом оземь. Так, как падает спиленное дерево.

Совершив подвиг, Клебан перепугался. Когда выяснилось, что его сиятельство жив, хоть и не в сознании — и никаким образом не удается привести его в чувство — страх его только усилился.

— Что теперь с нами будет?

Колинька посмотрел на князя:

— А давайте скажем, что он сам себя!..

С большим сомнением Клебан посмотрел на юношу:

— Вы полагаете, кто-то в такое поверит?

— Ну, мне-то верят, когда я так говорю. Ну-у… Скажем, что его сиятельство пожелал сверху посмотреть, как тушится пожар. Но выпал из корзины. А монгольфьер после этого улетел. Это, кстати, чистая правда.

— Довольно странное объяснение. Я мало что двадцать лет народ в шарах катаю, а еще не встречал глупца, который сумел бы из корзины вывалиться.

— Так и князь — не Вольтер какой-нибудь. К тому же он такой неприятный тип, что нам поверят наверняка.

— Сам… – вздохнул Клебан. – А что, мне нравится. Так гораздо лучше, чем как если бы это я его…

Они посмотрели вверх, но шара уже не было видно.

— Надеюсь, всё у них будет хорошо, — пробормотал француз.

В небе же, на огромной высоте, стояли, обнявшись, Маша и Дубровский.

— Мы уедем туда, где никого не будет интересовать наша история. И будем жить долго и счастливо. И…

— И никогда не умрем, — прервала Владимира Маша. – Но сперва мне надо устроить судьбу вашего былого ученика, Саши. Он же мне брат. А потом мы встретимся, чтобы больше никогда не расставаться.

Княгиня посмотрела вниз. Там царила тьма – и лишь в одном месте, где был особняк князя, пылал огонь. Но он уходил все дальше и дальше. В такое прошлое, о котором никто не хочет вспоминать.