Страдания графомана

       Я не профессиональный литератор. Кто-то назовет меня графоманом. И это не будет для меня обидно.
       В старости потянуло меня вдруг к писательству. И приятель, царство ему небесное, подталкивал, мол, если есть желание, что ж себя сдерживать-то, пиши, быть может и талант какой обнаружится.
       А я еще долго не решался, все тянул, откладывал. Да что ж скрывать-то, как-то и страшновато мне было. Но решился. И за какие-то полгода накатал я десятка два рассказов.  Чему и сам удивился.
       Форма рассказа меня всегда привлекала, и читать не утомительно, и авторская мысль сразу видна, не как в романе или повести, ищешь, ищешь эту мысль-то, да и плюнешь.
       И вот, казалось бы, удовлетворил я свой писательский зуд, а если честно, то и тщеславие свое, не без этого, но вот беда, с читателями у меня как-то не заладилось.
       Дети мои, уже взрослые дяденьки, тетеньки, на мое предложение прочитать что-либо из моего, отмахивались от меня как от назойливой мухи, ссылаясь на занятость. Попытался я приобщить к чтению моих внуков, но эти шустрые ребята избегать меня стали. Отступился я, но и обидно мне было как-то, могли бы и уважить деда.
       А без читателей писательство-то, как бы уж и бесполезным становится.
       И пребывал я некоторое время в унынии. Помните у Гоголя, а позднее и у Толстого, с читателями недопонимание случилось. Вот и у меня что-то подобное, с той лишь разницей, что Гоголя и Толстого читали, и даже ждали от них новых произведений, а меня и не читают, и знать, как писателя не хотят.
       И решился я на смелый шаг, напечатал свои рассказы в местной районной типографии. Не просто было мне на это решиться, пришлось все скопленные мною «похоронные» на эту затею отдать. Близких-то своих я уж и не решился беспокоить, да и не поняли бы они меня.
       И испытал я непередаваемое чувство, когда держал в руках авторский экземпляр своей книжицы, пахнущий типографской краской. Я даже почувствовал себя настоящим писателем.
       Но не учел я одного обстоятельства. Как-то не подумал, что предлагать-то свое детище литературное уж и некому. Все мои друзья и приятели умерли. И это не удивительно, сейчас-то им было бы, как и мне, за девяносто.
       Попытался я предложить тираж своей книжицы ближайшему ко мне книжному магазину, до дальних-то мне уж и не добраться. Но куда там, не взяли, сказали, если бы вы нам детектив предложили или фантастику, а такие книжки, как ваша давно уж никто и не читает. И даже посмеялись над названием моей книжицы. А название-то простое: «Жизнь — это жизнь.» И ничего смешного я в этом названии не усматриваю.
        И оставалась у меня последняя возможность достучаться до читателя, выйти со своими книжицами на улицы и предлагать их прохожим. Но уж на такой шаг я не решился.
       И лежит весь тираж, всего-то двести экземпляров, под моим диваном.
       Но вот о чем я подумал. Судьбы литературных произведений, как и судьбы людские, непредсказуемы. И я тешу себя надеждой, что быть может, когда меня уже не будет на этом свете, какой-то ушлый литературовед обнаружит мою книжицу и представит меня читателям, как несправедливо забытого писателя. Такая несправедливость случилась уже когда-то с Платоновым и Булгаковым.
       Кто-то мне скажет, мол, не обольщайся, старик, надеждой, когда уйдешь из этой жизни, то весь тираж твоих опусов, вместе с твоим продавленным диваном, окажется на помойке.
       А я с вами и согласен, возможно, так и случится, как вы говорите.
       Сейчас домашние-то библиотеки нередко оказываются на помойке. И если покопаться в мусорных баках, то непременно и книги найдешь и даже очень ценные экземпляры.
       Вот как-то и я принес с помойки книги, выброшенные кем-то за ненадобностью. И все русская классика: три тома сочинений Гоголя, сборники произведений Горького, Гаршина, «Записки врача» Вересаева и «Двенадцать»  Блока, прижизненное издание.
       И уж как я был рад такой находке. Вот тогда и подумал, а быть может, вот так-то и мою книжицу кто-то принесет с помойки и прочитает. И если даже посмеется надо мной и скажет, вот какой дурак жил на белом свете, то я и этому буду рад, а если найдет он в моих рассказах что-то полезное для себя и поставит мою книжицу на книжную полку в своей домашней библиотеке, рядом с произведениями русской классической литературы, то уж будет это для меня высшей наградой.
       И если вдруг, возникнет у вас желание познакомиться с моим литературным творчеством, то милости прошу.
       Весь тираж книжицы «Жизнь — это жизнь» по прежнему лежит нераспакованным под моим диваном.

       А писательство-то это оказалось сродни заразе какой.
       Так и сижу я за своим письменным столом, будто прикованный невидимой цепью. И уже скоро новый сборник рассказов насочиняю. Уж и название придумал новому сборнику-то.
       Но, пожалуй, вряд ли и успею.