Русский роман. Том III. Глава 41. Преступное пр...

ТОМ ТРЕТИЙ
ГЛАВА ХLI
Преступное проникновение


Вот, вроде бы, и все. В повести про злодеев, внесших ярмарочное оживление в провинциальную скуку города Родимова, можно ставить жирную точку. Совсем скоро станут они для родимовцев фигурами более мифическими, нежели реальными, рассказы же о них станут похожи на байки о семье Парша-Собакиных. Вот уж повеселятся потомки.

Но пока сковало город сонное оцепенение. Сколько ни тужь слух — всюду тишь да гладь, сколько ни пучь в темноту глаза – никого не видать. Если подняться сейчас над особняками и лачугами, присутственными местами и полицейскими участками, лабазами и торговыми рядами, бульварами и кладбищами, то только и разглядишь в лунном свете на месте города подобие дремлющей топи, что изредка пробулькает что-то пузыриками болотного газа, но, сама вдруг испугавшись произведенного ею запаха и звука, снова успокоится.

Никого нет на дурно освещенных улицах. Все спят. Кроме разве что церковного старосты, господина Лишки. Этот деятель, встав к конторке, что-то пишет. Интересно было бы знать, кому? Нет ведь у него родни за пределами Родимова, а приятелей – так тех и вовсе нигде нет. Он же знай строчит и строчит. Так, посреди ночи, пишутся или стихи или доносы. Оно вам надо, Степан Иваныч? Поэт-то вы, как известно, никакой. Так и шли бы спать, как все.

Впрочем, нет, не все. Прощения просим! Похоже, во Втором Мышином проезде она, история эта, еще продолжается. Это кто там прокрался серой тенью мимо бакалейной лавки госпожи Щукиной? Так, присмотримся… Ого! Да это же!..

Ничего не поделаешь, придется продолжить повествование и, быть может, его даже закончить. Пусть это и не вполне по-русски – доделывать начатое.

Нам как-то привычнее, какое-то дело начав, через короткое время предаться мечтам о том, каким прекрасным оно воплотится финалом. Потому-то, в исполнение решения благоустроить быт населения, запросто может в городе вдруг появиться квартал добротных домов; но перемещаться между ними будут обыватели по жидкой грязи, замостить которую никто и не подумает.

В каком городе? Да практически в любом.

Хотя привычка не доводить дело до конца дает России ее главное оружие – непредсказуемость. И когда штурмует русский солдат в очередной раз Берлин – замирают, холодным потом покрывшись, европейцы: куда теперь направится эта орда? Никто не знает; всех трясет. Страх начинается такой, что адреналин хоть ведрами собирай.

Но это – совсем другое, мы же попробуем досказать эту историю. Хотя еще пять минут назад казалось, что она дошла до своего естественного окончания и получилась хороша до невозможности. Почти как у Колиньки Астафьева – его роман.

Итак, в самый разгар ночи, следующей после событий в усадьбе князя Верейского, в Мышином проезде появилась серая зловещая фигура, отбросившая на деревянный настил тротуара огромную горбатую тень. Но если бы кто за ней проследил, то увидел бы, как, обойдя по узкому проулку особняк, взятый в съем бароном Либервурстом, и оказавшись со стороны сада, ужасный этот гигант скинул на землю свой горб, оказавшийся всего лишь дорожной сумкой, и пролез под стеной в собачий лаз, дверка коего, видимо, по небрежению дворника была не заперта. И туда же втянул свою суму.

Некоторое время после того было тихо, лишь во дворе радостно взвизгнула, будто встретив дорогого гостя, у которого всегда припасено в кармане что-нибудь вкусненькое, сторожевая собака. В особняке же не наблюдалось никакой жизни, разве что еще теплились свечи в довольно высоко расположенных окнах первого этажа.

Но около двух часов ночи в Мышином проезде, номере то ли шесть, то ли восемь грохнул выстрел, от чего этот адрес наполнился топотом босых ног и тревожными голосами. Баронесса, верно определив, где в ее дому идет баталия, накинула на себя батистовый пеньюар, наказала прибежавшей в ее спальню Сюзанне держаться позади и, взявши в руку масляную лампу, строевым шагом решительно устремилась к лестнице. За многими водится эта странность, что, заслышав нечто тревожное, они не бегут сломя голову прятаться, а, наоборот, летящими на огонь мотыльками стремятся выяснить, что за безобразия в мире творятся. Тому может быть множество причин, перечислять которые времени нет; назовем только одну из них: этот выстрел нисколько не испугал Софию Алоизовну.

«В этом доме если что-то происходит, а тебе неведомо — что, то надобно искать барона, — подумала она. – Происходит это всегда непосредственно с ним или около него. В особенности же тогда, когда прибывает из Ганновера пачка газет и очередной бочонок свежего шнапса».

Войдя в кабинет, баронесса увидала супруга, который как раз наполнил крохотную рюмку и уже поднес ее ко рту. Вполне знакомая картина.

Так аппетитно, что рот сразу наполнился слюной, пахло в кабинете зелеными яблоками. Довольно привычный запах; даже пороховая вонь его не перешибала.

Непривычен казался лишь сам барон: уже очень давно не видала София Алоизовна его таким гордым, как сейчас. Года, пожалуй, четыре. В последний раз он так выглядел, когда нагрянувший из столицы ревизор лично ему руку пожал, выписал благодарность за примерное, прямо-таки немецкое ведение дел в канцелярии и пообещал представление к Анне второй степени. Обманул, разумеется. Вместо Анны оказался Станислав, и не второй степени, а третьей, и не четыре года назад, а этой весною. Что, учитывая польское происхождение ордена, барон воспринял как откровенное издевательство и не менее недели твердил, что кабы не нужда, то немедленно ушел бы он в отставку – и пусть они там все хоть утонут в бумагах.

В остальном же в кабинете всё было как всегда, если бы не то, что за пояс баронского халата был заткнут устрашающего вида пистолет, а в оконном стекле позади его стола, в левой створке, видна была дырочка, от которой во все стороны змеились трещины. Правая же створка была открыта, и через этот проем из кабинета все еще вытягивалось облачко дыма. За подоконником видна была верхняя перекладина прислоненной к карнизу приставной лестницы.

За окном угадывались сад и двор, по которому бродил кучер Зигфрид и светил лампой в темные углы. В одной руке он держал вилы и опасливо тыкал ими в кажущиеся ему подозрительными бугорки.

Совершенно для себя неожиданно в распахнутую настежь дверь кучерской София Алоизовна разглядела растрепанную голову дворовой девки и с подозрением прищурилась: и чего эта дрянь, Катька, ночью у Зигфрида делает? И вдруг догадалась, что. Ах ты тварь неблагодарная! Да и сам он — каков прощелыга! Но тут же перевела взгляд на левую створку.

Раньше ее не было, дырочки этой, поджала губу баронесса. Ему что, кроме как по своим окнам и пострелять не во что? Неужто у соседей целые стекла в оконных рамах кончились? И на чистом немецком языке София Алоизовна выкрикнула:

— Клаус!

Барон, как раз запрокинувший голову, поперхнулся. Его даже шатнуло из стороны в сторону.

— Дорогая! – воскликнул он. – Ты только посмотри, кого я изловил!

София Алоизовна огляделась. Кабинет освещали две свечи и новомодная, такая же как в ее спальне масляная лампа, так что хотя и было в нем сумрачно, но вся обстановка была на виду: гигантский письменный стол, чем-то похожий на спящего бегемота, шкапы с книгами, круглый столик рядом с кушеткой, резной буфет. Все предметы мебели, даже кушетка – грубые, тяжеловесные, будто выбирал их вдруг разбогатевший бюргер, которому от всего, что его окружает, теперь нужно одно — подтверждение его солидности.

Зеркало в посеребренной раме и пейзаж с озером Хеленен висели по обе стороны двери, пол закрывал блеклый, хотя и весьма дорогой ковер, заваленный газетами. Еще один ковер украшал стену у кушетки; на нем были подвешены полдюжины пистолетов дрезденской работы, мастера Ульриха, и несколько клинков различного назначения. Одного пистолета на стене не хватало.

Бог его знает, кого барон ловил, но если и поймал, решила баронесса, то только в своем воображении. Тревога отступила, ее сменила злость на этого… этого… Ладно, потом придумаю, как его назвать. И что же ему не спится-то? Хотя чего удивляться, если только на прошлой неделе ему из Ганновера привезли бочку аппельшнапса на добрые десять метцев. Теперь, вздохнула София Алоизовна, до рождества покою не жди. Но, по крайней мере, все живы-здоровы. Что ж я стою? Надо ведь распорядиться.

Баронесса повернулась к горничной, что в ночной рубашке, завернувшись в большой серый платок, стояла в коридоре и с опаской заглядывала оттуда в кабинет:

— Сюзанна, скажи там, что барин оплошно выстрелил. Пусть спать ложатся. Ты тоже. Ах да, Федулу передай утром стекло в кабинете поменять.

И сорвалась на крик:

— А Катька-шлёндра пусть вещи собирает и завтра же на все четыре стороны!..

Сюзанна кивнула и исчезла из виду. София же Алоизовна повернулась к мужу:

— Что, барон, уже на чертей по ночам охотитесь?

Но чрезвычайно довольный собой барон подошел к своему столу и приподнял лампу. Только тогда заметила баронесса в кресле фигуру маленького человечка в дорожном сюртуке. Он сидел съежившись, втянув голову в плечи. На вид — тщедушный подросток, одетый как взрослый, в широкополой, закрывающей лицо шляпе.

— Вор! Разбойник! Мошенник! – убежденно выкрикнул его сиятельство барон. После паузы несколько неуверенно добавил:

— Тать и мазурик.

На этом, судя по всему, синонимы у него закончились.

— Черт этакий! Я, поработавши… – барон широким жестом указал на столик у кушетки, где видны были пустой графин на полштофа и несколько тарелочек непонятно с чем.

«Ну хоть закусывал», — иронически хмыкнула баронесса.

Клаус Фридрихович несколько исправился:

— Газет почитавши, решил я немного отдохнуть на кушетке. Но только прилег на бочок, как слышу — окно звякнуло. И сразу увидел, как оно тихонечко раскрываться стало. А оттуда, из двора нашего, огромная зловещая рука створку толкает…

Весь сияя, он своей рукой показал, как двигалась та рука, зловещая. Барон так счастлив был пережитым!

— Я тогда снял со стены пистолет и взвел курок.

Малыш в кресле тихонько всхлипнул шипящими.

Вот он уже и плачет, пожалела его София Алоизовна. Понятное дело, ведь что у него впереди? Суд да этап в Нерчинскую каторгу. Бедный, бедный мальчик… Но почти сразу передумала жалеть будущего каторжанина.

«Нет, эти звуки больше похожи на ругань, — возмутилась баронесса. – Вы на него только гляньте: он еще и бранится! — возмутилась она. – Ишь, прохвост!»

София Алоизовна поднесла лампу поближе к креслу и всмотрелась.

— Смотрю – лезет! Ага, думаю. Сейчас я тебя!.. Он значит, с подоконника на пол, а я тихо так нацелился над ним… Вот, думаю, сейчас он выпрямится – и пулю в свой преступный лоб и получит!

Клаус Фридрихович поднял графин, встряхнул его. Нет, пустой. Жаль. Он прошел до буфета и несколько раз подергал дверку, за которой хранился некоторый запас этой благодати. А чего дергать, если и без того известно, что ключ у баронессы и больше полштофа в день ему не получить.

Его сиятельство вернулся к пересказу своих приключений:

— Вижу – выпрямляется злодей!

Барон вытащил из-за пояса пистолет и положил его на локоть левой руки, как бы целясь.

— А я уже и стрелять готов! И — бах!

София Алоизовна со все возрастающим интересом разглядывала человечка в кресле.

— И что?

— Ну так мимо же! – с досадой махнул пистолетом барон. — Кто же мог предполагать, что он такой мелкий окажется? Пока он в дом лез, так прям Голиафом казался! А получился карлик какой-то. Хотя сейчас… Отчасти я даже рад, что голову ему не прострелил. Вот только шляпу пулей пробил. И стекло немного попортил…

Малыш в кресле снял шляпу и стал ее осматривать. Сунул палец в дыру и им возмущенно покрутил.

— Я же так просто счастлива от того, что вы промахнулись, — сказала баронесса. Она узнала человечка в кресле, когда тот обнажил голову — и теперь соображала, как бы этим своим знанием с супругом поделикатнее поделиться.

— Эльза, милая, и ты здесь! – воскликнул вдруг барон. София Алоизовна обернулась: за спиной оказалась старшая дочь. Барон аж задохнулся от восторга.

— Вот ты этого не смела и предполагать, а твой папенька-то – герой! Он… то бишь я! грабителя словил, связал и полицейским властям передал. То есть сейчас Зигфрид придет и его свяжет, — исправился Клаус Фридрихович. — А утром в околоток этого башибузука свезем! В открытой коляске.

Барон подумал. Дело-то важное, нельзя абы как такое мероприятие проводить.

— Как на катафалке повезем, торжественно, шагом. Весь город увидит, какие мы, Либервурсты, иногда бываем отважные! И кончатся эти мерзкие пересуды о том, что я, барон и потомок Барбароссы, от какого-то полячишки в Россию сбежал!

Баронесса теперь приглядывалась к старшей дочери. Эльза была одета несообразно ночному времени, будто на прогулку собралась. И сказала ей странное:

— Маменька, это не вор.

Она, чего никто не ожидал, вдруг опустилась на колени.

— Отпустите его, папенька! Он не грабитель.

Человечек слез с кресла и подошел к девушке. Сейчас, когда она стояла на коленях, их лица оказались вровень.

— Эй, ты куда? Софочка, лови, он убегает! Какой бесчестный человек! — пожаловался барон супруге. Тут он осознал только что сказанное Эльзой.

— Как же не вор? – удивился ничего не понимающий барон. – Вот же и окно разбилось, и баул у мерзавца здоровенный такой. Этого я, признаться, не понимаю: зачем он набитую чем-то сумку с собой притащил? Но пусть он, пожалуйста, будет вор, иначе зачем я в него стрелял? — почти жалобно попросил он.

София Алоизовна вздохнула. Ей предстояло сделать то, что еще пять минут назад ей и в голову не могло бы придти, что она такое сделает.

Она достала из кармана халата связку ключей. Лицо барона при этом сразу стало живое, заинтересованное, почти трезвое. Есть такая порода людей, которые только тогда приобретают трезвый вид, когда выпивается ими почтенное количество какого-либо крепкого напитка.

Баронесса подошла к буфету и разомкнула замок. Достала полный графин и наполнила баронову рюмку. По самые края.

— Это что же?.. Это как понимать прикажете? – пробормотал барон. Рюмку он взял, но пить не стал. Во всем происходящем явно был подвох, смысла которого он не постигал. – Эльза, ты тоже это видела?

Коротышка чуть приподнял руку, Эльза Клаусовна вложила в нее свои длинные пальцы.

— Он не в кабинет забирался, — еле слышно выговорила барышня, старательно изучая узор на персидском ковре. – Просто окна перепутал.

— А куда? Когда на этом фасаде рядом с кабинетом только окна в твою спальню, – удивился барон. И сфокусировал взгляд на дочери:

— Можешь, кстати, его не держать. Я – здесь, Зигфрид тоже молодец, двор сторожит. Никуда этот громила не денется!

— Выпей! – скомандовала баронесса. – Но сперва пистолет отдай. Там, на стене, еще заряженные есть?

Барон немедленно выполнил обе команды.

— Те два, что над изголовьем висят, — сказал он. – Прочие, кажется, не снаряжены.

После чего баронесса указанные пистолеты осторожно со стены сняла и, к окну подойдя, в кусты крыжовника их выкинула.

Это было проделано как нельзя вовремя, когда барон во второй раз пошатнулся, но не от воздействия шнапса, а от впервые прозвучавшего голоса коротышки: тот решил, что пора и ему принять посильное участие в происходящем:

— Ваше сиятельство, приношу свои глубочайшие извинения за вторжение. Про;шу пана считать сей инцидент прискорбным недоразумением. И, пользуясь случаем, честь имею просить у вас руки вашей дочери, Эльзы Клаусовны! Так.

— Это мой Адам, — с любовью произнесла Эльза Клаусовна. – Первый человек на Земле…