Красные слезы рябины-23. Ветер времени

Со смертью матери жизнь ушла из моего тела. Я никак не мог поверить, что останусь один. И вот я остался один. Вокруг меня находились люди, с которыми я общался, обсуждал работу и все равно оставался один. Внутри меня распространилась незаполненность, пустота. И, казалось, если по мне стукнуть, то пойдет такой же гул, как от пустой бочки. Моя жизнь, как нечто целое, ушла  безвозвратно и растворилась, превращаясь в ничто.  Как будто батон белого хлеба, который  недавно лежал  на земле, ждал, когда на него обратят внимание, и вдруг исчез. Вместо него остались лишь белые засохшие  каменистые крошки.

Дома у кровати матери за углом шкафа, который стоял у нее в головах, висели иконки Николая Угодника, Божьей матери и господа Иисуса Христа. Они висели прикрепленные нитками в углу между шкафом и стеной. Это был ее уголок, к которому она время от времени обращалась. Я ничего не трогал после ее смерти. Занавески на большом окне я не закрывал.  Когда нам было хорошо с матерью, мы закрывали занавески, которые обеспечивали  особенный уют. Когда у нас стало все плохо, мы не закрывали занавески, чтобы все плохое  могло покидать нас, уходить через незанавешенное окно.  Днем я стоял у окна и смотрел на город, который распластался  передо мной и уходил вдаль нагромождением многоэтажных домов.  Вечером я тоже стоял у окна и смотрел на разбежавшиеся и мигающие огоньки города. Я думал, о чем они мне мигают. И снова, как когда-то,   никак не мог понять физическое явление, почему вдалеке огоньки города мигают. И только подолгу вглядываясь вдаль, понял, вспомнил прежнюю догадку, что где-то там идет дым, испарения, пар, который стелется перед огоньками и создает иллюзию их мигания.   

После увольнения Гали работа отдела расстроилась. Тема с приводом для нефтедобывающей промышленности ушла вместе с уволенными  заместителем  главного конструктора Павлиновым, ведущими конструкторами и Галиной. Многие собирались увольняться и постепенно писали заявления на увольнение. И я сам не знал, сколько еще проработаю на этом предприятии. Я остро чувствовал, что сам никто, и работаю нигде, и никак. Безвременье владело всем, что меня окружало.
В отделе с Геной Широковым мы продолжали занимался отладкой плат и блоков для энергосистемы самолета.  В процессе отработки  системы управления двигателем на стенде устранялись шероховатости, появлялись новые доработки, вносились изменения и изготавливались новые платы.

На девять дней к матери снова пришли подруги. Этих женщин я всех знал с детства. Они немного выпили, посидели, поговорили, предаваясь воспоминаниям. Разошлись поздно.
На другой день после поминок я поехал на кладбище.  Перед кладбищем купил два букета живых цветов, венок с бумажными цветами и пошел к участку, где лежали мои родные. Я запомнил, что  десятый участок  начинался от канализационного колодца, выступавшего на перпендикулярную дорожку . Около него нужно было свернуть направо. Я похоронил маму, как она просила, на кладбище рядом с внуком. Мама и сын Витя лежали в земле за оградкой на окраине Рябиновки.  К Вите последнее время никто кроме меня не ходил. Цветы, которые мы положили на могилку матери во время похорон, привяли, и я отнес их в контейнер для мусора. Еловые венки еще выглядели хорошо, и я оставил их на месте. Немного убравшись за изгородью, я разложил венки и букеты цветов, постоял и принялся говорить сначала  мамой, потом, как всегда, с сыном Витей.
- Мама, мне без тебя очень плохо… Ты  всегда разговаривала со мной, давала стимулы для жизни. Я тебя очень люблю. Это ты научила меня любить так, как я умею. Я теперь… Никто… Нигде… Никак… Никто, потому что  не знаю, кто я и что… Нигде, потому что  с работой все непонятно… И… Никак, потому что не знаю, как мне жить… Моя жизнь не идет, а упала и кувыркается на одном месте… Все мое самое дорогое лежит сейчас на этом кладбище.  У меня кроме вас, тебя и сына,  никого нет. Впрочем, что я говорю, и вас тоже нет… Но я пришел к вам не жаловаться на жизнь, а просить прощение… Я люблю тебя, мама, за то что ты научила меня любить своим примером самоотверженно и преданно. И эту любовь я впитал в себя с молоком, которым ты меня вскормила. Ты опекала меня с первых моих дней и до последних. Иногда мне кажется, что и на том свете ты будешь за меня беспокоиться. Из-под земли протягивать ко мне руки, чтобы помочь в жизни. Жалко, что я не смог  обеспечит тебе спокойной жизни,  чтобы ты могла  прожить в довольстве  и в полном счастье за моей спиной. Не смог, чтобы ты жила познавая семейное счастье и  жить в гармонии, и в любви с внуком. И ты, Витя прости меня… Я виноват перед тобой…  И эту вину буду нести дальше по жизни, пока хватит сил, пока я сам с вами не лягу в эту землю…
Постояв у могилок родных людей, я пошел к станции, путь к которой лежал через Рябиновку.
В рябиновке мне встретилась бывшая соседка, которая шла  из магазина. Она поздоровалась. Мы разговорились. Я рассказал ей о смерти матери. Она поведала мне, что у Светы подрастают сын и дочка и что она сильно заболела и недавно померла.
- Что с ней? – спросил я.
- Врачи нашли у нее белокровие… Рак крови… - Она помолчала и добавила. – Онкология…
Это объясняло, почему она не ходила на кладбище к сыну.
Я вспомнил ее мужа и детей, когда они приходили к ней на работу. Вспомнил ее необычную бледность, которая мне так нравилась и которую я называл молочной и еще ее бледность я называл цветом слоновой кости. В ней была какая-то прозрачность, и вместе с тем эта бледность имела оттенок слабого кофе с обилием молока. Мне вспомнился тот раз, когда я ехал к ней на день рождение, искал для нее цветы  и вышел на станции, где с давних пор располагалось кладбище. Тогда я вышел из поезда, стоял, растерянно смотрел на бумажные цветы и все никак не мог понять, почему я вышел на этой станции. Возможно, в тот раз мне был какой-то знак в жизни, который я тогда не понял.
Пока разговаривали со знакомой, свечерело. Ничего не оставалось, как попрощаться и разойтись.

Время шло и проходило.

Ветер времени непрерывно дует в спину, в лицо и с боков. Он дует с разных сторон, то с одной стороны, то с другой. И нельзя понять, что это дует именно он.  Тебе кажется, что это обычный ветер, движение воздуха, ветерок. Но вместе с этим происходит странное. На лицах появляются морщины, на голове проступает седина, волосы редеют, опадая, словно увядшие листья. Люди меняются и исчезают, незаметно и бесследно, оставляя потомство и не оставляя его. Исчезают, как верстовые столбы, которые появляются и удаляются по пути, как памятные вехи, которые помнятся и не забываются,  как яркие и незабываемые явления в жизни.
И каждый из нас несет на себе в чертах лица, голосе, знаниях  и умениях какую-то информацию, которую впитал от предыдущих людей и которая передается следующим, близким и не слишком близким людям, и она остается приходящим на смену или теряется в потоках другой множественной несущейся с ветром времени информации.
Ветер времени уносил одни жизни и приносил другие.  И за вновь ушедшими появлялась новая подрастающая поросль, которая преображала мир, пространство и землю. И все становилось по-иному. Появлялись новые дома, строились новые дороги, вырастали новые деревья, кустарники, появлялась и исчезала новые травы и цветы. Вырастали дети и превращались в подростков, юношей, молодых людей, деятельных людей среднего возраста, пожилых людей и стариков. Одни худели, болели, другие толстели, полнели, выздоравливали, снова болели и терялись из вида. Кто-то умирал по младенчеству, иные, вступив во взрослую жизнь. Одни умирали по воле случая, другие в результате аварий или военных действий. Поколения сменяли поколения. Все изменялось.
И ветер времени, хотя его мало кто замечал, все дул безостановочно, творил чудеса, поднимал одних наверх, а других опускал на самое дно.  Он делал одних счастливыми, других  делал несчастными. Все преобразовывалось, изменялось…

 Пришла осень. Ноги сами привели меня к рябине. К нашей рябине, у которой все начиналось.  Она снова, как когда-то,  стояла вся с огрузшими, тяжелыми ветками, усыпанная крупными красными ягодами. Перед ней на дороге, которая вела к знакомому дому, по-прежнему стоял дорожный знак «Въезд воспрещен», называемый в народе кирпичом. Я прошел под ее обвисшими ветвями и остановился под ней. И мне вспомнилось, как мы стояли здесь,  целовались и обнимались.
Я положил руку на рябину и стал с ней мысленно разговаривать:
«Ты же все помнишь… Помнишь, как мы тут стояли и целовались… Ты немая свидетельница того, что происходило… Ты все знаешь. Тогда мне казалось, что  мы с ней в той, другой жизни были близкими людьми. И наша связь внеземная, потому что мы жили с ней  на одной эмоциональной волне. Ходили по краешку пропастей,  обрывов, непонятных безумств. То я к ней устремлялся, не смотря ни на что, готовый на любое  сумасшествие. Тогда как  она боязливо отстранялась и  подавалась слабо, будто чего-то боясь. И я, понимая, что ничего не могу ей предложить, а лишь то же самое, унижение, уголки, закоулки, квартиры друзей, лестничные площадки, подъезды.  То она вдруг устремлялась ко мне безоглядно раскинув руки. Тогда как я уже весь ушел в себя, был сдержан, зажат и держал себя в руках. А она все летела ко мне, не зная преград».
Я жил тогда с мыслями о ней. Мечтал, что-то строил на будущее. Теперь этого ничего нет.  Я отучал ее от себя и отучил. Мне было тяжело тогда жить. Давила безвыходность. Я отрывал ее от себя и, кажется,  что где-то в каждой клеточке что-то отрывалось и гибло. Отрывалось от тела, от ног, от рук, от всех органов и сосудов. Просто происходил кровавый разрыв, когда рвется по живым тканям и слышится треск костей и хлопки разорванных сухожилий. У нас не получалось быть близкими на безопасном расстоянии. Жизнь распоряжалась по-своему. Все стирается из того, что было. Ничего не остается и только в памяти что-то сохраняется в нетронутом, хотя и искаженном виде.
Я строил свою жизнь с ней, забывая о ребенке, о семье и  работе. Где я теперь? И где она?
Помнится тот день, после того, как  мы расстались. Она пришла со стрижкой, подкрашенная,  в тёмных очках. «Ой, девчонки!..» И начала говорить что-то программистам восторженное. И сразу появились мысли… «К кому-то идет на свидание… Голос не уставшего, не страдающего человека, а, наоборот, купается в удовольствиях предстоящего дня… Так, будто человек собрался на долгожданную встречу, что естественно для расставшегося человека, который начинает искать что-то свое новое в жизни. Во всяком случае, вольно или невольно она будоражила во мне  ревность. А я ее придавливал в себе, давил изо всех сил, наступал на горло своей нервной песне, пытался ее уничтожить. «С кем она? Куда идет?..» - металось в голове. Хотя, это было ее личное дело, с кем она сейчас, к кому идет и как проводит время. Что она хочет и как хочет – это теперь меня не касалось. Она явно старалась держать себя независимо. Но иногда ей это не удавалось. И тогда она вся как бы в душе устремлялась ко мне. Это было видно в движениях, которые она делала для  меня, словах, которые она произносила для меня. Та мне казалось. У нас наступал такой период, когда мы словно доказывали друг другу, что один может обходиться в жизни без другого. Но главное,  что мы и каждый из нас не хотели и не могли жить по-старому, и не могли жить по-новому.  И дружить не могли, потому что за дружбой видно то, другое, большое, сильное, которое могло устроить шторм, бурю в любой момент и тогда снова нас поглотит счастье в несчастье, едва мы позволим немного откровения. И все, что было между нами, возникнет снова и принесет новую боль, чего мы не хотим. И если мы не сделаем шаг навстречу друг к другу, то может все так и пройти… И мы оба не делаем этот шаг, не можем. И поэтому все  проходит… С болью, мукой, вывертыванием суставов и скручиванием мышц.
Пришла тогда, взбаламутила всего. Душа словно из-под камня подняться пытается и не может.
У нее так всегда было. Бросается навстречу  и отдается полностью. А потом словно вспоминает себя, берет в руки, крепится и самоутверждается. Да и мне ее удерживать было бы не честно. Я ничего не мог ей дать. Теперь и навсегда – она моя боль. Кажется, прошло, проходит то время,  когда она предоставляла возможности для разговора, соприкосновения, а я их не использовал. Не мог использовать. Кто знал, что она, как порох, вспыхивает яро, но горит недолго.  Да, огонь, настоящий огонь и не может существовать долго. Или это взрыв, бушующее пламя или угасание, тление, прогоревшие угли. Иногда было слышно, как она не справлялась  с голосом. Тот едва заметно срывался на  нотки обиды, когда она говорила с кем-то другим. Но я это слышал и принимал на свой счет. Когда мы уже расстались, у  меня было такое ощущение, что надо позвонить ей, еще что-то сказать. И вроде  попрощался ни один раз, и больше сказать нечего, и  не имею права. И все равно остается какая-то недосказанность, И томительно до невозможности и хочется  поговорить.  Теперь же, вот, все позади, еще один этап пройден. И что там впереди? Какие мы будем? Мне казалось, что она приходила к нам на стенды из-за меня. Точнее, мне этого так хотелось.  На самом деле это, возможно, было не так.  Как-то  появилась неожиданно и почти сразу заговорила нервно: «Где Рита?... Где Вера Ивановна?..» Я оглянулся и спокойно сказал: «Они в комнате программистов сидят».  И где они еще могли находиться. Тогда она развернулась и направилась обратно к двери, нервно сказав: «Хорошо, я им перезвоню по телефону». И я ей вслед: «Подождите… Подождите… Я еще не все сказал…» И в ответ хлопок закрывшейся двери, как выстрел, как обрыв, как грохот  падающей с карнизом занавески.
Нас с Галей тянуло друг к другу. И даже, когда мы только расстались, однажды встретились у проходной. Она подходила к ней с одной стороны, я с другой.
-  Ты откуда появился? – спросила она, как когда-то, словно забыла, что мы расстались.
- С обеда иду, - ответил я.
- Как у тебя? – спросила она с прежней улыбкой.
- Нормально. У тебя как? – спросил я с недоумением.
- Да вот только командировочных проводила. Пойду, я еще не кушала.
На ходу за проходной взяла мою руку  и прижала к своей груди, которую я так ценил и от которой сходил с ума. И я пошел за ней, не забирая руку. Мы вошли в холл.
- Ты куда? – спросила неожиданно она.
- За тобой… - сказал я и в этот момент опомнился, хотел повернуть обратно.
Она как будто пожалела, что сказала мне эти слова.
- Я покушаю и приду, - сказала мне вслед.
Но не пришла. И я ей не позвонил. Просто у нее было хорошее настроение, удачный день. Скорее всего, это была женская слабость.

Она кормила нас всех, ее сотрудников, с ложечки. Каждому норовила дать заработать, о каждом заботилась.   

Вспомнился случай, когда она у проходной сказала мне: «Помни меня… Помни меня всегда-всегда такой…» Она этого никогда раньше не говорила. И тогда мне эти ее слова показалось прощальными.  И еще она мне говорила: «Ты только не пропадай…  Объясни хотя бы все… Не пропадай неожиданно…» И еще ее те поразительные слова: «Я всех бросала и тебя брошу…»

С тех пор прошло  время  и  все изменилось. Я чувствовал, как подо мной ломается и отплывает льдинка времени. И меня уносит на ней дальше в жизнь. Туда, где я еще не был.

 У меня не стало жены, сына, любимой женщины и матери.  Я потерял все, что имел в этой жизни и остался один.  Я сознавал это и слезы сами катились у меня по щекам, и  с этим ничего нельзя было поделать. Не осознавая, что у меня из глаз текли слезы, я вытирал их кулаком и основанием ладони, и они снова катились. В это время мимо рябины, как когда-то, проходили редкие прохожие. И они  не видели меня за густыми ветками рябины. Где-то в доме, который тусклыми огоньками от зашторенных окон проглядывал сквозь ветвей рябины, своей жизнью жила она, совершенно чужой мне человек. И другие неизвестные мне люди, которых я никогда не видел и никогда не увижу.
Неожиданно я увидел черную собаку. Она промелькнула, как призрак, и то возникала около меня, то исчезая. В темноте ее  трудно было рассмотреть. Мне казалось, я ее знал и в то же время как будто не знал. Она появлялась то слева, то справа, бегала возле рябины, принюхивалась и не обращала на меня никакого внимания, как будто что-то искала и не могла найти.  Я подумал: «Что она ищет? Что ей здесь надо?»  В какой-то момент времени мне показалось, что она ищет прошлое, которое безвозвратно потеряно, и не находит, отчего едва слышно  поскуливает. 
 Постояв еще некоторое время, я вышел из-под рябины и направился в сторону станции.
 В электричке мне в голову приходили строки, которые укладывались в стихи. Они вспыхивали и улетали куда-то кометами. И через некоторое время они снова вспыхивали и то же самое время приходили новые слова и новые строчки.

Я приехал домой и сел писать стихи. Когда стихотворение  было готово, я прочитал написанное и отложил бумагу.