Беглец

После долгожданной смерти отца, А. Диких не стал свободнее. Хотя их отношения с покойным были фальшивы, полны ненависти и мелочной бешеной злобы, теперь вот появилась некая фатальная зависимость, и тревожный напев нечистой совести. Старик умер не своей смертью, сильный растительный яд стал ее причиной. А. Диких запер труп отца в старинном склепе вместе с его любимым псом и пыльным скарбом. Но от ненавистного образа родителя избавиться он так и не смог. Эти впалые щеки, поросшие седой щетиной, водянистые глаза, излучающие скуку и отвращение, сомкнутый в нить упрямый рот, лишенный губ – Диких видел постылый образ на каждом шагу, в каждом окне, в каждой книге, в каждом прочитанном абзаце пережитого мрака. Да, он отравил старика, а затем и его проклятого пса. Он просто не мог поступить по-другому. Покончив со всем этим, Диких поспешно уехал.
Ночь он провел в отеле приморского городка. Синие крупицы прозрачных крыш, демографические осколки рябых сумерек, Бог в виде праздной обреченной паствы, блеющей и агонизирующей в припадке ожидания сезонного дождя, несущего исцеляющий ветер. А. Диких видел прямой путь, ведущий через хлебное поле, и ждал небесного звонка, чтобы стать безродным витией и получить в дар имя Моисея. Ночной суккуб нежно сосал его яремную вену, не оставляя сомнений в том, что все происходящее – вполне реальная фантасмагория, исключающая понятие утраты, бегства, ночи, вечности, наготы.
Утром он сел в поезд, чтобы уехать еще дальше. Поезд мчался куда-то на запад, пролетая мимо млечных пузырей вздутых каменных утроб, готовых разрешиться преждевременными сгустками чужой, липкой инсектицидной жизни. Длинные черные туннели были заполнены трупиками морских ежей и безглазыми клонами молчаливых эриний, сопровождавших поезд от самого вокзала. Весь этот утомительный бег по кругу – трагический анекдот, сцена, на которую в середине акта вдруг обрушивается молочный занавес ложного стыда, что-то вроде раскаяния сокола, терзающего жертву. Это когда жажда крови только возрастает. Но, однако, как пробить эту толщу? Как можно понять друг друга в этом тесном пространстве, набитом серыми работающими механизмами тупой серьезности и жалкой человеческой самоуглубленности! На гладкой поверхности степи сознания – неказистые юрты мыслей, словно желтые трюфели на тарелке. Где саркофаг Карла Смелого? Где счастливо плюющаяся многоголосица Гроте-Маркт? Нет, он не вернется назад к отправной точке. Если бы стальной червь поезда застрял в слепой кишке туннеля, А. Диких непременно бы покинул вагон и затерялся здесь, внутри губчатых скал, пахнущих мылом. Говорят, что нельзя сомневаться, если решение уже принято. Но ведь сомнения как раз и порождают решения. Если нет сомнений, значит, ничего еще не решено. Что за бредовая мысль!
Добравшись до пункта назначения, Диких-младший, почти без багажа, легким бегом марафонца, достиг временного съемного пристанища. Он стоял под солнцем перед голубой дверью с цифрой 18. Но тайный смысл этого числа был загадочен и недоступен. В основном, это привилегия тех редких и случайных, кто смотрит в необозримое будущее взглядом полубога, видя на одной линии жизнь, бьющую ключом, и одновременно прах конца этой жизни. Совершенная магия символов существует только для тех, кто испытывает отвращение к человечеству по праву более высокого рождения. Поэтому, будучи всего лишь нераскаявшимся отцеубийцей, Диких не мог этого понять. Он проскользнул в спасительную щель, даже не заметив, что ловушка окончательно захлопнулась. Прошло несколько относительно спокойных дней, прежде чем А. Диких осознал, что безымянную явь своих снов он делит с Роком, явившимся откуда-то из пустынных восточных краев, где ползают на чреве тысячелетние змеи, питающиеся пряными травами и потрохами.
В одну из лунных ночей его дверь распахнулась и на пороге возникла длинная и тощая фигура старика Диких. Он держал за поводок свою собаку. Лицо старика было перекошено мерзкой саркастической гримасой. « Как ты мог выжить! – заревел А. Диких, чуть не плача, - Как ты посмел выжить!» Услышав крик, пес зарычал, а старик затрясся в беззвучном хохоте. « Ну вот, видишь - прошамкал старик, - Ты даже ЭТОГО не смог сделать. Ты ничего не можешь сделать хорошо. Я всегда говорил, что ты рожден по ошибке. Я пришел, чтобы взглянуть в твои бесстыжие глаза».
Никто не мог знать, что таилось в тщедушном облике этой нелепой, но достаточно правдивой ночной тени. «Этого не может быть», - лепетал А. Диких. Он чувствовал как ущербный курсив его неуверенной и неразборчивой речи, пересекая комнату, валится камнепадом в уготованное болото тьмы. Он зажмурил глаза, закрыл ладонями свое пылающее лицо, и сидел, слушая нутром багровую тишину. Он увидел, что отец стоит перед ним со своей гнусной иезуитской улыбкой, а пес нагло развалился у порога с выражением вялого, но в то же время, настороженного внимания. Вместе с тем, Диких показалось, что в образе отца все же прослеживаются некоторые едва уловимые признаки смерти. Тогда он произнес холодно и спокойно: «Если даже ты и не умер, то сейчас я всё исправлю». Он бросился на старика с быстротой и ловкостью кошки. Клапаны его пальцев остервенело вдавились в трепещущий кларнет тощего горла. Старик не сопротивлялся. Но все же сквозь сдавленный хрип, Диких разобрал его слова, полные злой издевки. «Ты не сможешь, ссучий ты потрох…слишком поздно…» Глаза его вылезли из орбит. Все было кончено. Диких обернулся, отыскивая тусклым взглядом собаку. Пес скулил и пятился к двери, почуяв зверя куда более опасного и беспощадного. Диких, не раздумывая, забил испуганного пса кухонной металлической табуреткой. На рассвете он скинул оба тела в канализационный люк в одном из глухих переулков.
А потом он снова сел в поезд, чтобы убраться с места очередного преступления. И очутился в новом городе, в новом отеле, перед новым солнцем, но душа его была первобытным сумраком, получившим человеческое тело по каким-то тайным, не зависящим от него причинам. Быть может, ради искупления или продления неких бессмысленных мук совести, которые с наслаждением смакуют безумцы, попавшие в рутинную западню обусловленной святости. Его простые заблуждения в отношении к миру, как гроб, были абсолютно бескомпромиссными. Впрочем, откуда он мог знать? И кому он смог бы лгать? Он ехал. Куда-то на маленькие блаженные острова, набитые старыми бензоколонками. И голос говорил ему: теперь твоя мать стала полой внутри, и память о ней бесплодна. Стены были высокими и глухими, и терзали с жадной жалостью, и хозяин этих диких мест - унылая ухмылка трясины. Страшно и глупо играть с ним в неподдавошки. Проводник со своей горней курчавой головой Бодхисаттвы на хрупких девичьих плечиках был ушаст и усат и говорил на непонятном и приятном языке галлов. Танец маленьких фантомов, кусающих и целующих друг друга. И даже когда Диких сошел с поезда, он продолжал движение в самозабытьи, он был дырой вулкана, в жерле которого надменно клокочет тусклое пламя. Темная сутолока надчеловеческих вожделений, о, ведь он не был обыкновенным убийцей!  Как хотелось показать всем начинку сердца, саднящую боль своей борьбы за свободу от многолетней тирании.
Поселившись в другом отеле, Диких так и не смог уснуть. Ночью в номер опять пробрался старик в сопровождении верного пса. От него несло канализацией и падалью. «Ублюдок, - хрипел старик с презрительной ухмылкой, в то время, когда Диких душил его, - Ты обречен…вечно убивать меня…»

Диких продолжал бежать. Он несся мимо цветущих городов,  стран, названия которых не мог воспроизвести, где смуглые останки плели ожерелья и корзины из костей туристов, а небо было большим и раскосым между красными роговицами гор. Где бы он ни останавливался, старик продолжал являться по ночам с каждым разом разлагаясь все больше, смердя и проклиная. Это продолжалось долгое время, пока наконец Диких не встретил на одном из забытых островов женщину с головой Дидоны. Бродя среди развалин и разбитых анатолийских горшков, он увидел ее матово-белый лик с чертами лидийской блудницы. Темные симметричные дыры под жгучим миндалем глаз были мертвенно прекрасны. О, она говорила с ним. Она спала с ним на холодном мраморе, укрывшись истлевшим пурпуром царя царей. Она благословляла его лоб ледяным цветком своих губ и произносила с бессмысленным смехом, как пифия: Ты тень твоей ночи и бежишь не от нее, а за ней, земли кишат червями видишь скалу возьми лучше острый камень, тебе никогда не стать отцом…

Когда посыльный принес контейнер, А. Диких увидел своего старика в последний раз. Он знал, что в ящике. Открыв его, он молча созерцал груду костей, живописно увенчанную двумя черепами, один из которых принадлежал когда-то человеку, другой – зверю. Он смотрел и не замечал, что кости в траурном контейнере начали тихонько шевелиться, соединяться в сочленения и суставы…