Русский роман. Том III. Глава 42. Сватовство на...

ТОМ ТРЕТИЙ
ГЛАВА ХLII
Сватовство на рассвете


Барон так и уставился на засветившуюся смущением дочь, затем на довольное и одновременно тревожное лицо жены – и до него стал доходить смысл происходящего. Не сразу, но…

Как же это?!

Это же караул кричать надо!

Его вновь качнуло, будто его бык в спину боднул. И ему открылась вся глубина той пропасти, в которую он падает: в чуть не убитом им коротышке барон признал кассира товарищества по строительству моста, которому две недели назад лично снес тридцать тысяч рублей бумажками и двенадцать тысяч серебром; и даже не совсем чтобы серебром, а голландскими дукатами российской чеканки, которые, один к одному, усердно собирал он двадцать лет. Приданое старшенькой, Эльзы. То есть вдруг опознал он того самого негодяя, что накануне, как было ему известно, сбежал со всеми деньгами товарищества.

Только это… Раньше у него борода была! На что было бы и наплевать – ну, на пропавшую бороду — но он же и с его золотом и бумажками деру дал. А это совсем другое!

— Сейчас он у меня последним станет! – не очень логично вскричал барон и кинулся к дивану, где стал лихорадочно, один за другим, снимать со стены пистолеты. Однако заряженных среди них больше не оказалось. Мелькнула мысль взять вот хоть драгунский палаш, но это же три фута заточенного железа, подумал, оглянувшись, Клаус Фридрихович, размахивать такой штукой в помещении, где повсюду, куда ни глянь, мельтешат его жены и старшие дочери – довольно безответственно.

Барон огляделся по сторонам. Ага! Он подбежал к столу и схватил деревянный канцелярский нож для разрезания книг.

— Этим ты никого не зарежешь, — предупредила баронесса.

— И не собираюсь, — огрызнулся барон. – Я его как капусту пошинкую! Вор! Schweinehund! Жулик негодяйский! Деньги мои украл, а теперь и дочь хочет к рукам прибрать!

Адам кашлянул.

— Ваше сиятельство! – уважительно произнес он. – Все ваши деньги здесь. – И указал на лежащий у стены под окном баул. – Семьдесят две тысячи, если в пересчете на бумажки.

— Ваши деньги? – нахмурилась баронесса. – Клаус, о чем это он?

Недоверчиво косясь на коротышку, барон поднял баул на стол и расстегнул ремни. Его шатнуло в третий раз: никогда еще не видел он столько денег зараз — и менее всего мог бы подумать, что такая сумма окажется вдруг на его столе.

— Это ж сколько здесь? – враз охрипшим голосом спросил его сиятельство.

— Здесь все взносы под акции. Ну, без возвращенных купцу Оськину. Ровно восемьсот тысяч рублей и еще несколько сотен тысяч сверх того. Ваш взнос я готов вернуть немедленно.

Барон посмотрел на дочь. Той, по всей видимости, надоело стоять на коленях; она встала, упрямо выпятила вперед нижнюю челюсть и гордо вытянулась во весь свой унаследованный от папеньки гренадерский рост. Теперь было со всей отчетливостью видно, что суженый приходится ей по грудь. По нижний ее обрез, если быть точным.

Клаус Фридрихович вздохнул: она что у нас, еще и слепая? Но злость куда-то отступила. Да, этот кассир – прощелыга и вор. Но ведь принес же он украденное в семью, а это честный поступок. И сам он вроде как ничего, не такой уж и лилипут. Если не врет, что на Эльзе женится.

Клаус Фридрихович посмотрел на дочь, главным образом — на ее выдвинутую вперед челюсть. И напряжение последних минут отступило. Когда точно так же выпирала челюсть София Алоизовна, то спорить было бесполезно. Пришло понимание, что деваться некуда.

— Да ладно уж… Это было ее приданое, так что… – стараясь не глядеть на жену, промямлил барон. И попытался перевести разговор на иное:

— Позвольте, а как вас наши собаки по двору пропустили?

Кассир усмехнулся:

— Я, ваше сиятельство, жизнью приучен, что никогда не знаешь, от чего будет зависеть удача. Потому имею обыкновение подкармливать тех, кто меня сторожит или потом догонять будет, самых злобных и зубастых. От жандармов до собак. Они тогда кусать забывают, больше лижутся.

Он откашлялся. И вернулся к предыдущей теме.

— Как потомственный дворянин, — сообщил Адам, говоря все более уверенным голосом, — я не могу не принять на себя ответственность не только за Эльзу Клаусовну, но и за ее семью. И памятуя о трех ее младших сестрах почту за честь отказаться от приданого в их пользу. Мы с Эльзой и без того достаточно обеспечены.

Лицо Эльзы Клаусовны при этих словах утратило сходство с мордой бульдога, которого дразнят кусочком колбасы. Кассир же с нежностью, которой трудно ожидать от финансиста, поцеловал руку невесты; подошел к столу, стащил баул со стола в кресло и достал из него сначала три обвязанные бандеролью пачки двухсотрублевок, что определил барон по серому цвету ассигнаций, затем пачку радужных сторублевок и, вскрыв еще одну такую упаковку, в благоговейной тишине отсчитал на стол два десятка сторублевых банкнот.

— Вот… – легко выдохнул коротышка. И барон подумал, что у ночного гостя довольно обаятельное лицо. Симпатичное такое. – Также, если пожелаете, могу всю сумму выдать золотом. К тому же в последний день у предприятия образовалась прибыль, около четырехсот тысяч, и возможность вновь реализовать акций на семьсот тысяч рублей. Ежели было бы у меня хотя бы три дня на эту операцию, то дивидендов на вашу долю пришлось бы не менее ста двадцати тысяч.

Осмысливая эти сведения, барон пересек по диагонали свой кабинет, внимательно рассмотрел озеро Хеленен, но ни к какому выводу не пришел и отправился в обратную сторону.

— Не время моцион делать, — прошипела баронесса. Клаус Фридрихович уставился на гостя:

— Я ведь весь день потратил на выяснение связанных с мостостроением обстоятельств. И не могу не спросить: как же из откровенного жульничества такая благодать получилась?

— Надо полагать, что по причине соответствия приличиям на первом этапе прожекта, — скромно, хотя несколько уклончиво сообщил кассир. Но, на барона посмотрев, решил дать более подробные пояснения. Не похоже было, что его сиятельство удовлетворилось уже прозвучавшими.

— Компанию учредили с должным размахом и при полной поддержке местного дворянства. Акций выставили на продажу на полтора миллиона с лишком. Реализовали их на восемьсот тысяч ассигнациями и столько же на векселя. Траты были скромные, так что там, — мотнул он головой в сторону сумки, — практически весь капитал.

— А прибыль откуда взялась?

— Купец Оськин имел акций почти на полмиллиона, но при форс-мажоре по двадцати пяти копеек за рубль их сдал – после чего они тут же были проданы — по номиналу и за один всего лишь день!

«Ну а что? Я ведь почти и не соврал», — подумал, вспомнив визит к Сидору Кузьмичу, кассир.

Клаус Фридрихович не знал, что и сказать на такое. Зато Адам вспомнил еще кое-что:

— Акции же князя Верейского пропали в пожаре, доказать их покупку, даже если выйдет он из паралича – меж тем как доктора утверждают, что его положение безнадежно — он не сможет, так как в приходной книге вовсе нет никакого упоминания об уплаченных им товариществу семиста тысячах. Да того и не было. Он эти акции получил от господина Куркова-Синявина в качестве мзды за поддержку мероприятия. Теперь их можно, — слегка покраснел кассир, — из пепла возродить – и продать.

— Князь Верейский? – уточнила потрясенная баронесса. – Наш предводитель?

Ей никто не ответил.

— Вот. – Кассир развел руками. – Вот так из непонятно чего получилось совершенно честное дело. В свете, так сказать, всех последних событий.

Адам посмотрел на барона, что замер с открытым ртом:

— Никогда еще такого не было. Когда наоборот, то сколько угодно. А такого, чтобы честное…

Барон всё никак не мог придти в себя. Кассир пожал плечами:

— Я и сам шокирован.

После чего вернулся к Эльзе Клаусовне. Девушка положила на его плечо руку и барон обнаружил, что хотя не готов еще признать за этими двумя права на размножение, но, по крайней мере, уже может на них смотреть без крайнего отвращения.

— Так князь Верейский был в этом вместе с вами? – все ахала София Алоизовна.

— Ах, маменька, там такая романтическая история!.. Что там Адаму Мицкевичу с его Конрадом Валленродом!.. — прошептала Эльза на ухо мамочке. – Я вам потом перескажу в мельчайших подробностях, так вот уж поразитесь!..

— То есть сто девяносто две тысячи мне приходятся? – произвел рассчет его сиятельство. Это благородно, — сообщил он. И без какой-либо связи со сказанным, на дочь и будущего зятя снова поглядев, спросил:

– Если дам я согласие на ваш брак, то с каким же родом породнятся тем самым Либервурсты?

При этом заложил правую руку за полу халата и гордо вскинул голову, всем своим видом показывая, что деньги – грязь и тлен, его же в первую очередь интересуют вопросы… э-э… династические.

— Западловские, — столь же гордо посмотрел на барона коротышка. – А древность этой фамилии доказывает родословная книга самого Сигизмунда Вазы.

Клауса Фридриховича опять резко потянуло в сторону. Он уж со счету сбился, в который раз. Подумал только, что при таких сюрпризах даже до утра ему не дожить, точно паралич разобьет, как князя.

То есть Эльза Клаусовна теперь будет Западловская? Oh mein Gott! Такая фамилия даже тогда неприятно звучит, когда ты не имеешь к ней никакого отношения, а если дочь твоя станет ею зваться, то… Барон побледнел: это что же, ставши дедушкой, буду я дедушкой своим внукам, которые — Западловские?!

Бр-р-р… Кстати, это какой национальности фамилия?

— Да, папенька, мой Адам Войцехович происходит из самой уважаемой семьи в…

— Войцехович?! – взревел, не дослушав дочь, барон. Из-за одного поляка он вынужден был двадцать лет назад покинуть одну милую родину, а теперь другой представитель этой нации его нашел и из Родимова выжить решил? Чтоб он теперь покинул другую милую родину? Так ведь никаких родин на этих поляков не напасешься!

Клаус Фридрихович, роняя предметы мебели, бросился к окну:

— Зигфрид! Ты еще здесь?

Со двора раздался неразборчивый ответ.

— Поищи под этим окном, там где-то заряженные пистолеты должны лежать. Zwei! Найди и мне принеси. Оба-два!

София Алоизовна поняла, что пора и ей принять участие в семейном совете. Она решительно подошла к барону, дернула его за рукав, оттащила от окна:

— Я даже не буду сейчас выяснять, как смог ты придание дочери в спекуляцию вложить. Потом об этот поговорим. Но сейчас!.. Сядь!

Клаус Фридрихович рухнул на кушетку. Супруга, над ним склонившись, яростно зашипела в бароново ухо:

— Эльзе скоро двадцать четыре, а ты первого, кто к ней посватался, застрелить хочешь? К ней что, после этого женихи в очередь встанут? Она же в точности твоя копия! Попробуй, выдай такую замуж! Даже тебе, когда овдовеешь, легче будет мужа найти, чем ей!

— Так ведь он — Во;йцехович!.. – пискнул барон.

— И что? – Баронесса зло скривилась. – Да кто угодно, хоть Соломонович! Или ты моей смерти добиваешься? Что, решил на себе проверить, легко ли кому-либо с твоей внешностью найти того любимого мужчину, с кем под венец пойти?

Неожиданно для себя Клаус Фридрихович ощутил, что стал трезв. Будто вовсе не пил. Он, опустошенный, взял в руку графин и впервые в жизни выпил аппельшнапса с горла. После чего молча кивнул супруге, что ждала его решения: да, мол, дети мои, благославляю вас и… И снова запрокинул графин.

В окне показался Зигфрид:

— Вот, даже не два, а целых три пистолета нашел. Там еще это оказалось… – показал он бороду истопника, то ли Федула, то ли Никифора.

— Чего лезешь? Да еще и в окно! – еще больше взъярилась баронесса. – Положи все назад где взял!

— Так его сиятельство приказали… – загундосил Зигфрид.

— Что у тебя Катька ночью делает? – совершенно нелогично взвизгнула София Алоизовна. Зигфрид открыл было рот, но сказать ничего не успел.

— Ты со мной еще попререкайся! – рявкнула баронесса и, к окну быстро подойдя, что есть сил толкнула лестницу. Кучер взмахнул руками, словно птица крылами, но не взлетел, а вместе с лестницею отъехал от окна, спустя секунду издав во дворе звук, с которым падает на пол пекарни мешок с мукой. Правда, ни один мешок не произнесет при этом даже и четверти слов, что на немецком языке высказал, врезавшись в русскую почву, Зигфрид Зельцер.

Утолив жажду аппельшнапсом, его сиятельство вдруг впал в задумчивость – и, не выходя из этого состояния, вернулся к столу.

Баронесса, добившись от супруга требуемого, тем временем завела светскую беседу. Ей крайне необходимо было понять, по какому канону будет венчание. От этого и дата свадьбы зависит, и состав приглашенных. Потому она, несколько раз глубоко вдохнув, обратилась к кассиру:

— Вы, Адам Войцехович, какой церкви прихожанин будете?

— Католической. Хотя, признаться, я отнюдь не фанатик мессы. Доводилось мне в жизни и по иудейскому обряду моления возносить, и пророку Мухаммеду поклоняться. Разница, доложу я вам, если и есть, то чисто умозрительная.

— Да вы, оказывается, широкой совести человек.

— Так. Только толку-то с того шишь. Мне кажется, — вдруг приобрел печальный и озабоченный вид бывший кассир мостостроительного товарищества, — ни один из богов Польши не любит…

— Надо же, — озадачилась баронесса, — какая неприятность.

Но тут же сделала верный вывод из слов будущего зятя:

— То есть можно сказать, что вам все равно, как устроится венчание?

— Так, — подтвердил Адам Войцехович. – К кому ни придешь за советом или утешением, к раввину, мулле или ксендзу – любой из них требует от меня поступать так, как сам он поступать не намерен. Какой тогда смысл в учениях, даже в служителях своих не имеющем достойных последователей.

— Хорошо. Мы-то лютеране, — сообщила София Алоизовна и с подозрением уставилась на дочь, которая вдруг зарделась и снова вперила взор в ковер на полу. – Что?!

— Извините, маменька, — прошептала Эльза. – Я в конце августа в православие покрестилась… Отец Серафим, с которым меня Ирина Ильинична познакомила, уж так увлекательно православную веру трактует, что и Лютер не устоял бы.

— Вот и хорошо, — влюбленно глядя на невесту, подвел итог кассир, — ни нашим ни вашим. Будем православные.

После потрясенного молчания баронесса перевела взгляд на мужа:

— Ну и семейка. Истинный Бедлам. А ты, Клаус, случаем, ни в какую другую веру не перешел? Или обрезание сделал и об том рассказать постеснялся?

Барон к конфессиональности казался равнодушен. Он вновь втащил баул кассира Западловского на стол и, запустив в него обе руки, перебирал пачки денег. При этом он напряженно о чем-то размышлял.

— Позвольте, Адам… э-э… Войцехович, — заговорил он, — как же так? Мне достоверно известно, что и вахт-министр Курков-Синявин, и француз этот… как его, разбойника?..

— Дюфарж, — улыбнулся коротышка. – Эдмонд Дюфарж.

— Он, маменька, не Дюфарж. И даже не француз, — шепнула Эльза матушке. – Он то ли Островский, то ли Дубровский. Я так и не поняла, который из двух.

И закатила глаза:

— Там такая история между ним и княгиней Верейской! Ну, не так, как у нас с Адамушкой, но…

— Расскажешь?

— Беспременно! Теперь-то можно, теперь-то преотлично все наладится.

Да, подумала баронесса. Слава богу, наконец-то! И черт с тем, в каком храме венчаться.

Некоторое уже время ей было так легко, так свободно!.. Будто с креста ее сняли. Даже описать это состояние души просто невозможно. Тут один выход — за него надобно выпить, поняла София Алоизовна; что немедленно и сделала.

— Ну да, — согласился барон. – Дюфарж. Оба они Родимов вчера покинули.

Совершенно непроизвольно он ухмыльнулся:

— Как только этот французик особняк князя Верейского сжег и с княгиней в небеса упорхнул, так лучшие люди Родимова кинулись искать господина вахт-министра. Вскоре выяснилось, что кто-то видел, как экипаж вахт-министра заезжал во двор дома старшего из купцов Оськиных, но в нем найден был лишь его хладный труп. Массы народу ринулись в вашу контору, но увы… Все сбежали. И мне кажется непонятным, почему все деньги в таком случае у вас.

— Поверите ли, но вдруг оказалась счастливой развязка двух романтических историй, — сообщил Адам. – И мои товарищи проявили благородство в мою пользу, изъяв из совместно… э-э… совместно нажитого лишь самую малую толику. Мне же они оставили эти… – он прикинул в уме, — приблизительно восемьсот тысяч. Это без оськинских.

— Ах, маменька, там так все романтично, — шепнула Эльза, — и у вахмистра с Ириной Ильинишной, и у Дюфаржа с княгиней! Как-нибудь я вам все-все-все расскажу, с самыми подробными подробностями, и вы сами в том убедитесь.

— Зачем же они здесь, деньги эти? – гнул свою линию барон.

— Мы с Эльзой Клаусовной никак не могли, даже в самых смелых мечтах, предполагать, что и наша история будет не менее счастливой, чем у вахт-министра и у месье Дюфаржа. Потому планировали бежать не ближе как во Львов. Но сейчас это стало не обязательно. И коль вы решите позволить нам остаться в Родимове, то…

В кабинете стало тихо. Паузу, не выдержав напряжения, нарушил барон:

— То что?

— Деньги можно в сейф вернуть, к векселям да распискам. Их там еще чуть не на миллион осталось. Или больше. Или меньше… Я их, честно говоря, никогда особо не пересчитывал.

Барон казался озадачен таким развитием событий:

— И что?

— Сегодня же с утра я объявлю собрание совета акционеров и, полагаю, уже назавтра к обеду вы, ваше сиятельство, без особого труда сделаетесь исполнительным директором товарищества.

Барон презрительно фыркнул:

— Чтобы заменить в шайке жуликов сбежавших?

— Вовсе нет! Вас в этом городе считают человеком честным, в отношениях приличным, в делах – педантичным. Вам сразу поверят, когда со всей присущей вам природной честностью вы, ваше сиятельство, тут же потребуете пересмотра всех договоров на поставки, что уже заключены. Как акционер и директор – имеете право. В членах совета купцов нет, так что согласие будет дано обязательно и с превеликим удовольствием.

— А купцы? Я их знаю – тут же в суд побегут, толпою. Те еще сутяжники.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, мы закупки проводили только у акционеров товарищества.

Кассир, показалось барону, во время этой своей речи даже стал значительно выше ростом.

— Дабы их привлечь, все материалы договорились брать по тройной цене. Теперь они владеют акциями и пора им прочитать то, что напечатано на их обратной стороне самым мелким шрифтом. А то ведь они только цифры видят, а к текстам на обороте совсем безразличны. Я же там такого понаписал, что… Так. К тому же судья – тоже наш, акции свои, по протекции вахт-министра, взявший с прекрасной скидкой. Он этих жалобщиков и на порог судебной палаты не пустит.

Адам покрутил головой.

— Не сомневайтесь, ваше сиятельство, с этими поставщиками мы без труда договоримся. Почти две трети от миллиона, что указан обязательствами на всякие подряды, легко отобьем. После чего ваш авторитет в совете сразу взлетит выше Александрийского столпа.

— Умно…

— Папенька, Адам Войцехович всегда очень, очень умный! Он долго в Лондоне проживал и с самим виконтом Калсри близко дружен был, — вставила свои пять копеек Эльза.

— Каслри, а не Калсри, — нежно поправил невесту кассир. – Я, Эльза Клаусовна, никогда бы не стал водить дружбу ни с кем, кто зовется Калсри. Совсем другое дело, когда Каслри.

— Это многое объясняет, — проворчал барон. И встрепенулся:

— Надеюсь, не так близко, что совсем близко-близко? Этот виконт Каслри, если не ошибаюсь, был ведь самоубийца, сифилитик, мужеложец и ненавистник России? То есть сначала содомит и ненавистник, а уж потом – самоумерщвленец.

— Но друг Польши. Дальше этого и некоторых совместных дел в Бухаре и на Кавказе мы с ним не пошли. У поляков, ваше сиятельство, есть такое понимание, что ежели мы во вражде с Россией, то знаки внимания должны будем принимать хоть от некрофилов, лишь бы были они с нами на одной стороне.

Он безразлично пожал плечами:

— Такая есть наша внешнеполитическая доктрина.

— Что, Адам Войцехович, не любите русских? – с непонятной интонацией, то ли с осуждением, то ли подзуживая спросил поляка барон-немец.

— Половина поляков в настоящее время не любит русских, другая половина – пруссаков и австрийцев. Пока они все на наших землях хозяйничают. Это тактика такая.

— Стратегия тоже имеется?

— В этом смысле поляки не оригинальны. Есть и стратегия. Обязательно. Но для ее понимания надо признать, что трудно любить отчизну так, чтобы в то же самое время ни к кому не питать ненависти.

Барон махнул рукой. Ладно, мол, не то сейчас время, чтобы всякую ерунду обсуждать. Кассир продолжил:

— Мы также пустим в оборот доселе фиктивные акции князя Верейского…

— Они же сгорели, — удивился его сиятельство. Адам понял, что не всё из того, что он уже объяснял, Клаус Фридрихович услышал.

— Руки есть, — показал свои ладошки кассир, — значит, и акции восстановим. И тогда у нас будет достаточно средств уже в октябре начать подготовительные работы, так же реальную, а не на бумаге, закупку материалов, строительство казарм для рабочих, опять же планирование набережной и застройку первой линии доходными домами. Ну, это можно и позже обсудить, это предприятие небольшое, на одну семью… Меж тем два инженера, что из Варшавы выписаны, уже работают не покладая рук. И множество нужных мастеров отовсюду едет. А как станет в декабре лед, так пойдет устройство подошв под опоры и прочее…

— Вижу, у вас все продумано?

— Мне самому это довольно странно, но лишь вчера закончил я рассчеты, что к великому моему изумлению вдруг показали преимущество честного исполнения целей компании перед аферой. Совершенно уникальная ситуация: мы больше заработаем, если мост построим, если чем эту сумку украдем, — кивнул он в сторону стола.

— Как же оказались вы в таком случае под моим пистолетом?

— Мои товарищи предпочли покинуть Родимов. Они уже обрели счастье и решили спрятать его там, где до них никто не дотянется никакой – со всем моим уважением! – Александр Христофорович Бенкендорф. Что же было делать мне? Я встретил Эльзу Клаусовну, которая есть ангел во плоти, без нее я не мыслю жизни.

Барышня потупила глазки и густо покраснела.

— Однако я не имел близкого знакомства с вами, София Алоизовна, и вами, ваше сиятельство; и даже не смел надеяться на ваше согласие. Лишь один путь видел я для достижения счастья – побег.

По щеке Эльзы Клаусовны покатилась слеза. Это было так необычно, что барон чуть не прослезился сам.

— Но по итогу визита к вам, ваше сиятельство, я готов с радостью остаться и продолжить дело. Тем более, что в России за мной грехов не числится.

Кассир помялся, но решил признаться:

— Ничего такого, что не замяли бы несколько крупных ассигнаций. Что же касаемо мостостроения… Как говаривал один восточный мудрец, всякая взятая на поводок собака думает, что это она ведет своего хозяина туда, куда ей надо. Умный хозяин с ней не спорит, но всегда ведет своего пса туда, куда надо ему. Довольны от того бывают оба. Не вижу препятствий к тому, чтобы и мы начали впредь поступать самым полезным для нас образом. Но при одном условии.

— Что же вы стоите, Адам Войцехович? Эльза, придвинь к столу вон то кресло.

Адам и Эльза переглянулись с видом заговорщиков. Видно, не одни только ротшильдовы эклеры обсуждали они вечерами в заведении Папандопулоса.

— Я согласен и далее развивать мостостроительный прожект при том обязательном условии, ваше сиятельство, что станет это дело семейным. Вы согласитесь уйти в отставку из канцелярии и стать директором в товариществе. На шестидесяти тысячах годового оклада, — уточнил Ассириец.

Баронесса разделила шестьдесят на двенадцать и вновь схватилась за графинчик со шнапсом. Она и предполагать не могла, что дама ее возраста может вдруг испытать такое бескрайнее счастье ночью, да еще в обществе собственного супруга.

— А в начале зимы, ваше сиятельство, мы с Эльзой сыграем свадьбу. Вы же сможете приступить к строительству усадьбы. Там, где у вас участок прикуплен, в Банной улице.

Барон прошелся по кабинету. Он вдруг увидел себя главой большого, успешного, нужного государству дела. На равной ноге с губернатором. А что такого?

Вот он и чина тайного советника удостоен, и Владимира на ленте, и на рынках уже продаются его литографированные портреты. И распоследний мужик знает его в лицо и, сняв шапку, кланяется.

И Сам, лично!.. Сам!.. – при этой мысли барон Либервурст невольно встал смирно – ему, дружески по плечу похлопав, говорит: «Мы же с вами, Клаус Фридрихович, хоть и дальние, да родственники, так зовите меня по-свойски — Николай Павлович. Правда ли, что сам Фридрих Барбаросса вам дальним предком приходится? Ишь ты! А вот еще врут, что у вас замечательным яблочным шнапсом можно угоститься…» И подмигнет мне этак дружески.

— Да, Адам Войцехович, — сказал он наконец, ласково Эльзе улыбнувшись, — умеете вы девушек уговаривать.

Его сиятельство подошел к столу и бережно, аккуратно переложил семьдесят две тысячи назад в сумку Адама Войцеховича. Посмотрел на баронессу, уже доставшую из буфета несколько рюмочек и разливавшую по ним шнапс.

— И бросьте вы это чинопочитание. Дома я вам пусть буду не «ваше сиятельство», а по-простому — папенька.