Нетленки

Софья Абрамовна Берг умерла во сне, тихо, без предсмертных мук и хрипов, словно в её спальне в хосписе выключили свет. Щёлк и чёрная тишина погасила предрассветную серую муть октября за день до очередного дня рождения. Было Софье Абрамовне отмерено провести в твёрдом уме и памяти всего восемьдесят лет и триста шестьдесят четыре дня, что для Израиля весьма преждевременно. И хотя неизлечимая болезнь уже давно грызла Софью Абрамовну изнутри, недельные лекарства из прозрачной пластмассовой коробочки успешно удерживали недуг на линии размежевания, пока вчера рубеж обороны внезапно рухнул.
- Зато не страдала, ушла как праведница, без мук, - то ли подумал, то ли пробормотал вслух санитар Анатолий, у которого в последнее время мысли разбегались, а слова срывались. Но Анатолий ошибался: муки Софью Абрамовну всё же терзали и терзали давно, с юности, муки обычному человеку неведомые, муки творчества, писательский неудержимый зуд. Нет, Софья Абрамовна не была графоманкой с сопутствующей этой хвори манией величия, нет, мир потерял пухлую филологиню с красным университетским дипломом и чётким журналистским слогом: всю жизнь Софья  Берг провела по редакциям газет и журналов и даже из хосписа успела отправить в «Вести» очерк об Анатолии уже как внештатница. Жаль, не напечатали, но попытка засчитана, успокоил её сердобольный санитар, к тому же, в век интернета бумажная пресса, считайте, умерла и предложил организовать Софье Абрамовне личный блог для самореализации, та же предпочитала писать по старинке, шариковой ручкой.
В Израиле всегда спешат, посмотрите только на дороги. Софью Абрамовну похоронили в полдень, через восемь часов после смерти, а назавтра в хоспис пришли сын и дочка забрать мамины вещи.
- Хорошие слова вы о маме сказали, - похвалил пожилых детей Анатолий, который присутствовал на похоронах не от скорбного учреждения, а из-за приятельских отношений  с покойной.
- Да, она была прекрасным человеком и чудесной мамой, - грустно подтвердил сын, разглядывая брошь со сломанной застёжкой  из тёмного старинного золота, и уже сестре: - это же бабушки Сарры, помнишь, она рассказывала, как убегала из Одессы от немцев?
- Ага, запрыгнула в последний поезд с тремя сыновьями и без трусов, - сморщила нос Агата: - тебя никогда не смущала эта деталь?
- Ещё как, особенно, когда тебе пятнадцать и тебя коробит от таких подробностей, - ответил сестре Борис.
- И ещё то, что мама не от деда Исаака, а от какого-то самаркандского Николая Николаевича с траурной чёрной лентой под ногтями, это-то  нам с тобой
зачем было знать?
- Баба Сарра была загадочной личностью, к тому же писала стихи, смотри вот целая пачка её писем маме, ни слова прозы, одни рифмы и прочая чушь, брошку бери себе, - Борис протянул драгоценность Агате: - а это что за пакет, Анатолий?
- Не знаю, но ваша мама всё время что-то писала, она же писатель.
-Ха-ха, что-то не припоминаю о таком, она же журналист, а не писака, дайте-ка гляну!
Анатолий  развязал набитый исписанными неразборчивым почерком белыми и пожелтевшими от времени рукописями тивтамовский* пакет. Поверх скачущих слов лежала тетрадная линованная страница с бордовой надпистью фломастером: «Нетленки». Борис вытащил что-то наугад, пошевелил губами, расшифровывая, хмыкнул и бросил листок назад в кучу.
- Спасибо, Анатолий, мы, пожалуй пойдём,- и взял сестру за локоть.
Анатолий вопросительно взглянул на Бориса: - а с этим всем что делать?
- Что хотите...


* Тив Таам — израильская сеть некошерных супермаркетов