Мой вещий детский сон

       Лет с шести до восьми, примерно, – как вспоминается и представляется сейчас, – ежегодно снился мне один и тот же удивительный сон. Начинал сниться он всегда летом: в первой декаде июля, - и снился на протяжении ночей десяти, не меньше. Причём снился почти каждую ночь либо - через ночь. Значительно позже, повзрослев и вспоминая этот навсегда врезавшийся в память сон, я считал его не чем иным, как воспоминанием моей "вновь юной" в этом мире души о своём предыдущем пребывании на Земле, вызванном острой тоской её по прежней инкарнации.
       Сон был такой.
       В бескрайней степи, посреди неоглядного поля спелой, уже поникшей колосьями  густой пшеницы, – как на знаменитой картине Шишкина «Рожь»: с такими же васильками по краю дороги, но только без сосен на горизонте, - скрипя и пыля,  медленно движется большая, сделанная из грубо отёсанного дерева, арба. Её тянут, напрягая лоснящиеся от пота спины с рельефно перекатывающимися под гладкой кожей мускулами, два вола. Плавно зАгнутые рога-"бивни" широко расходятся в стороны. Волы впряжены в такое же грубое, как арба, вручную сработанное ярмо. Оно в виде прямоугольной рамы надето на их крутые мощные плечи.
       По ощущаемому во сне времени, стоит вторая половина лета: конец июля – начало августа. Солнце светит из-за спины и уже повернуло к закату. Ещё поют, но уже  как-то вяло, на излёте, невысоко порхающие жаворонки. И всё чаще, сложив  остроугольные крылышки, упадают в гущу пшеничных зарослей, - на покой.
       Рядом с арбой, слева, держа в руках длинные пеньковые вожжи и простой самодельный кнут, которым по прямому назначению не пользуется, а лишь время от времени почёсывает себе меж лопаток спину, не спеша идёт стройный и довольно высокий мужчина возраста тридцати семи–тридцати восьми лет, одетый так, как одевались простые люди, как правило, крестьяне южнорусских-малороссийских губерний середины–второй половины ХІХ века: светлые полотняные штаны и рубаха без ворота, выпущенная наверх - без подпояски; лёгкий светлый, сшитый из более плотного сукна (или полотна) кафтан (свитка). На ногах у него козловые сапожки без каблуков, собранные на голени «в гармошку», - сильно запылённые. Очень хорошо запомнилось и почему-то обратило на себя внимание то, что идёт он не босиком и не в лаптях, хотя, казалось бы, последнее должно было быть естественней... На голове у него круглая соломенная шляпа с воткнутым сбоку маховым пером какой-то хищной степной птицы: орла или коршуна. Шляпа сдвинута на затылок. Правильное худощавое лицо с чистой загорелой кожей. Тонкий прямой, с небольшой горбинкой, нос - точно пропорциональный вытянутому худощавому лицу - с продольно-широкими, хищно очерченными ноздрями. Серые, в меру большие и довольно красивые - "прищуренные" продолговатые глаза: зоркие и «цепкие», какие часто встречается у "степняков", привыкших подолгу смотреть в даль. Тёмно-русые, не стриженные, но явно «знавшие гребень» густые, слегка вьющиеся волосы: - позади головы едва достигают плеч. Длинные вислые - по моде того времени - усы опущены по краям рта чуть ниже подбородка. Цветом усы немного светлее волос: то ли выгорели на солнце, то ли порыжели от "тютюна". Слегка загнутый конец чубука виднеется из правого кармана свитки.
       И вот я, спящий мальчик, из ночи в ночь видящий этот упорно повторяющийся, всегда один и тот же сон: с его живыми красками, звуками, запахами, – прямо во сне отчётливо понимаю, что "этот мужик", идущий рядом с арбой, – это я сам. Именно я "теперешний", настоящий, но только, почему-то, в совершенно другом месте, в ином времени и, что самое удивительное, - в абсолютно другом возрасте и  обличьи! Но это «моими» глазами смотрит «тот дяденька» на всё, что видит вокруг; «моими» ноздрями вдыхает слегка пыльный, пахнущий спелым пшеничным колосом тёплый воздух; «моими» ушами слышит он скрип арбы, глухой топот копыт и затихающие трели жаворонков. А главное, – «моими» мыслями думает о том, что уже скоро доберётся до своего хутора, где у него, помимо красивого просторного дома с разными хозяйственными постройками, в отдалении: – на полого возвышающемся холме, – стоит ветряная мельница, на которой завтра с утра, если небо, наконец, пошлёт ветер, он будет молоть зерно, которое сейчас везёт на арбе в четырёх-шести не доверху и не плотно наполненных мешках, небрежно брошенных на дощатый настил арбы сзади. А там дойдёт очередь и до другого зерна, которое повезут к нему на мельницу соседи-хуторяне.
       Далее он вспоминает-представляет себе весь хорошо знакомый процесс перемалывания зерна огромными мельничными жерновами: - бегущую по деревянному жёлобу белую муку, сыплющуюся в подставленный мешок. Мысленно оглядывает всё внутреннее устройство и правильность работы довольно сложного мельничного механизма, который сам же когда-то собирал, строил, отлаживал. Под конец, видит он застывшие в неподвижном воздухе, там-сям просвечивающие светлыми небесными прорехами большие деревянные крылья своего ветряка...
       Эффект какой-то запредельной чудесности, поразительности этого сна был не только в его содержании, в его из года в год неизменно-неуклонной повторяемости, но и, прежде всего, в том, что я сам, "настоящий" маленький мальчик, в ту далёкую пору ещё ничего не знал, да и неоткуда было мне знать ни про то, что такое "арба" и как она построена; ни про волов с их странной упряжью и большими, похожими на слоновьи бивни, рогами; ни про домотканый полотняный «костюм»; ни про "люльку" с "тютюном"; ни, наконец, - ветряную мельницу... Тем более не мог я "ни откудова" знать и так хорошо понимать весь сложный механизм её внутреннего устройства.
       А между тем, я всё это предельно чётко "знал", "чувствовал" и "понимал". Эти знания были во мне априори.
       Что, скажите, мог ещё я думать о том удивительно странном сне, когда, - "прочно и надолго" забыв о нём "навсегда", - вдруг увидел похожий бутафорский ветряк у входа в строительный рынок на "47-м километре" МКАД Юго-Западного административного района Москвы?.. Мне как раз тогда было полных 38 лет, и при виде бутафорского, но почти что «в полный рост» сработанного ветряка, я внезапно испытал сильнейшее дежавю: «Где, когда я это видел?!. Наяву это было или во сне?!..». И в следующее мгновение я вспомнил "сон"...
       Уже не раз и не два к тому времени видел я телепередачи о том, что под воздействием глубокого гипноза некоторые легко внушаемые либо гипнабельные люди, якобы, запросто вспоминают свои "прошлые жизни". Тем более мой сон был так похож  на "воспоминания души" о своём прошлом воплощении на земле.
       В сорок два я внезапно и "прочно" уверовал в существование Бога, а, стало быть, и в бессмертие души человеческой. Так что мой детский сон явился для меня ещё одним - глубоко личным - доказательством "правильности" моей личной веры в Творца Всего Сущего на Земле и в Небесах.
       С этим знанием или верой я продолжал жить ещё шестнадцать лет. В пятьдесят восемь случайно познакомился с довольно интересной женщиной, причислявшей себя к любителям эзотерических знаний, а точнее - к эзотерикам. Ей, по случаю, я как-то рассказал про свой "детский" сон: его упорную и строго периодичную сезонную повторяемость; тщательную и яркую "художественную" подробность, на что она безапелляционно заявила, что это  не что иное, как вещий сон, который нужно лишь правильно разгадать (растолковать).
       Я, поначалу, не очень-то ей и поверил, давно привыкнув, - за полвека жизни, - к собственному истолкованию. Но потом, - решив для себя проверить правильность "её" гипотезы, - взял в руки «Полный современный сонник» А. Севостьянова, скомпилированный из каких-то "старинных" и  "неизвестных", относящихся к иззданиям прошлых веков, источникам, - попытался сам "аргументированно" разгадать его.
       То, что мне удалось найти в книге, соотнеся некоторые "растолкованные" в ней образы сна с содержанием уже прожитой мной жизни, отчасти убедило меня в том, что сон мой, наверное, и в самом деле был вещим. Вот только он, покамест, "до конца" не исполнился. Когда же, и если - исполнится, то это будет означать для меня только то, что давний, удивительно-замечательный сон моего "златого детства", на самом деле, оказался образно зашифрованной программой всей моей грядушей жизни: - некогда заданной кем-то НЕВЕДОМЫМ нам, существующим ИЗНАЧАЛЬНО.