СеребрИсты не всегда серебрясты А-М.. 3 ч

 По преданию (чъемУ..?!), Сталин еще в довоенные годы,
( до 1941-го) узнав, что его дочь Светлана, видите-ли..,-
    интересуется поэзией какой-то там Ахматовой..
и задал вопрос - где "монахиня" и чем она занимается..

Этого было достаточно, чтобы Ахматову "обласкали"
   и пригласили вступить в Союз писателей...
    По прямому указанию Сталина..,-
сперва через тюрьму и концлагеря прошли муж, сын,
 близкие, друзья и дальние рОдственники ААА..,-
     Анны Андреевны Ахматовой,
а затем она была вывезена специальным самолетом
    из блокадного Ленинграда !!!

 Отсюда в "Поэме без героя":
"Все вы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от лютой погони спаслась..."

И еще раз, уже зловеще, прозвучало это слово из уст Сталина,
после того как ему стало известно о "несанкционированной"
  встрече Ахматовой с приехавшим в Ленинград известным
  английским филологом и философом Исайей Берлином*,
которого привел к ней в Фонтанный Дом литературный критик
       и историк поэзии В.Н. Орлов*.
"Значит, наша монахиня теперь принимает визиты
  иностранных шпионов..,- своих госпОд..!!", -
заметил вождь и, как говорят, нецензурно выругался...
 (Кое-кто из рОдственников охранки Сталина.)

Не был обойден вниманием Сталина и Маяковский,
объявленный "лучшим, талантливейшим поэтом",
после чего, по свидетельству Б. Пастернака,
Маяковский повсеместно насаждался подобно картошке,
что нанесло огромный урон развитию советской поэзии...

 Как видим, выступление К. Чуковского* оказалось роковым
в творческой судьбе Ахматовой, стимулировав многочисленные
      полемические эскапады Маяковского,
  которому явно импонировали пассажи Чуковского.
На его статью Маяковский откликнулся шутливым экспромтом
в домашнем рукописном журнале "Чукоккала":
Что ж ты в лекциях поешь,
Будто бы громила я.
Отношение мое ж
Самое премилое...

 Но увы,- Ахматову глубоко огорчила и встревожила
статья Чуковского, после чего она не ощущала навязываемого
  противопоставления двух Россий и двух поэтов...
  Россия с её катаклизмами и трагическими судьбами
воспринималась ею как родина, неделимая русская земля, дом.
Не чувствовала она и своего противостояния Маяковскому.
Значительно позже, в пору написания "Поэмы без героя",
 она вдруг особенно ощутила их творческую близость.

  По свидетельству Л.К. Чуковской,- лекцию
    "Ахматова и Маяковский. Две России"
слушали А.Блок, М.Горький, А.Луначарский, К.Федин,
  мать Блока - А. Кублицкая-Пиоттух и др...
Сохранились и письменные отзывы, опубликованные
    в "Вопросах литературы" (1988. № 1).

   Из всех откликов наиболее глубоким, можно сказать
провидческим для обоих поэтов, оказался отзыв М.А. Кузмина,
автора предисловия к первой книге стихов Анны Ахматовой "
            "Вечер" (СПБ. 1912).

В частности Кузмин писал в своем отклике на выступление Чуковского:
"..не напрасно Чуковский соединил эти два имени.
Ибо поэты, при всем их различии, стоят на распутии.
Или популярность, или дальнейшее творчество.
И Маяковский и Ахматова стоя'т на опасной точке поворота и выбора.
Я слишком люблю их, чтоб не желать им творческого пути,
а не спокойной и заслуженной популярности."

Время высветило реальную опасность "поворота" и "выбора"
     для каждого из этих великих поэтов,
   "посетивших сей мир в его минуты роковые".

  "Выбор" Ахматовой, думается (комУ..??),
глубже и тоньше иных понял Иосиф Бродский.
В своём предисловии к сборнику стихотворений Ахматовой,
вышедшем на английском языке в Нью-Йорке, Бродский писал:
    "То, что Ахматова была скупа на слова',
отчасти объясняется пониманием, какое наследство
    досталось ей нести в новый век.
И это было смирение, поскольку именно полученное
наследство сделало ее поэтом двадцатого столетия.
Она просто считала себя, со всеми высотами и открытиями,
постскриптумом к летописи предшественников,
в которой они запечатлели свою жизнь.
Их письмена трагичны, как жизнь, и, если постскриптум тёмен,
урОк был усвоен полностью. Она не посыпает пеплом главу
и не рыдает на стогнах, ибо они никогда так не поступали."

"Смирение" Ахматовой, христианское принятие
ею бытия народа как личной судьбы, и Маяковский,
"смирявший себя" ради открытого служения социальной идее,
отражают две ипостаси в мире искусства трагической эпохи.
     Ахматова выбрала длительное молчание;
Маяковский, добровольно "становящийся на горло собственной песне",
не только приобрел небывалую популярность,
но и, по собственному глубокому убеждению,
познал счастье "каплей литься с массами".

Процессы, развернувшиеся в русской литературе после 1917-го,
выявляют проблему автоцензуры как стилеобразующего фактора
        и части эстетических систем:
   например, Маяковского и Багрицкого...
АЖ: Кто и зачем сравнивает поэтов,- не слАДкий удел..

     Наиболее известный пример автоцензуры,
обоснованный Маяковским как эстетический принцип,-
     его сознательный и открытый отказ
от заключительной строфы стихотворения "Домой!":
"Я хочу быть понят моей страной,
а не буду понят, -
что ж,
по стране родной
пройду стороной,
как проходит косой дождь..."

Сняв строфу при включении этого стихотворения
в Собрание сочинений, Маяковский обосновал ее изъятие
как установку на определенный тип творчества
в "Письмах Равича и Равичу". Факт этот не прошел мимо
внимания Ахматовой, получив отражение в художественной
концепции стихотворения "Маяковский в 1913 году":
"Дождь косил свои глаза гневливо.
С городом ты в бурный спор вступал.
И еще не слышанное имя
Молнией влетало в душный зал..."

   Как было замечено Р. И. Хлодовским:
"слова "Дождь косил"..." недвусмысленно отсылали...
к тому самому "косому дождю", который Маяковский
по настоятельному требованию Бриков
вычеркнул из стихотворения "Домой!".

Именно в 1940 году, накануне выхода в свет
ахматовского сборника "Из шести книг",
ныне знаменитые строки Маяковского получили
широкую известность благодаря Николаю Асееву*,
который не только озаглавил одну из глав поэмы
"Маяковский начинается" -"Косой дождь",
но и процитировал в этой главе крамольную строфу...
"Однако - продолжает Хлодовский, - примечательно то,
что когда 12 февраля 1940 года газета "Известия"
опубликовала главу "Косой дождь", в ней было изменено
заглавие (на "О любви"), а цитата Маяковского изъята."
 Интересно было-бы узнать микро-причины
    от микро-цензоров в СССР,
мОгущих бить сзади любого мэтра или гранда !!

Моменты авто-цензуры присутствуют и в поэзии Ахматовой,
однако выполняют принципиально иную и более традиционную функцию:
здесь и излюбленный принцип "криптограммы",
примененный ею в поэтике "Поэмы без героя",
и замена одних строк и слов другими, с тем,
чтобы достичь возможного для публикации предела,
не утратив того главного, что виделось
между строк внимательному читателю.
Например: вместо "тюремные ворота"
 появляется строка - "высокие ворота";
вместо: "стихов казненных стая" -
"стихов сожженных стая"...

Возможна так же гипотеза о названии неизданной книги
"Сожженная тетрадь", которое трансформируется
в текстологически мотивированное - "Казненная тетрадь".
Однако эта гипотеза нуждается в развернутой аргументации.

Существенным представляется тот факт, что Ахматова,
уязвленная большинством критических оценок,
вольно или невольно искажавших ее творческий облик,
королевственно не желала замечать грубых выпадов Маяковского,
как бы считая их явлениями внелитературного ряда,
обусловленными привходящими обстоятельствами.
Ею Маяковский воспринимался в ином, прежнем измерении,
воскреснув в "Поэме без героя" в этой своей первозданности.

В той или иной форме диалог с Маяковским длился всю жизнь,
нередко искаженным эхом отражаясь в литературно-критических
статьях и выступлениях вплоть до наших дней.
 Так, например, Б. Эйхенбаум*, знаток и ценитель
творчества Ахматовой, хорошо осведомленный
о многих обстоятельствах ее трагической жизни,
высказал мысль, что надолго замолчавшая Ахматова
"как бы уступила слово Маяковскому...
В этом сказалась и серьезность и благородство
ее литературной позиции и понимание новой эпохи."

  АЖ: Всё улеТУЧИвается от простого..,-
при диктатуре Сталина в СССР и НКВД с КГБ,-
Ахматова не могла ничем помочь Маяку, как и он ей...
   Даже живи он дольше её жизни...

Выдвинутое Эйхенбаумом положение поддерживается
в работах А. Субботина, развернувшего свою аргументацию,
романтически красивую, но нарушающую принципы историзма,
вписываясь при этом в контексты далеких и не столь далеких времен.

Сегодняшний исследователь творчества Ахматовой,
как и внимательный читатель, хорошо понимают причины
вынужденного молчания поэта, ухода в переводы
и литературоведческую прозу.
Вместе с тем в памяти жили "сожженные" или "казненные"
ею самой стихи, складывались первые произведения "Реквиема",
своевольно врывалась в творческое сознание "Поэма без героя".

Взгляд из 1980-х годов позволяет увидеть творчество
Ахматовой и Маяковского в рамках хронологии
и историко-функционального бытования в целостной
художественной системе русской поэзии и культуры XX в.

Исследование целостности русской культуры
еще только начато отечественным литературоведением.
Парадокс состоит в том, что проблемы целостности
исследовались учеными Запада, которых мы объединяли
под весьма условным термином "советологи".

Для Ахматовой русская литература, как и сама Россия,
всегда были целостны, хотя до самого последнего времени
на родине Ахматовой широкий читатель имел далеко
не полное представление о ее творчестве.
До 1987 г. не публиковался "Реквием", давно хорошо
знакомый зарубежному читателю и читателям "Самиздата".
"Поэма без героя" впервые была воспроизведена в томе
Большой серии Библиотеки поэта в 1976 г.
Многие стихотворения на "запретную", "лагерную" тему
появились лишь в "юбилейных" изданиях, к столетию Ахматовой.
В ряде стихотворений до сих пор не установлен текст,
отражающий реальную авторскую волю.
Таким образом целостность творчества Ахматовой
еще только восстанавливается.